Без прямых улик

8.50.

— Еще новости! Ты что из моей приемной гостиницу устраиваешь?

Клавдия открыла глаза и вскочила с кресла.

— Доброе утро, Владимир Иваныч. Я тут маленько…

— Вижу, вижу. — Он отпер дверь кабинета и отступил, пропуская ее вперед. — Что, всю ночь на вскрытии проторчала?

— На нем. — Клава кивнула.

— Судя по твоему тону, результаты неутешительные? — Он сел за стол и нажал кнопку селектора: — Галочка, два кофе.

— Неутешительные, — согласилась Клавдия.

— Но судя по тому, что ты все же ко мне пришла…

— Пришла.

— Выкладывай. Минут десять у тебя есть. Потом у меня совещание.

— Умерла она от переохлаждения, как и было сказано раньше. Но организм находился в крайней стадии истощения. Судя по всему, ее просто заморили голодом, а потом выбросили на пустырь умирать. И она недолго промучилась. Ее невестка уверяла меня, что старуха принимала очень много лекарств, а анализы показали, что никаких лекарств за последние два месяца она вообще не принимала. В заявлении было сказано, что она сама ушла из дому, а из заключения следует, что она вообще вряд ли могла самостоятельно передвигаться.

— А если могла?

Тихо вплыла секретарша и аккуратно поставила перед Клавдией чашечку ароматного кофе.

— Они сказали, что старуха ушла из дому тринадцатого часов в пять вечера. Смерть же наступила тринадцатого во второй половине дня, ближе к вечеру. Если предположить, что она часов в пять ушла, то ей нужно было нестись через весь город именно на этот пустырь, там ложиться и сразу умирать. Гораздо более вероятно, что Федоричев проело отвез ее и бросил там. Он, по показаниям жены, как раз уезжал в то время на рынок за продуктами, следовательно, проверить его алиби не представляется возможным.

— Все? — спросил Владимир Иванович у Дежкиной, когда она замолчала.

— Все. — Клава взяла чашечку и отпила немного кофе. Нет, не умеет его секретарша варить настоящий кофе.

— Ну и послушай сама, что ты говоришь. «Если предположить… Гораздо более вероятно… Они сказали… Вряд ли могла…» Это и есть твоя доказательная база? Клавдия, ты сколько лет в прокуратуре?

— Но Владимир Иваныч, я…

— Никаких «но»! — прервал ее главный. — Ты меня просто поражаешь. Я не удивился бы, если бы услышал это от какого-нибудь стажера, но ты… Я уже пятый твой начальник, насколько я знаю.

— Шестой, — тихо сказала Дежкина.

— Вот именно, шестой. И меня ты переживешь, и седьмого. Неужели ты сама не понимаешь, что вообще нет никаких оснований для возбуждения дела?

Клава не ответила.

— Ну хорошо. — Владимир Иваныч хлопнул ладонью по столу. — Давай так сделаем — если ты скажешь мне это дело возбудить, я так и сделаю. Но только знай — если оно развалится, отвечать будешь не ты, а я.

Сами за себя вы все готовы ответить, а вот рискнуть карьерой другого человека ты можешь? Готова поставить ее на карту?

Клава молчала.

— Ну что же ты, давай. Если ты так уверена в своей правоте, если точно знаешь, что это действительно убийство с отягчающими, и сможешь это доказать в суде, то только скажи, и дело будет открыто. Чего молчишь?

— Извините, наверно, вы действительно правы, — тихо сказала Дежкина и встала. — Не надо.

— Без обид? — спросил главный, улыбнувшись.

— Без обид. Спасибо за кофе. — Клавдия улыбнулась в ответ и вышла из кабинета.

Да, все это действительно нужно было выбросить из головы. Что у нее, своих забот мало? Ей что, больше всех нужно? Или ей за это премию дадут? И с чего это она вообще решила, что может вот так кого хочет обвинить в преступлении, которого, может, и не было. Ее попросили помочь найти старую склеротичку, она помогла, вот и все. Нет чтобы радоваться, что доброе дело людям сделала, так она еще злится на себя за то, что не смогла их посадить.

— Привет, Клавдия Васильевна, как жизнь?

— Отлично, Игорек. Что нового? — Скинув пальто Порогину на руки, она уселась за свой стол. — Давай мне протоколы допросов по новым делам. Пришли уже?

— Да, вон в желтой папке у вас на столе.

— Отлично. — Клава схватила папку и развязала тесемку. — Калашникова где? Не звонила?

— Звонила, просила извинить, если задержится. Проспала.

— Извиним. — Быстро просматривая один протокол за другим, Дежкина откладывала их в сторону. — А протоколы обысков где? А из лаборатории результаты еще не пришли?

— Нет, не пришли пока.

— Привет всем! — в комнату заглянул жизнерадостный Левинсон. Увидев, что Калашниковой нет, смело вошел и уселся на стол. — Рассказываю. Держитесь за стулья. Арестовали трех пацанов из РНЕ за нацистскую агитацию. Посадили в обезьянник, все чин чином, а они на следующий день петицию на имя прокурора. И пишут, что всю ночь менты издевались над ними в особо изощренной форме. Знаете, как издевались?

— Как? — спросил Порогин.

— У милиционера, который их охранял, была фамилия Фридман. Они посчитали, что это такая пытка была, что от еврея зависело, выводить их в сортир или нет. Не могут же они еврея просить, чтоб выпустил их, пардон, помочиться. Всю ночь, бедные, терпели. Под утро один не вытерпел.

— Что, попросил? — поинтересовался Игорь.

— Ну что ты, как можно?! — Евгений Борисович закатился от смеха.

— Смешно, — сказала Клавдия, даже не улыбнувшись.

— Дежкина… — Левинсон подошел к ней и присел на край стула. — Клавдия, ну, может, выручишь? Сходи за меня в это «Времечко». А то сегодня эфир, а я так и не нашел никого.

— А Патищева что, отказалась?

— Патищева не отказалась, но она двух слов толком связать не может — ты же знаешь — профорг. Выручай.

— Нет, не могу. — Клава отложила протокол. — Я же уже сказала. Даже не проси.

— Ну как знаешь. — Евгений Борисович вздохнул и встал. — Придется, видно, мне самому отдуваться.

На столе зазвонил телефон. Клава взяла трубку.

— Алло, ма. — Это была Ленка. — Ма, ты сегодня во сколько вернешься?

— А что такое? — спросила Клава. — И Лен, я же просила тебя не звонить мне на работу по пустякам.

— Это не по пустякам. Понимаешь, ма, меня Борька Зотов в «Три обезьяны» пригласил на ночную дискотеку. Можно я пойду?

— Куда? В какие еще «обезьяны»?

— Это клуб такой, «Три обезьяны» называется, — тихо сказал Игорь. — Классное место.

— Никаких обезьян! — строго сказала Клава. — И чтобы я этого больше не слышала. Ты все поняла?

— Ну ма…

— Ты все поняла, я еще раз спрашиваю?

— Поняла.

— Вот и хорошо. — Клава посмотрела на часы. — Кстати, ты почему еще не в школе?

— Я в школе, — ответила дочь.

— Да? А откуда же ты тогда звонишь?

— А я по его сотику. По Борькиному.

— По какому еще сотику? — опять не поняла Клава.

— Ну по сотовому телефону. Ты совсем отстала, ма.

— Все равно, не важно. Никакой ночной дискотеки, я еще раз повторяю. Все. После школы домой, учить уроки. Приду — проверю! — Клава положила трубку. — Вот ведь детишки пошли. В «Три обезьяны» она собралась, мартышка.

— Радуйтесь, Клавдия Васильевна, что пока еще спрашивает. — Игорь ухмыльнулся. — Скоро просто будет ставить в известность. А потом и этого делать не будет.

— Ох, ладно, мне работать надо. — Клава полезла в сумочку и достала очки. Вместе с очками из сумки выскочил какой-то листок бумаги и упал на пол. Клавдия нагнулась и подняла его.

Это была фотография Дарьи Александровны Редькиной. С черно-белого снимка на Клавдию смотрела маленькая седая старушка в сто лет назад вышедшем из моды платье в горошек и как-то робко улыбалась. Простая такая старушка. Это ее прошлой ночью полосовали на операционном столе в анатомичке. Правда, похожа там она была больше на высушенную мумию, чем на человека.

«Похудела немного, и волос поменьше», — вспомнила Клавдия слова Светланы. Похудела немного…

— Соедините меня с гаражом, — попросила она, сняв трубку внутреннего телефона. — Алло, это гараж? Давыдова можно? Привет, Петр, это Дежкина. Через десять минут я на углу.

— Я не могу сейчас, мне заправляться ехать нужно.

— Вот по дороге и заправишься, — сказала Клава и повесила трубку.

— Надолго? — коротко спросил Порогин.

— Не знаю. — Дежкина пожала плечами. — Когда Ирина придет, скажешь, чтоб занялась этими протоколами, которые сегодня принесли.

— Хорошо, передам. Если будут звонить, что сказать?

— Не знаю. — Клава пожала плечами. — Соври что-нибудь…