Без всяких полномочий

ГЛАВА 12

К вечеру полил дождь.

Я сидел за столом Наны и составлял план работы. Это была идея Наны. Она подсказала четыре темы, велела придумать столько же и куда-то ушла. Темы придумывать трудно. Хорошая тема — половина дела и успеха в газете. Духота не располагала к работе.

Я поглядывал на дождь. Сначала он лил тонкими струями, точно из душа, потом развеселился, зашумел и резво ударил в подоконник.

В отдел заглянул Гарри.

— Юноша, к телефону.

Звонила Нина. Я обрадовался, но никак этого не выразил, потому что в отделе информации все сидели на местах.

— Мы не пойдем сегодня в кино, — сказала Нина.

Меня это устраивало. День сложился не так, как я полагал. Я совершенно не занимался фабрикой и решил вечером нанести визит ее директору, Луарсабу Давидовичу Ахвледиани, а позже засесть за пьесу.

— Хорошо, — сказал я.

— Вместо кино будет ужин. Прошу вас пожаловать к восьми по известному вам адресу. Или ты не можешь?

— Конечно, могу.

Фабрика, директор, пьеса — все отодвинулось, ушло, забылось, как будто не было всего этого в моей жизни, а была одна Нина.

— Значит, в восемь? — сказала Нина.

— Да, — сказал я и повесил трубку. Тут же раздался звонок. — Алло!

— До министра легче дозвониться, чем до тебя, — услышал я голос Гурама. — Вечером идем к маме. Через час чтобы ты был у меня. Все.

— Обожди!

— Некогда мне с тобой разговаривать. Через час! Все! Привет.

Я не знал, что мне делать. Взять с собой Нину? Но пришлось бы объясняться не столько с Гурамом, потому что он сразу все понял бы, сколько с его матерью. А отказаться от приглашения Нины я не мог и не хотел.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.

Я вышел из редакции. По улице распластались лужи. К сточной решетке вытянулся длинный поток. Кроны деревьев отяжелели, и с них падали капли воды.

Я приехал к Гураму в назначенное время. Он одевался.

— В таком виде ты собираешься ехать к моей матери? — спросил Гурам. Он стоял перед зеркалом в трусах, но в рубашке и повязывал галстук.

— Я не смогу поехать.

— Не валяй дурака! Черт с тобой, заедем к тебе. Переоденешься. Проклятие! Опять кривой узел получился. Ты когда-нибудь научишь меня завязывать нормальный узел?

Я помог ему завязать галстук.

— Я не поеду, Гурам. У меня свидание с Ниной.

Он сразу все понял.

— А что я матери скажу? Она же ждет тебя.

— Придумай что-нибудь. Ну, например, что меня срочно вызвали в театр.

— Может, взять с собой Нину?

— Нет. Придется объяснять, кто, что и почему.

— Да, этого не избежать.

— К тому же, когда твоя мать узнает, что Нина наездница В цирке…

— Не усложняй. Какая разница — наездница или профессор медицины?

— Положим, разница большая. Но не в этом дело.

— А в чем?

— Дело в степени восприятия этой разницы.

— Степень восприятия разницы! Вещаешь, точно с кафедры. Брось мне брюки. Да не мни ты их! Что это тебе, мешок? Я их целый час гладил. — Он натянул брюки и сказал: — В общем, ты прав. С матерью лучше не связываться. Душу вымотает, но все узнает. Бог с тобой! Возьму грех на душу и совру.

Я нашел в шкафу среди многочисленных книг пособие по массажу.

— Это тебе зачем? — спросил Гурам.

— Для пьесы, — не моргнув глазом, ответил я.

Он оценивающе окинул меня взглядом с головы до ног, подумал и сказал:

— Ложись на диван. Быстро, быстро. Времени нет.

Я лег на диван, и Гурам продемонстрировал на моей ноге приемы массажа.

— Я все-таки возьму книгу, — сказал я.

— Бери, — сказал Гурам. — Чего ты разлегся? Вставай! Мне еще за Эдвином надо заехать.

— Сдался тебе этот Эдвин.

— Он хороший парень.

— А, ладно. Я в твои дела не лезу. Как мальчик, которого ты оперировал?

— Не спрашивай. По всем признакам результаты будут неутешительными.

— И ты так спокоен?

— От того, что я буду беситься, результаты не улучшатся. Как раз мне надо быть спокойным. Я не исключаю повторной операции.

— В таком случае тебе следовало бы меньше пить.

— В тебе определенно умер великий педагог.

— Избави бог от таких учеников.

— Уходи, негодник, пока я тебе шею не намылил. Постарайся если не освободиться, то хотя бы позвонить нам. Выразишь маме сожаление и скажешь, что режиссер задерживает тебя.

— Не учи меня врать!

Гурам засмеялся. Мы вышли на улицу. Он сел в машину.

— Давай подброшу тебя.

— Езжай, опоздаешь. У меня достаточно времени.

Гурам уехал. Я взглянул на часы. В моем распоряжении оставалось двадцать две минуты. Переодеться я уже не успевал. Я вспомнил, что в кармане у меня лежит итальянский галстук, и посмотрел на свое отражение в витрине кондитерской. Красно-черный галстук к моему наряду, конечно, не годился.

Из магазина выходили люди с покупками. Надо что-то купить, подумал я и вошел в кондитерскую.

Несколько минут я крутился у прилавков, но так и не остановил выбор ни на одном из пятнадцати тортов, абсолютно похожих друг на друга.

В отчаянии я купил плитку шоколада и направился к саду, где накануне хотел оборвать сирень, моля бога, чтобы старик был дома.

Я позвонил в квартиру Нины ровно в восемь. За дверью звучала музыка, и я в смятении подумал, что приглашен не один.

Щелкнул замок. Я поспешно прикрыл ворот рубашки охапкой голландских тюльпанов. Старик оказался слишком щедрым.

Дверь распахнулась. Кровь хлынула к моему лицу. Нина была в вечернем платье. Сгорая со стыда, я переступил порог.

— Какая роскошь! Никогда не держала в руках такого количества тюльпанов! Спасибо, — сказала она и поцеловала меня.

Нина ходила из комнаты в кухню, из кухни в комнату, потому что цветов было много и она искала вазы, а я из коридора смотрел на нее и не мог отвести взгляда. Я знал, что она хороша, но не подозревал, что настолько. В длинном черном платье и с убранными наверх волосами она была очень красивой.

— Почему ты так пристально смотришь? Тебе не нравится мой наряд? — спросила она.

— Ты очень хороша. Ты хорошеешь с каждым днем, — сказал я.

Она смутилась.

На столе, перенесенном из кухни, стояли два прибора и горели свечи.

Нина принесла поднос с блюдами и вместе с ним запахи, от которых у меня начался приступ голода.

— Должно быть, так пахнет в раю, — сказал я. — Бог ты мой, сколько вкусных вещей!

— Может статься, совсем не вкусных.

— Быть того не может! Дай я помогу тебе.

— Я сама. Иди мыть руки.

Пока я мыл руки, Нина расставила блюда и даже ухитрились украсить стол тюльпанами. Рядом с вазой я увидел бутылку «Цинандали». Она уже знала мой вкус.

— Начнем с молодой фасоли? — спросила Нина.

— Пожалуй, — сказал я и протянул тарелку. — Не так много.

— Ты же с работы.

— С работы, но я обедал.

Кроме яичницы, я ничего не ел, но хотел продемонстрировать хорошие манеры. Вскоре я забыл о них.

— Очень вкусно! — сказал я.

— В самом деле? Или в тебе говорит воспитанность? — сказала Нина.

— Не настолько же, чтобы есть так много.

Она недоверчиво смотрела на меня. Я налил в бокалы вино.

— Я хочу выпить за тебя.

— А я за тебя.

— Нет, за тебя. Всегда за тебя.

Щелкнул автомат проигрывателя. Нина встала и включила его снова, не меняя пластинки.

— Белый танец. Дамы приглашают кавалеров.

Я встал, застегнул пиджак и поклонился.

— Благодарю за оказанную честь.

Я взял ее за талию. Нина обвила мою шею руками, и так мы танцевали что-то медленное, похожее на блюз.

— Ты любишь танцевать? — спросил я.

— Очень. — Она подумала и сказала: — Помнишь, тогда у Гурама ты не решался пригласить меня, а я хотела, чтобы ты пригласил.

— Помнится, мы танцевали танго и ты была как натянутая струна. Почему?

— Я немного боялась тебя.

— И сейчас боишься?

— Нет.

— Когда же ты перестала бояться?

— С той минуты, когда мы искали в машине вино на Джвари и ты подошел, чтобы помочь. Я обернулась и увидела, что ты совсем рядом. Я думала, ты бросишься на меня с поцелуями и прочими глупостями. Перепугалась страшно. Я не хотела, чтобы ты оказался таким. И вдруг ты сказал…

— Я полон самых нежных чувств к тебе.

Она положила голову на мое плечо. Я испытывал то же, что тогда на Джвари, и изумленно думал, что у нас уже есть прошлое. У нас было и настоящее. О будущем я не задумывался.

Танец кончился, и я поцеловал Нине руку.

Пластинка продолжала крутиться. Зазвучал вальс-бостон. Я церемонно поклонился.

— Разрешите?

— Но это же вальс!

— Вальс-бостон, простите.

Нина всплеснула руками.

— Господи, он разбирается в танцах! И ты умеешь танцевать вальс-бостон?

— Умел. Даже получил однажды приз — воздушный шар. Но это было давно. Очень давно.

— А все-таки?

— В прошлом веке. И это было не со мной, а с мальчиком Сережей, которого звали Баку.

— Почему «Баку»?

— Потому что школьники любят сокращать фамилии товарищей. Серго Бакурадзе существовал разве что в классном журнале.

— Не представляю тебя маленьким. Ты был сорванцом?

— Еще каким! Сорванцом, известным во всем районе Сололаки! Между прочим, певец исстрадался. Он сейчас задохнется.

— Понимаешь, что он поет? — спросила она.

— Чуточку, — ответил я. — Ты знаешь английский?

— Чуточку.

Я прислушался к словам песни.

— Побудь рядом со мной. Скажи, что никогда не покинешь меня. Как я люблю тебя. Как ты мне нужна. Пожалуйста, поверь мне, я не могу жить без тебя. Правильно?

Нина кивнула и тихо запела в унисон с певцом.

Потом мы танцевали танго, и я сбивался, потому что в ушах все еще звучал вальс-бостон.

Нина смеялась.

— Танцуя с тобой, не скажешь, что ты был призером.

Я прижал ее к себе. Огромная волна желания затопила меня. В ее глазах я увидел испуг, как тогда на Джвари. Я улыбнулся ей и расслабил руки. Я не мог ничего объяснить себе, но интуитивно чувствовал, что сегодня она ждет от меня другого, и я коснулся ее лба губами и сказал:

— Идем за стол.

Она налила в бокалы вино и чокнулась со мной.

— За тебя, — сказала она. — Будь здоров.

— И ты будь здорова.

Я вытащил сигареты.

— Поешь сначала, — сказала она.

— Я уже сыт.

— Не выдумывай, пожалуйста. Поешь чего-нибудь, а потом и поджарю мясо.

— Еще будет мясо?

— Да. Вырезка.

Я укоризненно взглянул на нее. Вырезку она могла купить только на рынке по немыслимой цене, причем рано утром. Значит, она спала после того, как я ушел, не больше часа.

— Из-за меня ты потратила половину своей зарплаты и к тому же в нарушение режима не выспалась.

— Я поспала днем. И, пожалуйста, не будем говорить об этом больше. Все, что я делаю, я делаю для себя.

— Хорошо. Но вырезку я есть не буду. Кусок в горло не полезет.

— Деньги на то, чтобы их тратить в свое удовольствие. — Она подумала и спросила: — Ты жадный?

— Я бедный.

— Я понимаю тебя. Я все понимаю. Но ведь хочется иногда почувствовать себя богатым, позволить себе что-то лишнее.

— Вот именно. Ты правильно подобрала слово. Именно лишнее. Когда бедные люди позволяют себе что-то лишнее, это всегда в ущерб им.

— Ну, если мы не съедим вырезку, она пропадет и ущерб возрастет. Ты можешь допустить такое?

Я рассмеялся.

— Ты не смейся, ты ответь.

— Сдаюсь.

Она встала, чтобы идти на кухню.

— В таком платье ты собираешься жарить мясо?

— Я надену передник.

— Ну нет.

Я поднялся, скинул пиджак и засучил рукава.

Она удивленно смотрела на меня.

— Ты умеешь готовить?

Мы вошли в кухню, и Нина достала из холодильника мясо. Оно выпустило немного крови, но еще сохраняло свежесть. Я поставил на огонь сковороду и, пока она раскалялась, разложил на доске вырезку, снял с нее пленку, разрезал и ребром ладони побил куски. Потом каждый кусок помыл под краном и отжал между ладонями.

Нина зачарованно следила за моими действиями.

Я капнул на сковороду масло и растер скомканной бумажной салфеткой.

— Соль и перец в шкафу, — сказала Нина.

— Не надо. Иначе мясо выпустит сок. Каждый посолит и поперчит по своему вкусу.

Я бросил на сковороду один за другим куски вырезки и через минуту перевернул их. Запах жареного мяса наполнил кухню.

— Тебе прожаренный или с кровью? — спросил я.

— Как себе, — ответила Нина.

— Тогда неси тарелки. Готово.

— Восхитительно! — сказала Нина, когда мы принялись за мясо. — Ничего подобного не ела в жизни!

— Как же, как же! — сказал я. — Не надо льстить.

— Я говорю совершенно серьезно. Сережа, ты все умеешь делать?

— Далеко не все. И хватит обо мне.

— Ну почему? Каждый раз я делаю открытия. Естественная потребность высказаться. У тебя нет потребности говорить о себе. Ты считаешь, что надо все скрывать?

— Скрывать? Что, например?

— Например, свои успехи.

— У меня нет успехов. Пока нет.

— А фельетон? Я впервые увидела, как ты пишешь. Пьесу я не стала сегодня читать. Я не хочу читать ее второпях. Разве опубликовать такой фельетон не успех?

— Значит, мы празднуем сегодня мой фельетон, так сказать, мой успех?

— Зачем ты так? Ирония — твой щит, да?

— Просто я не придаю большого значения работе в редакции. Для меня главное театр. Поставят пьесу, тогда я скажу, что у меня есть успех.

Она хотела ответить, но передумала и стала есть. Я залюбовался ею, тем, как она ровно держит спину и, прижав к бокам локти худощавых длинных рук, отрезает маленькие ломти бифштекса, неторопливо подносит ко рту и так же неторопливо, словно задумчиво, ест.

Потом мы пили чай, который подарил ей Дато, и курили.

— Нана не звонила? — спросил я.

— Звонила. В принципе та женщина согласна. Но теперь я в нерешительности. Сегодня, когда я была в цирке, зашла к директору, и он предложил мне аттракцион с дрессированными собаками.

— Ты твердо намерена больше не садиться на Бармалея?

— Я на него не сажусь. Я на него должна прыгать. В этом вся разница.

— А если поменять лошадь? Лошадь все-таки не собака, даже дрессированная. Лошадь благороднее.

— Поменять Бармалея? Ну что ты! Мне все будет напоминать о нем. Я умру от тоски. Нет, рвать с этим надо полностью.

— Ты не хочешь снова попробовать приручить Бармалея?

— Дело не в кем. Дело во мне. Я боюсь. У меня страх, и я ничего не могу с собой поделать.

Она погрустнела, и я с напускной беспечностью сказал:

— Все будет в порядке. В конце концов, какая разница, собаки или лошадь, если ты любишь цирк. Жаль, что я плохо знаю цирк, а то попробовал бы писать клоунские шутки.

— Клоунады или репризы, — поправила она. — Хочешь, мы завтра же пойдем в цирк? Я тебя познакомлю со всеми. Посмотришь, как изумительно тебя примут. У нас очень славные люди.

— Конечно, хочу, — сказал я, хотя не испытывал к цирку ни малейшего интереса.

Она начала строить планы и сказала, что у меня получатся очень хорошие репризы, и я, чтобы развеселить ее, переиначил где-то слышанный анекдот, выдав его за собственное сочинение.

— Первый клоун изображает дельца, второй — прокурора. Первый клоун встречает утром второго и говорит: «Добрый вечер, товарищ прокурор!» Второй удивленно отвечает: «Почему вы говорите мне „добрый вечер“, когда сейчас утро?» Первый говорит: «Потому что, товарищ прокурор, когда я вас вижу, у меня в глазах темнеет».

Нина засмеялась и сказала:

— Я же говорю, у тебя получится. По сравнению с нашим репертуаром твоя реприза — шедевр. Мне порой жалко наших коверных. Но мы знакомство с цирком начнем с Бармалея. Ладно?

— Ладно. Пусть моим первым знакомым в цирке будет Бармалей. — Я встал. — Ну, мне, наверно, пора идти.

— Подожди.

Она открыла шкаф и достала небольшой пакет.

— Это тебе.

— Что это?

— Галстук. Наши вернулись с гастролей из Италии и привезли кое-что для продажи.

Я растроганно заморгал.

— Нина! Я… не знаю, что и сказать… Ты… В общем, ты прекрасная девушка. Но ты ставишь меня в неловкое положение.

— Ты сначала посмотри на галстук. Может, он тебе не понравится.

— Быть такого не может!

Она развернула пакет, и я увидел точно такой же галстук, как у меня в кармане.

— Я выбирала его из тридцати галстуков. У меня глаза разбегались. Я выбрала то, что надо?

— То, что надо. У тебя прекрасный вкус. Спасибо тебе большое. Спасибо за все — за этот вечер, за роскошный ужин, за галстук, за великодушие, в общем, за все. И прости меня за мой сегодняшний вид.

Я мягко приблизил Нину к себе и нежно поцеловал в губы. Не хотелось уходить. Хотелось остаться у нее и забыть все, что творилось на свете, все, что лежало за пределами этой дышащей человеческим теплом квартиры, но я заставил себя сказать:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказала Нина и коснулась рукой моего лица.

— Я позвоню завтра.

Она молча кивнула и улыбнулась на прощанье.

Спускаясь в лифте, я с омерзением думал о своей конуре. Надо сменить комнату, куда не стыдно было бы привести Нину, подумал я.

В распахнутых дверях подъезда стояли люди. Я пробрался на улицу.

Два офицера милиции вели к черной «Волге» сгорбленного человека.

— Кто это? — спросил я женщину.

— Директор лимонадного завода, — ответила она.