10.37

— А Порогина все-таки выгонять не надо, — сказала Дежкина Ирине, когда вернулась в кабинет.

Калашникова вспыхнула. Клавдия заметила это.

— Что тут произошло?

— Я его просто отшила, — еле слышно произнесла Ирина.

— Что, уже клеился? — Дежкина удивленно присвистнула. — Быстро же он.

— Ну не то чтобы напрямую. Но в некотором роде да, клеился.

— В каком это, в некотором?

— Ну, начал мне рассказывать о трудностях работы в прокуратуре, потом поинтересовался моим семейным положением. Причем так ненавязчиво, что я еле сдержалась, чтоб не засмеяться.

— Ну и?…

— А когда узнал, что я замужем и за кем замужем…

— Но ты же не замужем.

— Для него — я многодетная мать. Так вот, он сначала пустился в рассуждения о том, что институт брака вообще потихоньку отмирает, и самые продвинутые люди давно уже это поняли. А потом начал рассуждать о «новых русских». И скольких он уже пересажал, и сколько у него еще на крючке. Ну уж тут я не выдержала.

— Дальше можешь не рассказывать, — усмехнулась Клавдия.

— А, привет, красавицы! — в комнату метеором влетел Левинсон. — Это вам, прелестное созданье! — он вручил не успевшей опомниться Ирине стаканчик пломбира. — А это тебе, богиня. — И у Клавдии в руках оказалось эскимо на палочке.

— Господи, буря и натиск, буря и натиск! — воскликнула Дежкина. — Милый, что с тобой? От каких это щедрот?

— Ох, ну хочется же мне, козлу старому, в вашем цветнике попастись! — Евгений Борисович плюхнулся в кресло. — Клавдия, у меня к тебе серьезный разговор.

— Ну давай, говори. Раз уж уселся, разве тебя выпрешь? — Клавдия развернула эскимо и откусила шоколадной глазури. — Только три слова, а то у меня дел…

— Подождут дела. У меня — дельце и вот какое. Пригласили меня во «Времечко» ночным гостем, и я согласился.

— Поздравляю. Станешь звездой экрана.

— Так вот ведь… Я тут подумал. — Левинсон почесал затылок. — Меня ведь про Макашова обязательно спросят. Я, естественно, озвучу мнение прокурора.

— Ну, правильно. — Дежкина никак не могла понять, к чему он клонит.

— Ну и скажут: «Конечно, ему Макашов не нравится, он ведь Левинсон!»

— Слушай, Жень, кто больший антисемит: он или ты? — рассмеялась Клавдия.

— Смейся, паяц. А мне что делать?

— Откажись. — Клавдия доела эскимо и облизала палочку.

— Пробовал. — Левинсон вздохнул и развел руками. — Поздно. У них уже эфир расписан и заменить некем. Вот я и подумал, может, ты вместо меня сходишь?

— С чего это вдруг? — недоуменно воскликнула она.

— Эх ты… — вздохнул Левинсон. — Я тебя мороженым угощал, а ты…

— Вот, оказывается, зачем ты эскимо притащил! А я-то думаю, с чего это Женя сегодня так расщедрился. Ну вот и скажи мне, как после этого не стать антисемитом?

— Ну я же серьезно, — перебил он ее. — Ну выручи меня, чего тебе стоит.

— Нет, не могу, поговори с кем-нибудь другим.

— Ладно. — Левинсон вздохнул. — Ну тогда хоть чаем напоите.

— Обеденное время еще не пришло, — строго взглянула на часы Ирина. — И вообще, вы нам мешаете работать.

Клавдия от неожиданности чуть не проглотила эскимосную палочку. А Левинсон покорно встал и тихонько вышел за дверь.

— Вот так, — сказала Ирина. — Нас за мороженое не купишь…

Ой, что это, Клавдия Васильевна? Это же дело Лобцева. Вы же его должны были у прокурора оставить? Забыли?

— Нет, не забыла.


Загрузка...