Без очереди в рай

Глава 6

Жил-был некогда один весьма умный и честный человек, а когда его за это посадили, он не без основания заметил, что-де в наше время всякий порядочный человек должен пострадать в узилище. Насчет нашего времени не знаю, тем более дело было, в общем-то, давно и к тому же в Индии, а в роли пострадавшего выступал сам махатма Ганди, но вот лично я предпочла бы доказывать свою порядочность как-нибудь иначе. Но то всего лишь я, а от тюрьмы и от сумы, знаете ли… а если вы не знаете, то от тюрьмы и до сумы всё не слава богу. Хотите верьте, хотите проверяйте. Правильно, поверить иногда лучше, чем проверить.

Обставлено всё было очень буднично. Едва я возвратилась вечером домой, позвонил заведующий и попросил срочно подъехать на работу. (Поэтому-то я и не обзавожусь мобильником, потому что и без него достанут!) Извиняющимся голосом Рудас объяснил, что я вроде бы чего-то напортачила, списывая после смены препараты строгого учета (читай: наркотики). Ничего такого криминального, но поскольку, мол, у нас завтра ожидается какая-то очередная внеочередная ревизия-проверка, нужно срочно привести документацию в порядок, а поэтому не могла бы я…

Даже если бы я и не могла, всё равно б поехала. Убедительней предлога не придумаешь, извиняться Рудасу не было нужды. Отчетность по наркотикам в бюджетной медицине граничит с абсурдистикой: на каждую использованную ампулу непременно сыщется какой-нибудь дотошный проверяльщик. Что характерно — ладно бы один; и чем их только делают?

Ну сами посудите: в среднем «неотложный» коллектив из двадцати врачей, обслуживая район с населением в сто тысяч человек, за месяц расходует наркотиков меньше одного-единственного наркомана. К тому же начинающего, к тому же наркотики у медиков — морфин и омнопон, что сравнительно с тем же героином если не святая, то, в общем-то, невинная водичка. А наркомафию с садомазохистской упертостью разыскивают почему-то именно у нас, хотя тот же героин по городу центнерами ходит. А пока он ходит, у нас благополучно процветает презумпция виновности, поскольку каждый проверяющий априори знает, что вот ежели ты этим лекаришкам послабление дашь, то они все сразу же на иглу подсядут. При этом на одну, что тоже характерно. Хороша картинка? Правильно, каждый примеряет на себя.

А потом меня арестовали. Костеря на все лады дуремаров-проверяльщиков и прочих дармоедов от оргздрава, я за четверть часа домчалась до работы, надеясь в пять минут разрешить явное (в чем бы оно ни заключалось) недоразумение. Общая для нас и для «Гусятника» стоянка была забита автомобилями посетителей спорткомплекса, единственный свободный пятачок оставался между одним из наших «фордов» и невесть откуда взявшейся ментовской «упаковкой». На нем я и припарковалась, вышла из машины, затворила дверцу — и в этот исторический момент из милицейского уазика очень споро вынырнули двое. Словно бы товарищи дожидались именно меня… собственно, именно меня они и дожидались.

Внезапно я оказалась как бы запертой между двумя автомашинами, ментовской и моей.

— Спокойно, дамочка, — перегородив дорогу, хрипло заговорил один из милиционеров, а второй из-за моей спины продолжил:

— Гражданка Кейн? — Обернувшись, я неожиданно признала в нем давешнего потешного милиционерчика. — Дайана Германовна Кейн? — Я растерянно кивнула. — Пройдемте, — сухо заключил тот самый несуразный страж правопорядка, над которым я вчера так мило порезвилась.

Опаньки…

— А в чем дело? — ошарашенно спросила я.

— Пройдемте, — с нажимом повторил хрестоматийную реплику тот самый милиционерчик (как же его там?..), бывший, очевидно, здесь за старшего. — Вы должны ответить на несколько вопросов. Сюда, — отворил он зарешеченную дверь в крошечную арестантскую клетушку в задней части допотопного уазика. — Прошу вас не задерживать.

Ни фига себе киношка!

— Да в чем дело?! Меня же на работе ждут!

— Это вряд ли, — небрежно обронил его напарник. — Полезай, подруга, не задерживай — раньше сядешь, раньше выйдешь. А с работой мы договоримся, опыт есть, можешь нам поверить, — ухмыльнулся он.

Вот так-так. То-то Рудас так много извинялся. А что ему еще оставалось делать?

А мне что оставалось?

— Пройдемте!

Ага, от забора до абзаца. Но с другой-то стороны — а что мне оставалось? Опять же — ну сами посудите. Качать права? А какие и по какому поводу? Драпануть, сделав дядям ручкой (а при необходимости и ножкой)? А куда и, главное, зачем, если я ни в чем не виновата, наипаче я не виновата. А если я ни в чем не виновата, то, стало быть, там сразу разберутся, ведь не сталинские же времена у нас (даром что генетическая память на гипноз беспрекословного «пройдемте!» до сих пор работает; по себе сужу).

Кстати, а там это бишь где?

— Куда мы едем?

— В отделение.

— Да в чем же дело?!

— Там вам объяснят.

— Послушайте, я не понимаю!..

— Подождите, вам всё объяснят.

— Но я не понимаю…

Н-да.

Сдается мне, что-то похожее не так давно звучало. С точностью до всё наоборот. Ну и кто из нас теперь не понимает?

Ур-род.

Попался бы он мне…

Да, но пока попался не как-его-там милиционерчик, а как раз совсем наоборот. То есть это я как раз попалась и, похоже, очень крепко вляпалась. Факт был ощутим, но неосознан… однако же ну очень ощутим. В отделении милиции у меня забрали документы, часы, сумочку с ключами и всякой дамской мелочью, заставили вывернуть карманы и не чересчур усердно обыскали. Всё деловито, без лишней суеты, как будто так и надо. Для полноты картины не хватало процедуры снятия отпечатков пальцев, но чего не было, того не было. И наручников, наверно, не хватило, тут недоработочка случилась. А так всё как в кино, даже поясной ремень от джинсов зачем-то отобрали, прежде чем меня препроводили в камеру.

Ага, именно вот так.

— Ждите здесь, вас вызовут.

Очень миленько.

Ну оч-чень даже очень.

И во что же я такое вляпалась? Хотелось бы на всякий случай уточнить. Сдав меня дежурным, неуполномочный (теперь, пожалуй, полномочный) лейтенант Козлов (вспомнила фамилию) с напарником куда-то удалились, а все другие-прочие были еще меньше расположены отвечать на мои вопросы. Нет, был бы опыт — стоило бы, может быть, завернуть скандал, но вот чего-чего, а опыта у меня к тому моменту не было. Ну ровно никакого — ни криминального, ни пенитенциарного, да и скандалистка из меня плохо получается… Ну да ладно, чего не было, того и не случилось, паче чаяния всё могло бы обернуться еще гораздо хуже.

Могло быть хуже, могло быть лучше, пока и так сойдет. А что? Будем филосо́фами. Камера как камера (неблагозвучно, зато по существу, если кто заметил). Каменный пенал. Метра три в длину, метр с кепкой в ширину. Вдоль стены по всей длине прилажено что-то вроде деревянного насеста. Тяжелая металлическая дверь заперта снаружи на простой засов, оконце без стекла забрано решеткой. Напротив такая же каморка, но пустая, но зато на тамошнем засове красуется гомерических размеров навесной замок. Камеры неосвещены, свет проникает из коридора между ними, по которому меня провели из дежурной части, откуда иногда доносится специфический ментовский говорок. Тонко намекну: в милиции матом тоже не ругаются…

Кстати, о ментах. То есть о специфике. Интересно, а как здесь с насекомыми? Для пущего эффекта не хватало мне еще вшей поднахватать. Правильно, чтобы всё и сразу… Черт, Янка, достаточно, сама себя достала! Проблемы? Проблемы существуют для того, чтобы их решать. Что бы ни случилось, будем разрешать проблемы по мере поступления. А покамест просто спокойно посидим, а заодно подумаем. Благо, право, выбор невелик.

В каморке было холодно. Я забилась в уголок, с ногами устроилась на нашести, обхватив колени, и, насколько позволяли растрепанные чувства, попыталась думать.

Ничего вразумительного в голову пока не приходило. (Пока — это обнадеживает.) Итак, я во что-то вляпалась. Во что? Думай, Янка, думай! Работай головой! (А еще что вы головой умеете? А еще я ею, головою, ем… Это ты о чем, чучело ходячее?)

Так. Если я и чучело, то скорей сидячее. Спокойненько. Ать-два, вдохнули и подумали. Сначала о наркотиках, раз о них уже упомянули. Да… то есть нет, конечно, нет же, трижды нет! Полная бредятина, отметаем с лету. Самый распоследний ежик догадается, что это не больше чем предлог, на ходу изобретенный Рудасом. Между прочим, предъявлять претензии ему я не намерена: не знаю уж, чего там растакого-эдакого полномочный лейтенант нашему заведующему впарил, так что шеф пошел на поводу, но должно быть что-нибудь убойное. (Знала бы…)

Итак… Или не так? Кругом одна засада. Спокойне́е надо, спокойне́е… А если всё-таки? Нет, однозначно нет. Но если? Еще раз нет и трижды тридцать нет. А всё-таки — а если? Хорошо. Касательно препаратов строгого учета я в худшем случае могла подзабыть расписаться в каком-нибудь гроссбухе. Ладно, если ad absurdum допустить, будто на меня полное затмение наехало, то ну в самом худшем случае я могла как-нибудь нечаянно ампулу заныкать, даром что в упор не представляю как. Допустим, но ведь из-за какой-то препаршивой ампулы… Черт, да при чем здесь ампула?! Даже если вдруг предположить, что с отделения «неотложной помощи» гады наркоманы скоммуниздили весь запас наркотиков из сейфа вместе с самим сейфом, а заведующий решил повесить эту небогоугодную затею на меня, и весь наш коллектив с ним дружно согласился, то даже и тогда…

Хотя тогда — не знаю. Тогда, наверное, у меня с головой что-то не в порядке. А с головушкой у меня точно что-то не в порядке, раз в нее такая ахинея лезет. Затеяла искать черную кошку в темной комнате, отлично зная, что ее там нет. Правильно, а чтоб не скучно было, сама себе мяукаю. Ладно не царапаюсь. Пока… (Спасибо, дорогуша, обнадежила!)

Спокойненько. Поищем там, где малость посветлее. Правда, уж там-то сразу видно, что кошки даже и в помине нет, — но, быть может, мышка попадется? Я о странном милиционерчике. То есть мышка-то скорее это я, и я уже попалась, но попалась именно что странненько. Не нравятся мне эти совпадения: получается, вчера я над ним типа как слегка поиздевалась, а сегодня он на мне типа как бы с гаком отыгрался. А может быть — не как бы может, мент действительно решил со мной таким макаром поквитаться? Здрасьте вам пожалуйста. Психопат в мундире. А почему бы нет? Ментик мелкий, неказистый, злобненький, в детстве часто битый. Знавала я таких — на насмешки реагируют болезненно, умеют выжидать, отвечают местью. Именно поэтому кое-кто из них и форму надевает, потому что хочется за всё с кого-нибудь спросить. Именно за то, что он как раз такой — неказистый, злобненький и в детстве часто битый. И какого черта я без нужды убогого дразнила! А ему, видать, моча в голову ударила…

Янка, подожди. Это не ему — это, мать, тебе что-то непотребное не туда ударило. Положим, ты права. Ага, посмотревши раз на человека — и ты уже права: он и псих, и негодяй, и мстительный, и подлый, и вообще такой-сякой и растакой-разэдакий. Ладно, предположим, пусть он такой-сякой и растакой-разэдакий. А ты, выходит, давеча сие моральное чудовище своими смехуечками ну до того достала, что буде его воля, он бы тебя в камеру засунул. Вот он и засунул — ни за что и ни про что, а токмо по злобе, чтобы, значит, неповадно было. Такую вот подлянку самолично зарядил. Так у тебя выходит? А вот и не выходит, потому что воля — не его. В том-то всё и дело — возможно, он и хам, но никак не хан. Не по чину недоноску беспредел устраивать, на погонах звездочек маловато будет. Да кто он здесь такой, этот недомерок?! Десятая спица в ментовской колеснице! Надо же, придумала — власть ему-де по мозгам ударила! Да была бы власть, а то же ему, бедному, и злоупотребить-то нечем!.. Да и я, в конце-то расконцов, не какая-нибудь привокзальная шалава!.. (Хотя — а велика ли разница: две руки, две ноги, а посередине… ну да все мы знаем, что посередине. Или кто не знает? А если кто не знает, всё равно рано или поздно догадается.)

Однако холодно…

О чем бишь это я? Опять ты за свое, чучело-мяучело! Ты какое полушарие сегодня загрузила? Кончай-ка ты накручивать, головешку лучше напряги. (А что еще вы головой умеете?..)

А еще я головою ем.

Однако же и в самом деле холодно. Чертовски холодно и преизрядно сыро. И, замечу, в самом деле голодно: после завтрака я целый день не ела, а сейчас — скажу, не ошибусь — день уже закончился. Чувство времени у меня от природы очень неплохое. (Взгляните на часы. Который на них час? А я что говорила!) Забрали меня вечером, около восьми, стало быть сейчас счет идет к полуночи. Долгонько получается. А не слишком ли ты, Янка, засиделась?

Ничего, потерпим. Ожидание, похоже, включено в программу представления. А как еще назвать?

Я пошевелилась, переменила позу, подобрала ноги под себя. Ни дать ни взять — кандидат в махатмы в застенках медитирует. Видела бы я себя со стороны — сама бы улыбнулась. Н-да. Было бы чему. Или кому? Кстати — да хоть бы и не кстати, — я теперь впервые пожалела, что бросила курить. А заодно утешилась — сигареты у меня всяко бы забрали. Но по затяжке я затосковала. Нет, кому-то я определенно за это улыбнусь! И улыбнусь ну очень неприветливо, можете мне верить. Не ведали товарищи, с кем они связались…

Стоп. А если ведали? Если дело именно-то в том, что я не привокзальная шалава, но дочь своего отца? Опять-таки — а почему бы нет? То есть в том, что я именно папочкина дочка, никто не сомневается, даже мой папашка. Факт, достойный всяческого подражания. Равно как не подвергается сомнению и то, что фатер — человек очень состоятельный. Тоже факт, достойный подражания, но отнюдь не всякого. Положим, отыскались некие господа-товарищи, этакие комсомольцы-первопроходимцы, которые сами создают себе большие трудности и сами себе их преодолевают. С той лишь оговоркой, что трудности они создают не себе, а мне, а преодолевают их за большие деньги. Разновидность шантажа: доченьку намеренно подставят, любящий папашка раскошелится, все будут довольны. Были бы у дочки неприятности, а уж денежки у папочки найдутся. А раз у папочки денежки найдутся, то уж неприятности-то для дочурки сыщутся. Рады услужить, завсегда пожалуйста, обращайтесь снова.

Угу. Ба-а-альшие неприятности. И в ассортименте. И за очень умеренную мзду. Может быть, на чей-то век и хватит…

А что, а очень запросто. Если бы не «но» — и не одно, а дюжина. А главное из этих самых «но» в том и заключается, что я не привокзальная шалава, а именно что дочь своего родителя. Н-да… как это ни странно. Даже пустим по боку тот факт, что если кто-нибудь бы целил в папу Кейна, то первой под удар попала бы не я, а сестренка Лерочка. Я, конечно, не специалист, но где-то как-то я подозреваю, что для любой подставы желательно иметь какую-никакую, хотя бы вот такусенькую вот, но всё-таки реальную зацепочку. Разумеется, желательно не значит обязательно, но в качестве предмета шантажа безалаберная Лерка куда как предпочтительней. Это даже обсуждать не хочется. Оно всё самоочевидно, но практического смысла не имеет — поэтому как раз и не имеет, потому что наш родитель — Кейн.

Да, фатер Кейн богат. Признаться, до сих пор я как-то не интересовалась, сколько он в действительности стоит. Любопытно — узнавайте сами, но поверьте — много. Очень много, не исключено — чрезвычайно много. Нет, к лику олигархов он вроде бы пока что не причислен, но — вроде и пока. Еще не понимаете? Вам и мне простительно, а вот нашему гипотетическому первопроходимцу — нет. Если некий как бы шантажист умудрился разработать такую комбинацию с участием милиции (пусть поголовно купленной, но всё же подотчетной), то он не слишком глуп. Но если он не слишком очень глуп, наш типа вымогатель, то он не может, ну никак не может, понимаете — ну в принципе не может не сообразить, куда он с дуру сунулся. Не буду рассусоливать, но в высшей лиге, в которой заявлен старший Кейн, играют очень жестко. Такие комбинации там просто не проходят (и не просто — тоже не проходят), а комбинаторы… э-э… весьма примерно лечатся и долго не живут. Может быть, лекарств на чей-то век и хватит…

Итого — и что же получается? А всё предельно просто получается: дурачок такие игрища заряжать не может, а не дурак — не станет. Убедительно? Посему и мне здесь шарить больше нечего — здесь не только кошку, тут и комнату найти проблематичненько.

(Затеявши искать черную кошку в темной комнате, в которой кошки нет, всё равно недолго оцарапаться. Потому что кошки там и в самом деле нет, но зато есть чудище огло, огромно, озорно, стозевно и лайяй. Ага, это я образованность свою показать желаю. Что-то вроде шутки. А если кроме шуток — знать бы мне тогда, как я заблуждалась! Впрочем же, а знай бы я тогда, как я заблуждалась, — а я тогда ой как заблуждалась; и даже знай, насколько заблуждалась, — а заблуждалась я настолько же почти, насколько же и приближалась к истине; итак, положим, даже если б знала, то толку что с того! Благо ничегошеньки я тогда не знала. Благо, что не знала.)

Так. Но что же у нас всё же получается? А ничего у нас не получается, опять-таки всё запредельно просто. Версия с подставой ни к черту не годится. Идея с милиционерчиком никуда не лезет. Мысль о наркотиках в конце концов смешна. И потом, об этом и о любом другом должностном проступке (буде таковой имел бы место быть) со мной бы разговаривали не в районном отделении милиции, а в прокуратуре. И потом — со мной бы разговаривали! Бы. Точка. А больше ничего в голову вообще не приходило.

(Что делать, равно — кто виноват и камо, блин, грядеше…)

Как-то это всё бесперспективненько… И что же остается? А больше ничего не остается, кроме как признать, что оба полушария зависли, перезагрузить мозги — и ничего не делать. Разве только позу поменять и роденовским мыслителем прикинуться, потому что всё равно делать больше нечего. Есть тьма искусников разрешать задачи посредством произвольной интертрепации (ну не интерпретации же!) отсутствующих фактов; я не из их числа. Если ты чего-то попросту не можешь, то лучше отвали и не напрягайся. Но это попросту, а если по латыни, то ubi nihil vales, ibi nihil velis. Каково звучит? Особенно в вонючем «обезьяннике».

Не спрашивайте, кстати, где я жаргонизмов нахваталась. Здесь и нахваталась. Уши есть? Правильно, а еще я головою слушаю. Надо ж как-то время коротать, покуда ожидание наполнится. Кстати же, про это ожидание — это из одной весьма занятной книжицы запало. А герои в этой книжке ожидание наполняли тем, что без устали лелеяли и грокали. Ага, как взлелеют, так сразу же и грокнут. Кого-нибудь взлелеют, например, а потом ка-а-ак грокнут! Вот и я о том же — что теперь взлелею, то мое, но как только ожидание наполнится…

Ладно-ладно, грокать погодим, а пока действительно послушаем. Всё разнообразие какое-то. К тому же милицейский треп меня заинтересовал. Авось и пригодится.

От каморки до дежурки было далеко, но звуки сквозь решетку долетали. Слух у меня острый — ну да и менты, положим, не шептались. А не шептались они, надо полагать, чтобы я как следует прониклась. А чтобы мне совсем понятно было, один из них старательно хохмил (на манер того же нашего Забелина, к примеру, что немудрено, ибо коллективы все по-своему одинаковы), а другой поддакивал.

Или же я слишком чересчур о самой себе вообразила?

Сами рассуди́те:

— Не, Серега, я клиенту прямо говорю: не тяни волыну, нечего мне дурочку валять и бабушку лохматить. Проще надо: раз попался — стало быть, колись, тебе же легче будет. Лучше сам, чем по-другому, потому что всё равно никуда не денешься. Я верно излагаю? — со значением заводил один.

— А то! Лучше сам, чем бляха-муха, полезней для здоровья. А если по-хорошему расколешься, то и мы, глядишь, по-человечески, — с рассчитанной ленцой отвечал другой.

— Во-во. Если вляпался, тогда не гоношись, сразу признавайся. А которые напакостили, блин, и за это адвоката требуют, те сами виноваты. С ними тоже по-хорошему сперва, но уж потом — по-разному… Кстати, Серый, ты слыхал, как вчера Федякин отличился? — неподдельно оживился первый.

— А что, он опять кому-нибудь группу инвалидности оформил? — с живинкой в голосе предположил второй.

— Ну уж сразу группу инвалидности. Что мы — звери, что ли? Как раз наоборот; ты сперва послушай. Убойщики вчера отказника кололи — короче, бытовуха, чмур свою шалаву замочил. Все улики налицо, а он, блин, в несознанку: я не я, шалава не моя, адвоката, бляха, адвоката. Мужики его кололи, блин, кололи, кололи, блин, кололи, а дяде всё равно адвоката хочется. Сейчас тебе, у нас тут каждый день полный «обезьянник» адвокатов! А тут как раз Федякин подвернулся, знаешь же — он как кого колоть, так человек отзывчивый. Ладно, говорит, типа как сейчас организуем, будет гражданину адвокат — я, мол, сам ему за адвоката выступлю.

— Чего? Федяка — адвокатом?! Да он же до сих пор по складам читает!

— Так и я ему о том же говорю, а он мне отвечает: «Война фигня, блин, главное брехня. Главное слова с понтами говорить — лучше умные, но можно непонятные. Ты какие знаешь?» — «Ригор мортис, — говорю, — трупное окоченение по-умному». — «Нормально, — отвечает, — надо бы запомнить, чтобы перед бабой пофорсить. А этому-то я чего попроще впарю». Ну так вот, Федяка китель снял, цивильное напялил и в вещдоки сунулся. А там у нас портфель полгода как пылился — опера́ грабителя поймали, а потерпевшего так и не нашли. До сих пор от нас, паскуда, бегает, дело, падла, не дает закрыть. Ну, попадись, терпила… Ага, а Федякин тот портфельчик взял, какие-то очочки, блин, напялил — и вправду, слушай, блин, ну, чисто адвокат. Мне Федюню даже жалко стало — вроде, бляха, человеком был, а тут ну погань поганью, вылитый гундос из образованных. Надо ж было так себя уродовать!

— Так что он — расколол?

— А как же! Это-то само собой подразумевается. Правда, фраер нынче недоверчивый пошел, в адвоката, паразит, так и не поверил. Но Федяка всё равно ему про ригор мортис впарил. «Знаешь, бляха-муха, — говорит, — что такое трупное окоченение по-умному? Это мигом в морге, — говорит, — и там-то ты сегодня и пропишешься!» Заманал убогого латынью. Ну и аргумент, понятно, предъявил — пару раз по почкам отоварил, и в конце концов уговорил. Но это лирика, а так-то мы не звери!

Очаровательные мальчики. Таким бы я сама того гляди созналась. Знать бы только в чем.

Голосов в дежурке поприбавилось.

— Принимайте, мужики, постояльцы прибыли. Оба-два в комплекте. Задолбали, суслики, который раз берем. Да вы ж, поди, встречались…

— А то. Помнишь меня, рожа? Правильно молчишь, сразу вижу — помнишь. И второй урод… Опять бакланили?

— Ну. Культурно отдыхали. Вы уж их того, на ночку упакуйте, постоянной клиентуре сервис, блин, со скидкой полагается. Отель пять звездочек и небеса в алмазах.

В дежурке гоготнули.

— Да мы-то, бляха-муха, что. Только, видишь, с люксами проблема — в одном у нас гражданка, понимаешь, а, блин, второй того…

— Чего — того?

— Ну, этого, того… не того, не этого…

— Чего, блин, не того? Мужики, вы, елы-палы, что — вы даже «обезьянник» скоммуниздили?

— Не, наоборот, сменщики с утра замок на дверь навесили…

— Какой замок?

— Какой-какой — амбарный!

— Ну?

— Хуй в баранку гну! Замок навесили, а ключ отдать забыли… Я серьезно, бляха, говорю!

В дежурке снова гоготнули.

— Куда серьезнее… Ну так, значит, бабу потесните. Плевать, что не положено, на зоне тоже много не положено. Нехай писюха привыкает, здесь ей не санатория… Дерьма-то пирога: малость приглядите, если что — поможете…

В дежурке еще раз гоготнули.

— Да мы и сами справимся, гражданин начальник, — осмелел кто-то из задержанных.

Плюмс! — сдается мне, дубинкой.

— Не борзеть, сучара! Без яиц останетесь. Повторять не буду.

— Дык, мы ж чего, начальничек, мы даже ничего…

Плюмс! — кажется, резиновой.

— Еще бы ты чего… Пшли, козлы!

Хорошенькое дельце. Ко мне, похоже, гости. Надо же, а у меня не прибрано… Интересно, а как же весь кагал в мою каморку втиснется?

(Интересно, а больше ничего тебе не интересно? А то, конечно, интересно — например, с чего бы это я настолько адаптировалась: «у меня», «ко мне», «в мою» — и не в камеру, заметьте, а в каморку. Вот же ведь какая психо… логика, чтобы шизологией сие не обозвать. Каких только чудес в себе не накопаешь!)

Ладненько. Гости значит гости. Жить бум лучше, жить бум веселее.

Скрежетнул засов.

Бум. Очень лучше, очень веселее…

Металлическая дверь за «гостями» с лязганьем захлопнулась.

— Не борзеть, сучары!

Это у мента напутствие такое. Типа как последнее. А дальше, дамочка, сами выгребайтесь. Только не выгрёбывайтесь, блин…

В «обезьяннике» два моих сокамерника явно гостили не впервые. Организмы. Тертые такие организмы, прихватистые, с наглянкой и подлянкой. Лагерные организмы. Блатные — не скажу, скорее приблатненные. На рожи — годочков так под дцать: двадцать, тридцать, сорок (больше, я слыхала, не дают). Упыри такие. И волна от них — тяжелая волна, душная, гнилая, гадостная прет от них волна. Грязная волна. Угарная какая-то волна — и не только в смысле перегара…

Бр-р-р. Лучшее некуда. Ну просто обхохочешься.

— Абздаться!

Можно. Абздаться тоже можно.

Один из организмов шумно уселся на скамью, второй загромоздил проход, привалившись к стенке. Несколько секунд оба смотрели на меня. Скользко так смотрели, ой как нехорошо, как-то очень пакостно смотрели. Забившись в уголок, я не шевелилась и молчала, но внутренне вся подобралась. Вообще-то я умею ладить с самой разной публикой — профессия обязывает, по работе с кем только ни встречаешься. Что сливки общества, что пенки, что подонки (зачастую что одно и то же) — общий язык я нахожу со всеми. Кстати говоря, даже в том числе и с маргиналами. Но в этом случае… э-э… н-да. Точка. Но не в этом случае.

Кстати же, «абздаться», надо полагать, это от «абзаца». Остальное пришлось переводить. (И чего бы, Янка, у тебя уркаганы ямбом изъясняются?)

— Гля, Вован, абздаться!

— Тю. Никак пацан?

— Вован, пацанка!

— Тю. Говорю — пацан.

— Вован, бля буду, какой тебе пацан! Ты врубись — пацаночка в натуре! Уси-пуси, какуси раскакуси… Гля, как лялька зенки растопырила. Пацанка, точно.

— Тю-ю… Пацанка вроде. Молчит. Прикинь, Валек, а что она молчит? Может, кыска нас не уважает?

— Не уважает кыса, говоришь?

— Ну.

— Нехорошо, Вован, обидно получается.

— Ну.

— Ничего, Вован, еще зауважает. Мы ей это дело объясним, лялечка понятливая станет. А будет рыпаться, так мы ей подсобим. Секи — сами, бля, в натуре, бля, уважим. — И гоготнул: — Нормально, бля?

(Та-а-ак. Вот так-так. И не та-а-ак, а именно вот так. А если что не так, перетакнуть некому, разэдак и растак и еще раз так… А вы как полагаете?)

— Нормально, бля?

— Ну. Уважим, бля, в натуре… Не, слышь, Валек, чего она молчит-то? Немая, что ли?

— Немая, думаешь?

— Ну.

— И потому молчит?

— Ну.

— Фигня, Вован, она не возражает. Видишь, Вова, лялечка послушная, сама всё понимает. Нормалек, ты сам в расклад врубись: кто же соске на слово поверит? — И ухмыльнулся: — Скучала девочка…

— Скучала?

— Ну.

— А вдруг она пацан? Не, разобраться надо.

— Пацанка!

— А не пацан?

— Бросай, Вован. Какая, в жопу, разница! Впервые, что ли?

— В жопу?

— Ну.

— В жопу никакой… Не, интереса для, сомнительно мне что-то.

— А мы сейчас проверим. — И надвигаясь: — Ну-ка, тихо, лять…

Та-а-ак! А вот этого не надо, так и напугать до полусмерти можно. (Заметьте, я не уточнила, чьей.) Не, в натуре нормалек: тихо, Маша, я Дубровский. Помните, Пушкина в школе мимо проходили? Ну да в школе-то мы многое мимо проходили — да только мы не в школе. Да и я — нет, вы-то как хотите, но вот лично я точно, блин, не пушкинская Маша. Тише, блин? Нашли сценарий, блин. Фигура без речей, блин. Дудки, блин!! А даже и не дудки — я сейчас такой концерт организую, что после всем ментам трубы Страшного суда тишиной покажутся. А еще погромче не желаете? Да я же тут такую кашу заварю — у меня всё отделение ей давиться будет! Дружно, блин! стройными рядами! по стойке смирно, блин!

Б-блин…

А знаете — а я ведь не смогла. И не потому что не успела, а просто почему-то не смогла. Как заклинило, сама не ожидала, однако почему-то не смогла. Я не закричала, не позвала на помощь (не поймите в меру), не сделала ничего того, что можно ждать от женщины при таком раскладе. Едва ли не впервые в жизни по-серьезному загнанная в угол, я едва ли не впервые поступила, скажем так, не так — наперекор всему, в том числе и собственным представлениям о своей персоне. Едва ли не впервые — жаль, не в последний раз: лиха беда начало, и замечу, забежав вперед, что в самом близком будущем мне предстояло частенько узнавать очень много нового о самой себе и вообще о людях. Чертовски много, признаться честно, даже слишком много — и ничуть не меньше о себе, чем об окружающих. Знала бы! Вот позже и узнала.

А пока — я не закричала, я просто среагировала.

Просто.

Среагировала.

Просто. В жизни всё не так, как на татами. На татами я бы так не справилась. В жизни. Совсем не как в кино. Бой на ограниченном пространстве, когда противники в состоянии задавить тебя даже только массой, лаконичен и отнюдь не зрелищен. Бой на поражение. Никаких захватов-удержаний, кульбитов, беготни по стенам. Фактор внезапности. Без замаха — колени, локти, кисти. Постановка кисти в карате — целая наука: атаки кулаками, пальцами, ребрами ладоней. И на поражение, по жизненно важным точкам организма. И одновременно не одного, а двух. Но если разобраться, то в самом деле запросто.

Среагировала. А попробуй я не среагировать! Ну да я и пробовать не стала, и когда оба насильника сноровисто подались вперед, целя подмять меня, запечатав рот поганой пятерней, я буквально взорвалась навстречу. Сознание не поспевало за реакцией, действовала я на автомате, спустив с цепи рефлексы. Стоявший у стены находился справа; тот, что на скамье, наваливался слева. Обоим вышло поровну, но каждому свое: правый получил коленом в междуножие и локтем по горлу, левому пальцами досталось по глазам и кулаком в грудину. Дыхание у организмов перешибло, оба даже вякнуть не смогли, подавившись хрипами. Ничуть не зрелищно, скорей наоборот. На всё про всё секунда, две — много, три — исключено. И еще вдогонку в половину столько, чтобы исхитриться проскользнуть за спины и довести дело до конца, осчастливив каждого по основанию черепа. Рауш, кратковременный наркоз, в худшем случае минут на двадцать хватит.

Лишь секунда, долгая, как сон. И еще — столько же, полстолько и в придачу вдвое против столько, чтобы сбить волну адреналина и через раз начать соображать. А начав хоть так соображать, перво-наперво проверить организмы. Умри сначала ты, а я потом отмажусь — мораль не про меня, стать убийцей мне не улыбалось. Бой на поражение есть всё-таки одно, а на уничтожение чуть — совсем другое. А один удар по кадыку чреват переломом хрящей дыхательного горла, и тогда ваш пациент чехлится от удушья. А второй удар кулаком в грудину отрывает ребра от нее и может привести к полному параличу сердечной мышцы. А еще и в пах, и по глазам, и от души по черепу — итого треть часа в бессознанке светит им (и мне!) не в худшем, а в самом лучшем случае. Но что мне было делать?!! Но гасила я всё-таки на поражение, а не на уничтожение. Только кто ж мне на слово поверит? Скучала девочка…

(Кстати говоря, вот теперь действительно у меня не прибрано.)

Однако живы, б-блин…

Уф-ф. Добила бы скотов за эту нервотрепку. Был бы из меня доктор-констатолог, оно же констататор. Д-дебилы, блин… Однако ж пронесло. Близ предела, но всё же пронесло. Впрочем, и сработала я не за пределом — близ, около того, но не за пределом. Ворохнулось в голове одно соображение, которое меня чуть-чуть притормозило. Усомнилась я, что эта антреприза представляла собой только самодеятельность подсаженных ко мне олигофренов. Примстилось в их наезде нечто нарочитое, напускное, науськанное, что ли. И сама подсадка смахивала не на записной ментовский беспредел, а на натуральную прессовку. (Повторю, я не специалист, но детективчики и лекари листают.) Неспроста сценарий мне почудился, даром, что сама его переписала.

Или я опять не того подумала?

А заодно проверим.

Проверяльщиков ждать долго не пришлось. (Или помогальщиков? Так я сама управилась. Хотите повторить?) В дежурке приглушили радио, которое надрывалось там с того момента, как меня оставили наедине с моими… э-э… соседями. В коридоре послышались шаги. Таки что же господам музыка навеяла?

(Европа плю-ю-юс! Русский шансо-о-он! Плюс-минус что-то вроде.)

— Что такое?! Па-ачему шумим?! Пр-рекратить охальничать!! — загодя, еще из коридора начал разоряться кто-то из дежурных. — Та-ак, что здесь происходит? — заглянул он в камеру — и непередаваемо:

— К-какого черта, блин…

Н-да. Непередаваемо.

Ау, служивый, челюсть подбери. Ничего у нас не происходит. Я сижу, они лежат, все довольны жизнью. А вы? Как ваше ничего? Заскучали, мальчики? И то — ждали криков-воплей, заждались, да так и не дождались. Сочувствую.

— Что здесь произошло?

А вы чего хотели?

— Сами видите — отрубились граждане, — вежливо сообщила я. — Приплохело, чего-то не того, видать, употребили. Хорошо бы им врача организовать, я вам как специалист советую. Неровен час помрут — отвечать кто будет?

Вестимо — Пушкин. Я-то здесь при чем?

— Послушайте… Погодите, но вы же сами врач!

Вот я и полечила.

— Э, нет, увольте, — сдержанно отказалась я. — Я на работе врач, а здесь я арестованная.

Тот автоматически поправил:

— Вы не арестованы — вы задержаны с целью выяснения.

А что это меняет?

— Ну так выясняйте!

— Извините, не моя епархия. Придется подождать.

Каков прогресс, надо же, слова какие знаем, а то я на «блинах», прошу простить, спеклась… Нажмем еще:

— Как долго?

— До утра.

— Тогда свободен. — (Кру-угом! ша-агом арш!.. А если поднажать?) — И вот еще, э-э… — я изобразила пальчиками нечто вызывающе-кабацкое: — Здесь типа приберите!

Самой себе противно.

То есть я уже не просто поднажала, а грубо пережала, но мент и это съел. Растерялся — накладочка случилась, подобного развития сюжета явно никто не ожидал. Всё-таки недаром сценарий мне привиделся, теперь того гляди и режиссеру придется проявиться. Ну что ж — тем лучше, тем будет веселее; сочтемся славою!

(Наивная! И даже так: наи-и-ивная!..)

Так или иначе, организмов из камеры убрали, и больше до утра меня не беспокоили. А поутру на мне без лишних слов защелкнули наручники (надо полагать, honoris causa — в ознаменование заслуг), отконвоировали на второй этаж, провели в мрачный тупичок за железной дверью, поместили в каком-то кабинетике — и еще на несколько часов оставили одну, прицепив наручниками к стояку центрального отопления. Ну вот, а я-то сокрушалась, что правоохренительные органы для меня браслеток пожалели.

А знаете, что самое смешное? Даже и не то, что на двери, в которую меня препроводили, красовалась внушительная вывеска «Отдел по расследованию умышленных убийств и особо тяжких преступлений». Ага, именно вот так, но самое смешное, и оно же самое кошмарное, заключалось в том, что всё происходящее начало мне — нет, не нравиться, так бы далеко я заходить не стала, — но около того и что-то вроде этого. Никогда бы о себе столь странно не подумала. На самом деле, браслетки были лишними — я бы и сама теперь отсюда не ушла, не получив ответы на все свои вопросы. А вопросов у меня — ну да вы и сами понимаете.

Как-то это всё меня заинтриговало.