Бенефис Лиса

6

Коттедж в Дорсете поблизости от Лалуорт-Коув Мартиньи снимал у старого друга по Оксфорду. Коттедж был построен на скале над маленькой долиной, и подход к пляжу был перекрыт ржавеющей колючей проволокой. Когда-то на ней висело предупреждение о том, что проход заминирован, хотя мин там не было. Это первое, о чем хозяин поведал Мартиньи в деревенском баре, когда он здесь поселился. Поэтому Мартиньи и гулял вдоль берега, швыряя камушки в набегавшие волны. Было это наутро после разговора Дагела Манроу с Эйзенхауэром.

Гарри Мартиньи сорока четырех лет, среднего роста с хорошо развитыми плечами, был одет в камуфляжную куртку воздушного десантника, защищавшую его от холодного ветра. Его бледное лицо, казалось, никогда не знавшее загара, имело клиновидную форму, а глаза были такими темными, что казалось невозможным определить какого они цвета. В уголках его подвижного рта таилась легкая ироничная улыбка. Он выглядел человеком, который находил жизнь более разочаровывающей, чем он надеялся.

Он выписался из госпиталя три месяца назад, и теперь чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. Боль в груди не появлялась, если он не перегружался, но его мучила постоянная бессонница. Ему редко удавалось заснуть ночью. В момент, когда он ложился в постель, его мозг, казалось, активизировал свою работу. Это не являлось неожиданным. Слишком долго ему приходилось скрываться, вести ночной образ жизни, постоянно ощущать рядом опасность.

Доктора вынесли окончательный вердикт: он больше не мог быть полезен Манроу. Он мог вернуться в Оксфорд, но знал, что это не поможет. Как не поможет и попытка дописать книгу, над которой он работал до 1939 года. Этому война его научила, если даже больше ничему и не научила. Поэтому он устранился от всего, насколько это возможно для человека. Коттедж в Дорсете около моря, книги для чтения, пространство, чтобы попытаться найти себя.

«Ну, и где же ты, Гарри? — спросил он себя, поднимаясь тропинкой по крутому склону. — Потому что, будь я проклят, если знаю, где тебя искать».

Жилая комната старого коттеджа была достаточно комфортабельна. Персидский ковер на выложенном плиткой полу, обеденный стол и несколько стульев с плетеными спинками, и повсюду книги, не только на полках, но и стопками по углам. Но ни одна из них ему не принадлежала. Ему здесь ничего не принадлежало, кроме небольшого количества одежды.

С обеих сторон от камина, стояло по дивану. Мартиньи положил несколько поленьев на тлевшие угли, налил себе виски и, быстро выпив, налил еще. Затем сел и взял с кофейного столика тетрадь. В ней было несколько стихотворных строк, и он прочитал их вслух: «В полночь вокзалы зловещи. Адресата нет у надежды». Он бросил тетрадь на столик, криво усмехнулся. — «Признай, Гарри, — сказал он мягко. — Никудышный ты поэт-то».

Вдруг он почувствовал усталость. Ощущение появилось неожиданно, и было сродни лихорадке. Сказался недостаток сна. В груди появилась боль, несильная боль в левом легком, которая немедленно пробудила воспоминания того последнего и рокового дня в Лионе. Если бы он был тогда расторопней, этого бы не случилось. А может, он слишком часто подвергал испытанию свою удачу, вот она его и оставила. Стоило ему задремать, как все возвратилось со всей отчетливостью.

Штандартенфюрер Юрген Кауфманн, начальник лионского отделения гестапо, был в этот день в гражданской одежде. Он спустился по лестнице из здания муниципалитета и сел в черный Ситроен. Его шофер тоже был в гражданском, поскольку по четвергам во второй половине дня Кауфманн обычно посещал свою любовницу, и старался быть осмотрительным.

— Не спеши, Карл, — сказал он водителю, сержанту СС, который обслуживал его уже в течение двух лет. — Мы немного рано. Я сказал, что не появлюсь там раньше трех. Ты же знаешь, как она ненавидит неожиданности.

— Как скажете, штандартенфюрер, — ответил Карл, отъезжая от тротуара.

Кауфманн развернул берлинскую газету, которая пришла с утренней почтой, и откинулся на спинку, чтобы с удовольствием почитать. Они проехали по окраинным улицам города и оказались в сельской местности. Здесь было действительно прелестно. По обеим сторонам дороги тянулись яблоневые сады, и воздух был напоен их ароматом. Уже некоторое время, как Карл заметил позади них мотоцикл, который свернул вслед за ними на боковую дорогу к деревне Шамон.

— За нами уже довольно долго следует мотоцикл, штандартенфюрер, — сказал Карл и, достав из кармана свой люгер, положил его на сиденье рядом с собой.

Кауфманн обернулся, чтобы посмотреть через заднее стекло.

— Карл, ты напрасно беспокоишься, это же один из наших.

Мотоциклист поравнялся с машиной и помахал. Это был эсэсовский полевой жандарм в шлеме, тяжелом форменном обмундировании, со «Шмайсером», висевшим на груди как раз под металлической бляхой полевой полиции СС, которую полагалось носить только при исполнении служебных обязанностей. Лицо под защитными очками было неузнаваемым. Он снова помахал рукой в перчатке.

— У него, должно быть, для меня сообщение. Остановись, — приказал Кауфманн.

Карл вырулил на обочину и остановил машину. Мотоциклист въехал на обочину перед машиной, поднял мотоцикл на стенд. Карл вышел из машины.

— В чем дело?

Из кармана дождевика вынырнула рука с полуавтоматическим пистолетом маузер. Он выстрелил в Карла один раз, в сердце, отбросив его этим выстрелом на машину. Тело сползло вниз на дорогу. Эсэсовец перевернул его сапогом и выстрелил еще раз, точно между глаз. Потом он открыл заднюю дверь машины.

Кауфман всегда ходил с оружием, но он снял пальто и аккуратно сложил его в углу на сиденье. Когда он дотянулся до люгера в правом кармане и повернулся, эсэсовец выстрелил ему в руку. Кауфманн схватился за руку, сквозь рукав между пальцев просочилась кровь.

— Кто вы? — дико крикнул Кауфманн.

Эсэсовец поднял на лоб очки, и Кауфманн увидел самые темные и самые холодные глаза, какие ему приходилось видеть в своей жизни.

— Я Мартиньи. Майор британской армии. Служу в SOE.

— Так вот вы какой, Мартиньи. — Кауфманн поморщился от боли. — Ваш немецкий превосходен. Само совершенство.

— Так и должно быть. Моя мать немка, — сказал Мартиньи.

— Давно надеялся с вами встретиться, но при других обстоятельствах, — признался Кауфманн.

— Не сомневаюсь. Мне тоже этого хотелось довольно давно. Фактически, с тысяча девятьсот тридцать восьмого. В том году вы были капитаном в штабе гестапо в Берлине. Вы арестовали молодую женщину по имени Роза Бернштейн. Возможно, вы даже имени ее не помните.

— Я очень хорошо ее помню, — возразил ему Кауфманн. — Она была еврейкой и работала в социалистическом подполье.

— Мне рассказывали, что когда вы закончили с ней работать, она уже не могла самостоятельно выйти на расстрел.

— Неправда. Никакого расстрела не было. Ее просто повесили в третьем подвале. Стандартная процедура. Кем она вам приходилась?

— Я ее любил. — Мартиньи поднял пистолет.

— Не делайте глупости, Мартиньи! — закричал Кауфманн. — Всегда можно договориться. Я могу спасти вам жизнь, верьте мне.

— Неужели? — сказал Гарри Мартиньи и выстрелил ему между глаз, мгновенно убив.

Он снял со стенда тяжелый мотоцикл и поехал прочь. Он полностью контролировал себя, несмотря на совершенное им только что. Никаких эмоций, ничего. Беда в том, что это не вернуло Розы Бернштейн, как ничто не могло ее вернуть.

Он мчался по сельским дорогам в течение часа, держа направление на запад. Наконец, он свернул на очень узкую дорожку, по обеим сторонам которой росла такая высокая трава, что почти смыкалась над ней. В конце дорожки стоял посреди двора обветшалый фермерский дом. Некоторые окна разбиты, недоставало черепицы на крыше. Мартиньи слез с мотоцикла, поднял его на стенд и пошел к двери в дом.

— Эй, Пьер, открой! — Он подергал ручку и постучал кулаком. Дверь открылась так резко, что он упал на колени. Дуло Вальтера уперлось ему в лоб. Человеку, державшему пистолет, было около сорока. Он был одет как французский фермер: берет, вельветовая куртка и джинсы, но его немецкий не оставлял сомнений.

— Пожалуйста, майор Мартиньи, встаньте и очень медленно войдите внутрь. — Он сопроводил Мартиньи по коридору в кухню. Пьер Дюваль сидел у стола, привязанный к стулу, во рту кляп из носового платка, глаза дикие, лицо в крови. — Руки на стену, ноги в стороны, — приказал немец и профессионально обыскал Мартиньи, освободив его от «Шмайсера» и маузера. Потом он подошел к допотопному телефону на стене и дал оператору номер. Спустя некоторое время, сказал: — Шмидт? Он появился. Мартиньи. — Он кивнул. — Хорошо. Пятнадцать минут.

— Ваш друг? — спросил Мартиньи.

— Не сказал бы. Я из Абвера. Крамер. А он из Гестапо. Мне эти свиньи нравятся не больше, чем вам, но работа есть работа. Снимите дождевик и шлем. Отдыхайте.

Мартиньи сделал, что было велено. Вечерело быстро, в помещении стало довольно темно. Он положил шлем и дождевик, и стоял в форме СС, зная о Пьере по другую сторону стола, дико сверкавшем глазами, откинувшемся на спинку стула и поднимавшем ноги.

— Как насчет выпивки? — спросил Мартиньи.

— Бог мой, мне говорили о вашей невозмутимости, — сказал восхищенно Крамер.

Пьер уперся ногами в край стола, толкнув его немцу в спину. Левой рукой Мартиньи отклонил пистолет и прикрылся, подняв колено. Но Крамер повернулся боком, уткнув напряженные пальцы под подбородок Мартиньи, отталкивая его голову назад. Мартиньи захватил левую ногу Крамера, увлекая немца на пол, падая вместе с ним, пытаясь дотянуться до запястья руки, сжимавшей пистолет. Он ударил Крамера кулаком по шее сбоку, зная, что пистолет выстрелит.

Раздался характерный звук треснувшей кости, и немец замер, живой, но тихо постанывающий. Мартиньи поднялся на ноги, и вдруг почувствовав слабость и дурноту, подошел к столу, выдвинул ящик и вывалил его содержимое на пол. Он поднял хлебный нож и, подойдя к Пьеру, перерезал веревки, которыми тот был привязан к стулу. Старый француз вскочил и выдернул изо рта кляп.

— Господи, Гарри, я сроду не видел столько крови.

Мартиньи посмотрел вниз. Спереди эсэсовская форма намокла от крови. От его собственной крови. Он увидел три дырки от пуль, одна из которых немного дымилась от горящего пороха.

Мартиньи опустился на стул.

— Это не имеет значения.

— Ты расправился с ним, Гарри? Ты добрался до Кауфманна?

— Я добрался до него, Пьер, — устало сказал Мартиньи. — Когда транспорт?

— Старый аэроклуб во Флери, в семь, перед самой темнотой.

Мартиньи посмотрел на часы.

— У меня всего полчаса. Ты тоже поедешь со мной. Сейчас тебе больше некуда деться.

Мартиньи встал и направился к двери, немного покачиваясь. Старик обнял его за плечи.

— Тебе не справиться с этим, Гарри.

— Выбора нет, потому что минут через пять на этой дороге появится гестапо, — ответил Мартиньи и вышел.

Он снял мотоцикл со стенда, перекинул ногу через седло и запустил двигатель, имея странное чувство, что все происходит как-то замедленно. Пьер сел позади него, обхватив его руками, и они выехали со двора на подъездную дорогу и поспешили прочь.

Когда они выехали на основную дорогу, Мартиньи увидел слева два быстро приближавшихся темных седана. Один из них остановился, почти загнав его в канаву. Мартиньи резко повернул вправо, колеса провернулись, когда он газанул. Послышались выстрелы, вскрикнул Пьер и разжал руки, опрокидываясь через заднее колесо.

Мартиньи помчался по дороге к каналу на другом конце, свернул на бечевник. Одна из гестаповских машин преследовала его. Впереди, в двухстах ярдах был шлюз, на другую сторону вел узкий пешеходный мост. Мартиньи без труда переехал по нему. Машина остановилась. Два гестаповских агента выскочили из нее и начали отчаянно палить, но его уже и след простыл.

Гарри никогда не удавалось вспомнить в подробностях, как он добрался до Флери. В конце он был совсем без сил. До войны это поле принадлежало летному клубу. Теперь оно осталось бесхозным, заброшенным и давно не использовалось.

Мартиньи услышал вдалеке гудение двигателя Лизандера, когда сам уже подъезжал к полю. Он остановился и подождал, самолет появился из темноты, совершил безупречную посадку, развернулся и двинулся в его сторону. Мартиньи слез с мотоцикла, позволив ему свалиться набок, и мгновенно упал сам. Поднялся и бросился вперед. Дверь открылась, пилот наклонился и прокричал:

— Я засомневался, когда разглядел форму.

Мартиньи влез внутрь. Пилот перегнулся через него, закрыл и запер дверь. Мартиньи вдруг закашлялся. Рот наполнился кровью, которая потекла по подбородку.

— Господи, вы же захлебнетесь собственной кровью, — ужаснулся пилот.

— Я занимаюсь этим, по меньшей мере, четыре года, — сказал Мартиньи.

У пилота были и другие заботы. Несколько машин показалось на другом конце взлетной полосы рядом со старыми ангарами. Но кто бы это ни был, они опоздали. Бристольский двигатель Персей великолепно слушался при максимальном ускорении. Вестлендский Лизандер был способен взлететь с пересеченной местности при полной загрузке через двести сорок ярдов. Во Флери, в ту ночь, им удалось взлететь через двести ярдов, не задев машин в конце взлетной полосы и подняться в сгустившуюся темноту.

— Славно, — сказал Мартиньи. — Мне это нравится. — И потерял сознание.

— Итак, он сейчас в Дорсете, да? — спросил Манроу. — И чем занимается?

— Насколько я смог выяснить, практически ничем. — Картер замялся. — Он получил две пули в левое легкое, сэр, и…

— Не нужно печальных песен, Джек, у меня другое на уме. Вам известно, каким образом я намерен забросить его на Джерси. Как вам моя идея?

— Превосходная идея, сэр. Я считаю, это вполне надежно, во всяком случае, в течение нескольких дней.

— Больше нам и не нужно. Что у вас еще для меня?

— Насколько я понял из вашего предварительного плана, вы хотите найти кого-то, кто отправится с ним, чтобы подтвердить его полномочия. Некто, знающий остров и людей там.

— Правильно.

— Это явная ошибка, конечно. Чем объяснить их появление? Нельзя появиться на острове после четырех лет оккупации без всяких объяснений по этому поводу.

— Совершенно верно. — Кивнул Манроу. — Однако, судя по волнению, которое я чувствую в вашем голосе, вы уже нашли решение, Джек. Так что у вас есть для меня?

— Сара Энн Дрейтон, сэр, девятнадцати лет. Родилась на Джерси. Уехала с острова перед самой войной в Малайю, где ее отец управлял каучуковыми плантациями. Очевидно, он был вдовцом. Он отослал ее домой за месяц до падения Сингапура.

— Это означает, что она не была на острове с каких пор? — Манроу заглянул в папку. — Тысяча девятьсот тридцать восьмой. Шесть лет. Это долгое время, Джек. Девочки меняются до неузнаваемости.

— Истинно так, сэр.

— Напомню вам, что она очень молода.

— Мы использовали их в таком возрасте и раньше, сэр.

— Да, но редко и только в экстремальных случаях. Где вы ее нашли?

— Ее документы были на рассмотрении у нас два года назад, главным образом, потому что она свободно владеет французским с бретонским акцентом. Ее бабка по материнской линии была бретонкой. В действительности, ей было тогда отказано из-за ее молодости.

— Где она сейчас?

— Стажируется в качестве сестры здесь в Лондоне в госпитале Кромвеля.

— Превосходно, Джек. — Манроу поднялся и взял пальто. — Пойдем и посмотрим на нее. Уверен, что она окажется настоящей патриоткой.

То, что немецкая военная авиация была изгнана из воздушного пространства Британии, являлось сказкой для передовых страниц газет. Весной 1944 года на Лондон возобновились ночные налеты бомбардировщиков JU88S, оказавшие опустошительное действие. Это воскресенье не было исключением. В восемь часов отделение скорой помощи госпиталя Кромвеля работало на полную мощность.

Сара Дрейтон должна была смениться в шесть часов. Она отработала уже четырнадцать часов без перерыва, но ни врачей, ни сестер не хватало, и она продолжала работать, помогая раненым, которые находились в коридорах. Она старалась не слышать разрывов бомб и воя пожарных сирен.

Сара Дрейтон была невысокой крепкой девушкой с темными волосами, высоко поднятыми под шапочку, и серьезными карими глазами. Халат на ней был несвежим, с множеством пятен крови, чулки порваны. Она встала на колени, чтобы помочь старшей сестре успокоить молоденькую девушку, которая была охвачена паникой из-за сильного кровотечения из ран, полученных от шрапнели. Наконец они поднялись, и санитары унесли девушку на носилках. Сара сказала:

— Я думала, что ночные налеты отошли в прошлое.

— Скажи это раненым, — ответила сестра. — В марте их была почти тысяча. Ладно. Ты, Дрейтон, свободна. Скоро ты просто упадешь от усталости. Никаких возражений.

Сара устало пошла по коридору, отметив, что бомбежка, кажется, сместилась к югу от реки. Кто-то смел в кучу битое стекло, Сара обошла ее на пути к стойке регистрации, чтобы зафиксировать свой уход.

Ночной дежурный регистратор разговаривала с двумя мужчинами.

— В действительности, сэр, сестра Дрейтон как раз идет сюда. — Она указала на Сару.

Джек Картер сказал:

— Мисс Дрейтон, это бригадир Манроу, а я капитан Картер.

— Чем могу помочь? — У нее был довольно низкий приятный голос.

Манроу она сразу понравилась, и Картер спросил:

— Вы вспоминаете ваше интервью два года назад? Относительно работы в разведке?

— В SOE? — Она удивленно посмотрела на них. — Меня не приняли.

— Да, правильно. Нам хотелось бы с вами немного поговорить, — Картер подвел ее к скамье у стены, и усадил между собой и Манроу. — Вы родились на Джерси, мисс Дрейтон?

— Да, это так.

Картер вытащил тетрадь и открыл ее.

— Имя вашей матери Маргарет де Виль. Именно это представляет для нас особый интерес. Не знаете ли вы, случайно, миссис Элен де Виль?

— Знаю. Это двоюродная сестра моей матери. Для меня она всегда была тетей Элен. Она гораздо старше меня.

— А Шона Галлахера?

— Генерала? С самого детства. — Она выглядела заинтригованной. — А в чем дело?

— Не торопитесь, мисс Дрейтон, — вмешался Манроу. — Когда вы в последний раз видели свою тетю и генерала Галлахера?

— В 1938 году. В том году умерла мама, и отец согласился на работу в Малайе. Я уехала к нему.

— Да, нам это известно, — сказал Картер.

Она нахмурилась на мгновенье, потом повернулась к Манроу.

— Хорошо, так в чем дело?

— В действительности, все просто, — заявил Дагел Манроу. — Я хочу предложить вам работу в SOE. Я хочу, чтобы вы отправились по моему поручению на Джерси.

Она уставилась на него в изумлении, но вдруг начала смеяться так, словно у нее приключилась истерика. Сказался слишком долгий рабочий день.

— Но, бригадир, — сказала она, наконец. — Мы с вами едва знакомы.

— Гарри Мартиньи — человек странный, — сказал Манроу. — Я никогда не знал никого, кто, хотя бы отдаленно, на него походил.

— Судя по вашим рассказам, я тоже, — призналась Сара.

Машина, на которой они ехали, была огромным Остином со стеклянной перегородкой, отделявшей их от водителя. Манроу и Джек Картер сели вдвоем сзади, а Сара устроилась на откидном сиденье напротив них. На ней был твидовый костюм с юбкой в складку, коричневые чулки, черные баретки на низком каблуке, кремового цвета шелковая блузка и черным галстуком в виде шнурка. С пылающими щеками и сияющими глазами она выглядела очень привлекательной. Но она, также, выглядела очень юной.

— У него был день рождения две недели назад, — сообщил ей Картер.

Она мгновенно заинтересовалась.

— Сколько ему исполнилось?

— Сорок четыре.

— Как говорится: дитя века, моя дорогая. Родился седьмого апреля девятисотого года. Вам он должен казаться ужасно старым, — сказал Манроу.

— Овен, — заметила она.

Манроу улыбнулся.

— Правильно. До наступления нашего, так называемого, просвещенного времени астрология была наукой. Вы это знали?

— Нет, пожалуй.

— К примеру, древние египтяне выбирали своих генералов среди Львов.

— А я Лев. Двадцать седьмое июля.

— Тогда вам суждена сложная жизнь. Вроде моей. Возьмите Гарри, разнообразно одаренный человек, блестящий ум. В тридцать восемь лет стал профессором величайшего университета мира. Посмотрите, что с ним стало в середине жизни.

— Чем вы это объясняете? — спросила Сара.

— Это объясняет астрология. Овен — знак воителя, но часто, родившиеся примерно в те же числа, что и Гарри, внешне представляются иными, чем есть в действительности. Марс перемещается в Джеминаи, а Джемннаи является знаком близнецов.

— И что?

— Такие люди склонны к шизофрении. На одном уровне Гарри Мартиньи ученый, философ, поэт, милейший человек, но есть темная сторона… — Он пожал плечами. — Холодный, безжалостный убийца. Он поразительно неэмоционален, правда, Джек? Конечно, это было очень полезно в той работе, которую он выполнял последние четыре года. Полагаю, благодаря этому он до сих пор жив, когда большинство других погибли.

Картер сказал:

— Вам, Сара, нужно знать о нем две вещи на случай, если у вас сложилось плохое мнение о Гарри Мартиньи. Хотя его мать родилась в Штатах, ее родители были немцами, и Гарри ребенком много времени жил с ними в Дрездене и Гейдельберге. Его дед, профессор хирургии, был активным социалистом. Он умер, упав с балкона своей квартиры. Ужасная гибель.

— Двое гестаповских убийц сбросили его оттуда, раскачав за ноги и за руки, чтобы наверняка, — добавил Манроу.

— А потом появилась еврейская девушка, Роза Бернштейн.

— Ну, наконец, — вставила Сара. — Я уже начала сомневаться, что в его жизни были женщины. Не говоря уж о женитьбе.

— Он познакомился с Розой, когда она училась в колледже Сент-Хью в Оксфорде, в 1932 году. К тому времени он все больше времени проводил в Европе. Его родители умерли. Отец оставил ему неплохое наследство, и поскольку он был единственным ребенком, у него не осталось близких родственников.

— Но с Розой-то они поженились?

— Нет, — коротко ответил Манроу и потом добавил резко: — Предрассудков хватает с обеих сторон. Родители Розы были ортодоксальными евреями, и им совершенно не нравилась идея выдать свою дочь за нееврея. Они с Гарри поддерживали то, что можно назвать постоянной связью в течение нескольких лет. Я знал их обоих очень хорошо. В те дни я тоже работал в Оксфорде.

— Что же случилось?

Ей ответил Картер:

— Она была активисткой социалистического подполья. Постоянно перемещалась из Англии в Германию и обратно, выполняя функции курьера. В мае 1938 она была арестована и доставлена в штаб гестапо на Принц-Албрехт-штрассе в Берлине. Хороший адрес для очень плохого места. Там ее подвергли допросу с применением пыток и, по нашим данным, казнили.

Последовало длительное молчание. Сара казалась погруженной в свои мысли. Она смотрела из окна вдаль. Манроу сказал:

— Для вас, по-видимому, это не явилось шоком. Я нахожу это странным для такой юной особы.

Сара покачала головой.

— Я уже два года работаю медсестрой. Я имею дело со смертью каждый божий день. Так что Гарри Мартиньи не питает привязанности к немцам?

— Не так, — поправил ее Картер. — Он не любит нацистов. Это другое дело.

— Да, я понимаю.

Она снова стала смотреть в окно, ощущая беспокойство, нетерпение. И все из-за Мартиньи, из-за человека, которого она никогда не встречала. Он занял ее мысли и, похоже, надолго.

Картер заговорил снова:

— Мы не спросили вас еще об одном. Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы ответить на вопрос личного характера. У вас есть кто-нибудь в настоящее время? Кто-то, кто скучал бы без вас?

— Мужчина? — Она резко рассмеялась. — Боже мой! Нет, конечно! В Кромвеле мне приходится работать каждую смену не меньше двенадцати часов. Это едва оставляет время на то, чтобы принять ванну и поесть перед тем, как уснуть. — Она тряхнула головой. — На мужчин нет времени. Мой отец в японском лагере для военнопленных. У меня есть старая тетушка в Суссексе, его старшая сестра, и это все. Некому по мне скучать. Так что я полностью в вашем распоряжении, джентльмены.

Это прозвучало с оттенком хвастовства и спокойного понимания, что в таком юном существе было странно трогательным.

Манроу, что было ему несвойственно, почувствовал себя неловко.

— Это очень важно, поверьте. — Он наклонился вперед и прикоснулся к ее руке. — Мы бы не спрашивали, если бы это было не так.

Она кивнула.

— Я знаю, бригадир, я знаю. — Она отвернулась к окну и стала смотреть на сменяющиеся пейзажи и думать о Мартиньи.

Мартиньи проснулся с тупой болью позади правого глаза и отвратительным вкусом во рту. Он знал только одно средство борьбы с этим. Натянув старый тренировочный костюм, он взял полотенце, и, покинув дом, побежал к морю.

Сбросив на берегу костюм, он пробежал по мелководью, и поднырнул под волну. Утро нельзя было назвать приятным. Небо синевато-серого цвета, с порывами ветра налетал дождь. Неожиданно он стал свидетелем некого особого явления: небо и море, казалось, стали единым целым. На некоторое время, для него, плывшего среди волн, все звуки исчезли. Ничто больше не имело значения. Ни прошлое, ни будущее. Только настоящее мгновенье. Он перевернулся на спину, совсем низко над ним пролетела серебристая чайка, дождь стал сплошным.

Он услышал голос:

— Кайфуете, Гарри?

Мартиньи повернулся к берегу и обнаружил стоявшего там под зонтом Манроу в старом твидовом пальто и видавшей виды шляпе.

— Боже мой, — сказал он. — Вы ли это, Дагел?

— Кто же еще, Гарри? Возвращайтесь в коттедж. Я хочу вас познакомить кое с кем.

Манроу повернулся и пошел обратно через пляж, не добавив ни слова. Мартиньи поплавал немного, обдумывая это. Совершенно очевидно, что Дагел Манроу не просто приехал его навестить, проделав весь путь от Лондона. Его охватило волнение. Мартиньи вылез из воды, быстро обтерся полотенцем, натянул тренировочный костюм и побежал через пляж, потом вверх по тропе, проложенной по крутому склону. На крыльце стоял Джек Картер, куривший сигарету и смотревший на дождь.

— И вы тоже здесь, Джек? — Мартиньи улыбнулся с явной радостью и пожал протянутую руку. — Неужели старый греховодник снова хочет впрячь меня в работу?

— Очень похоже. — Картер помялся, потом сказал: — Гарри, я полагаю, что с вас довольно.

— В их словаре нет такого слова, Джек. По крайней мере, пока они не завинтят в крышке болты и не опустят вас на шесть футов под землю. — Мартиньи миновал Картера и вошел в дом.

Манроу сидел у камина, читая тетрадь, которую взял со стола.

— Все еще пишете плохие стихи?

— Никогда не прекращал. — Мартиньи взял у него тетрадь, вырвал верхний лист, скомкал и бросил в камин. В этот момент он заметил Сару, появившуюся в дверях кухни.

— Я приготовила для всех чай. Надеюсь, вы не будете возражать, полковник Мартиньи? Я Сара Дрейтон.

Она не решилась протянуть ему руку, поскольку знала, что рука дрожит. Сара была готова расплакаться, в желудке ощущалась пустота, в горле пересохло от волнения. Coup de foudre называют это французы, что значит: как громом пораженная. Любовь с первого взгляда, мгновенная и необъяснимая. Самая лучшая из всех.

Его первой реакцией был жест, которым он отбросил назад прядь черных волос со своего странно белого лба, его лицо осветилось естественной, очень приятной улыбкой, потом улыбка погасла, он повернулся к Манроу и произнес гневным голосом, все поняв.

— Господи, Дагел, ну что вы за человек? Уже и школьниц пользуете?

Рассказ о приключениях Хью Келсоу не занял много времени, но, окончив его, Манроу продолжал:

— Месяц назад мы выкрали в Париже человека по фамилии Браун. Джек знает подробности. Думаю, вам будет интересно.

— Он служил в гестапо? — спросил Мартиньи.

— Нет, СД. — Картер повернулся к Саре Дрейтон, сидевшей с другой стороны от камина. — Это секретное разведывательное подразделение СС, отчитывающееся только перед Гиммлером. На сегодня, это самая властная структура в Германии.

— Расскажите о Брауне, — перебил Мартиньи.

— Судя по его документам, он был РФСС. — Картер снова повернулся к Саре. — Это означает: рейхсфюрер СС. Человек из штата Гиммлера распознается по нашивкам на рукаве. — Он достал из папки, которую держал в руках, конверт и протянул его Мартиньи. — Этот Браун, судя по всему, являлся своего рода кочующим полномочным послом, наделенным властью проводить расследования везде, где сочтет нужным.

— Верховной властью над всяким, с кем он вступит в контакт, — сказал Манроу. — Прочтите это письмо.

Мартиньи взял конверт, вытащил лист бумаги и развернул его. Бумага была превосходного качества. Заголовок оттиснут черным.

Замечательный документ по своей сути. Но еще более изумляло в нем то, что в самом низу он был визирован: Адольф Гитлер, фюрер и рейхсканцлер.

— Несомненно, он имел некоторое влияние, — сухо сказал Мартиньи, отдавая бумагу обратно Картеру.

Манроу сказал:

— Негодяй уже мертв, но прежде, чем он отдал концы, нашим людям в Париже удалось у него выведать кое-какую информацию.

— Держу пари, они его раскололи, — сказал Мартиньи и зажег сигарету.

— Таких полномочных представителей у Гиммлера около дюжины, они носятся по Европе, внедряя страх божий в душу каждого там, где появляются. Их имена засекречены. Никто не знает, кто они. В нашем отделе по изготовлению поддельных документов готовят полный комплект документов для вас. Идентификационные карточки СД, копию этого письма и все остальное. На имя Макса Фогеля. Мы решили дать вам невысокий ранг, достаточный только, чтобы облегчить передвижение, поэтому: штандартенфюрер. — Он повернулся к Саре. — Для вас — полковник.

— Идея понятна, — сказал Мартиньи. — Я схожу на берег прекрасного Джерси и запугиваю всех до потери сознания.

— Вы знаете не хуже меня, мой мальчик, что нет ничего страшнее директора школы в кожаном пальто, ставшего революционером. Начать с Ленина. И вы должны признать, Гарри, что нацист из вас превосходный.

— А ребенок? — потребовал Мартиньи. — Она-то здесь к чему?

— Вам необходим кто-то, кто сможет удостоверить вашу личность в глазах миссис де Виль и старика Галлахера. Сара родственница первой и знает второго. Другое дело, что она последний раз была на Джерси шесть лет назад, в возрасте тринадцати лет. Не удивлюсь, если еще в юбочке в складочку и гольфах. Для Элен де Виль и Галлахера она еще достаточно узнаваема, хотя для посторонних будет уже совершенной незнакомкой, особенно после того, как с ней поработают наши специалисты.

— А это как понимать?

— Между Францией и Джерси идет оживленный обмен чаровницами.

— Вы имеете в виду проституток? Не предполагаете же вы, что она может сойти за одну из них?

— Большинство немецких офицеров высокого ранга имеют французских любовниц. Почему вы должны отличаться? Начать с того, что Сара прекрасно владеет французским с бретонским акцентом, потому что ее бабушка была бретонкой. Когда наши люди из Беркли-холл завершат работу над ней, изменят цвет волос, нарядят должным образом…

— Вы хотите сказать, превратят в маленькую французскую куколку, — прервал его Мартиньи.

— Что-то вроде. Превосходное прикрытие для нее.

— И когда нам нужно высадиться?

— Послезавтра. Лизандер приземлится около Гранвиля. Двухчасовой перелет, Гарри. Прелесть. Вас встретит Софи Крессон. После этого вы воспользуетесь своей властью, чтобы перебраться на Джерси на одном из судов, которые отправляются по ночам из Гранвиля. Когда окажетесь там, действуйте по обстановке. У вас есть время до воскресенья.

— А если окажется невозможным вывезти его оттуда? Что тогда делать?

— На ваше усмотрение.

— Понятно. Опять вы приготовили для меня роль палача? — Он повернулся к Саре. — Что вы думаете обо всем этом? — Он был в бешенстве. Лицо побелело еще больше, глаза — темные омуты.

— Я даже не знаю, — сказала девушка. — Судя по всему, может оказаться довольно интересно.

Отчасти, легкомысленность ее замечания объяснялась попыткой контролировать свои чувства, но когда она повернулась и подошла к столу, чтобы налить себе еще чая, у нее дрожали руки. Смерть матери вынудила ее жить с отцом на плантации в малайских джунглях. Это была жизнь без удобств, сопряженная с разного рода опасностями, заставившая тринадцатилетнюю девочку стремительно повзрослеть, но она с удовольствием воспринимала каждую минуту этой прошлой жизни. Ночные дежурства в госпитале, бомбежки, раненые, которые нуждались в ее заботах. И снова, она любила эту свою настоящую жизнь.

А теперь это. Присутствовало не только сексуальное желание, хотя она была уже достаточно женщиной, чтобы отдавать себе отчет, что Мартиньи для нее притягателен именно сексуально. Но это было только частью. Главенствовало притяжение обещанной этим странным, измученным человеком опасности. Оно вызвало такое возбуждение, какого она не испытывала ни разу в жизни.

— Довольно интересно? Прости нас, Господи! — Мартиньи налил себе виски. — Вам приходилось читать работы Хейдеггера, Джек?

— Я с ними знаком.

— Интересный человек. Он верит, что для полноты жизни необходимо решительное противостояние смерти.

— Я с этим согласен, — заявил Манроу.

— Неужели? — Мартиньи резко засмеялся. — Что касается меня, именно из-за таких вот идиотов я и бросил философию. — Он поднял свой бокал, приветствуя их всех. — Тогда в поход. Следующая остановка — Беркли-холл.