Байкало-Амурская магистраль

Один из героев БАМа

О героизме, патриотизме и самоотверженности советских людей, представителей всех краев страны, прокладывающих трассы к богатым природным кладовым сибирского Севера, об их стремлении внести свой вклад в дело эффективного освоения бесценных сокровищ, находящихся в зоне Байкало-Амурской железнодорожной магистрали, и в первую очередь в ее строительство, написано немало страниц и в советской и в зарубежной прессе. Полагаю, что моим читателям будет интересен репортаж «Вторая родина» публициста Эдвина Янсона, опубликованный на румынском языке в журнале АПН «Аврора» от 5 мая 1983 года.

Речь идет о несчастном случае, который причинил немало горя молодой семье, оказавшейся на грани распада. Муж с еще незажившими ранами на теле уезжает работать на стройку БАМа и здесь в борьбе с капризами суровой природы закаляется и физически, и морально; а через некоторое время к нему приезжает жена… Впрочем, предоставим слово автору, который уловил и передал событие с большой страстью и искренностью.

«Андрей Карпенко приехал на строительство Байкало-Амурской магистрали с горя.

— Не ищи! — бросил он жене Нине.

Подхватил чемоданчик — теплый свитер, рубашки, белье — и ушел, прихрамывая, на вокзал.

— Поехали! — по привычке, но не громко, как прежде, а дрогнувшим, упавшим голосом произнес Андрей, когда поезд тронулся. Тихий украинский городок на Днестре, где он родился, вырос, полюбил, — уплывал, таял в предвечерней дымке.

Это привычное, всегда волнующее и тревожное «Поехали!» вернуло Андрея в недавнее прошлое, в то радостное время, когда впереди, казалось, открывалось перед ним все.

Андрей окончил военное училище и в двадцать три года стал офицером десантных войск.

Инженер-лейтенант, автомеханик широкого профиля, он отвечал за исправность боевой техники на земле, но все же прыгать, высаживаться вместе с однополчанами в различные места во время учебных занятий приходилось и ему: в ходе операции тоже могло что-то сломаться.

Андрей прыгал, прыгал смело, не страшился ничего.

— Поехали! — всегда с задором, весело кричал он, бросаясь с самолета к далекой, похожей на школьную географическую карту земле.

Того полета, того прыжка он ждал с нетерпением: после него-отпуск, обещанная Нине еще до свадьбы поездка на Кавказ, по всему Черноморскому побережью.

День был яркий, в небе — ни облачка. И Андрей, вываливаясь в люк, рванул свое: «Поехали!».

Парашют раскрылся легко. Андрей спружинился, приготовился к встрече с бугристой, заросшей кустарником поляной. Еще несколько секунд и… Андрея вдруг качнуло, бросило в сторону невесть откуда взявшимся вихрем. Он больно ударился пятками о камни и рухнул спиной на что-то острое, пронзившее грудь…

Очнулся Андрей в госпитале. Открыл глаза, увидел группу людей в белых халатах, хотел приподнять голову, чтоб оглядеться, но не смог, вскрикнул от полоснувшей по всему телу боли.

— Спокойно, лейтенант, спокойно! — пробасил один из халатов. — Худшее позади. Теперь надо терпеть, бороться, жить…

Андрей терпел, надеялся, хотя понимал: сломанный позвоночник — дело не шуточное.

Терпел и мучился душой: как воспримет его несчастье Нина?

Нина прилетела в госпиталь с полной сумкой фруктов и букетом цветов. Кинулась к Андрею, хотела обнять, но руки ее уперлись в гипс: он был запеленут в него по шею. Отпрянула от неожиданности, вгляделась и взорвалась безудержным плачем…

Поначалу она прибегала в госпиталь чуть ли не каждый день.

Посидит, пощебечет о друзьях о подругах, о школьных делах и своих «первоклашках» и улетит, оставив в палате стойкий запах духов.

Как-то между прочим она сказала, что по просьбе командования полка горсовет предоставил им с Андреем двухкомнатную квартиру в доме на самом берегу Днестра и вскоре она переберется туда.

«Списывают подчистую!» — подумал Андрей, и с этого дня к его физической травме прибавилась душевная: мучительная, не дающая покоя ни днем, ни ночью — кому он теперь нужен, калека?

С этой назойливой мыслью и переступил он через полгода порог новой, искусно обставленной Ниной квартиры.

Жена встретила его вроде бы радостно: на столе — бутылка шампанского, вкусный ужин. Однако сквозь ее будто бы прежний переливчатый смех и безудержное щебетанье проскальзывало что-то чужое: это была уже не та его Нина с чертиками в глазах, кидающаяся ему на шею при каждой встрече.

Андрею надо было начинать новую, неведомую для него жизнь гражданского человека, пусть даже того же автомеханика, и он надеялся на ее помощь и поддержку. Но вечером, когда он с трудом стянул с себя китель и обнажил перед ней свою испещренную шрамами и красными полосами от только сегодня снятого стального каркаса спину, увидел, как расширились от страха ее глаза и она будто онемела: уставилась на него словно на чудовище. Постояла — и ринулась прочь, в другую комнату, захлебнувшись рыданиями…

А как-то за завтраком, торопясь в школу, небрежно промолвила, обращаясь даже не к Андрею, а будто к самой себе:

— Мне ведь только двадцать один год, а я уже устала…

В тот же день Андрей собрал чемоданчик и уехал…

Стройке века, как называют Байкало-Амурскую магистраль, рабочие руки были нужны.

Андрей сказал кадровикам, что уволился из армии по собственному желанию.

Он умолчал о том, что не просто лейтенант, а инженер-механик.

— Нет у меня никакой специальности: военный — и все тут. Так что давайте простым рабочим.

Его направили в строительно-монтажный поезд транспортным рабочим.

— Поезд так поезд, — согласился Андрей, не вникая, что это такое.

Строительно-монтажный поезд (СМП) — это организация из 300–400 человек: лесорубов, так называемых транспортных рабочих, плотников, штукатуров и маляров, механизаторов, а также нескольких инженеров и техников.

Они делают практически все: рубят просеки в тайге и готовят деловую древесину для стройки, ставят временные, сборно-щитовые дома для себя и других строителей, ведут отсыпку притрассовой автодороги, укладывают водоводы и строят небольшие мосты. То есть идут впереди всех других строительных бамовских организаций. Таких поездов на возведении трассы немало, и в одном из них оказался Андрей.

Транспортный рабочий-человек без определенной специальности: ему поручают все, что можно поручить здоровому парню, не умеющему ни плотничать, ни прокладывать водоводы или мосты, ни возводить дома. Так, что-то вроде «подними, отнеси, брось».

Встретили Андрея в бригаде поначалу недоверчиво: в офицерском кителе с темными полосками от недавно снятых погон, а пришел простым рабочим…

— Поставим тебя на сучья: поглядим, на что ты способен…

Бригада вела рубку просек в тайге, и Андрею с двумя парнями и двумя девчатами поручили обрубать сучья на сваленных лесорубами деревьях.

Взял он топор и с тревогой подошел к только что спиленной ели: сможет ли? Размахнулся — и тут же перекосился от боли в спине. Взмахнул второй раз, третий и стал работать, ощущая постоянно то острую, то тупую боль меж лопаток…

Андрей смирился с этой болью, приловчился рубить, и, хотя сбил к вечеру ладони в кровь, работал не хуже других. Зато ночами… Ночами он почти не смыкал глаз: спина горела, ныла, не давала ни минуты покоя. Он скрипел зубами, ворочался, сдерживал рвущиеся стоны, боясь разбудить товарищей. А утром вновь брался за топор.

— Ты что ночью стонешь? Болен, что ль? — спросил у него как-то бригадир.

— Сны страшные снятся, — отшутился Андрей.

Бригадир да и другие ребята понимали, что это не так, но больше с вопросами не приставали: не хочет отвечать — его дело.

Андрей осунулся, скулы заострились, от бессонных ночей под глазами образовались темные круги. Но он не сдавался.

Работал он неистово. Его, простого транспортного рабочего, перекидывали с рубки сучьев на валку деревьев, бросали помогать возводить дома-времянки, посылали повсюду, где трудились строители и монтажники поезда.

Андрей чувствовал, как крепнут, наливаются сталью мускулы, как с каждым днем становится он вновь таким же гибким, каким был во время службы в армии. Дневные боли постепенно исчезли, но по ночам он продолжал мучиться, спал урывками, в каком-то полубреду.

Ему виделись цветастые купола парашютов, похожая на карту далекая земля и острые камни на ней, смеющаяся, с чертиками в глазах Нина.

Он вскакивал и потихоньку, чтобы не разбудить друзей, выходил в холодный коридор, пересиливая боль, размахивал руками, разгонял кровь. Гимнастика помогала: колющие, пронизывающие боли затихали, он ложился и впадал в забытье…

Их строительно-монтажный поезд закончил работы под Беркакитом, и основной его костяк — те, кто прикипел к БАМу и не желал с ним расставаться, — перебрался на Читинский участок, к поселку Куанда, где предстояло начать прокладку основной трассы.

За полтора бамовских года Андрей никому, даже в долгих разговорах с товарищами, не рассказывал о своем неудачном прыжке и сломанном позвоночнике, о Нине. Умалчивал он упорно и о том, что окончил военно-инженерное училище и хорошо знает автомашины, другую технику.

Так бы это и осталось тайной, если б как-то не довелось ему вместе с руководителем строительно-монтажного поезда Анатолием Буровым отправиться на машине по делам из Куанды в Леприндо.

День был солнечным, ясным, и, хотя мороз стоял под тридцать, уже пахло весной. «Уазик» бросало по разбитой тяжелыми самосвалами снежной колее, и Андрей сжимался от боли при каждом толчке, старался не выдать себя. И с облегчением вздохнул, когда машина вырвалась за громадой-вершиной Кодаром на зеленовато-голубой, сверкающий под солнцем лед озера Леприндо. Оставалось промчаться по Большому и Малому озерам километров двадцать, и вот он, поселок, где их ждал ужин, ночлег. Но…

Мотор «уазика» ни с того ни с сего заглох.

Водитель погонял стартер, покопался в свечах, еще что-то проверил, но мотор, как определил незадачливый парнишка-водитель, «сдох намертво».

Солнце вот-вот свалится за вершину Кодара, наступит темень, потянет из ущелья крепкий студеный ветерок, и торчать на льду, дожидаясь, пока какая-либо машина окажется по соседству и возьмет на буксир, дело грустное: может, и до утра никто не проедет.

Буров ругал водителя, грозился «списать» его в «конторщики», но водитель беспомощно хватался то за карбюратор, то за другие узлы, не ведая, к чему и как подступиться…

И тогда к мотору подошел Андрей. Почти три года прошло с того дня — перед последним прыжком, — когда он в последний раз возился с моторами, и даже дрожь пробежала по всему телу, едва он заработал поданным водителем гаечным ключом. Вскрыл одно, подкрутил другое, продул-прочистил третье и кратко бросил:

— Заводи!

Водитель, не веря, что машина оживет, повернул ключ зажигания — стартер взвизгнул, и мотор ровно, будто новенький, заработал.

— Ты что, разбираешься? — кивнул Буров на мотор, когда «уазик» вновь помчался по льду.

— Есть малость. Как-никак, а диплом инженера-механика в кармане, — неожиданно для самого себя сказал Андрей.

То ли Буров — суровый и добрый, испытавший на своей шкуре многое за годы работы на БАМе, умеющий ладить даже с самыми задиристыми парнями, — своей чуть застенчивой улыбкой и хитроватым взглядом расположил Андрея, притянул чем-то к себе, то ли просто настала пора выложить кому-то все наболевшее за эти долгие бамовские полтора года, то ли еще почему, но Андрей стал рассказывать все о себе.

Он вспомнил, как после гибели в авиационной катастрофе отца и матери поклялся самому себе стать «настоящим человеком», как переступил порог военного училища, в юношеских мечтах видя себя уже генералом, как встретил искрящуюся, с чертиками в глазах Нину. Поведал и про неуемную радость перед тем вылетом, после которого их ожидала поездка на Кавказ, и про свой последний прыжок.

О Нине он рассказывал с каким-то душевным трепетом, говорил, как бы рассуждая вслух, что ни в чем не видит ее вины и даже брошенную ею фразу: «Я устала», — оправдывал: за тяжкий госпитальный год измучился не только он, но и она.

И как о каком-то кошмарном сне, говорил о мучительных днях и ночах под Беркакитом, о своей упорной каждодневной борьбе с болями, о том, что лишь уже здесь, под Куандой, он поверил сам себе, тому, что выдержал проверку на прочность.

— Что же ты раньше-то молчал, что инженер-механик? — воскликнул Буров. — Маресьев ты наш бамовский, бедолага!

Начальник поезда обнял Андрея, прижался своей колючей щекой к его лицу, неуклюже чмокнул в губы.

— А мы-то…

Буров не договорил, что «они-то»: отвернулся, склонил голову к ветровому стеклу, и Андрей заметил, как этот сильный, недюжинный мужчина украдкой смахнул рукавицей выкатившуюся слезу…

Когда они вернулись из Леприндо в Куанду, Буров, желая Андрею спокойной ночи, добавил вдруг своим крепким, буровским тоном:

— Завтра примешь под свое начало всю технику: бульдозеры, тракторы, экскаваторы — все, что есть у нас. С утра ты — старший механик СМП.

— Спасибо за доверие, но не приму… Мне себя до конца проверить надо.

— Ишь ты, не напроверялся еще! Парни втрое здоровее тебя — и то ломаются, после первой зимы с БАМа сбегают, а ты…

Буров бросил на Андрея свой колючий взгляд и сурово заключил:

— Мне твоего согласия и не надо: это — приказ. Не выполнишь — скатертью дорога…

Бросил и зашагал к своему дому, не обращая внимания на какое-то невнятное бормотание Андрея…

Через полгода, когда вновь запуржило и над Витимом стали свисать с гор зеленовато-голубыми гигантскими сосульками застывшие до весны ручейки, Андрей получил от Нины длиннющее письмо.

Она писала, что все это время не находила покоя, что искала его повсюду. Нина каялась, называла себя «эгоисткой высшей марки», сожалела о том, что не смогла (а скорее — не нашла сил) удержать тогда Андрея от «взрыва».

Лишь нынешним летом — совсем недавно — в передаче телевидения о делах строителей БАМа она увидела его в кадре в группе награжденных орденами и медалями, запомнила название поселка и — наконец-то! — узнала через управление строительством его точный адрес…

Андрей не раз перечитывал ее сумбурное, полное скрытой любви письмо, рассуждал над каждой фразой, словно наяву видел ее потухшие — без чертиков — глаза. Вновь наступили бессонные ночи, но уже не от физической, а от всколыхнувшей всего его новой душевной боли: как быть?

И он ответил ей. Написал, что БАМ для него — вторая родина, что он не мыслит дальнейшей жизни без стройки, без этого сурового, созданного для сильных людей края. Скороговоркой добавил, что он прошел проверку на прочность и как трудно ему без нее…

«Витим краше Днестра, и люди здесь, как и природа вокруг, необыкновенные. Если решишься — я жду…»

Ответа он не получил. Но студеным ярким днем дверь его квартиры распахнулась и на пороге замерла Нина: в Куанде, на второй родине Андрея, стало одной учительницей больше…»