Белая ворона

Часть 2

— Красивое, — кручу в руках бумажку.

Я уже отмечала, что дома у нас мало игрушек. Драгоценное дитя развлекает себя тем, что найдет. В этот раз в ход пошли бумажные купюры из батиного портмоне.

Как они попали в мои руки? Малыши могут быть крайне изворотливыми, если им что-то приспичит. А родители не всегда аккуратны со своими вещами. Вы же не думаете, что ба сам дал мне поиграть со своими финансами?

— А-Ли! — игрища мои замечает мамуля.

Кидается и начинает отбирать. Осторожненько, деликатно, так, что вызывает у меня заливистый смех.

Малой мне не ведомо, что китайские бумажные деньги нежелательно мять, рвать и еще как-то портить. Даже если у тебя тех купюр, как у дурака фантиков. Это потому, что на лицевой стороне банкнот изображены Мао Цзедун и цветы. Цветы от банкноты к банкноте (разных по номиналу, я имею ввиду) разнятся. А портрет везде один, лишь исполнен в разных цветах.

Нельзя вредить портрету Председателя Мао. Как и дурно отзываться о нем.

Впрочем, я и не планировала. Как и не собиралась безобразить. И разводить «политоту». Не-не-не, я же уже зареклась лезть в политику.

Мне бы разобраться в том, что сколько стоит.

Не уметь ориентироваться в финансовой среде простительно для годовалой малышки, но мне же планы строить желательно, опираясь на некие знания о мире.

Моя неглупая, как мне кажется, и даже прилично образованная ма однажды в разговоре выдала фразу: «Лянг ти саи йи[1]». Она как раз закончила вышивать для меня рубашечку и прикладывала ее к моей тушке. Дети же быстро растут. Им постоянно нужны новые вещи.

Заслуга ма в том, как быстро я проглатываю все новые и новые дольки мандарина — огромна. Она учит меня новым словам безустанно. Когда что-то делает, сажает рядом, показывает на предметы, называет их. Очень наглядно.

К коротким словам добавляет такие вот фразы, развернутые предложения. Старается пояснять. Не уверена, что реальная малявка поняла бы, что до нее пытаются донести, но я — в основном — понимаю.

Се-се, ма!

Итак, ма принесла сшитую и вышитую ей вещь. Приложила ко мне. Показала, как делает иголкой стежки, озвучила: «Шить». Палец указательный на меня: «Ты». Приложила раскрытую ладонь к моей спинке, да и сама приосанилась: «Осанка». И затем еще раз показала на рубашку: «Одежда».

«Шить одежду тебе по осанке», — это моя версия перевода. Даже не перевода, а некоторой адаптации под себя.

Но моя адаптация не вполне корректна. И ма это доказывает историей высказывания. «С учетом осанки», — действительно, более верно отражает суть.

Поскольку времени свободного у нас с ней в тот день предостаточно, она не скупится на довольно подробный и медленный (чтобы детка могла вникнуть) рассказ.

Высказывание принадлежит портному из Бэйцзина, жившему много лет назад. В конце эпохи династии Сун, что бы оно ни значило (надо заняться историей, кровь из носу!). Портной был известен тем, что одежды, им сшитые, всегда превосходно сидели на владельцах.

И когда к нему пришел судья с просьбой сшить мантию, портной спросил, сколько лет тот занимает пост. Вопрос удивил судью, он потребовал объясниться.

Портной ответил, что молодой чиновник, впервые получивший пост на государственной службе, гордится собой и ходит, выпятив грудь. Платье такому чиновнику следует делать длиннее спереди, короче сзади.

Тот же, кто много лет занимает пост, ходит ровно. Ему уже нет нужды выпячивать свою значимость. И платье шьется ровным.

После долгих лет службы, к закату карьеры, чиновник с унынием думает о возможности скорой отставки. Он опускает голову и сгибает спину. Тогда одежду стоит шить покороче спереди и подлиннее сзади.

Мораль сей басни… кх-м, поучительной истории в том, что действовать следует с учетом постоянно изменяющихся обстоятельств.

К таковым относятся и эти разноцветные бумажки — юани. Их курс к валютам других государств пока не столь важен для меня. А вот то, что можно купить на эти «фантики» внутри страны, знать критично. Обучение сколько стоит, продукты, одежда.

Для начала — как они выглядят вообще.

Что я буду делать дальше с этими знаниями в теле годовалой малютки? Глупый вопрос. Дети быстро вырастают из малышковых одежек…

Мораль басни, помните?

— А-Ли, отдай, — просит ма.

Конечно, я делюсь с ней цветными бумажками. Но перед этим запоминаю, как они выглядят. Благо, цифры на них вполне привычные.

Кстати, мне повезло с попаданием: именно в этот год начали менять устаревшие банкноты на новые. И уже те просуществовали в более-менее схожем виде до массовой цифровизации денежных средств. До поры, когда в обиход пошли QR-коды, а не купюры из банкомата.

Банкнота в один юань оливкового цвета. На обороте — озеро. Про то, что это озеро называется Сиху и находится оно в городе Ханчжоу, я узнаю попозже. Но расскажу сразу, чтобы потом не вспоминать. Председатель Мао на лицевой стороне с орхидеями.

Пять юаней фиолетят. Нарцисс и Председатель с лица, на обороте гора Тайшань.

Купюра в десять юаней голубая. К Председателю Мао добавлена роза. Уточнение: китайская чайная роза. На обороте Три ущелья реки Янцзы.

Двадцатка коричневая, из цветов на ней лотос. Пейзаж Гуйлиня, реки Лицзян.

Полтинник приятно-зеленый. Там хризантема и дворец Потала. Это в Лхасе, столице Тибета.

Абрикос на красной банкноте в сто юаней с Домом народных собраний визуально нравится мне меньше всего. У любого нормального китайца, уверена, реакция противоположная.

На то я и девочка, да к тому же маленькая, чтобы швыряться сотенными. И любоваться дворцами и реками.

— Шалунья, — ласково гладит меня по волосам ма, когда цветные бумажки возвращаются в портмоне.

Прелесть в том, что это же слово на чирикательном имеет еще и значение «бес», «чертенок».

Ты не подозреваешь, ма, но в твою дочь и правда бес вселился.

Мироздание, это всё твои шуточки.

Отставить хандру! И мысли о всяком потустороннем. Это еще успеется, жизнь длинная.

Смеюсь и хлопаю в ладоши, а затем бойко повторяю выражение за ма. Ей приятно (умная дочка, все легко схватывает), мне приятно (новые знания — это всегда хорошо), все в плюсе.

Чувство нарастающей благодарности к этой женщине с каждым новым прожитым днем все усиливается.

Кому-то может показаться черствым мое отношение к ма-ба. Так уж вышло, что в момент попадания в тело их дочери личность прошлой Мэйли пропала. Безвозвратно, как я полагаю.

И с нею пропало безусловное чувство любви к родителям. Видимо, лимит на это безусловное — один раз, и мой исчерпан. В прошлой жизни.

Господи и госпожа Ли для моего сознания — чужие люди. Причем люди, с которыми мне предстоит жить долгие годы. И я желаю им здоровья и долголетия, прямо по китайским традициям.

Но для начала мне пришлось к ним привыкать. Понемногу узнавать их привычки, манеры, характеры. Для нормального детеныша мама и папа — это весь мир, любовь к ним — константа.

Я в этом плане детка с дефектом.

И характер мой скверный, из другого мира привнесенный, не ускоряет процесс появления и закрепления привязанности.

К ма привыкнуть легко. Она теплая, добрая, учит новому. Да она офигенная! Знать бы еще, как зовут эту офигенную китайскую женщину… Но это мы еще выясним. Никто не забыт и ничто не забыто.

С ба тяжелее. Я вижу-то его исключительно вечерами. И по утрам, но кратенько. Он перед работой редко засиживается за столом. Позавтракал — побежал.

Выходной у него один раз в неделю, в воскресенье, и в этот день родители обычно занимаются покупками. Продукты на всю семью, какие-то нужные вещи. Для меня одежка с обувкой, я ж расту, как на дрожжах.

Ценен факт того, что он вкалывает ради жены и дочки.

Его манеры могут желать лучшего, но он — опора семьи. Кормилец. А еще он так порой смотрит на нас с ма, что у меня мурашки по коже бегут — столько в этом взгляде искренности.

Так что пусть он чавкает, громко говорит с набитым ртом, разбрасывает свои вещи и все такое прочее. Это не делает его плохим человеком. Ради семьи он из кожи вон вывернется. Он надежен и крепок, как Великая Китайская стена.

И эти его качества достойны уважения.

Думаете, я приукрашиваю?

А вот и нет.

Ровно через неделю после того знаменательного дня, когда ма подняла вопрос про детсад Солнышко, она приготовила на ужин крахмальную остро-кислую лапшу. Мука из сладкого картофеля превращается в лапшу — это была почти магия для меня, я глазела немигающими глазенками.

Лапшу едят с бульоном. В него идут: соевые бобы, острый соус, уксус и чили-масло. Это такая приправа из растительного масла с перцем чили. Даже со стороны и на запах это было страшное адское месиво, но предки остались довольны ужином.

Вырасту, постараюсь распробовать. А то жить в Китае и не есть острого — это как-то… хочется сказать: «Не по-русски». Но из геолокации исходя — не по-китайски.

С утра на лбу моей китайской женщины блестели капельки пота.

«Это все от острого», — подумала я, но поглядывать на родительницу стала чаще.

Батю прихватило тем же вечером, перед сном. Его брови встали домиком, а глазки-щелочки даже немножко расширились.

— Хороший перец жжется дважды! — выпалил почти на бегу он китайскую народную мудрость и умчался в сторону санузла.

А ма, похоже, до утра в себе носила перечные остроты.

«Полегчает зато», — решила я, когда и ей пришла очередь засесть в семейном уголке задумчивости.

Про уголок: это очень маленькое помещение. Стены и пол — белая плитка. Внутри буквально белый друг и лейка. Лейка — это душ. В полу зарешеченное отверстие — слив. Принял душ, заодно и пол помыл. Между белым другом даже занавесочки не висит.

Ванну в этом доме принимаю только я. Детскую, пластиковую. По сути, большой таз. Как только перерасту, придется с леечкой мыться, как взрослой.

Держу пари, в доме семьи Сюй (это где тигр, панды и журавли на картинах) санузел поудобнее. Но ради того, чтоб самолично убедиться, в гости к Вэйлинь напрашиваться не стану.

По выходу из белой комнаты маме не стало легче. Наоборот, бледность проявилась сильнее. Она словно впитала белизны стен — еще немножко, и как полотно. Которое на саван.

Я перепугалась до икоты.

На дворе день, ба придет поздно вечером. Телефон в квартире есть — дисковый. Я такие в ранние школьные годы той жизни застала еще. Но стоит он почему-то на холодильнике. Высоко. Пододвинуть стул могу, но с него не достану. Стол тоже низкий слишком, да и его сдвинуть мне не по силам.

Впрочем, я же не знаю местных номеров экстренных служб. Мне их никто не говорил. Взрослые же считают — это они должны защищать детей, с ними самими ничего случиться не может.

Ага, не может: ма плавненько съезжает на пол по стеночке. И глаза закатываются…

Подбежала, лоб потрогала — горяченный. И бисеринки пота. И дыхание прерывистое.

День. Дверь заперта. До средства связи не добраться.

— Ты нужна мне живой, женщина! — грожу ей малюсеньким кулачком.

Русская речь льется, как водичка из лейки. Счастье, что зацепить шланг и уронить лейку моего росточка хватает. На то, чтобы вентиль открыть — тоже, но на пределе сил.

Если моя китаянка услышит незнакомые звуки в таком состоянии, не сообразит. Лепечет что-то детка на своем, на малявочном. А то, что она в панике — это к делу не относится. Или наоборот, сойдет в суде за облегчающие?

За тряпку сошли мои колготы. Похолодало на днях, отопления нет, дома холодно, так что на мне всего по два слоя. Эх, маманя, дочь утеплила, а о себе не позаботилась…

Закрутить кран обратно я уже не смогла, да не особо и пыталась. Вода слабенько сочилась из лейки, на большой напор раскрутить — это тоже оказалось не для хилых рученок. Да и ни к чему. Мне же еще возвращаться к этому водоему.

Мокрые колготки шлепнулись на лицо ма. От носа и рта я эту хлюпкую влажность отодвинула, а намокшие волосы — уж извини, моя хорошая. Как смогла. Выжимать нормально этим пальцам пока не удается.

Сижу. Трясусь. Она то горит, то леденеет. Очнулась в какой-то момент, попыталась уползти, звала А-Ли… Потом снова впала в беспамятство.

Второй тряпкой стало кухонное полотенчико. Так я и бегала в белую комнату, то с колготами, то с полотенцем. Мочила, жамкала — хоть немножко отжать, а то в луже воды лежать с температурой не шибко полезно.

Тащила к болезной. Жалась к ней, руки старалась греть, когда ее в холод бросало. Горшочек мой детский хорошо не особо тяжелый: его тоже пришлось оттащить в белую комнату, опорожнить. Прям в слив, нам не до изысков…

В какой-то момент и мое тельце вырубилось. Слишком маленькое и слабое оказалось для такого вот.

Очнулась от возгласа отца и включения света. Майский день догорел, квартирка погрузилась во мрак. Что батя успел подумать и почувствовать, когда щелкнул выключателем и нашел нас, таких красивых — я не знаю. И представить не могу.

Расхристанная бесчувственная жена. Волосы мокрыми черными змеями вокруг белого, как рисовая мука, лица. Красные дочкины колготы на лбу. И сама дочка, жалким бездомным котенком свернувшаяся под боком госпожи Ли.

Он не сказал ни слова.

Метнулся в спальню, вернулся с ворохом вещей. И моих, и маминых. Кое-как наспех соорудил на моем месте капусту. Я, как проснулась, встала и всячески ему помогала: протягивала ручки, приподнимала ножки.

Затем он вытер и одел (опять же, как сумел) жену.

Сбегал в прихожую, натянул уличную обувь на нас обеих. Подхватил на руки ма.

— Я скоро вернусь, — были первые его слова за вечер. — Побудь тут немного. Баба со всем разберется.

«Баба» звучало совсем не смешно.

Когда он выскочил за дверь с матерью на руках, я решила, что останусь здесь в виде кочана надолго. Пока он доставит мать туда, где ей помогут, пока вернется…

Он возвратился минут через десять. Подхватил меня на руки, бегом выбежал из квартиры. Чуть не забыл запереть дверь.

Внизу ждало такси. Маму он уложил на заднее сиденье. Втиснулся рядом. Пристроил меня на одной коленке, голову ма уложил на другую ногу. Та снова начала бредить и звать А-Ли.

А-Ли, я то есть, просто старалась не реветь. Решительное лицо ба, подобное каменным изваяниям героев древности, очень помогало сосредоточиться и не разныться.

Страх все еще не отпустил, он сжимал до боли маленькое горлышко, он резал глаза непрошенными и непролитыми слезинками.

Но каменный воин был рядом. И это ободряло.

В большое больничное здание он с ма на руках просто мчал.

Водитель такси оказался понимающий. Счетчик отключил, принял оплату, а потом вызвался дочку — меня — помочь доставить. Батя грозно глянул, прикидывал, наверно, можно ли этому мужику доверять, затем отрывисто кивнул.

Доставка на руках таксиста мне не особо запомнилась: слишком острым еще был страх за ма. Чужая женщина? Ага, три раза… Или тридцать три — сколько раз я к ее лбу холодную тряпку прикладывала? За те разы и сроднилась.

Внутри меня взяла в оборот медсестричка (или кто-то еще из младшего медперсонала, не до чинов тогда было), а ма забрали в смотровую. Повезло, что врач свободный нашелся быстро. И что палата для мамы нашлась.

Заключения мы с ба дожидались вместе. Он снова усадил меня на колени, и держал крепче, чем альпинистская страховка. Когда доктор подошел сообщить новости, я… ничего не поняла. Новые для меня слова. Кроме: «жена» и «хорошо».

Нет, еще я поняла слово: «Счет».

Его уже употребляли в нашем доме.

После этого слова каменный воин слегка пошатнулся, но устоял.

— Я оплачу, — сурово сказал он. — Всё, что понадобится. Помогите моей жене.

И только тогда сжимавший горло страх начал меня отпускать.

Ба обещал со всем разобраться, и сдержал свое обещание.

Мама вернулась домой через три дня. Счета за больницу батя оплачивал еще три месяца — в рассрочку.

Мы ни разу не заговаривали о том, что случилось. О том, во сколько обошлось обращение в больницу, лечение и стационар. Это просто оставили в стенах больницы, не понесли в домашние стены.

— Спасибо, что вернулась ко мне, — сказал ба, когда забирал жену из больницы.

— Спасибо, что позаботился обо мне и Мэйли, — улыбнулась в ответ ма.

Ох уж эта восточная вежливость… Я просто подбежала и жамкнула короткими ручонками мамины ноги прямо поверх длинной юбки.

Знаешь, что, мироздание? Се-се тебе за то, что дало мне эту семью. Именно эту. Не каких-нибудь богатеньких и влиятельных, чтобы мне красную ковровую дорожку под ноги подстелили на пути к успеху.

Мои фуму — лучшие.

Июнь 1999, Бэйцзин, КНР.

Великая Китайская стена. Я уже упоминала ее несколько раз, но никогда, кроме как на картинках, не видела. До этого дня.

Ма вполне споро оправлялась после больницы. В поток домашних дел влилась на следующий день после выписки. Ужин в честь возращения жены ба приготовил сам. Рис, лапша в бульоне с зеленушкой, тушеные овощи и маленькая миска с мясом.

Учитывая, что вся недавняя зарплата и все запасы купюр с портретом Председателя Мао были потрачены на первый взнос (погашение больничных счетов), наш тишайший отец сотворил царский ужин. Или лучше будет сказать — императорский?

Не суть. Ба постарался. Ма оценила.

Я получила к своему рису немного измельченных овощей: мамин врач мимоходом дал рекомендацию предкам, мол, уже пора вводить в рацион вашей дочери овощи и фрукты. На что я захлопала в ладоши, вызвав очередной приступ умиления у всего медперсонала в области действия эффекта (определенно положительного, то есть — бафа).

Дядька в белом халате прям открыл для меня новые (они же — хорошо забытые старые) горизонты вкусовых ощущений. Так, яблочное пюре, не особо любимое мной-прошлой, в этом крохотном тельце зашло на ура.

Да что там, я даже пюрешку из брокколи (кай-лан) за милую душу теперь уминаю! Такими темпами мы и до мяса доберемся.

Витамины и микроэлементы — это хорошо для роста персонажа. Мышечное, костное, вот это вот всё — оно нам нужно. Здоровое. Крепкое. Поскорее!

Но это я отвлеклась. Речь вообще-то шла о выздоровлении мамы. А поправлялась она и впрямь бодренько, чем бесконечно радовала меня и супруга. И в один прекрасный день (вечер — мы же пересекались в основном вечерами всей семьей) фуму задумали устроить семейную экскурсию. В выходной день ба, иначе ж как? Он и так для того, чтобы ухаживать за мной и навещать жену в больнице, взял короткий неоплачиваемый отпуск. Подряд второй такой ему никто не даст. Это Китай, детка.

Тут трудолюбие возведено разве что не в культ. Или «не» лишнее?

Они немножко потолковали на тему: куда можно пойти с малышкой? С учетом сильно ограниченных средств. И выбрали поездку-поход на… Великую Китайскую стену. Ведь она в полутора часах езды на автобусе от нас расположена. Внезапно.

Еще внезапнее для меня стало понимание, что Бэйцзин — город, в котором мы живем — это столица Китая. И что название его означает буквально — «Северная столица». И этот город в моем-прошлом мире и в моей-прошлой стране назывался — Пекин.

Как из «Бэйцзин» мои соотечественники вывели «Пекин»? Языковая загадка, право слово. И ведь не спросишь: местные не поймут вопроса.

Санкт-Петербург, любимый мой град на Неве — это тоже Северная столица.

Вот и думай, насколько случайно это мое попадание…

Мироздание, ты просто слегка промахнулось с координатами?

До стены, которая Великая Китайская, ходит рейсовый автобус. Туристический: им и сами уроженцы Поднебесной пользуются, и приезжие со всех уголков мира.

Китайцы вообще любят путешествовать. Смотреть новые места, пробовать новую еду. Второе — особенно. Не знаешь, о чем поговорить с уроженцем Китая? Заведи речь о еде. Тут вместо приветствий они спросят: «Ты поел? Ты голоден?» — и хорошим тоном будет ответить, что ты сыт. Иначе тому, кто спросил, придется тебя пригласить на обед (завтрак-ужин, в зависимости от времени).

Батя мой, конечно, жжет: ребенку год и месяц, жена из больницы, а он на стену с ними поход планирует. Думаю, скепсис был явственно написан на моем лице.

Но, как оказалось, я зря кривила рожицу.

Может, тела уроженцев Поднебесной как-то по-особенному закаливают, но они — мы, теперь уже так будет правильнее — как-то по ощущениям крепче. Износоустойчивее? Вроде с виду щупленькие, а волевые и стойкие.

Ладно, по порядку.

Взрослый билет на туристический автобус — двенадцать юаней. Меня усадили на коленочки, денег за это не взяли.

Часть поездки я бессовестно продрыхла (это все потому, что подняли меня в несусветную рань, сбили режим детского сна ради поездки). Когда проснулась, мы ехали вдоль гор. Высота их средняя, склоны покрыты зеленью.

Перекаты зеленого, верхушки деревьев, верхушки гор — очень приятно глазу.

Высадили нас на площади, вымощенной серым камнем. Из него же стены здания кассы. Крыши, столбы-подпорки, разные художественные излишки в стилизации под старину — красные. Серые черепичные крыши традиционного вида.

Уличные магазинчики, в основном с едой и напитками. Минус: шум от множества таких же отдыхающих, как и мы. Они все галдят. В лучших птичьих традициях: если кто-то заговорил громко, надо его перекричать.

Но я как-то быстро учусь от этого абстрагироваться. Очень полезный навык для маленького китайца! Для «большого», впрочем, тоже, но он явно с годами сам прокачивается. В пассивном режиме.

Нам повезло с погодой. Легкая прохлада раннего утра, нет ветра. День солнечный, но обещает быть не жарким, сохранить эту приятную свежесть.

Фуникулер нам не по карману. Билет на него стоит около двухсот юаней с человека, а моим не до жиру пока что. Так что ноги и еще раз ноги! Батя с очень серьезным лицом обещает мне в следующий раз обязательно купить билет на подвесную «вжух» машинку. И полетаем мы на ней над горами, а пока — вот так. Ножками.

Мне-то что? Мои ножки болтаются в воздухе. Несет меня в основном батя, хотя мать поначалу пытается протестовать: вроде как это задача женщины. Но тишайший каменный воин убеждает ее, что он может обо мне позаботиться. И на руки к ма меня отправляют передачкой в эпизодах, когда надо оплатить то или иное приобретение. Билеты там, водичку (четыре юаня, к слову, за литр) и т.д.

Еще вариант был подняться на каких-то тележках, но тут воспротивилась мать: заявила, что они небезопасны для драгоценной дитятки. Дитятко с умным видом покивало: у нас тут с сохранениями туго, перезагрузку я уже заюзала, так что да, побережемся.

Билет на саму стену стоит сорок юаней. В пять раз дешевле, чем путешествие на подъемнике. Много ступенек. Очень много ступенек! Есть, конечно, и прямые участки. И башни. Сигнальные вышки. И снова — ступеньки.

Кладка из серых каменных блоков и кирпича выглядит хорошо. Свежо, я бы сказала. Нет, кое-где видны выщербины и некоторые локальные разрушения. Схватку со временем даже столь фундаментальное строение проигрывает. Если ему не подыгрывают люди с реставрационными работами.

И видно, что кое-где уже «подлечили» стену. Цвет камня и цемента местами отличается. Как по мне, это хорошо и правильно.

Ма дает историческую справку, что в прошлом вот эти вот каменюки скрепляли между собой рисовой кашей с «добавкой» в виде гашеной извести.

Живо представляю свою стандартную утреннюю кашу из клейкого риса. Киваю: да, ей самое место в «зубах» каменной крепости.

Ма продолжает: давным-давно стену называли «земляной дракон». Снова киваю, это четко ложится в заданную концепцию. Только мифические драконы имеют вдосталь терпения, чтобы постоянно питаться безвкусной рисовой кашей. А известь им, пожалуй, вместо соли сойдет.

Выходим на площадку. Не знаю, чем она задумывалась изначально, но сейчас это отличная обзорная смотровая.

С нее видны горы. Хотя солнце уже почти в зените, долины у подножий дальних горных гигантов окутаны дымкой. Всюду зелень, много хвойных, воздух так свеж (по сравнению с городом — просто небо и земля).

Вид на дальние участки стены — отменный. Она идет вверх-вниз, как будто по хребту огромного спящего монстра… По драконьему гребню, по спине и длинному-предлинному хвосту дракона.

Ба приподнимает меня над зубцами, и я счастливо кричу в небесную синь.

Еще бы: ведь я возношусь над великим земляным драконом!

Отчетливо, как никогда, ощущаю свою — относительно мира вокруг — маленькость.

После моего первого — не побоюсь этого слова — великого путешествия мои усталые предки оголодали. Взяли в первой попавшейся палатке с горячей уличной едой по паре шашлычков. Малюсенькие кусочки мяса на тонких деревянных палочках. По полтора юаня за палочку им это обошлось.

Мне мясо удалось только понюхать. Ничего, погодите, я свое еще наверстаю.

Стараюсь запоминать все цены. Пока, на основе скудных данных, получается, что еда тут относительно недорогая. Учеба, здравоохранение — это боль для кошельков (хочется пошутить про локализацию этой боли, но это слишком зло по отношению к нашему единственному кормильцу). Путешествовать можно бюджетно, а можно и с размахом (подъем на Великую Китайскую на фуникулере по цене пяти билетов на саму стену).

Мало, все еще критично мало данных.

На обратном пути снова дрыхну. Перегруз по впечатлениям для одного дня и отдельно взятого ребятенка. Просыпаюсь уже дома. Предки воркуют рядом, обсуждают поход в парк Юйюаньтань. Из обрывочно-понятных выражений вычленяю, что фуму там и познакомились. Весна, лепестки какие-то… Звучит, как что-то, что надо оценить своими глазами.

Что же, я не против прогулки по памятным местам. Особенно в том формате, где я болтаю ножками в воздухе, а транспортирует меня личный маунт, он же батя, он же Ли Танзин.

Вечер. Кухня. Я сижу на стульчике, кручу в руках блестящую ложку. Наблюдаю за тем, как ма собирается готовить.

После длительной пешей прогулки у этой героической женщины еще есть силы на то, чтобы сделать мужу хорошо. В плане ужина. Курицу достала, доску разделочную.

А я ее, как сейчас, помню: почти трупиком лежала. Кожа, как у этой несчастной обескровленной курочки была.

— Дорогая, как ты?

Вот и батя решил проявить заботу. Или чего это он?

Бдыщь!

Огромный прямоугольный тесак с размаха опускается вниз, отсекая куриную ногу.

— А? Дорогой?

Ба, если и растерялся, виду не показал. Плечи расправил, вид героический. Как на скриншоте с поверженным монстром восьмидесятого уровня.

— Милая, тебе помочь?

Бдыщь!

Вторая нога отделена от тушки.

— Милый, я справляюсь.

Батяня подался вперед. Грудь колесом, взгляд победителя.

— Дорогая, может, мы чуть позже поужинаем?

Хлобысь!

Тушку со спины на грудку одним движением.

— Мы всё успеваем, милый.

Ох, как он смотрит. Если голодный, то что за разговоры про «попозже»?

Вообще, я бы тоже не отказалась от курочки. Скоро ее части окажутся в высокой сковороде с небольшим дном и широким верхом. Такой запах пойдет… М-м! Не поем, так хоть понюхаю.

— Мы так много сегодня ходили…

Соглашусь: ходили много. А почему он в поглаженной рубашке? Ее же для работы, на понедельник, ма гладила. И встал, приосанившись.

Начинаю что-то подозревать.

Тыщь! Тыщь!

Крылышки, одно за другим, отрезаются и отправляются в миску с заготовленным соусом.

— Помнишь, я раньше всегда после прогулок массировал тебе ноги?

И вид торжественный. И спину пуще прежнего прямит.

Ма подняла голову от разделочной доски.

— Муж мой, у тебя что, снова болит спина? Говорила же, что понесу А-Ли. Иди, возьми мазь в тумбочке. Намажь спину.

— Н-не…

— Иди-иди. Сам говорил: здоровье прежде всего.

И вернулась к плите, кускам куры и прочему, что затем станет вкусняшкой. Которую я, как всегда, не попробую.

Ба мой расстегнул рубашку, цокнул языком, пошел к телевизору.

Тоже, похоже, остался без «вкусненького».

А вот был бы ты более прямолинеен, глядишь, и «обломилось» тебе «сладкое». Разводят, понимаете, китайские церемонии, а мне терпеть, стараться не заржать в голосину.

Но какие ж они у меня все-таки милые. Особенно ма, когда с тесаком.

Песочница. Балбес. Жирафик.

И я, только в другом углу от этих двух. Общеизвестно: все беды — от женщин. «Шерше ля фам», — помните? Если забыли, перечитайте «Могикане Парижа» Александра Дюма-отца.

Или копните глубже, в 6-ю сатиру Ювенала. Если знание латыни позволяет.

Но почти все беды женщин — от мужчин.

Поэтому держусь от них подальше. У меня нынче активный творческий процесс. К тому же, помноженный на развитие мелкой моторики.

Я творю картину на песке. Те горы, сосны, лиственные… Пушистые облачка на небосводе. Стену, может, не такую Великую, зато точно китайскую: все, что создано руками китайцев на территории КНР, китайское.

А то, что оно похоже на зубчатый хребет драконьей спины — это не совпадение, это творческое переосмысление. Я художник, я так вижу! Смотрите, вон тот край уходит выше, чем гора, это кончик хвоста гигантской рептилии, и она им машет.

А если жираф (он снова тянет шею, вот же любопытное длинношеее!) и балбес приблизятся, они мне всю картину мира сломают.

Я с таким трудом разравняла песок. Без инструментов, вот этими маленькими ручками! Вместо широкой кисти у меня пальцы, а вместо узкой — монетка в 5 цзяо.

Портмоне бати хранило не только купюры. Металл презренный в нем тоже звенел.

Это не кража! И даже не сувенир на память. Это — эксперимент.

Мироздание, помнишь, ты обещало мне удачу во всех начинаниях?

Когда в вечернее время без проволочек нашелся доктор для моей мамы, я поверила в это утверждение. Мать нужна мне живой, и все сложилось так, чтобы ей своевременно помогли.

Хорошо! Прекрасно!

В китайском 好 – хао — хорошо. Иероглифы я начну учить позже, но поделюсь этим сейчас, пока не забыла. Это тонкий, но важный для меня момент.

Этот иероглиф состоит из двух графем. Первая часть означает «женщина», вторая «ребенок». Женщина и ребенок — это хорошо. Это — правильно. Оставить ребенка без женщины (матери) — плохо. Такая банальная истина, лежащая на поверхности.

Было ли то больничное везение случайностью? Связано ли оно с моим персональным, обещанным «свыше» везением? Или я как-то могу распространить, «растянуть» свою удачу на близких людей?

Очень интересный и многогранный вопрос. Так я решила взять на время у бати монетку. Пока он разрывался между домом и больницей (читаем: между ребенком и женой), родитель был весьма рассеян. Часто бросал одежду, где придется. Провести операцию «изъятие» оказалось легче, чем отобрать у ребенка конфетку.

Дальше пошел процесс «передачи» удачи. Я ходила с монеткой, вертела в ручонках (мелкая моторика, не забываем). Старалась думать про удачу и процветание, когда эта малая денежка была у меня в ладошках. То есть, когда на меня не направлен родительский взор.

Всё это, чтобы затем, при случае, вернуть родителю. И подождать: будет ли какой-то эффект, или же я всё себе напридумывала. Вообще, пшик вместо результата — это наиболее вероятный исход. Здесь я реалистична.

Но что, если нет? Надо опробовать!

И, совмещая полезное с полезным, я эту монетку применяю в песочном рисовании.

А, чуть не забыла: один юань равен десяти цзяо. Один цзяо делится на десять фыней. Так что в руках у меня половинка юаня.

И я творю искусство с помощью денег. Как по мне, это и есть — творческий подход. Широта мысли, переосмысление.

Еще бросаю время от времени косые взгляды на Ченчена и Джиана. Эти гипотетические вандалы так и норовят прикоснуться к искусству, ручонки свои загребущие протягивают. А в ручонках: лопатка, уже мне знакомая, и машинка по типу грузовичок с открытым кузовом. Игрушечный, разумеется.

Когда зыркаю, они замирают и пятятся. Стоит увлечься картиной на песке — сразу тянут любопытные носы. Палец балбеса утыкается в песок. Он начинает им водить: вроде как тоже что-то изображает.

И тут меня как током прошибает: песочница! Мы (семья Ли) весьма ограничены в средствах. Позволить себе сотни или даже тысячи листов на «почеркать», на прописи, если и можем, то все равно не хотелось бы обременять фуму.

Я очень хочу побыстрее научиться читать и писать. Плевать, если это будет выделять меня из ряда карапузов. Я не готова только к младшей школе доходить до освоения азов китайской письменности.

У меня есть руки, есть вполне стабильный доступ к песочнице. Вокруг хоть и чисто, но найти (или выломать) какую-нибудь палочку-веточку вполне реально. Я могу тренировать каллиграфию прямо здесь!

Начинать развитие персонажа в песочнице — это считается таким штампом. Но я думаю иначе. Мыслить шире, помните? Песочница — не штамп. Это — классика. Настолько классика, что можно перефразировать: песочница — это база.

И мы будем на основании этой базы прокачивать персонажа. Осталось только уболтать маму-папу, чтобы мне иероглифы показывали. И значение говорили, так лучше для запоминания. А там уж я приступлю к наработке навыка по выведению закорючек на песке.

Звучит, как план, не правда ли?

— Эй!

Ну вот, ушла в свои мысли и не заметила, как эти разрушители и вредители подползли. Хвост моему прекрасному дракону уже оторвали, точнее, стерли. Жираф еще как-то держится на границе между обычным миром и миром искусства, а балбес влез всем собой на стену китайскую.

— Чеши… — «отсюда» я проглотила, прям вовремя прикусив язык.

На горизонте появились моя и балбесова родительницы.

Аборигенам не стоит слышать великий могучий в моем исполнении. Русский я пока никак не залегендирую.

Впрочем, даже жжение в языке (я его по-настоящему кусьнула, не иносказательно) не спасает меня от разборок.

— Чи ши⁈ — восклицает мамаша балбеса. — Чи ши⁈ Мама Мэйли, вы так воспитываете свою дочь? Она только что сказала моему сыну жрать дерьмо!

— Простите, простите! — мать моя китайская в шоке: я же у нее послушная девочка, и тут такой афронт. — Наверное, она увидела вас издалека и сказала: лаоши[2]. Мэйли к вам относится с уважением!

— Правда? — тут же сменила гнев на милость плосколицая. — Малышка Мэйли зовет меня учителем? Какая хорошая девочка.

— Да, пока произношение у нашей дочки не самое лучшее, — продолжает выкручиваться мать. — Вы не сердитесь на нее, пожалуйста.

Или это она себя убеждает? Сама придумала, сама поверила — удобно.

Совестно, на самом деле, чуть не подставила свою добрую китайскую мать.

— Как можно сердиться на такую умную и красивую девочку? — и руки в мою сторону.

Тащусь от этих их перепадов настроения. Прям как переключателем щелкают. Только что орала, слюной брызгала, а теперь клешни свои тянет. Обниматься.

Женщина, у тебя свой детеныш есть, с ним и тискайся. Хотя… Не будем мать расстраивать. Не расплющит же она меня, в самом деле.

В общем, прощание с «друзьями» по играм вышло скомканным. И речь не только о моей примятой грубыми руками рубашечке. Стену мою китайскую под шумок растоптали. Грязными ногами (ладно, ботинками) по прекрасному… Эх, все равно бы долго моя поделка не простояла. В лучшем случае, до первого дождя.

— Мама… — за дверями подъезда виновато гляжу на свою защитницу.

— Все хорошо, А-Ли, — улыбается светло-светло. — Ты у меня самая лучшая. Я никому не дам тебя в обиду.

— Скажите, а это не вы живете в той квартире? — на выходе из лифта остановила нас… тетушка, наверное, так будет честнее всего, если описывать одним словом.

— Ши… — осторожное согласие от ма напоминает мне едва пережитый прокол с «чеши».

Много у них этих ши. Стишок вон тот до сих пор в кошмарах мне снится. «Жи-ши» всегда пиши с буквой «ы», так смешнее.

— Это ваша малышка? — продолжает импровизированный допрос тетушка.

Так и хочется наехать на нее. Нет, блин, она чужого китайчонка с распродажи взяла, там же все — одинаковые.

— Ши, — повторяет мамуля.

— Ай-йо! — вскидывает руки в жесте «сдаюсь» эта тетушка.

И начинает балаболить. Как любят местные: очень много слов в минуту и на повышенных тонах.

Тетушка Яо — наша соседка, живет через три квартиры от нас. У нее тоже есть дочь, только она сильно (относительно присутствующего ребеночка) взрослая — уже в институте учится, живет в общежитии при нем.

Конечно же, тетушка Яо (это она сама так попросила ее называть) скучает по дочери, но понимает, что жить отдельно — лучше. Учеба занимает много времени, институт не близко. Если ездить домой после занятий, то времени для сна совсем не останется.

Мы с родительницей слушаем и вежливо киваем. Старших тут принято уважать. Так что убежать от словоохотливой соседки — можно, но некрасиво. Хотя лично я не понимаю, зачем нам вся эта информация.

— Дети так быстро растут, — тетушка Яо устремляет на меня взор узких глаз, полный нерастраченной заботы. — У меня осталось немного игрушек Сяожу. Ей они уже не понадобятся, и мне грустно на них смотреть.

Тут на глаза тетушки набегают слезы. И становится совсем неудобно отказать: соседка просит нас забрать детские игрушки ее дочери. Взять тоже неудобно, так что мать настойчиво зазывает тетушку Яо к нам в гости, чтобы как следует угостить ее вкусной едой. Благодарность, вежливость и как бы взаимозачет.

К вечеру у меня — коробка с подержанными вещами, практически сокровищница для малявки. У тетушки Яо чуть больше свободного места в доме. И приглашение заходить к нам, если станет одиноко — моя мать снова проявила заботливость и чуткость. Еще в прибытке — бесплатная няня, если маме вдруг надо будет срочно отлучиться, тетушка Яо с радостью присмотрит за «чудесной девочкой».

Никогда не страдала от излишней доверчивости к людям, но тетушка Яо как-то располагает к себе. Нет мыслей о киднепинге и прочих подсудных действиях.

О, еще соседка приносит к столу несколько банок с маринованными овощами. Дайкон, фасоль, и корень лотоса. Всё сразу съесть, конечно, две миниатюрные женщины не в состоянии — это же три литровых стеклянных банки. Так что часть овощей плавно переходит на ужин.

И это вызывает небывалый всплеск эмоций у отца.

— Ум-м, — довольно урчит батя, как кот над плошкой со сметаной, только вместо сметаны в его миске — рис и маринованная редька, она же дайкон. — Так давно не ел. Думал, совсем забыл вкус.

Мама опирается локтями на стол, складывает ладошки лодочкой, укладывает поверх «лодочки» щеку. Любуется тем, как муж ест.

— Это от нашей соседки, госпожи Яо Джэйи.

— Вкусно! Так вкусно! — он закатывает глаза от удовольствия. — Прямо, как в детстве.

И ударяется в воспоминания. Слушаю внимательно, это же история моей новой семьи — интересно.

Оказывается, что батя в прошлом — деревенский житель. Его фуму — простые трудяги, живут с земли. Чтобы попасть в школу, юный Ли Танзин топал около часа каждый день в одну сторону. И столько же в другую после окончания занятий.

Централизованного питания для школьников тогда еще не было. Обед брали из дома. Кто что мог, то и нес. Частенько отец мой мог принести с собой в школу только банку с маринованными овощами. Их учительница сама готовила рис для таких учеников, как он. На уличной кухне, во внутреннем дворе возле общежития для учителей.

Чтобы получить хоть какое-то разнообразие, детишки менялись едой, которую взяли из дома. Один-два раза в неделю старая учительница готовила для них, кроме неизменного риса, суп с мясом.

Чаще всего тишайший каменный воин приносил маринованный дикий лук, который сам и собирал. Готовила мама, моя, выходит, бабушка. С нею, а также с дедушкой, мне еще предстоит познакомиться.

Учительница вышла на пенсию сразу после выпуска класса, где учился Ли Танзин. Ее рис, доброту и еженедельный суп с мясом папа сохранил в сердце. Как образец, каким нужно быть учителем и человеком.

Трудом и экономией родители отца скопили денег, чтобы отправить сына на учебу в большой город. Когда отучился и устроился на работу, батя стал помогать своим фуму, посылать им деньги.

Теперь они расширили хозяйство. Старую землю продали другим родственникам, сами смогли выкупить хороший участок, часть его определили под мандариновый сад. Первого урожая пока не получили, но очень его ждут.

И питаются, конечно, лучше. Такую простую еду, как маринованные овощи, может, и подают на стол в обычные дни, но на праздники стол богаче. А сын приезжает к ним теперь только на китайский Новый год, в период длинных отпусков.

Дикий лук и фасоль остались в прошлом.

И это прошлое, когда вдруг вернулось забытым вкусом из детства, видится пусть и трудным, но светлым.

Батя трет глаза.

— Чеснок в маринаде, — говорит в сторону. — Острый.

Против воли тоже шмыгаю носом. Фуму сразу подрываются: ай, дитятко могло простыть, надо срочно выпить теплой воды.

Ну, вы помните, основа медицины — теплая водичка.

— Вода, — пользуюсь случаем. — Написать? Покажи!

— Ай, А-Ли, — мамочка тоже трет глазки. — Это сложно. Даже для такой умнички. Давай, я покажу, как писать: «Один»? — выставляет вверх указательный палец и сгибает его, как бы в знаке вопроса. — Ты у нас — один драгоценный ребенок. Первый. Единственный. Гляди.

Берет блокнот и карандаш с холодильника. Рисует короткую горизонтальную черту. Немножко под уклоном и кое-где нажимает сильнее.

Улыбаюсь во весь рот и киваю. Веду пальцем по столу похожую черточку. Мама хлопает в ладоши.

— Умница, А-Ли!

Ладно, будем начинать с самых азов. Как там говорится? «Путь в тысячу ли начинается с одного шага[3]»? Даже в моем мире и регионе высказывание было известным.

Берегись, китайская письменность! Ли Мэйли шагает медленно, но неотвратимо.

— Дорогая, насчет того детского садика, — батя вытягивает руку, гладит меня по волосам. — Я одобряю. Наша умная дочь должна получить лучшее образование.

Да ну ёпрст, батя! Таким крутым быть — это противозаконно.

Не переживай: все твои вложения будут не напрасны. Я оправдаю ваши ожидания. Иначе зачем бы я тут очутилась?

[1] Кит. 量体裁衣 — шить одежду с учетом осанки.

[2] 老师(кит). — Lǎoshī — учитель. «Чи ши» я переводить не буду, не хочу учить читателей плохому. Впрочем, мама балбеса суть передала довольно точно.

[3] Выражение, приписываемое мудрецу Лао-Цзы.