Башня. Новый Ковчег-3

Глава 20. Кир

Поляков нагнал его у выхода из больницы, когда Кир почти завернул на лестницу.

— Кир, погоди! Ты домой?

— Домой, — ответил Кир, почему-то чувствуя какую-то досаду. Что, интересно, там у Сашки за секреты с этими двумя.

— Я к родителям сегодня обещал зайти, так что нам по пути, — Сашка пристроился рядом. Заглянул Киру в лицо, хотел что-то спросить, но передумал.

Какое-то время они поднимались по лестнице молча. Кирилла распирало любопытство, но что-то — гордость, наверно, — сдерживало его. Как-то всё вдруг опять поменялось, и вот Полякову уже доверяют тайны, а он, Кир, как был мальчиком на побегушках, так и остался. Савельева аж перекашивает, когда он его видит. Да и Литвинов не лучше, то ли смеётся, то ли ещё чего — странный сегодняшний разговор никак не желал выходить из головы…

Кирилл всё-таки не выдержал, спросил, не глядя на Сашку и стараясь не выдать случайно голосом ни свою злость, ни свою обиду.

— А что там у тебя за дела с этими? Тайны какие-то?

— Что? Какие тайны? А, ты про это. Да нет никаких тайн особо. Меня просто просили узнать кое-что в архиве, ну, по поводу дневника этого.

— И что? Узнал?

— Что-то узнал, конечно. Хотя, честно говоря, я не очень понимаю, какое всё это имеет отношение к смерти генерала и покушению на Савельева.

Сашка принялся рассказывать, метрики, родственники, усыновлённые дети… Действительно ерунда какая-то.

— В общем, будем надеяться, что они распутают, что к чему, — закончил Сашка.

— Распутают как же, — проворчал Кир. — Вторую неделю сидят, языками чешут. Поскорее убирались бы уже. Надоели со своими секретами. Теперь ещё Савельев с Анной Константиновной поругались, вообще беда. Ни к одному, ни к другому лучше и не приближаться.

То, что у Павла Григорьевича и Анны Константиновны роман, секретом уже не было, по крайней мере для тех, кто был в курсе про тайник. Катя Морозова узнала об этом вообще в первый же день, после того как эти двое, ну в общем, того… правда, при менее драматичных обстоятельствах, чем Кир, и теперь при каждом удобном случае пыталась привлечь их с Сашкой к обсуждению этого романа века. Но, похоже, Сашку, как и самого Кира, чужие и запутанные отношения слабо интересовали — в своих бы разобраться. И сейчас, услышав про ссору, Поляков лишь слегка пожал плечами и спросил, больше для поддержания разговора, чем из интереса.

— Поругались? Почему?

— А я знаю? Из-за АЭС какой-то.

— А это что такое?

Кир вдруг почувствовал что-то вроде превосходства. Не такой Поляков, оказывается, и всезнайка, какого из себя корчит. Кирилл накинул на себя равнодушный вид и сказал, как бы нехотя, сцеживая слова сквозь зубы.

— Станция такая, на подземном уровне.

— Станция? — Поляков остановился, как вкопанный прямо на лестнице, не доходя нескольких ступеней до лестничной площадки. — Как ты сказал? АЭС? Атомная электростанция? У нас тут?

Сашкины глаза заблестели, лицо вытянулось в изумлении, а руками он с силой вцепился в перила. Кир почувствовал разочарование — удивить Полякова не получилось, ну почти не получилось.

— Откуда у нас тут… — Сашка прикусил язык, понизил голос и оглянулся — Чёрт…

Кир проследил за Сашкиным взглядом. На лестничной площадке, буквально в паре метров от них, привалившись к стене, стоял Костыль. Рядом, спиной к ним с Сашкой — Татарин. Его низкорослую, крепкую фигуру, с круглой головой, посаженной прямо на покатые плечи, ни с кем было не спутать. Они о чём-то лениво переговаривались вполголоса и, похоже, не обратили на Кира с Сашкой никакого внимания. Во всяком случае Татарин даже не обернулся, а Костыль скользнул по ним равнодушным взглядом своих неподвижных рыбьих глаз, ни на секунду не задержавшись, и засмеялся на какие-то слова своего приятеля — тонко, по-бабьи.

— Пойдём отсюда, — Сашка потянул Кира за рукав и, едва они миновали Костыля и Татарина, торопливо произнёс почти шёпотом. — Откуда здесь АЭС? Не должно же быть.

— А ты, значит, знаешь, что это такое, — криво усмехнулся Кир.

— Знаю, то есть нет, ничего я особенного не знаю. Ну не больше того, что в школе нам рассказывали. Мы же это ещё в седьмом классе изучали, про разные источники энергии. И на обществоведении, когда проходили устройство Башни, нам тоже об этом говорили, ты же должен помнить.

Может быть, Кир и должен был помнить, но не помнил. Он уже пожалел, что заикнулся Сашке про АЭС, потому что тот принялся рассказывать про какие-то возобновляемые и невозобновляемые источники энергии, про гидроэлектростанции и ветряки, Киру было неинтересно.

— …в Башне у нас волновая станция, при строительстве было принято решение отказаться от того, что будет работать на топливе, тем более, на ядерном, хотя оно и экономично. Но ядерная энергия — это опасно, нам рассказывали. И в учебниках, по физике, там же…

Сашку несло. Кир и слушал, и не слушал его. В душе шевелилось что-то, похожее на зависть, и ещё другое какое-то чувство, названия которого Кир не знал. Как так получалось, почему, но Поляков всегда извлекал из школьной программы что-то нужное, и каждый раз к месту — то пригодились знания по устройству Башни, теперь вот АЭС эта. Тоже, оказывается, в школе проходили. То есть, Сашка проходил. А Кир тоже проходил, да всё мимо. В душе против воли опять стало подниматься раздражение. Раньше бы Кир сказал Сашке: «заткнись», а сейчас не мог, только скривился недовольно. Поляков это заметил и прервался. Замолчал, задумчиво глядя на Кира, а потом внезапно выпалил:

— А хочешь, я тебе всё объясню? Ну, про атомную электростанцию и вообще, про энергию, как её производят? Я, конечно, не специалист, но мне физика неплохо давалась, меня даже хотели в инженеры распределить…

Кир хотел было отмахнуться, послать Сашку с его физикой, чтоб не задавался. Но что-то удержало. Он и сам не понял, что именно — может, слова Литвинова о том, что он, Кир, изгадил свою жизнь.

— Ну, попробуй, — сказал он.

— Это несложно совсем, — обрадовался Поляков. — Тут главное, понять. Пойдём, я тебя провожу немного. Вот смотри, электрическая энергия — это…

И Сашка потащил Кира вперёд, по коридорам, в которые они свернули, едва поднявшись по лестнице к себе на этаж. Кир следовал за Сашкой, вслушиваясь в его немного сбивчивые объяснения. И ведь действительно кое-что становилось понятным. Конечно, далеко не всё. Но многое.

Утром Кир проснулся сам, без будильника. Хотя какое утро — почти десять часов, но ему сегодня на работу в вечер, ещё сто раз везде успеет, поэтому торопиться некуда. За стеной раздавались голоса родителей, у мамы выходной, Кир это помнил, а вот почему отец не на смене — странно.

Впрочем, мысль про отца промелькнула и тут же пропала, Кир потянулся на кровати, посмотрел на валяющуюся на тумбочке книгу, протянул руку и задумчиво провёл рукой по гладкой пластиковой обложке. Вчера после разговора с Сашкой Поляковым, когда тот ликвидировал пробелы Кира в школьной программе, объясняя ему, что такое атомная энергия, и почему это так опасно, Кир вернулся домой и полночи читал книгу. Наверно, от обилия полученной информации спал он беспокойно, тревожили сны, путаные, яркие. То ему снилась застрявшая во льдах шхуна с мрачными, оборванными останками парусов, то та самая АЭС, спрятанная в глубинах Башни и почему-то выглядевшая в его воображении как огромная железная бочка с кучей трубок и шлангов, торчащих в разные стороны. Картинка с АЭС выцветала, становилась прозрачной, и на передний план выступал веснушчатый вихрастый мальчишка, утверждающий, что это именно он герой книжки, и следом — умные насмешливые глаза Литвинова, его слова «что ж ты так жизнь-то свою пытаешься изгадить?». Всё смешалось в его сне в одну кучу. Но, несмотря на это, Кир чувствовал себя выспавшимся и полным энергии.

Он поднялся, оделся, наспех застелил постель, поискал бутылку с водой, увидел, что накануне опустошил её до последней капли, отбросил пустой пластик в мусорное ведро и вышел в коридор, собираясь попросить у мамы новую.

— Вань, смотри, я тебе собрала, что ты просил. Всё или ещё чего? — мамин голос доносился из общей комнаты, и Кир направился туда.

— Афанасьев говорил, если есть тёплые вещи, то лучше бы их тоже. Конечно, пообещали выдать всё, что надо, но мало ли что.

— Сейчас, посмотрю тогда. Погоди…

Кирилл столкнулся с матерью в дверях, нос к носу.

— Ма, ты чего?

— Сейчас, Кирка, не до тебя, — мать махнула рукой и быстро добавила. — Отца в энергетический сектор переводят. Временно.

И она поспешила в прихожую, на ходу бормоча что-то себе под нос. Кир пожал плечами и вошёл в комнату. Отец стоял рядом с диваном и что-то деловито упаковывал в большую сумку.

— А, ты, — бросил он Киру через плечо.

— Ага.

Кир прошёл и уселся в одно из кресел, закинул ногу за ногу и уставился на отца.

— Па, а ты куда? А куда этот мама пошла? А сумка тебе зачем?

— В энергетический временно меня переводят. Там и поживём, пока всё не сделаем.

— Вань, — в комнату вошла мать, остановилась, встряхнула в руках куртку. — Вот, как чувствовала, купила в прошлом году. Ещё подумала, зачем она нам, и вот видишь, пригодилась.

Отец обернулся, быстро шагнул к матери, ощупал куртку и, кажется, остался доволен.

— Самое то, Любаша, — он притянул мать к себе, неловко чмокнул в щёку. — Ну ты чего, Люба? Ты чего?

Кир видел, как отец торопливо смахнул слезинку с лица матери.

— При нормальном раскладе Афанасьев говорит, это месяца на два. Не на год же. Может, на выходные даже будут отпускать по домам. И вот ещё, Любаш, может, одеяло какое взять. Не знаю даже, там внизу температуры ведь ниже, чем здесь на верхних этажах. Всё же подземный уровень…

— Подземный уровень? — встрепенулся Кир. — Так тебя туда переводят. К Руфимову? АЭС запускать?

Он выпалил всё это, не задумавшись, но уже по тому, как напряглось лицо отца и застыли его глаза, превратившись в две колючие льдинки, понял, что сболтнул лишнего.

— Люба, — медленно проговорил отец. — Ну-ка выйди-ка на минутку.

Мать бросила тревожный взгляд на отца, но вышла.

— А теперь, — голос отца не предвещал ничего хорошего. — Давай выкладывай, откуда у тебя такие сведения.

— Слышал. Ну пацаны у лифта говорили. Типа, вот… там у Руфимова…

— Ты давай дурака-то не строй. И меня за идиота не держи. Где ты такое слышал? Когда? Кто болтает?

Отец задавал свои вопросы зло, отрывисто, а на лице отчётливо проступало беспокойство.

— Никто. Просто слышал, — Кир упрямо прикусил губу, поднялся с кресла и попытался сбежать, как он делал всегда, в детстве и даже позже, когда отец узнавал про его очередную выходку. — Пап, я пойду? Мне там сегодня надо…

— Стоять! — гаркнул отец, увидев, что Кир уже сделал пару шажков назад. — Перед нами вчера Афанасьев два часа распинался, чтобы мы никому — даже семьям. Расписку о неразглашении взяли. И тут мой родной сын, как само собой разумеющееся, между делом, выдаёт то, о чём должен знать только ограниченный круг лиц. И ты предлагаешь мне поверить в каких-то пацанов, болтающих в лифте? Нет, Кирилл. Никуда ты не пойдёшь, пока не расскажешь мне всё, что знаешь. Ну. Я слушаю.

Отец несколько минут в упор смотрел на сына. Желваки на скулах угрожающе ходили, Киру даже показалось, что отец сейчас бросится на него, схватит за грудки, встряхнёт, может, даже ударит. Но отец сдержался. Снова заговорил, быстро, нервно.

— Кирилл, ты должен понимать. Это не шуточки твои с твоими приятелями. Тут вопрос серьёзный. На кону судьба всей Башни, всех людей. И твоя, и моя, и мамина. Если все узнают, если начнётся паника… Может произойти непоправимое, страшное. Я тут слова лишнего ляпнуть боюсь, а ты… В последний раз по-хорошему спрашиваю — откуда ты знаешь про АЭС?

— Пацаны говорили. Я случайно услышал, — Кир решил, что будет придерживаться этой дурацкой версии, всё равно ничего более вразумительного в голову не лезло.

— Идиот! — в сердцах бросил отец. — Ну в кого ты такой идиот? Всыпать бы тебе.

— Ну, всыпь!

— Может, и всыплю, когда вернусь, — отец пристально посмотрел на Кира, потом сказал медленно, даже не Киру, а скорее самому себе. — А я-то решил, что у меня сын человеком стал, за ум взялся, но, видно, нет. Ума ни на грош, как погляжу. Как тёрся по углам с малолетними дебилами, так и продолжаешь.

Отец глянул на стоящие на столе часы и подошёл к сумке. Повернулся к Киру спиной, и эта широкая упрямая отцовская спина отчётливо говорила — разговор окончен. Опять вспомнилось, как отец там, на карантине, в присутствии чужих людей бросил презрительно, как сквозь зубы сплюнул: «Ну и что, Роман, ты хотел всем этим показать? Что мой сын — наркоман и придурок? Так это я и так знаю». Киру стал тошно, захотелось выкрикнуть, что отец опять всё понял не так, что на самом деле всё по-другому, но он не мог. Сейчас не мог. Отец резко задёрнул молнию на сумке, легко поднял, закинул на плечо и наконец обернулся к Киру.

— Вот что, Кирилл, если бы мне не нужно было уходить, поверь, я б с тебя живого не слез, но считай, тебе повезло. Единственное прошу — если у тебя хоть остатки разума в тупой голове остались — молчи. О том, что мне сейчас только что ляпнул. Язык не распускай. Ради матери хотя бы.

— Пап, я, правда, ничего такого не знаю, — попытался оправдаться Кир. — Просто несу сам не пойми что. Я никому ничего не скажу. Честно!

— Врёшь, — припечатал его отец. — Снова мне врёшь, Кирилл. Эх, жаль, времени нет.

Он ещё раз окинул сына мрачным взглядом, как будто спрашивал: «точно не скажешь?» и, не дождавшись ответа, ещё больше насупился и вышел в коридор. Кир, сам не понимая зачем, поплёлся вслед за ним. Чувствовал он себя паршиво.

В коридоре суетилась мать, тоже собирая какие-то стоящие у двери сумки.

— Ваня, погоди, я тебя провожу.

— Не надо, Любаш, сам дойду, не маленький. Ну, чего ты?

— Да я в прачечную собиралась вещи отнести, а это по дороге. Мне всё равно туда надо.

Кир понял, что мама так не хочет расставаться с отцом, что придумывает любой предлог, чтобы подольше побыть с ним. Наверное, впервые, за все свои девятнадцать лет он подумал, что его родители очень любят друг друга. До этого ему и в голову такие мысли не приходили, Кирилл считал их отношения чем-то обычным, само собой разумеющимся. А сейчас вдруг попытался представить их молодыми: мама, маленькая, хрупкая, она и сейчас была такой же, с копной чуть вьющихся светлых волос, и папа, высокий, стройный — это он сейчас раздобрел, а раньше был как Кир, и глаза у него такие же как у Кира, то есть наоборот, это у Кира отцовские глаза, тёмные, тёплые, с длинными пушистыми ресницами.

— Любаш, ну лишнее это, ну чего ты затеяла? С прачечной, нашла время. Я же не на войну. Считай, просто командировка…

— Я быстро. Я только до прачечной, — мама торопливо запихивала в пакет какие-то вещи, сняла с вешалки старую, сто лет висящую здесь кофту, засунула туда же, потом увидела куртку Кира. — Кирюш, ты в этой куртке уже недели две ходишь, не меньше, я её тоже в прачечную отнесу, а ты возьми другую, там в шкафу.

Кир пожал плечами. Он стоял и смотрел на своих родителей, испытывая целую гамму чувств — от вины перед отцом, за то, что вынужден его обманывать, до щемящей нежности, которая охватила его при мысли, что отец с мамой тоже когда-то были молодыми, как он, Кир.

Тем временем мама уже складывала его куртку, привычно и сноровисто проверяла — не завалялось ли чего, засунула руку в один из карманов и извлекла оттуда карточку.

— Кир, вот твой пропуск, вечно ты его в карманах бросаешь, потеряешь ещё… ой!

Она застыла, бестолково глядя на кусок пластика в руке. Кир даже не понял, чему она удивляется? Заляпал он его, что ли? И тут же до него дошло, что его собственный пропуск лежит в брюках, и прямо сейчас, в данный момент, Кир его щупает, машинально сминая пластик рукой, засунутой в карман.

Он не успел сообразить, что же тогда нашла мама в куртке, как отец обернулся, бросил взгляд на то, что держала мать, и аж крякнул, выронил сумку, выхватил у неё этот маленький белый прямоугольник. Потом перевёл взгляд на Кира.

— Откуда это у тебя? — рявкнул он.

И вот тут-то Кир понял, что нашла в его куртке мама. А ещё он понял, что на этот раз шутки действительно кончились, и никакие отмазки про пацанов в лифте не помогут. Понял, и враз с него сошёл весь его хамский гонор.

Отец приблизился, не сводя с него злого и одновременно ошарашенного взгляда, держа перед собой этот чёртов пропуск. Кир машинально посмотрел на него — оттуда, с этого пропуска серьёзно и твёрдо смотрел Павел Григорьевич Савельев, а для тех, кто не знал Главу Совета в лицо, прямо под фотографией жирным чёрным шрифтом были отпечатаны его фамилия, имя и отчество.

— Откуда это у тебя? — снова повторил отец.

Понятно, откуда. Кир ясно вспомнил, как несколько дней назад колупался в мешке с грязной одеждой Павла Григорьевича, готовя её к утилизации, как отчитывала его Анна Константиновна, за то, что он не сделал этого сразу, как он наткнулся в том вонючем мешке на этот магнитный пропуск и сунул его в карман куртки, собираясь отдать потом… И забыл, забыл, как последний идиот. И так и таскался всё это время с ним, даже не понимая, что носит с собой не просто мину замедленного действия, а бомбу. Ядерную бомбу, про которую ему как раз вчера рассказывал Сашка, объясняя про атомную энергию. Такой разрушительной силы, что даже представить себе сложно.

— Откуда это у тебя? — в третий раз рявкнул отец. Он втолкнул его в комнату, закрыл за собой дверь, не обращая внимание на причитания матери. — Я тебя в последний раз спрашиваю, паршивец. Во что ты вляпался?

— Я, пап… я…

— Ну!

И Кир заговорил. Потому что ещё ни разу в жизни он не видел отца таким. Даже тогда, когда его поймали на торговле наркотой, и Киру казалось, что отец его убьёт. Даже тогда, когда отец, совершенно потеряв контроль над собой, бегал за ним по квартире, сшибая на пути мебель, размахивая ремнём, пока не загнал Кира в угол и не всыпал ему так, что потом сидеть было больно несколько дней. Даже тогда…

— Значит так, Кирилл, — тихо говорил отец, быстро шагая по коридорам к лифтам. — Сейчас ты всё, что говорил мне, расскажешь Афанасьеву. Слово в слово повторишь. И без этих своих кривляний вечных. Ты меня понял?

Кир плёлся за отцом, всё ещё вяло огрызаясь, но уже понимая, что проиграл вчистую, сдался. Это мерзкое чувство, что он только что предал, давило на него изнутри, кололо противными иглами. Уже почти в дверях подъехавшего лифта Кир предпринял последнюю отчаянную попытку.

— Понял я, па. Только, может… ну их. Может, пусть они там сами… без нас. Зачем Афанасьеву-то говорить? Что он может?

— Николай Михалыч много чего может, — хмуро отозвался отец, зашёл в кабину лифта и, обернувшись, глазами сделал знак Киру отойти в сторону.

Вера Ивана Шорохова в начальника цеха, где он работал мастером, была безгранична, а уж после того, как Афанасьев отмазал его сына от наказания за торговлю наркотой и замял это дело, к чувству доверия присоединилось ещё и чувство глубокой преданности.

— Ты пойми, Кирилл, — отец говорил тихо, почти на ухо Киру, хотя они стояли в стороне ото всех, почти вжавшись в угол. — Сейчас мы все стоим на грани катастрофы. Даже большей, чем тогда, когда случилась авария на Северной станции и был принят Закон. Намного большей. И сейчас Савельев нам нужен, всем нам. Мне Николай Михалыч кое-что порассказал, то, что сам узнал почти случайно. Что в Совете ничего про АЭС эту не знают, то есть, не все знают. Что там сидит враг Савельева, а, значит, и всех нас. И не время сейчас играть в шпионов. Ты меня понял, Кирилл? Поэтому я ещё раз тебя прошу, расскажи Афанасьеву, где сейчас прячется Савельев. Это очень, очень важно.

Киру послышались просящие нотки в голосе отца, но он только ещё больше насупился и втянул голову в плечи.

Рассказав отцу про покушение на Савельева и про то, как тот выжил, кое о чём Кир всё же умолчал. Не сдал Литвинова, сам не понимая почему. Но главное — так и не смог признаться, где именно скрываются Савельев и Литвинов. Что-то мешало, хотя сейчас, слушая то, о чём говорил отец, в голове роились сомнения и предательские, в чём-то даже подлые мысли.

«А что, если отец прав?» — тоскливо думал Кирилл. Взять, да и рассказать всё Афанасьеву, и дело с концом. Этих двоих, Савельева с Литвиновым, извлекут на свет божий, и Киру больше не придётся притворяться, скрывать, слушать вечные насмешки Литвинова, терпеть открытую неприязнь Савельева. Всё закончится. Для него, а главное — для Ники. Она наконец-то узнает, что её отец жив, и перестанет вздрагивать от боли, когда кто-то случайно упоминает в разговоре Павла Григорьевича. Надо сказать Афанасьеву, точно надо. И пусть дальше сами думают, как всех спасать…

Мысли эти были малодушные, даже трусливые, и Киру они совсем не нравились. Но он сам загнал себя в угол, своей безалаберностью, дуростью. Ему ещё повезло, что этот пропуск нашли родители, а не кто другой, похуже. К примеру, Татарин с Костылём. Ведь мог же тогда он ввязаться с ними в драку, почти ввязался уже, чудом сдержался, чтобы не надавать по морде зарвавшемуся Веселову. И если б этот чёртов пропуск выпал у него из кармана (а Кир как раз был именно в этой куртке, а стало быть и пропуск лежал в ней), даже страшно представить, чем это могло бы кончиться.

На входе в цех отец остановился у КПП, о чём-то переговорил с охранником и, приказав Киру стоять рядом с турникетом и никуда не отлучаться, зашёл в саму будку охраны. Кир видел, как отец кому-то звонит по телефону, наверно, Афанасьеву, что-то говорит — что, через закрытую застеклённую дверь было не слышно.

Кирилл пытался казаться равнодушным, засунул руки в карманы брюк и принял нарочито развязную позу, но сам понимал — получается плохо, неестественно. Один из охранников, не тот, который зашёл вместе с отцом в будку КПП, а другой, стоявший по другую сторону от турникета, разглядывал Кира, даже не пытаясь скрыть насмешку. Наконец отец со вторым охранником вышли, отец приложил свой пропуск к турникету и сделал знак Киру проходить.

В ремонтном цехе было шумно, пахло машинным маслом и металлом, высоко над головой ярко и настойчиво светили мощные лампы; металлоконструкции, выкрашенные в серый и синий цвет, упирались в высокий свод потолка. Кир уже и забыл, как устроен ремонтный цех, но ему потребовалось не больше пяти минут, чтобы всё вспомнить, и он инстинктивно стал держаться жёлтой разметки на полу, стараясь не выходить за неё, чтобы не попасть под колеса проезжавших мимо автопогрузчиков. С левой стороны тянулся участок общей сборки, где у огромных турбин копошились люди в белых халатах. По правую руку, через главный проход, начинались верстаки с разложенными лопатками, дисками и подшипниками.

Кир поймал себя на мысли, что с каким-то теплом и даже ностальгией вспоминает те дни, когда он здесь работал, попав по распределению, сразу после школы, в слесарную бригаду. Ему же даже нравилось. Нравился монотонный, ни с чем не сравнимый гул цеха, запах смазки, горячей резины и пластика, шум вентиляции, но больше всего — хотя Кир не признавался в этом и самому себе — нравилось здесь, на сборке, где работал отец, и где стояли на стендах турбины, ощетинившиеся блестящими, отполированными до блеска лопатками.

Они дошли до первого поворота, где кончался один производственный участок и начинался следующий, и отец дёрнул его за рукав. Кир вспомнил, что кабинет начальника цеха, куда они с отцом и направлялись, был где-то в той стороне, где техотделы — там Кир почти не бывал, а у начальника цеха так и вообще был один раз, когда его туда приволок сам Афанасьев, поймавший Кира за руку в туалете за неудачной попыткой толкнуть холодок.

Отец уверенно свернул в один из коридоров и, пройдя несколько метров, также уверенно толкнул одну из дверей, на которой тускло блестела металлическая табличка. Кир успел прочитать фамилию «Афанасьев» и понял, что они пришли.

Афанасьев, высокий мужик с крупными чертами лица, находился в приёмной, стоял у стола секретарши и отдавал какие-то указания. Увидев их, начальник цеха кивнул отцу, бросил беглый взгляд на самого Кирилла и молча махнул им рукой в сторону двери, ведущей в кабинет — мол, проходите, я сейчас. Отец тоже кинул и тут же втолкнул Кира в Афанасьевский кабинет.

— Кирилл, — отец, наверно, в первый раз за всё то время, как они пришли в цех, посмотрел на Кира. — Сейчас Николай Михалыч придёт, и ты постарайся уж изложить всё максимально подробно и чётко. И скажи ты ему, где он.

Кир упрямо закусил губу и уставился себе под ноги. Он почти не разглядывал само помещение, да здесь ничего и не поменялось с того дня, когда Афанасьев орал на него, не скупясь на матерные эпитеты — те же стандартные столы из серого пластика, выставленные привычной буквой «Т», такие же пластиковые стулья по бокам, вдоль стен стеллажи, заваленные папками, на одном из столов телефон и компьютер.

За спиной скрипнула дверь, и Кир инстинктивно вздрогнул.

— Ну что там у вас. Выкладывайте, — Афанасьев быстро прошёл к своему столу, бросил на него пачку тонких папок, которые держал в руках, и посмотрел на них.

— Говори, Кирилл, — отец подтолкнул Кира вперёд.

Кир собирался привычно огрызнуться, но взглянув на нахмуренные кустистые брови Афанасьева, стушевался, скривился, хотел засунуть руки в карманы, но так и не решился — остался стоять, как прилежный ученик перед строгим учителем, вытянувшись по струнке, руки словно приклеены к телу.

Он и сам не понял, как заговорил, но заговорил, и слово за слово выложил всё — про покушение на заброшенной станции, про раненного Савельева, про то, как они с другом вытащили его, и про то, что Савельев сейчас жив и здоров, но скрывается ото всех, а почему — он, Кир, не знает. Здесь Кирилл почти не соврал, он ведь и правда не понимал до конца всех мотивов Савельева, которые удерживали его внизу.

— Где он сейчас? — торопливо спросил Афанасьев, едва Кир закончил свой рассказ.

— Не скажу, — Кир опять упрямо уставился себе под ноги.

— Ты что, в детском саду, что ли? Ты вообще понимаешь, что ты сейчас говоришь? — не выдержал Афанасьев. — Мы тут в игрушки, что ли, играем? Иван? — обратился он уже к отцу.

Отец лишь пожал плечами, и Афанасьев, выругавшись, подошёл к телефону. Набрал номер, с силой вдавливая указательный палец в кнопки, подождал, пока там ответят.

— Слава? Это Афанасьев. Мне срочно нужен Константин Георгиевич. Срочно, Слава. Очень срочно.

Пока какой-то Слава искал на том конце провода какого-то Константина Георгиевича, Афанасьев постукивал пальцами по столу и сверлил Кира взглядом, не обещающим ничего хорошего.

— Константин Георгиевич! Здравствуйте. Это Афанасьев, — Кир заметил, что начальник цеха как-то весь подобрался, вытянулся в струнку. И внезапно память ему подсказала, кому тот звонит. Это имя-отчество он слышал много раз, Литвинов с Савельевым часто его упоминали, Кирилл даже фамилию запомнил, которая к этому имени-отчеству прилагалась — Величко, глава производственного сектора. — Нет, всё в порядке, мы уже собирались как раз, у нас всё готово. Просто… Тут дело в другом, Константин Георгиевич. Тут у меня парнишка стоит, сын одного из моих мастеров, так вот — у него есть информация. В общем… он утверждает, что Савельев жив. Нет, про это не говорит, молчит. Но явно всё знает. Куда? К вам? А, да, понятно. Хорошо, Константин Георгиевич, мы ждём тут. Да, разумеется.

Афанасьев положил трубку на рычаг и посмотрел на Шорохова-старшего.

— Величко сейчас будет здесь. Пойду его встречу. А вы оставайтесь тут. Вань, ты бы убедил своего сына. Не время сейчас изображать из себя героя. Вань, да ты и сам понимаешь не хуже меня.

И он торопливо вышел, прикрыв за собой дверь. Отец с сыном остались вдвоём.

— Тебе, наверное, Кирилл, сейчас кажется, что ты кого-то предаёшь, — устало проговорил отец, опускаясь на один из стульев. — Но это не так. Поверь, тут нет врагов. Ты многого не знаешь, не понимаешь. И сейчас твоё глупое упрямство может стоить слишком дорого. Тебе, мне, всем людям вокруг.

Кир слушал отца и даже где-то был с ним согласен. Он действительно ни черта не понимал. Он запутался, кого надо спасать, кому можно доверять. В этом клубке интриг и заговоров, Кир был слеп, как только что родившийся котёнок. Вот раньше, когда они дрались с пацанами — всё было чётко. Здесь свои, там — чужие. А теперь? Мысли, которые поначалу носились в его голове каким-то бестолковым табором, теперь улетучились, и в этой пустоте осталось только одно знание, возможно, детское, глупое, упрямое. Предавать нельзя. И он, Кир, никому ничего не скажет. Не выдаст место, где находится Савельев. Ни за что не выдаст. Иначе потом он просто не сможет с этим жить.

Когда дверь распахнулась, Кир даже не испугался, хотя понимал, что ничего хорошего от этого человека, главы производственного сектора, при звуках голоса которого Афанасьев вытягивался в струну, как на параде, Киру ждать не стоит. Пожилой, грузный мужчина, вошедший в кабинет, окинул их с отцом умным, жёстким взглядом и бросил негромко кому-то, кто остался за дверью:

— Подожди меня там, Слава. И проследи, чтобы никто нам не мешал.

Он уселся в кресло Афанасьева, которое ему явно было маловато, попытался устроиться с максимальным комфортом и нахмурился.

— Ну, этот, что ли? — проговорил он, обращаясь к Николаю Михайловичу, и почти одновременно с кивком Афанасьева, вперился глазами в Кира. — Ты кто такой?

— Кирилл Шорохов, — буркнул Кир.

— Как-как? — переспросил Величко и удивлённо кашлянул. — Кирилл Шорохов?

Может, раньше Кир и посчитал бы для себя лестным, что его имя было знакомо этому человеку, явно не последнему в их Башне, но теперь он почувствовал что-то вроде безразличия.

«Ничего не скажу. Не выдам. Пусть хоть убьют», — решил он и упрямо вскинул подбородок.

— Рассказывай, всё, что знаешь, — потребовал Величко.

Кир покосился на отца и снова, уже в третий раз, принялся рассказывать про ту ночь, про то, как узнал от Лёхи о покушении, как стал свидетелем убийств. Имени Сашки он не называл. Как не упоминал и про Литвинова.

Величко слушал внимательно, полуприкрыв глаза, но Кир не обольщался. Эта лень и отсутствие явного интереса были игрой — он видел, как из-под век за ним настороженно следят умные, властные глаза.

— Ну, что ж, — медленно проговорил Величко, когда Кир оборвал своё бестолковое повествование. — Наврал ты тут, конечно, изрядно. Ты меня за идиота-то не держи, вдвоём с приятелем они Савельева со станции вытащили — как же, поверю я. Пупки бы развязались. Но сейчас не это главное. Где Савельев?

Кир насупился и промолчал. Услышал, как рядом протяжно вздохнул отец, но лишь крепче сжал зубы.

— Вот что, парень, — Величко расслабил рукой галстук, словно тот мешал ему дышать. — Я сюда пришёл не для того, чтобы враньё твоё слушать и в бирюльки играть. Конечно, я не военным сектором управляю, но и у меня найдутся люди, умеющие убеждать таких упрямых остолопов. И ты меня, парень, на крайние меры идти не вынуждай. Всё равно же расскажешь. Рано или поздно. Лучше рано. Потому что времени у нас мало. И уговаривать я тебя не буду.

Кир взглянул на отца. Тот был неестественно бледен и смотрел на Кира с явной мольбой. Кир вспомнил, как его уже убеждали говорить правду люди Ледовского. Значит, сейчас снова придётся.

— Кирилл, я тебя прошу. Ради мамы, — тихо проговорил отец.

— Ну так что, Кирилл Шорохов? — Величко начал подниматься в кресле, но тут у него из кармана раздался мелодичный звук. Он опустился обратно, достал планшет, посмотрел на сообщение, дёрнул головой, словно не поверив своим глазам. — Ему-то что надо? Что за срочность? И что это за номер? — пробормотал он себе под нос, перевёл взгляд на Афанасьева. — Михалыч, где у тебя телефон? А… вижу.

Он покосился на Кира, потом снял трубку и набрал номер, поглядывая в планшет и проговаривая шёпотом цифры.

— Да, Олег? Что у тебя там? У меня тут… Что-о-о-о?

Величко чуть не выронил трубку, выпучил глаза. Но очень быстро справился с собой.

— Да, конечно, Олег. Сейчас буду. Да, прямо сейчас. Какой уровень? Понял. Жди.

Отключился и несколько секунд смотрел перед собой невидящим взглядом, словно пытаясь осмыслить что-то такое, что никак не желало укладываться в голове. Потом резко поднялся и пошёл к выходу.

— Константин Георгиевич, — окликнул его Афанасьев, явно обескураженный не меньше, чем сам Величко. — Нам-то что?

Величко обернулся.

— Вам, Михалыч, надо срочно выдвигаться к Руфимову, вниз. Если у тебя всё готово, то давай. Бери людей. Дел там полно. Поступаешь в полное распоряжение Марата Каримовича.

— А с… ним? — Афанасьев указал на Кира.

Величко вдруг усмехнулся. Уставился в упор, и в его глазах Кир с удивлением уловил что-то похожее на смех.

— Значит, не скажешь, где Савельев? Занятный ты парень, Кирилл Шорохов. Ладно, живи пока. Хотя выпороть тебя, конечно, не мешало бы. Но, я думаю, отец и так тебе всыплет по первое число. И да, — его глаза снова стали колючими, непроницаемыми. — Я надеюсь, излишне говорить, что всё, что вы тут услышали, должно оставаться в тайне. Слава, — Величко взялся за дверь и открыл её. — Слава, пошли, мы идём на пятьдесят четвёртый уровень. Организуй лифт.

Кир похолодел. На пятьдесят четвёртом уровне располагалась больница Анны Константиновны. В которой работал Кир, и в которой в тайнике прятались Савельев и Литвинов.