Башня. Новый Ковчег-3

Глава 3. Ника

Казалось, все вокруг задались целью не оставлять её одну. Ни на минуту. Ни на секунду. Никогда ещё в своей жизни Ника не была так окружена людьми, как в эти дни. И в раннем детстве, когда к ней была приставлена няня, и в школьном интернате, который кишел детьми, и в больнице у Анны — даже тогда в её жизни случались моменты одиночества. А сейчас ей в этом отказали. С ней теперь всегда кто-то был. Вера, Марк, Стёпка, близнецы Фоменко, знакомые, учителя, папины коллеги, какие-то посторонние люди, которых она едва знала. И все пытались её утешить, что-то сказать, сочувственно помолчать, не понимая, что ничего этого ей не нужно — ни их слов, ни их молчания. Она хотела только одного, чтобы её наконец-то оставили в покое. Но, увы, все вокруг думали иначе и как сговорились.

Но даже не это выводило Нику из себя. Сочувственные взгляды и настойчивое, упорное желание постоянно быть с ней рядом она бы ещё как-то выдержала. Хуже было другое. Все непременно считали своим долгом уговорить Нику пожить какое-то время у них.

Первым заявился Мельников, как всегда безупречно и с иголочки одетый, и, выдав положенные слова, предложил на время переехать к ним. Сказал, что они уже подготовили для неё комнату, где её никто не будет тревожить. В глазах Стёпки, выглядывающего из-за плеча отца, Ника уловила отчаянную мольбу, но лишь отрицательно покачала головой. Приходил дядя Серёжа, папин двоюродный брат, он нечасто у них бывал, но Нике всегда нравился. Сергей Анатольевич Ставицкий очень волновался, снимал и снова надевал очки, близоруко щурился, отчего казался едва ли не несчастнее, чем сама Ника. Примерно на третий день в квартиру вихрем влетела маленькая и решительная женщина. Ника сперва не сообразила, кто она такая, и лишь потом поняла, что это Александра Валерьевна, жена Руфимова, которого отец безмерно любил и уважал. Женщина сразу взяла быка за рога, и Нике стоило большого труда убедить её, что она никуда не поедет. Приходил Величко. Константин Георгиевич был хмур и неприветлив. Уговаривать Нику не стал, но сказал, чтобы она имела в виду, что они с женой её обязательно примут у себя. Но настойчивей всех была, конечно, Вера.

Подруга не признавала никаких отговорок. Она насела на Нику так, что хотелось взвыть. Подключила тяжёлую артиллерию, в лице своей мамы, Юлии Алексеевны, и, скорее всего, Нике пришлось бы уступить, если бы не Анна.

Анна появилась внезапно. Быстро расставила всё по местам, со всеми переговорила, убедила Веру на время переселиться к Нике, а не наоборот, и, провернув всё это, также быстро исчезла, даже толком ни о чём не поговорив с Никой. Это выглядело странно, но у Ники не было сил, чтоб думать ещё и над этим. Главное, благодаря Анне она осталась у себя, в квартире, где они жили с папой.

Никто, даже близкие друзья, не понимали, насколько это было для неё важно. Прошло уже больше недели, и все вокруг приняли смерть Павла Григорьевича Савельева как само собой разумеющееся. Четыре трупа, обнаруженные на месте преступления, не оставляли надежды, что её отцу удалось как-то уцелеть. Это противоречило и логике, и здравому смыслу. И, тем не менее, в самом дальнем уголке души тлела надежда, что отец вернётся. Придёт однажды домой, обнимет, шутливо чего-нибудь скажет, прищурив глаза с рвущимися на волю смешинками, или просто улыбнётся, а на вопрос: «Где ты был?» ответит устало и немного рассеянно: «Да где я только не был, рыжик». И, представляя это, прокручивая в уме воображаемую сцену, Ника больше всего на свете боялась, что, когда отец вернётся, её не окажется дома.

Она никому про это не говорила, как не говорила и про то чувство вины, что давило на плечи, лежало на душе тяжёлым и неподъёмным грузом.

В тот вечер, когда отец ушёл после непонятного телефонного звонка, Ника не придала этому особого значения. Мало ли в её жизни было вечеров, когда он вот так уходил — да не сосчитать. Только он всегда возвращался. Всегда. Но не в этот раз. И хуже всего было то, что она, Ника, увлечённая своими чувствами и переживаниями, даже не заметила его отсутствия.

Ника помнила, как они со Стёпкой провожали Кира и Сашку, и как Кир, этот придурок, шёл, засунув руки в карманы, с таким невозмутимым и равнодушным видом, что его хотелось пристукнуть, но вместо этого она взяла Стёпку за руку, чтобы Кир тоже видел, что ей все равно. А потом они с остальными что-то обсуждали, Вера поругалась с Марком и тут же помирилась, а когда все ушли, они со Стёпкой ещё долго целовались на диване, пока Ника его не вытурила и не отправилась спать.

То есть, в то время как внизу, на Северной станции происходило страшное, она разговаривала, смеялась, целовалась, и нигде ничего у неё не ёкнуло, не отозвалось. Она даже утром не поняла, что отец не ночевал дома, спокойно собралась, отправилась на учёбу, и когда её прямо с лекции позвали в учебную часть, пошла туда, ни о чём не догадываясь, не замечая сочувственные взгляды, которые на неё бросали те, кто каким-то образом был уже в курсе. И вот этого-то Ника никак и не могла простить себе, потому что по всему выходило, что она плохая дочь, и будь она менее эгоистичной, всё бы было по-другому. Конечно, умом Ника понимала, что по-другому бы не было, но ум в её горе был плохим советчиком, и она упорно продолжала корить и изводить себя за холодность и бесчувствие, добровольно запершись в четырёх стенах и с детским упрямством повторяя: «Когда папа вернётся, я должна быть дома».

Она бездумно слонялась по комнатам, присаживалась на диван и тут же вскакивала, боясь задремать и пропустить его приход, ходила по отцовскому кабинету, иногда застывая от какой-то промелькнувшей в голове мысли, прислонялась разгорячённым лбом к холодному стеклу книжного шкафа, где вперемешку стояли книги так любимых им русских классиков и инженерно-технические справочники, в сотый раз поправляла бумаги на его столе. Она срывалась на горничной, которая продолжала приходить по утрам, за то, что та опять что-то переставила. Горничная оправдывалась, и от этих оправданий Ника злилась ещё больше и после её ухода часами чего-то поправляла, передвигала, иногда с ужасом понимая, что она уже не помнит, как и где что лежало. Почему-то ей казалось это важным — непременно сохранить всё так, как было в тот последний вечер. Какое-то глупое суеверие, не дающее покоя: пока все вещи лежат на своих местах — отец жив.

Иногда она ловила на себе испуганные взгляды друзей. Вера, в те часы, когда была у неё, а не на учёбе или в больнице у Анны, ходила за Никой по пятам, пытаясь поговорить и в чём-то убедить. Ника её не слушала. Верин голос журчал где-то рядом и совсем не трогал.

Вера уходила, и её сменял кто-то другой. Марк, безуспешно пытающийся её рассмешить, молчаливый Митя, Лёнька, задумчиво переставляющий фигурки на шахматной доске. В эти минуты Ника застывала рядом с Лёнькой, не сводя глаз с чёрно-белого поля. Её друзьям казалось, что это её успокаивало. На самом деле Ника просто упорно следила за передвижением чёрных фигурок (папа всегда играл чёрными), чтобы после Лёнькиного ухода вернуть всё на место.

Но хуже и тяжелее всего было, когда приходилось оставаться наедине со Стёпкой. Васнецов уж точно был ни в чём не виноват, но каждый раз, когда он пытался обнять Нику или коснуться губами щеки, она инстинктивно отстранялась, вспоминая долгие и сладкие поцелуи на диване в тот злополучный вечер. Стёпка не мог не видеть эту перемену, но умудрялся оставаться терпеливым и нежным. Иногда в его глазах проскальзывало непонимание и лёгкая обида, и Ника, устыдившись своего поведения, сдавалась его ласкам и горячим словам, а потом, когда он наконец уходил, чувствовала усталость и тошноту, сладкой волной подкатывающую к горлу.

Она очень сильно от них устала. Ото всех. От их постоянного присутствия. От неуклюжих попыток её растормошить. И ни она, ни они не понимали (она — потому что была сильно придавлена горем, они — потому что очень любили её), что одиночество — это как раз то, что ей сейчас нужно. Чтобы она наконец-то выплакалась.

При них она этого сделать не могла. Её глаза оставались сухими. А тот единственный, с кем она умела не сдерживать слёзы, был не с ней, и когда наконец появился, сердитый, раскрасневшийся, она просто сказала, глядя в его тёмные, слегка влажные глаза, с длинными как у девочки, чуть подрагивающими ресницами:

— Хорошо, что ты пришёл.

Она шла впереди, ощущая затылком тяжёлое, сбивчивое дыханье Кира. Рядом с Киром семенил Сашка Поляков. Ника, открыв им дверь, заметила его не сразу. Взгляд упёрся в Кирилла, в его взволнованное лицо, в тёплые карие глаза, и одновременно пришло что-то похожее на облегчение. Все эти дни Ника, сама того не осознавая, была напряжена, натянута как струна, и это ощущение натянутости не только не ослабевало, но становилось всё сильней, словно кто-то тянул и тянул её душу в разные стороны, пытаясь наконец разорвать, и это почти удалось, не появись на пороге Кир.

Ника чувствовала, как напряжение постепенно спадает, и, хотя горе никуда не делось, дышать стало легче.

Из маленькой гостиной доносились голоса. Что-то громко доказывал Марк, его то и дело перебивала Вера и Стёпка, но, когда они втроём, Ника и Кир с Сашкой, появились на пороге, все как по команде смолкли, повернув в их сторону головы.

— О, Кир, привет! — Марк первым поднялся, шагнул к Киру, радостно улыбаясь и протягивая руку. — Здорово, что ты пришёл!

— Мог бы и раньше, конечно, — на Верином лице тоже появилась улыбка, но тут же погасла. Её глаза презрительно сощурились. Она заметила Сашку.

Кир поздоровался с Марком и Верой, потом подошёл к близнецам, обменялся рукопожатием и с ними. Васнецова, небрежно развалившегося на диване, он проигнорировал. Прошагал мимо и с независимым и даже вызывающим видом встал в стороне, засунув по привычке руки в карманы. Этот жест выдавал его с головой — Кир нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке.

Сашка, потоптавшись немного на пороге, занял место рядом с Кириллом.

— А вы теперь, я смотрю, всегда парой ходите, — раздался насмешливый голос Стёпки.

Васнецов поднялся с дивана, небрежной походкой пересёк комнату и пристроился на подлокотник кресла, в которое опустилась Ника. По-хозяйски положил руку ей на плечо, и Ника с досадой и раздражением подумала, что сделано это вовсе не для того, чтобы поддержать её или быть к ней ближе. Это было рассчитано на Кира. «Она теперь моя. Держись от неё подальше», — заявлял Киру Стёпка. Кир послание считал правильно и развязно ухмыльнулся.

— А тебя чего-то напрягает?

— Не люблю стукачей и шпионов.

— Не вижу тут таких. Если ты только не намекаешь на себя.

Стёпка, обычно сдержанный, вспыхнул и чуть приподнялся. Его пальцы больно сжали Никино плечо, выводя её из состояния оцепенения. До этого она следила за их перепалкой молча и довольно равнодушно.

— Хватит! — она чуть повысила голос. Сняла руку Стёпки со своего плеча и тихо повторила. — Хватит уже. Проехали.

— Мы вообще-то тут важное дело обсуждаем, — Васнецов никак не желал сдаваться. — Придётся тогда отложить до другого раза. Да, Вер?

Стёпка прибёг к помощи Веры, своей союзницы в этом вопросе, и та мигом его поддержала:

— Увы, придётся. Лишние уши нам сейчас совсем не в тему. Пойдут свои доносы строчить.

До прихода Кира с Сашкой они обсуждали какой-то дневник, вернее, его пропажу. Если честно, Ника почти не слушала, о чём они говорили. Когда во время их ежевечерних сходок спонтанно возникала та или иная тема, для Ники это был лишний повод немного помолчать в уголке. Она отстранялась, замыкалась в себе, думала про папу, а когда её пытались привлечь к обсуждению, отвечала односложно или просто кивала головой. Она и сегодня так делала, но сейчас, после слов Стёпки и Веры, Ника вдруг подобралась, стряхивая с себя оцепенение. Она никак не могла понять, но какое-то воспоминание толкало её изнутри, что-то важное, связанное именно с отцом, но она никак не могла вспомнить что.

— Вер, ну ты опять? — Марк умоляюще посмотрел на свою девушку. — Никуда Сашка не побежит. К тому же, он и так почти всё знает. Ну, давай хоть сейчас не будем…

— Чисто теоретически я бы не рассчитывал, что он никуда не побежит, — подал голос Лёнька. Сегодня он, слава Богу, сел подальше от шахмат, и Нике не нужно было следить за тем, что он опять что-то переставит.

— Так может нам уйти? — тут же вскинулся Кир и дёрнул Сашку за рукав. — Пошли, Сань. Тут походу тайная сходка…

Ника вдруг испугалась, что они действительно уйдут. Уйдут, и опять то чувство, что тебя кто-то пытается разорвать на части, вернётся. Вера это, видимо, заметила, потому что резко сдала назад.

— Не надо никуда уходить, Кирилл. И этот… ладно уж, пусть остаётся.

— Вот и хорошо, — тут же отозвался Марк, и на его широком лице разлилась улыбка. Он повернулся к Киру с Сашкой и торопливо заговорил, словно боясь, что его товарищи сейчас передумают. — Тут такое дело… в общем, мы тут уже обсуждали и пришли к выводу, что смерть Вериного деда и смерть Павла Григорьевича взаимосвязаны.

Произнеся имя Никиного отца, Марк покраснел и бросил виноватый взгляд на Нику. Они редко говорили «убит», «умер», щадили её. Наверно, однажды она будет им за это благодарна, но в данную минуту Нике было всё равно.

— Ну и вот, — продолжил Марк. — Когда мы говорили про Вериного деда, про то, что произошло в тот день, Лёня сказал одну дельную мысль. Он подумал…

— Не я, — перебил его Лёнька. — Мы с Митей подумали. Да, Мить? Мы подумали, очень странно как-то, что Рябинин решил отравить генерала, когда в квартире было полно народу. Тем более, он же видел всех. Зачем ему было так рисковать? Мог бы отравить в другой день. А он сделал именно в этот.

— Как будто бы он или торопился очень или сильно не хотел, чтобы генерал чего-то узнал, — тихо добавил Митя.

— А узнать он мог только от кого-то или из чего-то, — подхватил речь брата Лёнька.

Ника с удивлением посмотрела на близнецов. Нет, дело было вовсе не в этой удивительной способности братьев перехватывать друг друга на полуслове, продолжая одну и ту же мысль, словно они думали и действовали как одно целое — к этому Ника за десять лет совместной учёбы и дружбы привыкла, — дело было в другом. Нику действительно это заинтересовало. Возможно, присутствие Кира так на неё подействовало, или организм, устав от бесконечного напряжения, включил наконец пресловутые защитные механизмы, но Ника почувствовала что-то похожее на почти забытое за эти дни чувство любопытства.

— А Вера говорила про дневник. Который генерал просил принести ему в столовую, — закончил общую мысль братьев Митя.

Дневник. Тоненькая тетрадка в чёрной кожаной обложке. Ника вспомнила, как Вера перебирала книги на полке, снимая их одну за другой и складывая в руки Киру. Она увидела это, как если бы это было вчера. Кир, взлохмаченный, с красными пятнами на щеках, с плотно сжатыми губами, стоит рядом с книжным шкафом. Тонкий нервный профиль, резкие скулы, прядь чёрных волос, упавшая на лоб. Он на неё не смотрит или делает вид, что не смотрит. Она тоже делает вид.

— Я помню про дневник, — негромко сказала Ника. — Когда мы прибежали, дневник лежал рядом с креслом, где сидел Алексей Игнатьевич. Он его читал?

— Нет, — отозвалась Вера. — Он не успел. Когда я пришла с дневником, дед уже был без сознания. Я не сильно помню, как там всё было, но, кажется, дневник я уронила. А потом он куда-то делся. Пропал. Вчера Лёня попросил вспомнить всё детально, я попыталась, конечно, но этот день у меня как в тумане. А вот, что касается дневника… его никто после того дня не видел. Я спрашивала у родителей, сама искала. Он исчез.

— В общем, всё понятно, — уверенно подытожил Стёпка. — Это Рябинин его стащил. Вместе с рубашкой и стаканом. Положил в свой портфель, пока мы суетились, и вынес всё к себе.

— Да зачем он ему понадобился? — Кир мгновенно среагировал на реплику Стёпки. — Тоже мне, ценность. Старая тетрадка. На фига она Рябинину?

— Некоторые люди умеют читать и писать, — Степка тут же повёлся на провокацию. — Не все, конечно, тут от интеллекта зависит. Так вот, в такие тетрадки иногда записывают очень важные вещи. И содержащаяся там информация бывает очень ценной. Впрочем, — Стёпка скривил в насмешливой улыбке губы. — Кому я это говорю.

— Прекратите! — оборвала их Вера. — Хватит уже.

— Да что там такого ценного могло быть в том дневнике? — не сдавался Кир. — Тоже мне, нашли секретную информацию. Или ты, Вер, знаешь, что туда записывал твой дед?

— Это не деда дневник. А прадеда. Отца деда, — пояснила Вера. — Мне дед даже когда-то зачитывал отрывки. Не знаю, может, с точки зрения истории это и представляет какую-то ценность. Прадед мой, он же в восстании Ровшица участие принимал. Много видел и знал, наверное.

— Ты что, не читала его? — удивился Митя.

— Не читала, — вздохнула Вера. — Ну, то есть, что-то дед мне читал давно. Но я плохо помню.

— Что же такое там было, что Рябинин из-за него… — задумчиво протянул Стёпка.

— Ты думаешь, это из-за этого дневника Алексея Игнатьевича и убили? — спросил Марк.

— А почему нет? — Стёпка снова закинул руку на плечи Ники и попытался притянуть её к себе, но она отстранилась. Инстинктивно. Даже не задумываясь, почему это делает. — Вот смотрите. Всё сходится. Генерал просит дневник. В дневнике содержится что-то такое, о чём никому знать нельзя. Рябинин по какой-то причине это понимает и тут же подсыпает своему начальнику яд. Похищает дневник, и всё шито-крыто.

— А яд Рябинин ваш, конечно же, с собой всегда носит, — снова издевательски влез Кир. Смотрел он при этом на Стёпку. — На всякий случай. Если вдруг кому-то приспичит старые дневники почитать. Бред какой-то. Что там могло такое быть в том дневнике? Это же восстание было сто лет назад. Кому это вообще сейчас интересно?

— Умным и образованным людям интересно.

— Типа тебя, да?

— Сечёшь. Ну хоть что-то до тебя доходит, — и, отвернувшись от Кира, Васнецов продолжил. — И теперь этот дневник у Рябинина.

— Ага, лежит у него, вместе с моей рубашкой и тем стаканом. Дома, на полочке. Тебя ждёт, — не унимался Кир. — Даже если он и взял этот дневник, то уже наверняка выкинул его на хрен. Вместе с рубашкой и стаканом. Или он, что, специально для тебя оставил? Подумал, а вдруг умному и образованному Стёпе Васнецову захочется его почитать.

— Ну ты дурак! Рубашка и стакан — просто улики. А в дневнике наверняка что-то ценное содержится. Давай пораскинь своими мозгами, если они у тебя имеются, конечно. Если Рябинин убил своего начальника, генерала, то он и Павла Григорьевича мог. Это всё может быть связано. Оба убийства. Или тебе на пальцах объяснить?

— Ну давай объясни, только смотри, как бы я тебе эти пальцы не переломал.

— Перестаньте немедленно! Совсем рехнулись? Тестостерон в голову ударил? — рявкнула Вера.

Стёпка резко замолчал, а вот Кир так не мог. Ника видела, что его уже несло.

— С чего ты вообще взял, что Савельев убит? Может, он и не убит вовсе… Ты, что ли, видел его убитым?

— Кирилл! Не надо! — Сашка схватил Кира за рукав. Тот вырвался, бешено сверкая глазами.

И в эту минуту Ника наконец-то заплакала.

Рыдания прекратились, Ника только судорожно всхлипывала, но слёзы всё ещё продолжали катится, и бог его знает, сколько этих слёз вообще в ней было.

Вера стояла рядом и то и дело подавала Нике платки, забирала мокрый и взамен тут же совала чистый и сухой. Откуда она их взяла, Ника понятия не имела, но складывалось ощущение, что у её подруги они уже давно были наготове. Вера, обычно действующая в лоб и идущая напролом, не разбирающаяся в тонкостях человеческой души, в нужную минуту проявляла чудеса понимания. Как так получилось, что девочка, воспитанная даже не родителями (Вериным родителям всё время было некогда), а дедом, который время на воспитание Веры всегда находил, суровым генералом, учившим внучку быть стойкой, сдержанной и безжалостной к врагам, девочка, которая в жизни не играла в кукол, а в начальной школе дралась с пацанами так, что только мелькали в драке её растрёпанные косы, как так получилось, что именно эта девочка вот в такие минуты, когда другие застывали в растерянности, топчась и говоря тысячи ненужных слов, угадывала, что нужно делать. Она каким-то шестым чувством понимала, что Нике сейчас нужны не слова, не ласковые объятья, а эти дурацкие платки, даже не платки, а сами действия — вот это монотонное взял-подал — в которых проявлялась и высокая любовь и безмерное сострадание.

Мало-помалу слёзы пошли на убыль. Кир и Стёпка, оба разом двинулись к ней, но были остановлены резким окриком Веры:

— А ну назад оба! Придурки!

Мальчишки хоть и неохотно, но отступили. А Ника опять почувствовала благодарность к подруге. Сейчас она хотела только одного, чтобы эти двое исчезли или, если уж это невозможно, хотя бы держались от неё подальше.

Выплакавшись и высморкавшись в очередной чистый, поданный Верой платок, Ника вымученно улыбнулась и сказала, обращаясь только к ней:

— Вера, наверно, вы все правы… про дневник. И если он у Рябинина, то его надо забрать.

— Да ладно, фиг с ним, с дневником.

Вера присела рядом с Никой, втиснулась в кресло, плотно прижавшись к подруге. В детстве, когда она оставалась у Ники с ночёвкой, и папа им обеим читал что-нибудь на ночь, они вот так же, забирались вдвоём в одно и то же кресло, и папа смеялся: «Что, пигалицы, все диваны в доме заняты, да?», а они дружно кивали головами, силясь придать хитрющим мордашкам серьёзное выражение.

— Нет, надо найти и забрать, — мысли об отце придали Нике решимости. — Там на самом деле, наверняка, какая-то важная информация.

— Ну хорошо, — неуверенно проговорила Вера. — Только как мы это сделаем?

Она повернулась к Марку, ища у него ответа на свой вопрос. Но тот лишь пожал плечами. Братья Фоменко, и Лёнька, и Митя, удрученно покачали головами, а Кир со Стёпкой, которым слова не давали, молча сопели в стороне.

Васнецов не выдержал первым.

— Вон пусть Поляков сходит за дневником, — он мотнул головой в сторону Сашки, который так и стоял в стороне.

— А точно, — оживилась Вера. При упоминании Сашки в ней снова проснулась решимость и злость. — Ты же у нас, Поляков, в близких друзьях теперь у Оленьки Рябининой. Свой там в доску.

Ника поморщилась, но её подруга, превратившаяся в прежнюю Веру, уже неслась вперёд на всех парах.

— Давай дуй к Рябининым и принеси нам дневник.

Сашка побледнел и часто-часто заморгал глазами.

— Я не могу.

— Чего там мочь? — Стёпка презрительно фыркнул. — Идёшь к Рябининым и ищешь дневник. Наверняка, он в кабинете лежит. Ну прояви чудеса изобретательности, тебе не привыкать. Ты со школы задницей на двух стульях усидеть пытаешься.

— Вот именно, — Вера зло усмехнулась. — Удавалось же тебе за всеми нами шпионить и доносить. Тетрадку какую-то найти вообще пара пустяков.

— Я не пойду, — Сашкин голос дрогнул.

— Куда ты денешься, — Стёпка угрожающе придвинулся.

— Чего ты к нему прицепился? — Кир моментально оказался между Васнецовым и Сашкой. — Он тебе чего, мальчик на побегушках? Отвяжись от него.

Васнецов и Шорохов, оба красные и злые, стояли друг напротив друга. Ника видела, как сжались в кулаки Стёпкины руки, как заходили острые желваки на высоких скулах Кира, и поняла, что они сейчас сцепятся.

— Господи, как вы оба мне надоели, — вдруг сказала она, тихо и отчетливо. Парни замерли и как-то разом сдулись.

Стёпка сделал шаг назад, упёрся спиной в стену, и Кир тоже отошёл, встав рядом с Сашкой. Поляков же, мучительно покраснев до кончиков волос, пробормотал, ни на кого не глядя:

— Я не пойду.

Он уже второй раз повторил эти слова, но, похоже, был готов повторять их ещё и ещё, как заезженная пластинка. Нике вдруг стало его жаль. Почему-то вспомнилось, как Сашка пришёл к ней ни с того, ни с сего, сюда, и что-то бормотал невнятное, она толком даже не поняла, чего он хотел и зачем приходил. Вывалила на него в запале всё, что думала о нем в ту минуту, — а ничего приятного она, разумеется, не думала, — и хотела захлопнуть дверь перед его носом, а потом появился папа. Вырос, как всегда, нерушимой и крепкой стеной и готов был спустить Сашку с лестницы, и спустил бы, конечно, если бы Сашка не ушёл сам. И вслед за этим память подсунула тот самый злополучный вечер. Они же тогда тоже были в том же составе, только в отцовском кабинете. Сашка сидел на стуле, очень бледный, вцепившись обеими руками в сиденье. И папа тогда сказал… Ника очень хорошо запомнила его слова: «Не знаю, решился бы я на твоём месте на такое признание. Честно — не знаю. Но… спасибо. Должен сказать, это смелый поступок…». И вдруг, сопоставив в уме эти два события: Сашку, пытающегося что-то ей сказать (а он явно пытался, это она его не слушала), и папину фразу, до неё вдруг дошло.

— Саш, — тихо сказала она. — Тогда, когда ты приходил ко мне, помнишь? Ты ведь хотел рассказать про готовящееся покушение на Вериного деда?

Сашка медленно кивнул.

— А я тебя не поняла. А ты был готов ещё тогда всё рассказать. И папа, — Ника запнулась о слово «папа», к горлу опять подступили рыдания, но она справилась. — Папа сказал тебе, что это смелый поступок. Когда ты признался…

Ника знала, что она говорит путано, но Сашка её понял. Понял, что она хотела этим сказать. Это было видно по его глазам, по лицу, бледному, потерянному. Потому, как он нервно крутил в руках пропуск, то сгибая, то разгибая тонкий пластик.

— Саша, нам правда очень важно достать этот дневник. Помоги, пожалуйста, — Ника секунду помолчала, а потом выдохнула. — Мне помоги.