4

Элен де Виль сошла с наезженной дороги на пляж и полезла напрямик по крутому склону, поросшему соснами. Элен была сильной и выносливой, что не казалось удивительным после четырех лет вражеской оккупации и ограниченного питания, вызвавшего потерю тридцати фунтов веса. Она часто шутила, что в свои сорок два она воспринимает как неожиданную награду обретение вновь фигуры восемнадцатилетней девушки. Как и большинство людей, отсутствие машины и общественного транспорта вынуждало ее проходить каждую неделю многие мили.

Элен остановилась на границе леса и посмотрела на дом. Резиденция де Вилей не была самой крупной на острове. Когда-то она являлась гордостью семьи, но ужасный пожар, случившийся в конце девятнадцатого века, разрушил целое крыло. Дом был старым, построенным из гранита, добывавшегося на Джерси, теперь изъеденного временем. На фасаде, стороне дома противоположной от входа, располагался ряд французских окон, стена, тоже сложенная из гранита, отделяла двор.

Элен продолжала наблюдать. Во дворе стоял Моррис — седан, одна из тех машин, что были реквизированы врагами. В течение двух лет на постой к Элен присылали немецких морских офицеров. Конечно, они приходили и уходили, иногда оставались всего на одну-две ночи, когда с Гернси приходили Е-боты 5-ой быстроходной флотилии.

Однако большинство из них появлялись регулярно. Это были молодые офицеры, служившие в различных подразделениях флотилии, базировавшихся на Джерси. Война приносила потери. В районе островов пролива происходили стычки с англичанами, британская авиация атаковала военные конвои в Гранвиль, Сен-Мало и Шербур, даже когда они отправлялись ночью. Народ погибал, но некоторым удавалось выжить. Пока она наблюдала за домом, дверь отворилась, и вышел один из таких.

Он был одет в белый свитер, старую штормовку и форменные ботинки, в руке нес вещевой мешок. Лицо под морской фуражкой с солеными разводами было беззаботно — красивым и жизнерадостным. Бравый моряк, прямо из шестнадцатого века в своей фуражке с белым верхом, обычного аксессуара командиров немецких Е-ботов, но лейтенант Гвидо Орсини был сам себе закон. Итальянец, прикомандированный когда-то к немецкому военному флоту, он оказался не в том месте, совершенно не в то время: когда итальянское правительство капитулировало. Элен де Виль давно перестала притворяться, что испытывает к нему что-либо иное, кроме сильной привязанности.

— Доброе утро, Гвидо.

— Элен, кара миа. — Он послал ей воздушный поцелуй. — Я, как всегда, последний.

— Куда сегодня?

— В Гранвиль. В такой туман должно быть весело. С другой стороны, томми придется посидеть дома. Завтра обратно. Не хотите прокатиться в Сент-Хилиер? Могу я вас подвезти?

— Нет, спасибо. Я ищу Шона.

— Я видел славного генерала минут десять назад. Он вышел из южного амбара с топором и направился к своему коттеджу. До завтра. Я должен лететь. Чао, кара.

Он прошел через маленькую калитку во двор. Спустя мгновенье заработал мотор Морриса, и Гвидо умчался. Элен пересекла двор, прошла через калитку в поле и побежала по колее среди деревьев. Коттедж Шона Галлахера стоял в ложбине у реки. Теперь Элен увидела Шона, коловшего дрова. Он был в вельветовых брюках, сапогах для верховой езды и клетчатой рубашке с закатанными до локтя рукавами на мускулистых руках.

— Шон! — позвала Элен и споткнулась, едва удерживаясь на ногах.

Он опустил топор и повернулся, убирая с глаз прядь поредевших темных волос, и посмотрел на нее. Бросив топор, он бросился к Элен и успел ее подхватить, когда она снова споткнулась.

Шон Мартин Галлахер пятидесяти двух лет был гражданином Ирландии, являвшейся нейтральной в этой войне. Он родился в Дублине в 1892 году. Его отец был профессором хирургии в Тринити-колледже. Человек этот совершенно не интересовался женщинами до того времени, когда уже пятидесятилетним приехал на Джерси по делам и встретил здесь медсестру по имени Руфь Леброк. Через месяц они поженились, и он увез ее с собой в Дублин.

На следующий год она умерла родами, а их сын Шон рос, приезжая каждый год на длинные летние каникулы на Джерси к деду и бабушке, а остальное время года проводил в Дублине, с отцом. Шон мечтал стать писателем и получил степень по литературе в университете своего отца, Тринити-колледже. Но судьба распорядилась иначе. Он едва окончил колледж, как началась Первая мировая война, и Шон стал солдатом.

Он присоединился к Ирландским стрелкам, формированию, в котором служили многие жители Джерси, и к 1918 году, когда ему исполнилось двадцать шесть, чувствовал себя уже очень старым. Майор, дважды раненый, и с медалью За отвагу на Сомме, он обычно говорил, что действительный военный опыт получил после этого, сражаясь в Ирландии в графстве Мейо с ИРА под командованием Майкла Коллинза, в качестве командира летучего отряда.

Договор с британским правительством, которым в 1922 году закончился конфликт, оказался на практике прелюдией к кровавой и беспощадной гражданской войне между теми элементами ИРА, которые отказывались признать договор, и теми, кто решил бороться за правительство Свободного Ирландского Государства во главе с Коллинзом. Шон Галлахер выбрал Свободное Государство. Таким образом, в тридцать лет он стал генералом, беспощадно преследовавшим по всей западной Ирландии своих бывших соратников.

Потом, устав убивать, он путешествовал по миру, проживая деньги, оставшиеся от отца, писал странные романы, когда ему этого хотелось, и, наконец, в 1930 осел на Джерси. Ральф де Виль был его другом детства, а в Элен он влюбился безумно и безнадежно в первое мгновенье, когда ее увидел. Его дом в Сент-Лоренсе, в глубине острова, был реквизирован немцами в 1940 году. Когда Ральф ушел служить в британскую армию, Элен потребовались сильные мужские руки. Этим и объяснялось присутствие Шона во «вдовьем» коттедже на территории усадьбы. Он все еще ее любил, конечно, и по-прежнему абсолютно безнадежно.


Повозка знала лучшие времена, да и лошадь была значительно более тощей, чем ей следовало быть. Они спускались на пляж по дороге, Шон вел лошадь, Элен шла рядом с ним.

— Если что-нибудь не получится, — говорил мрачно Шон, — если они проведают, что ты помогаешь этому человеку, тебе грозит не тюремное заключение. Это может означать расстрел или один из концлагерей, о которых говорят.

— А как же ты?

— Господи, женщина, сколько раз нужно повторять, я нейтрал. — Он озорно улыбнулся, его серые глаза тоже смеялись. — Если они хотят, чтобы этот старый негодник в Дублине, де Валера, сохранял благодушие, со мной им придется обращаться в белых перчатках. Не забывай, после того, как я гонял его по всей Ирландии в гражданскую войну, он может и порадоваться известию, что они решили меня пристрелить.

Элен рассмеялась.

— Я люблю тебя, Шон Галлахер. Ты умеешь меня развеселить в самое трудное время. — Она положила руку на худое плечо Шона и поцеловала его в щеку.

— Как брата, — сказал он. — Ты любишь меня как брата, и не забываешь мне это часто напоминать, так что спрячь в карман свою сумасшедшую страсть и сосредоточься. Он сказал, что он полковник Хью Келсоу, американский армейский офицер с судна, торпедированного в Девоне?

— Так он сказал.

— А к чему было сказано, что он не должен оказаться в руках немцев?

— Я не знаю. Он был в полубессознательном состоянии. Нога в жутком виде. Но когда я заговорила о госпитале, он просто обезумел. Сказал, что лучше мне его сразу застрелить.

— Похоже на старую добрую заваруху, — сказал Галлахер и повел лошадь вниз, на затянутый туманом пляж.

Стояла тишина, море успокоилось. В этой тишине они услышали свисток немецкого военного поезда с другой стороны залива, когда он отправился из Сент-Хелиера в Милл-брук.

Хью Келсоу лежал без сознания на песке, лицом вниз. Шон Галлахер осторожно его перевернул, осмотрел ногу и тихонько свистнул.

— Этому парню необходим хирург. Я закину его в повозку, пока он без сознания. А ты, пока, собери как можно больше плауна, и поторопись.

Элен побежала по пляжу, а Шон без особого труда поднял Келсоу, поскольку, несмотря на свой маленький рост, был удивительно сильным человеком. Келсоу застонал, но в себя не пришел. Ирландец положил его в повозку на мешки, а поверх укрыл еще несколькими мешками. Он обернулся к Элен, которая подошла с охапкой сушняка.

— Укрой его этим, пока я вытащу плот.

Плот продолжал плясать на мелководье. Шон вошел в воду и вытащил его на песок. Он заглянул внутрь, достал оттуда набор первой помощи, потом вытащил разделочный нож с пружинным лезвием и яростно вонзил его в поверхность спасательного плота. Воздух с силой вырвался наружу, плот осел, Шон свернул его и отнес к повозке, где засунул на решетку снизу.

Подошла Элен с новой охапкой сушняка и положила ее сзади поверх первой.

— Как думаешь, достаточно?

— Думаю, да. Я остановлюсь у загона, спустим плот в старый колодец. Давай двигаться.

Они начали подъем по дороге. Элен сидела в повозке, Шон вел лошадь. Вдруг впереди наверху послышался смех, залаяла собака. Ирландец остановился и стал раскуривать одну из отвратительных французских сигарет, которые привык курить.

— Не беспокойся, я с ними справлюсь, — успокоил он Элен.

Первой появилась овчарка, великолепное животное, которое гавкнуло один раз, затем узнало в Галлахере старого друга и лизнуло ему руку. Потом появились два немецких солдата в серой полевой форме и в шлемах, с винтовками за плечом.

— Гутен морген, герр генерал, — радостно приветствовали они.

— И вам доброе утро, убогие ублюдки. — Улыбка Галлахера при этом была самой дружелюбной, на какую он был способен.

— Шон, ты совсем рехнулся, — зашипела на него Элен, когда они миновали патруль.

— Вовсе нет. Ни один из этих парней не знает ни слова по-английски. Хотя могло быть очень весело, если бы они заглянули под повозку.

— Куда мы двинемся? В усадьбе сейчас никого нет.

Это всегда называлось именно так, никогда домом.

— Разве миссис Вайбер не там?

— Я дала ей выходной. Помнишь, эта ее племянница родила ребенка на прошлой неделе?

— Развратная девчонка, — сказал Галлахер. — А ее муж служит в британской армии. Интересно, что он подумает, когда вернется домой и обнаружит шустрого мальчишку с голубыми глазами и светлыми волосами по имени Фриц.

— Не будь злым, Шон. Она неплохая девочка. Не устояла. Людям бывает одиноко.

— И это мне говоришь ты? — Галлахер рассмеялся. — Что-то я не приметил, чтобы ты бегала за мной вокруг амбара на этой неделе.

— Будь благоразумен, — сказала она. — Куда мы его денем? Может, в палату?

Во время английской гражданской войны, Чарльз де Виль, бывший в то время хозяином усадьбы, поддерживал роялистов. При нем под крышей была обустроена комната, в которую вела потайная лестница из главной хозяйской спальни. Комнату эту в семье называли палатой. Она спасла жизнь своему хозяину во времена правления Кромвеля, когда его разыскивали как предателя.

— Нет, слишком неудобно пока. Ему нужна помощь и как можно скорее. Давай его поместим у меня в коттедже.

— А где взять врача?

— Джордж Гамильтон. Кому еще можно довериться? Сейчас, подожди немного, я спрячу это спасательное средство в колодце.

Шон вытащил плот и скрылся за деревьями. Элен осталась ждать, слыша свое неровное дыхание в тишине леса. Позади нее, под мешками и сушняком застонал и зашевелился Хью Келсоу.


В Слептон-Сендс начавшимся перед полуднем приливом принесло еще несколько тел. Дагел Манроу и Картер сидели, укрывшись за песчаной дюной, и перекусывали бутербродами с пивом. По берегу бродили солдаты, заходившие иногда в воду, чтобы по приказу офицера вытащить тело. На пляже уже лежало тел тридцать.

— Кто-то однажды сказал, что первой жертвой войны является правда, — произнес Манроу.

— Я прекрасно понимаю, сэр, что вы имеете в виду, — сказал Картер.

К ним подошел молодой американский офицер и отсалютовал.

— Пляж освобожден от вновь прибывших, на настоящий момент. С рассвета тридцать три тела. Никаких следов полковника Келсоу. — Он помедлил. — Бригадир не желал бы наблюдать захоронение? Это недалеко отсюда.

— Нет, спасибо, — ответил ему Манроу. — Думаю, я смогу обойтись без этого.

Офицер отдал честь и пошел прочь. Манроу поднялся и помог встать Картеру.

— Ладно, Джек. Здесь нам делать нечего.

— Вы правы, сэр.

Картер балансировал свой протез, а Манроу стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на море. Вдруг он поежился.

— Что-нибудь неладно, сэр? — спросил Картер.

— Я чувствую себя на краю пропасти, Джек. Честно говоря, я предчувствую беду. Очень большую беду. Ладно, давай возвращаться в Лондон. — Он повернулся и пошел вдоль пляжа.


— Итак, Бергер, вы понимаете, о чем я вам говорю? — спросил Конрад Хофер требовательным голосом.

Хейни Баум стоял навытяжку перед столом в офисе, который был с готовностью предоставлен фельдмаршалу в Кемпо. Хейни старался игнорировать тот факт, что у окна стоял Роммель и смотрел в сад.

— Я не вполне уверен, господин майор. Так я думаю.

Роммель повернулся.

— Не старайтесь казаться глупее, Бергер. Я же вижу, вы умный человек, и смелый. — Он прикоснулся кончиком жезла к Железному кресту первой степени и к манжете с готическими буквами, охватывавшей левый рукав. — Я вижу у вас манжета Африканского корпуса, так что мы с вами товарищи. Вы были под Аламейной?

— Нет, фельдмаршал. Ранен при Тобруке.

— Хорошо. Я человек прямой, поэтому слушайте внимательно. Вы вчера вечером очень хорошо меня копировали, и внешне, и голосом. Очень профессионально.

— Спасибо.

— Теперь я хочу, чтобы вы дали еще одно представление. В пятницу вы полетите на Джерси на весь конец недели в компании с майором Хофером. Вы сможете дурачить их на Джерси в течение этого времени, Бергер? Король на день? Как вам это нравится?

Баум улыбнулся.

— В действительности, я думаю, что смог бы, сэр.

Роммель обратился к Хоферу:

— Ну вот, умный и надежный, как я и говорил. Теперь подготовьте все, Конрад, и поехали отсюда.


Коттедж построили из того же гранита, что и дом. В нем была одна большая комната с балками под потолком и обеденным столом с полудюжиной стульев в нише у окна. В противоположном конце комнаты дверь в кухню. Наверху находилась одна большая спальня, кладовая и ванная.

Чтобы не мучиться с подъемом по лестнице, Галлахер уложил Келсоу на длинный удобный диван в комнате внизу. Американец оставался без сознания, и Галлахер нашел его бумажник и открыл. Там был его удостоверение с фотографией и несколько фотографий женщины и двух маленьких девочек, очевидно, его семьи, да пара писем, оказавшихся настолько личными, что Галлахер их сразу сложил на место. Он услышал голос Элен, она говорила в кухне по телефону. Келсоу открыл глаза, посмотрел на Галлахера безразлично, потом увидел у него в руках свой бумажник.

— Кто вы? — Он слабо потянул бумажник к себе. — Отдайте его мне.

Вошла Элен. Она села на диван и положила руку Келсоу на лоб.

— Все нормально. Только успокойтесь. У вас сильный жар. Помните меня? Элен де Виль.

Он медленно кивнул.

— Женщина на пляже.

— Это мой друг. Генерал Шон Галлахер.

— Я только что посмотрел его документы, — сказал ей Галлахер. — Удостоверение немного подмокло, я оставлю его, чтобы подсохло.

— Вы помните, где вы? — спросила Элен Келсоу.

— Джерси. — Он вымученно улыбнулся. — Не беспокойтесь, я не совсем лишился рассудка. Я все понимаю, мне только нужно сконцентрироваться.

— Хорошо. Тогда слушайте, — сказал Шон Галлахер. — Ваша нога в очень плохом состоянии. Вам нужен госпиталь и хороший хирург.

Келсоу покачал головой.

— Это невозможно. Я говорил этой леди раньше: никаких немцев. Меня лучше застрелить, чем отдать им в руки.

— Почему? — потребовал гневно Галлахер.

— Она назвала вас генералом, это правда?

— Я служил когда-то в ирландской армии, а в прошлую войну служил в британской. Разве это имеет значение?

— Возможно.

— Хорошо. В каких вы войсках?

— В инженерных, штурмовых инженерных, если быть точным. Мы готовим высадку на пляжи.

Галлахер все понял.

— Это связано с вторжением?

Келсоу кивнул.

— Уже скоро.

— Конечно. Нам всем это известно, — сказал Галлахер.

— Да. Но я знаю, где и когда. Если немцам удастся из меня это выбить, вы представляете, что это значит? Все их войска будут сконцентрированы в нужном месте. Нам никогда не удастся сдвинуться с пляжа.

Келсоу ужасно разволновался, на лбу у него выступил пот. Элен успокоила его, устроила удобнее.

— Все будет нормально, обещаю вам.

— Джордж Гамильтон придет? — спросил Галлахер.

— Его не было. Я передала его экономке, что ты хочешь срочно его увидеть. Я сказала, что ты порезал ногу и думаешь, что придется наложить один-два шва.

— Кто такой Гамильтон? — резко спросил Келсоу.

— Врач, — ответила Элен. — И хороший друг. Он скоро будет здесь, чтобы заняться вашей ногой.

Келсоу снова начало трясти в лихорадке.

— Нужно сейчас думать о более важных вещах. Вам нужно поговорить с людьми из Сопротивления. Пусть они свяжутся по радио с разведкой в Лондоне и сообщат, что я здесь. Им придется меня отсюда как-то забрать.

— Но на Джерси нет движения сопротивления, — объяснила Элен. — Я хочу сказать, что народу здесь не нравится оккупация, и каждый старается сделать ее как можно более неудобной для врагов, но у нас нет ничего похожего на французское сопротивление, если вы это имеете в виду.

Келсоу воззрился на нее в изумлении, и Галлахер сказал:

— Этот остров, примерно, десять на пять миль. Здесь, примерно, сорок пять тысяч гражданского населения. Наберется на небольшой город. Как вы думаете, сколько продержится здесь сопротивление? Гор, в которых можно прятаться, нет. Вообще негде спрятаться.

Было заметно, что Келсоу трудно это переварить.

— Так что движения сопротивления здесь нет. И радио нет?

— Совершенно никакой связи с Лондоном, — объяснил Галлахер.

— А с Францией? — с надеждой спросил Келсоу. — Гранвиль, Сен-Мало. До них же всего несколько часов по воде, разве не так? Там-то должны быть отряды французского сопротивления.

Возникла пауза, потом Элен повернулась к Галлахеру.

— Cавари может поговорить с нужными людьми в Гранвиле. Он знает, кто они, и ты это знаешь.

— Правильно.

— Когда я пришла с пляжа, Гвидо как раз уходил. Он сказал, что они идут в Гранвиль во второй половине дня. Хотят воспользоваться туманом. — Она взглянула на часы. — Раньше полудня прилива не будет. Ты можешь взять фургон. Там эти мешки с картошкой для войскового склада снабжения в Сент-Хелиере и на рынок.

— Хорошо, ты меня убедила, — согласился Галлахер. — Но, насколько я знаю Cавари, он не захочет держать это все в голове. Это значит, нужно записать, что весьма рискованно.

— Но у нас нет другого выбора, Шон, — сказала просто Элен.

— Нет. Полагаю, ты права, — засмеялся Галлахер. — Чего я только не делаю ради Англии. Присматривай за нашим другом. Я вернусь, как только смогу.

Она окликнула Галлахера, когда он был уже у двери:

— Шон!

— Да? — Он обернулся.

— Не забывай, что ехать нужно по правой стороне дороги.

Это была старая шутка, но не без доли реальной озабоченности. Одним из первых нововведений немцев, оккупировавших Джерси, было изменение направления потока транспорта с левостороннего на правосторонний. Но и после четырех лет оккупации Галлахер все не мог к этому привыкнуть, правда и за рулем ему не часто доводилось сидеть. Им оставили один старый фургон Форд, и то только потому, что земельные угодья де Вилей снабжали различной сельскохозяйственной продукцией немецкую армию. Количества выделяемого бензина едва хватало на две-три поездки в неделю. Ими и ограничивались возможности использования фургона. Галлахер всегда экономил бензин, спускаясь с холма с выключенным двигателем. Правда, существовал небольшой черный рынок бензина, если вы знали нужных людей.

Спускаясь вниз, Шон проехал через крошечный живописный городок Сент-Обин и, следуя изгибу залива, дальше к Бел-Ройял, откуда уже открывался вид на Сент-Хелиер. Его путь лежал мимо множества береговых укреплений, но солдат рядом с ними почти не было видно. Авеню Виктории на въезде в город была пустынной. На его пути к Милл-бруку мимо прошел один из французских поездов, которые немцы перевезли сюда, и это было единственным признаком жизни до самого Гранд-отеля. Шон посмотрел на часы. Почти одиннадцать. Полно времени, чтобы успеть перехватить Савари до отправления судна «Виктор Гюго» на Гранвиль, поэтому, он свернул налево на Глостер-стрит и поехал к рынку.

В центре оказалось полно народу, главным образом из-за погоды. Красно-черный нацистский флаг со свастикой над входом в здание муниципалитета из-за сильной влажности тряпкой обвис на флагштоке. По-немецки муниципалитет звучит как рэтаус, так что для местных жителей он мгновенно превратился в рэт хаус: крысиный дом.

Галлахер поставил машину около рынка на Бересфорд-стрит, которая была почти безлюдной за исключением нескольких покупателей, да горстки немецких солдат. Сам рынок считался официально закрытым, открывался только по субботам на два часа после полудня. Тогда там бывало достаточно много народа, желавшего приобрести свежие продукты.

Галлахер взял из фургона два мешка картошки, толкнул дверь и вошел внутрь. Большинство прилавков старого викторианского рынка были пустыми, но рядом с некоторыми стояли люди. Галлахер сразу направился к прилавку в дальнем конце помещения, где крупный веселый мужчина в толстом свитере и кепке выкладывал ровными рядами корнеплоды под вывеской: Д. Шевалье.

— Итак, сегодня брюква? — спросил Галлахер, подходя.

— Вам это полезно, генерал, — ответил Шевалье.

— Это вы мне говорите? Миссис Вайбер подала мне на завтрак джем из брюквы пару дней назад. — Галлахера передернуло. — До сих пор чувствую этот вкус. Вот вам пара мешков картошки.

У Шевалье загорелись глаза.

— Я знал, что вы меня не подведете, генерал. Давайте их сюда, положим назад.

Галлахер втащил мешки в помещение позади прилавка. Шевалье открыл шкаф и достал из него старый вещевой мешок.

— Вот, четыре буханки белого хлеба.

— Господи! — поразился Галлахер. — Не иначе, вы убили за них кого-нибудь.

— Четверть фунта китайского чая и свиная нога. Идет?

— Приятно иметь с вами дело, — сказал Галлахер. — Увидимся на следующей неделе.

Следующей остановкой Галлахера была база снабжения войск на Уэсли-стрит. Раньше это был гараж, и там стояло с полдюжины грузовиков. Сейчас никакой активности не наблюдалось, но дородный фельдфебель Клингер сидел в стеклянном офисе и жевал бутерброд. Он помахал Галлахеру, открыл дверь и спустился по лестнице.

— Господин генерал, — вежливо сказал он.

— Господи, Ганс, однако вы и раздобрели, — сказал Галлахер на прекрасном немецком, указав на обширный живот фельдфебеля.

Клингер улыбнулся.

— Человеку нужно жить. Мы с вами старые солдаты, господин генерал. Мы друг друга понимаем. У вас есть что-нибудь для меня?

— Два мешка картошки для официальной записи.

— И?

— И один для вас, если вас это интересует.

— А в обмен?

— Бензин.

Немец кивнул.

— Одна канистра на пять галлонов.

— Две канистры по пять галлонов, — сказал Галлахер.

— Генерал, — Клингер повернулся в сторону ряда канистр с бензином, бывшей собственности британской армии, взял две из них и понес в фургон, — что будет, если я сообщу о вас. Вы теряете чувство меры.

— Для меня тюрьма, а для вас увеселительная прогулка, — ответил Галлахер. — Говорят, на русском фронте в это время года очень славно.

— Вы практичный человек. — Клингер вытащил из фургона три мешка картошки. — Но однажды вас остановит патруль проверить бензин и обнаружит, что ваш бензин не того цвета.

— Ах, разве вы не знаете? Я же волшебник, друг мой. — И Галлахер уехал.

Бензин для армии подкрашивался красным, тот, что предназначался для сельского хозяйства, зеленым, врачам полагался розовый. Но Клингер, видимо, не знал о простом способе удаления красителя процеживанием бензина сквозь фильтр газовой маски, которыми было снабжено население в самом начале войны. Не требовало больших усилий и времени добавление в бензин зеленой краски, превращавшей его из армейского в сельскохозяйственный.

Речь шла о выживании. Это был старый остров, и та половина Галлахера, которая досталась ему от Леброков отчаянно гордилась его умением приспосабливаться. За долгие века на острове случалось разное. И сейчас, проезжая мимо отеля, где размещался штаб немецкого военного флота, Галлахер, взглянув на нацистский флаг над входом, пробормотал: «Мы будем здесь, когда о вас, сволочи, не останется даже воспоминаний».

Загрузка...