Бесполезная жена герцога южных земель

18

Глен долго вглядывается в мое лицо и, наконец, отведя взгляд в сторону, принимается за рассказ.

— Раньше, когда имперцы только появились в здешних землях, повстанцами называли людей, борющихся против того, чтобы юг вошел в состав империи. Они боролись за дело, которое считали правым и пытались защитить свою землю, как им казалось от врагов, рискуя собственными жизнями. После же, когда многие поняли, что зла им никто причинять более не намерен, и мы хотим мирного сосуществования, те из них, кому было что терять — семьи, дома, пашни — сложили оружие, и согласно указу моего отца за прошлые деяния, сколь преступными они не были, наказанию они не подвергались. Однако сдались не все. Ева, в этих краях нет разбойников, в отличии от остального Норталиса. Здесь лихие люди творят бесчинства, грабежи и нападения под предлогом борьбы за правое дело. На самом же деле, это просто бездельники и тунеядцы, не желающие жить честным трудом. Вот кто сейчас так называемые повстанцы, большая их часть, по крайней мере.

Я киваю.

Логично, простой обыватель, у которого есть семья, видя, что его дети могут получить образование и лечение, что обстановка на юге становиться медленно, но лучше, перестанет бороться за несбыточное, понимая, чем рискует и что из двух зол лучше выбрать меньшую, ибо соседнее королевство спит и видит заполучить выход к морю, который может предоставить порабощение юга. Это закон выживания в гипертрофированном на уровень межгосударственного масштаба. Так было испокон веков везде, где есть люди и земля, и так будет, несмотря на развитие и цивилизованность общества.

— Радикалы же, в отличии от нынешних повстанцев приверженцы крайних настроений. Они готовы на все, даже на убийство своих же, мирных и безоружных жителей — детей, стариков, женщин — в угоду обладать властью. Не гнушаются подрывать дороги и перевалы, поджигать поля, вредить своей земле, якобы избавляясь от паразитов, как они называют нас, имперцев. Зачастую они готовы рисковать своими же жизнями. Так что мотив у них, в отличии от пытающихся разжиться богатствами бандитов, скорее идеологический или даже, сеющий хаос и страх, — объяснят терпеливо супруг. — Я подозреваю, что без вмешательство нашего соседа из-за гор, страны Соммер, не обошлось. Но таких людей с каждым годом становится все меньше и меньше, и встретить их вот так на дороге — нечто из ряда вон выходящее.

Как я и предполагала, напасть и рубиться на мечах, не требуя выкупа и не призывая сдаться, выходит за линию поведения обычных повстанцев, читай, бандитов. И каждый день тут такое точно не происходит. А значит, именно мой приезд скорее всего и стал триггером.

Но почему?

Радикалы в курсе планов императора, в курсе, зачем этот брак.

Бесит. Как же меня бесит, что знают все, кроме меня!

— Ева? — зовет герцог.

Я моргаю и замечаю, что слишком сильно сжала пальцы на его предплечье.

— Прости.

— Ничего. Ты в порядке?

Темные глаза лучатся участием и чем-то еще, что раньше в них я не замечала.

Можно ли верить его сиятельству? Император меня использует, отец продал, радикалы хотят убить, а собственный супруг держит на расстоянии, не позволяя жить в одном с собой доме. Я вдруг понимаю, что как бы мне не нравился Генри, как бы я не пыталась выстроить дружелюбные отношения с мужем, если пропадет во мне надобность, то…что будет тогда? Да, Глен говорил до этого о разводе, и я к нему готова, но, если придется делать выбор, вряд ли мои интересы будут его волновать. Сколько бы денег не было в моем распоряжении, я всего лишь женщина, всего лишь та, кем можно распоряжаться.

— Почему ты на мне женился?

Герцог удивленно застывает на месте.

— Что? Ева, почему ты спрашиваешь, если…

— Я знаю, что так приказал император. Но почему? Если бы ты отказался, разве он бы не принял во внимание твое желание?

Губы герцога сжимаются добела, брови сводятся к переносице.

— Ева, чем занимается твой отец?

Теперь моя очередь недоумевать.

— Сталью. Он добывает руду и отливает сталь… — отвечаю неуверенно. К чему муж клонит?

Глен улыбается, но эта улыбка не трогает его глаз. Смотрит на меня на как глупую, недалекую девицу.

— А что делают из стали?

Да много чего. Столовые приборы, строительные арматуры, правда, не знаю, насколько продвинулись в этом мире, самолеты, которых опять же нет, рельсы, тоже здесь не использующиеся и…

— Оружие. Мечи, кинжалы, пушечные ядра, арбалеты, наконечники стрел, гарпуны, доспехи, щиты… — перечисляет Глен. — Ева, ты — залог возможной в будущем войны, которая с легкой руки моего дяди может в любой момент развернуться на этой земле. Империи живут войнами и завоеваниями. В планах его величества все королевство Соммер и земли по ту сторону моря.

Внутри все холодеет. Черт, хочется присвистнуть. Да у Константина губа не дура! Он юг до сих пор не приструнил, по-честному, радикалы всякие бегают, дороги закрывают, а тут — королевство хочет соседнее. И море пересечь…Нужен ведь флот, нужен порт и верфь, корабли! Какие-то слишком чересчур планы, как по мне.

— Амбиции так и хлещут.

Глен тихо смеется. Опять же, смех его такой, что присоединиться желания не вызывает. Холодный, ядовитый.

— О да. Но при нем ты так лучше не говори.

— Однако, на его веку такое вряд ли произойдет, — неуверенно произношу я.

Герцог кивает и знающе объясняет:

— Готовит фундамент для преемника. Через лет десять мой кузен вполне может оказаться на троне. Трудно пока говорить, может, ему покажется достаточным то, что уже имеется. Загадывать наперед невозможно.

— Ты поэтому решил насчет развода? — спрашиваю, когда первый шок проходит. Приготовление на всякий случай, вот что это такое.

Слишком все неясно, но в то же время, предупрежден, значит, вооружен, правитель просто так не стал бы делать что-то подобное, как выступать свахой в вопросе брака своего племянника со мной. И потенциальная угроза для радикалов вполне жива, пока есть я, занимающая место герцогини Грейстон. Шпионы соседнего королевства не дремлют, им крайне невыгодно такое положение дел. Руками радикальных идиотов они торопятся поскорее устранить, итак, оказавшуюся между молотом и наковальней бедняжку Еву.

— Отчасти, — уклончиво отвечает Глен, неловко потирая шею.

Я отпускаю его руку и встаю напротив, чтобы четко видеть лицо мужа. Говорил мне не путаться под ногами, не высовываться, но что такое — оказался совсем не страшным. Вспоминаю нашу первую встречу в кабинете, когда я только-только открыла глаза в новом для себя мире, и начинаю понимать, что словно в кривое зеркало тогда глядела, реальность оказалась не такой, какой казалась. И ведь не случайно тогда новоиспеченный супружник допытывался, понимаю ли я смысл этого брака и природу наших с ним отношений. Он знал все с самого начала.

Даже если бы герцог и хотел, вряд ли может быть с такой как я, отбросим страх Глена к прикосновениям к другим людям. Могу понять и его неудовольствие и пренебрежение поначалу женой: кто был бы рад оказаться разменной монетой? Император не только мной как пешкой крутит, собственный племянник у него по рукам и ногам скован.

Но если супруг уверен, значит, развод вполне возможен, иначе муж и вовсе бы не стал его упоминать, — делаю про себя выводы.

— Еще вопрос, — смелею я. Нужно было спросить гораздо раньше. — Почему ты выгнал меня жить в пристройку?

Глен отказывается смотреть прямо мне в глаза. Его уши снова краснеют. Эй, это я тут обиженная и оскорбленная, не надо теперь из себя строить жертву абьюза, я же даже издеваться еще не начала! Так, легкий совсем допрос учиняю, всего-то.

Герцог вздыхает. Уже воображаю причины, одна хуже другой, когда мужчина, собирается с духом и отвечает тихо:

— Если мы с самого начала не будем жить под одной крышей, не будем делить ложе, тебе будет проще выйти потом замуж. Найдется куча свидетелей, что подтвердят, что мы даже не спали вместе в одном здании, и брак этот консумирован не был. Женщинам после развода тяжелее найти себе пару, это факт. К ним относятся с долей пренебрежения, и даже если муж смиряется, его родня, друзья, слуги не стыдятся в своих выражениях. Я бы дал клятву на крови, и вопросов насчет твой чести бы не возникло, все бы поняли, что это был обычный фиктивный союз, сделка.

Глен заканчивает и робко смотрит мне в глаза.

Красивый зараза. Почему-то сейчас он мне кажется еще прекраснее, чем обычно. И это странно. А еще я вдруг вместо того, чтобы успокоиться, раздражаюсь пуще прежнего. Но и вылить эти чувства наружу, да даже показать их не могу. Обо мне думал, о моей печальной после жизни с ним судьбе! Мужа второго не смогу найти! Вот же потеря! Сплетничать станут, оскорблять!

Как он все ловко продумал! Рассчитал!

Что имеем?

Хитрющий император решил себя обезопасить, посадил в качестве герцогини на южную пороховую бочку меня, девицу с воистину роскошным приданым в виде оружия различного калибра, и сложил ручки, решив, что такой угрозы соседям будет довольно. Крути, мол, этой шашкой как тебе угодно, племянник. А племянник-то против, сам разберется, сердобольный до жути, жаль ему жену в расцвете лет, и кровь лить лишний раз он не желает.

Насчет планов по экспансии и войне — слишком все это эфемерно, но и исключать такую вероятность развития событий не стоит, как бы она не была мала. Глен прав в том, что наперед загадывать невозможно. Поэтому он и заявил мне с порога храма, где обменялся с женой клятвами про «в горе и в радости», что развод будет и он его отчаянно жаждет.

— Еще вопрос, — ставлю герцога перед фактом, раздувая щеки из-за беспричинной злости.

Как будто я его прошу думать о моем благе? Сдалась мне эта забота! Изначально он не рад был, что поменялось, почему вопреки тому, что должен презирать и меня, и всю эту ситуацию, как любой нормальный человек, он о втором браке своей пока еще жены уже озаботился?

Глен кивает, явно страшась своей благоверной.

— Зачем столько лет терпеть? Всех этих повстанцев и им подобных, всех недовольных, если в твоей власти все это искоренить, как, явно желает император. Он ведь меня и по этой причине в том числе наградил титулом герцогини. Это же жирным шрифтом намек — разберись, иначе я сам отправлю войска.

Его сиятельство тянет вверх один уголок губ в невеселой усмешке.

— И что с того? Окропить все здесь кровью? Мстить за отца, за своих воинов, становясь не хуже этих же радикалов. Идти по трупам? Стоит только успокоившемуся народу, занятому сейчас сельским хозяйством почуять запах пороха, дыма и железа, все эти годы кропотливого труда обернутся прахом. Они встанут на мою сторону? Скажут спасибо, что покарал достающих и их в том числе бунтовщиков — бывших односельчан и родственников? Кто будет прав в глазах простого населения — имперский наместник или свои, те, кто живет здесь поколениями? История помнит все. И пишут ее не победители, а выжившие. Люди быстро вспомнят, что далеко не мирным путем их земля оказалась частью Норталиса.

— Но ты же уже убиваешь. И проливаешь кровь, оставляя позади трупы, — вспоминаю я сегодняшнее.

Глен сглатывает. У него нет ответа. Запутался в своей доброй воле, кажется поначалу мне.

— Ты не можешь быть для всех хорошим. И поданные не обязаны тебя любить, как и ты их. Уважение проще добиваться страхом и силой, когда это нужно.

Это жестоко, и это правда. Мир сохраняется не только отказом вооружения и молчаливым терпением до крайней точки, когда уже приходится бороться за право на жизнь, но и вовремя обнаженным клинком.

— Я ценю моральную свободу и не жду уважения, оно мне не нужно, а любовь подавно.

— Мечтатель, — фыркаю я, закатывая глаза.

— Все должны быть равны перед законом. Люди злы и коварны, и я должен быть таким же, чтобы ими править? Не думай, что я дозволяю бесчинства, мои люди ловят преступников, и доставляют их живыми, над ними вершится суд и они получают заслуженное содеянному наказание. Каждый случай индивидуален, обстоятельства каждого заслуживают внимания и разбирательства, — твердо отвечает Глен, отстаивая свою точку зрения и добавляет тихо: — Это же человеческая жизнь.

Закрываю рот, когда на языке уже вертится едкий ответ.

А на Земле…тоже не все идеально. Но преступников ловят не президенты, и уж точно они не подстегивают убивать на месте. Даже последний подонок получает заслуженный приговор на суде, пользуясь правами человека и согласно основным принципам.

Я смеюсь и начинаю смотреть на мужа под иным углом. В лучах высоко находящегося солнца его темные волосы блестят, а глаза, черные как уголь, как самая темная ночь, кажутся удивительно яркими.

— Знаешь, а ты, оказывается, современнее меня.