Бессмертный воин

Глава 20

— Хватит.

Обессиленный, Ари погрузил руку в кроваво — красную воду и, держа её там, обратился к орлу, сидящему на иссохшем дереве по ту сторону озера.

— Я не могу больше это делать. Я теряю слишком много крови, — он застонал, когда острая боль от воды пробилась сквозь онемение, вызванное молитвами. — Сожалею, мой друг, они не заговорят, от меня нет пользы вам обоим, если я не могу ровно стоять на ногах. Пока что, это — конец.

Орёл уставился своими золотисто — карими глазами, так не похожими на глаза Иво, чуднó моргнул — снизу — вверх, затем взмыл в небо и стрелой понесся к Олнвику. Морщась от боли, Ари потянулся за чистой полоской ткани, которую положил недалеко. Теперь он ежедневно около месяца вызывал видения, и его ладонь была исполосована свежими порезами и бледными рубцами. Его неизменная повязка вызывала вопросы в замке, и от таких частых и сильных кровотечений его конечности наливались свинцом. Ему нужно время отдохнуть и восстановить силу, прежде чем снова устанавливать контакт с богами.

Он с трудом поднялся на ноги и направился к лошади. Та, казалось, стала огромной, пока он истекал кровью. Чертыхнувшись, он поднял свинцовую ногу в стремя, глубоко вдохнул, и, вынужденный подтягиваться больной рукой, с кряхтением поднял себя. Что ему нужно — так это вздремнуть. Подольше подремать, хорошенько поесть и неделю не вскрывать себе вены. Вздыхая, он направил лошадь к Олнвику.

«Этот обладал даже большей магией, чем его друзья».

Мейрвин стояла, скрытая густой кроной ивы, и видела отъезд сенешаля. Она знала сэра Ари по деревне, ей довелось издали наблюдать, как он присматривал за сооружением замковой насыпи. Сегодня она наткнулась на него, когда он стоял на коленях, истекая кровью и взывая к богам, и молча следила за его тщетными попытками. «Невидящий провидец, что беседует с орлом, как с другом. Весьма странно».

Она добавила эти новые любопытные факты к тому, что знала о сэре Бранде и его друзьях. Их непонятные приезды и отъезды продолжались вопреки всё укорачивающимся ночам и ребенку, о котором всем было известно. Несколько умело заданных вопросов — и она уже знала, что никто в деревне или поместье не видел лорда Иво и Бранда днём, а сэра Ари — ночью.

Однако почти таким же странным было то, что это, казалось, мало, кого беспокоило. Деревня процветала, люди были счастливы в ожидании, что хорошо укреплённый замок их защитит, и всех троих считали благородными и чистыми на руку мужчинами. Большинство верило, что лорд Иво и Бранд много охотились — хотя редко успешно, — а ночные отсутствия сэра Ари можно приписать некой шлюхе в Лесбери. Пока всё шло хорошо, и леди Алейда поддерживала своего мужа, едва ли были причины подвергать сомнению эти убеждения.

Тем не менее, картина, свидетелем которой была Мейрвин, говорила о некой серьёзной проблеме. Усилия сенешаля были похожи на отчаяние; он излил так много крови в воду, что ей довольно долго не хотелось бы собирать травы на краю озерца.

Кто такая «она», кому он пытался помочь? Конечно, какая — то лесберийская шлюха не стоила того, чтобы растрачивать на неё всю эту кровавую магию. А кто тогда стоил? И почему?

Ей перебили утренний сбор трав, мысли путались, и Мейрвин повернула обратно к дому. По дороге перед её глазами всплывали картины: нож, кровь, орёл, лорд Иво, ворон, Бранд, леди, приворотное зелье, сэр Арии, озеро… Эти картины — непонятные и тревожащие — перемешались между собой. И над всей сумятицей вопрошал голос госпожи: «Ты можешь мне помочь? Поможешь?»

Вероятно, в этом скрывалась суть всех её поисков, причина, по которой боги привели сэра Бранда к её двери. Они и поставили её сегодня на пути сэра Ари, чтобы она не сбивалась с этой стези, послав настолько ясное сообщение, насколько могли, не вкладывая настоящего видения ей в голову. Когда Мейрвин постигла эту вероятность, облака над головой внезапно разошлись, посылая луч света вниз сквозь высокие деревья, чтобы позолотить лесную рябину, её густые ветви с ещё зелеными ягодами.

— Да, Матушка, — сказала Мейрвин. Она упала на колени в ярко — желтом пятне перед священным деревом и смиренно подняла ладони к свету. — Как всегда, я повинуюсь. Но сперва, прошу вас, покажите мне остальное, чтобы я поняла и лучше следовала вашей воле. Да будет так.

— … и герцог женился на прачке, хотя та не была знатных кровей, и она родила ему сына, который вырос и превзошел своего отца. Но этот сказ — на другой раз.

— Отлично, Томас! — Алейда и остальные благодарно захлопали, как только Томас закончил. — Если бы я знала, что ты такой потрясающий рассказчик, я бы давно уже потребовала твоих услуг, и милорд остался бы без оруженосца.

— Эй, — запротестовал со своего места Иво, восседая без рубашки на подушке у её ног.

— Тогда я рад, что вы не знали, миледи, — произнес Том, покраснев от удовольствия. — Впрочем, боюсь, эта история мне не принадлежит. Я услышал её от сэра Ари.

— Какое бы ни было её происхождение, ты хорошо её рассказал, — заметила Алейда.

— Ты, случаем, не надоедал сенешалю, а, парень? — спросил Освальд. Он передвинул камень на доске Морриса.

— Нет, маршал. Я лишь слушал, когда он говорил. Он почти всегда рассказывает одну — другую историю.

— Сплошь и рядом треплет языком, ты это имеешь ввиду, — Иво ответил на ход Освальда и занял участок. — Продолжай слушать его, Том. Мне почти так же, как и твоей госпоже, нравится хорошая байка.

— Я выучил эту историю, только чтобы угодить ей, милорд, — признался он. — Но, слушая, я научился разным вещам. И не только от сэра Ари.

— Так и должно быть. Маршал, какую работу ты приготовил для юного Тома на завтра?

— Будет покорять насыпь, милорд, — Освальд взглянул на Тома сверху вниз. — Дважды. В кольчуге.

Стон Тома был едва слышен, но Иво засмеялся:

— Тогда отправляйся спать. Тебе надо отдохнуть, — он взглянул вверх на Алейду. — Как и тебе, возлюбленная жена моя.

— Эй вы, поторапливайтесь, — Освальд сгрёб доску Морриса с камнями и вместе с остальными последовал за Томом, вознося своё «покойных снов», когда они уходили. Одна Беата задержалась, чтобы вернуть мех и похлопотать над доставленным ранее Хадвизой подносом, нарезая хлеб и намазывая масло.

— Ах. Эта лентяйка, — она подняла глиняный кувшин и погремела внутри него ложкой. — Мёд стал словно камень, а Хадвиза и пальцем не пошевелила. Скажу ей, чтобы лучше подавала.

— Просто поставь его у огня, — сказал Алейда. — Он размягчится быстрее, чем Хадвиза забредет обратно наверх.

— Да, пожалуй, он всё — таки станет мягче, — Беата поставила глиняный кувшинчик возле углей и, кряхтя, выпрямилась. — Не оставляйте его надолго, ягненочек, как бы не закипел.

— Не оставим, — ответила Алейда. — Покойного сна, няня.

— И вам, миледи. Милорд.

Как только за ней закрылась дверь, Иво поднялся на коленях, и глазами почти поравнялся с Алейдой.

— Ты верно поступаешь с Томом, — сказал он. — В нём с каждым днем всё меньше от конюшни.

— Вероятно, он ещё смутит вас при дворе, — произнесла Алейда. — Дайте только время, он будет готов к службе. Он столь же проворен, как его отец, и, если посчастливится, то докажет, что и смел.

Иво поморщился.

— Освальд сказал, что он бастард и сирота.

— Да. Но ясно же, кто приходится ему отцом. Приходился, имею ввиду.

— О? И кто он… был им? — подразнил он.

— Муж Мейрвин. Эльфвайн, — она скривила губки, заметив сомнение в лице Иво. — Том его точная копия, вплоть до походки. Даже Мейрвин замечает это… в особенности она, наверно.

— Что ты имеешь в виду?

— У нее не было собственных детей. Я была слишком юной, чтобы знать такое, но Беата рассказывала, что по этой причине Эльфвайн крутился вокруг других женщин. Мать Тома одна из них.

— Мейрвин упоминала о смерти мужа как раз тогда, когда я остановился с Брандом. Что произошло?

— Это случилось четыре, нет, пять лет назад. Я только вернулась после воспитания в Бэмбурге. Собака напала на стадо наших овец в Свинлисе. Эльфвайн узнал и помчался на помощь пастуху. Оба были искусаны, не сильно, но…

— Это было бешенство, — тихо произнес Иво.

Она кивнула, блуждая в воспоминаниях.

— Беата и Мейрвин старались что есть сил, а мы все, конечно, молились, но они оба умерли в течение месяца от вызванной бешенством лихорадки.

— Страшная смерть.

— И страшная потеря для деревни: Мейрвин и Эбба овдовели, шестеро детишек остались без отца… а у юного Тома вообще никого не осталось. Его матери уже не было в живых. Над ним сжалился дед.

— И так он стал работать на конюшне?

Она кивнула:

— И таким же образом у меня оказалась Хадвиза. Она — старшая из детей Уилла Шеперда. Они нуждались в её жаловании, чтобы прокормиться.

Глаза Иво заблестели:

— О — о. Это многое объясняет.

— Что именно?

— То, как ты снисходительна к девчонке. Ей нужна твёрдая рука. Ты позволяешь ей то, что не потерпела бы от других, даже от Беаты.

Алейда, насупившись, откинулась на спинку.

— Может, вы и правы.

— Может?

— Ох, ну ладно. Вы правы. Кстати, я многое позволяю Беате.

— Слишком много, даже для твоей няни.

— Как я могу бранить женщину, которая утирала мне слёзы? — спросила она. — А как насчет вас? Вы столько всего сносите от сэра Ари. Он каждую ночь исчезает, отправляясь по шлюхам, а вы и слова не говорите.

— Бегает по шлюхам? Именно этим и занимается? — глаза его озорно блеснули, в то время как произнесено всё было самым невинным голосом. — Не знал, что среди добропорядочных женщин Олнвика встречаются шлюхи.

— Почему? Вы их искали?

— Нет, — решительно ответил он. — Кроме того, разве у меня есть на них время? Или силы?

— Пфф, — она откинула руку, которой он скользил вверх, чтобы накрыть её грудь. — У него женщина в Лесбери, Беата сказала.

— Ах, Лесбери. Я знал, в Олнвике такого не могло быть, — его рука проскользила обратно, и она не стала сопротивляться, наслаждаясь теплом.

— Вы должны заставить его остаться тут, милорд, чтобы он, по крайней мере, развлекал вас. Он и правда рассказывает хорошие истории, пару раз мне удалось припереть его к стенке, чтобы послушать одну из них.

— Я уже все их слышал, — он потянул за край её платья, чтобы обнажить верхнюю округлость одной груди, и подался вперед, чтобы запечатлеть там долгий поцелуй. — Более того, я предпочитаю развлечения, которые сулишь ты.

— Но он…

— Довольно, Алейда, — голос его был спокойным, но когда он поднял голову, глаза его предостерегающе сверкали. — Ночи Ари принадлежат ему.

— Ах, да. Как вам — дни, монсеньор, — разгневанная, она вскочила на ноги и обошла вокруг него.

Он вздохнул позади неё:

— Не делай этого, Алейда. Так уж обстоят дела.

Она развернулась, готовая дать резкий отпор, но удержалась. У него неожиданно появился такой изнуренный вид, такой одинокий, когда он вот так уставился на огонь.

— Если бы вы просто раскрыли мне причину, может, я смогла бы…

— Это не изменило бы положение дел. Не настаивай. Прошу тебя.

«Прошу?» За всё время, он ни разу не произнес «прошу», ни в этом вопросе, и её гнев поутих от безысходности, звучавшей в этих словах.

— Пока я не буду настаивать, милорд, но не обещаю, что мне не придет это в голову снова.

— Тогда «пока» должно сработать, — он взглянул вверх, к нему вернулась некоторая доля юмора. — Пока.

Она с нежностью взъерошила его волосы.

— Мир? Я бы опустилась вниз и в знак примирения предложила бы поцелуй, милорд, но, боюсь, вы найдете чересчур забавным видеть, как я буду обратно подниматься.

Он вскочил прежде, чем она закончила фразу, и широко развел руки.

— Никогда не позволяй ходить слухам, что жене сложно поцеловать меня, по моей же вине.

Она охотно шагнула к нему, настолько счастливая от исчезновения его необъяснимой тоски, что даже не стала ему напоминать, как не так давно, он, в самом деле, создал ей в этом огромную трудность. Но то было прошлым, а это — настоящим, и их совместный поцелуй был нежен, нетребователен и полон прощения с обеих сторон.

— Ты, правда, выглядишь усталой, — произнес он позднее, держа ее в объятиях.

— Не больше, чем в любую другую ночь, — она подалась назад в его руках, чтобы взглянуть на него, и уловила запах подгорающего меда, исходящего от очага. — Но я проголодалась.

— Отправляйся в постель. Я принесу тебе твой хлеб.

У неё вошло в привычку каждую ночь перед сном съедать ломтик хлеба с мёдом. Это уберегало её от полуночных похождений, когда, изголодавшись, она, по — видимому, искала облегчение для своего больного желудка. Как только Иво вынул из очага мёд, она отбросила своё платье и скользнула в постель, подтягивая одеяла вверх, чтобы скрыть неуклонно растущий живот.

— Думаю, мы его передержали, — сказал он, показывая ложку. Теплый мёд стекал тонкой струйкой.

— Всё будет отлично. Два кусочка, прошу тебя.

— Два? Ты голодная.

Он быстро намазал мёд на три ломтика и принес их, предлагая один ей, один оставляя себе, и придерживая добавку. Когда он ел, второй кусок немного наклонился, и мёд потёк по пальцам.

— Смотрите, — Алейда быстро проглотила первый ломтик и потянулась за вторым, прежде чем Иво справился с половиной. Она облизала края и откусила кусочек. — Вы становитесь весь липкий.

— Как и ты, — он замахал руками и брызги, от которых она уклонилась, теплым каскадом приземлились ей на грудь, как раз выше одеял. — Нам снова нужно мыться.

Они сидели и доедали хлеб, отставив свои липкие руки, чтобы не измазать белье. Когда Алейде осталось пару укусов, чертёнок, по вине которого она так часто попадала в неприятности, поддел её своими вилами.

— Знаете, — произнесла она беспечно, — самый лучший способ очистить кожу от мёда — слизать его.

— Да? — неторопливая, озорная ухмылка растянулась на его лице. Он протянул свои измазанные мёдом пальцы. — Покажи.

Смутившись вдруг от своей дерзости, она неуверенно лизнула разок.

— Так не годится, надо больше, — потребовал он.

Она втянула в рот его палец, посасывая его как леденец. Он застонал, и её смущение растаяло от вспыхнувшего между ними жара. Она перешла к соседнему пальцу, потом к следующему, справилась с одной рукой, затем с другой, задерживаясь на каждом пальце, пока на том не оставалось меда, даже слизала оставшиеся потёки с ладони, прежде чем откинулась назад.

— Видите? Всё чисто.

Она подняла последний кусочек, чтобы доесть его, но он обхватил её талию своими еще влажными пальцами и притянул к себе её руку. Однако, вместо того, чтобы завладеть кусочком, потянул его вниз и коснулся своей груди, так что струйка меда растеклась по его соску.

— Ты меня не убедила. Показывай снова.

Алейда подалась вперед, послушно, нетерпеливо, и слизала сладость, она слышала, как ее муж втянул воздух, когда она потёрла напряжённый кружок. К тому времени, как женщина во второй раз откинулась назад, его возбуждение стало очевидным. Алейда сунула последний кусочек в рот и вытянула руки.

— Теперь, если позволите, ваша очередь, монсеньер, — Иво сделал одолжение, уделяя даже больше времени ее пальцам, чем она его, пока каждое посасывание, каждое движение языка не отозвалось внутри неё. Затем подался вперед к капельке на её груди. Та, по всей видимости, стекла ниже, раз он стянул вниз одеяла, следуя за ней к соску, и, пока полностью не слизал её, не остановился.

Когда она открыла глаза, он улыбался ей своей голодной улыбкой. Алейда не понимала, почему этот вид всегда пугал её. Сейчас он лишь вызывал в ней собственные растущие аппетиты, распутные, как она сама. В этой улыбке крылась порочность. Грех, который приглашал её согрешить с ним.

Без единого слова он поднялся и освободился от брэ, затем пошёл к столу, чтобы забрать кувшин с медом.

— Что вы делаете?

Он не ответил, но вернулся назад и подполз к ней на кровати с мёдом в одной руке. Иво помешивал мёд, ложка мягко цепляла дно горшка.

— Ложись на спину.

Она повиновалась, но снова спросила:

— Что вы делаете?

— Желаю кое — что узнать, — ответил он.

— Что?

— Раскройся, сладкий цветочек. Я хочу видеть всю тебя, — она снова подчинилась. Он передвинулся и встал на колени меж её ног, подталкивая локтями, развёл их широко в стороны, и она почувствовала, что краснеет от того, как он жадно поедал её глазами. Ещё раз помешав мёд, он поставил кувшин ей на живот и вытащил ложку.

Мед, все еще теплый и жидкий после огня, струился вниз на её живот. У неё перехватило дыхание, когда он протянул дорожку вверх, неторопливо вырисовывая спирали вокруг её грудей. Он зачерпнул еще одну ложку и теперь проложил дорожку вниз, и она снова задохнулась, когда теплый мед пролился у неё между ног. Она задрожала перед ним, уже балансируя на грани желания, хотя он и не прикоснулся к ней.

— Хочу узнать, — наконец — то объяснял он, отставляя в сторону кувшин и наклоняясь к ней, — что слаще. Ты или мёд.

— О, — произнесла она, когда он начал пробовать её на вкус. — О.

Прошло много времени прежде, чем он пришёл к решению, и к тому часу она была чистой — пречистой.

Чего, однако, нельзя было сказать о простынях.