Без всяких полномочий

ГЛАВА 22

Следователь, пожилой капитан, пришел ко мне в больницу еще раз.

— Может быть, сегодня вспомните, как все произошло, — сказал он.

Минут десять он пытался выудить из меня хоть какие-нибудь сведения, но это ему не удалось. Я упорно стоял на своем — ничего не помню.

— Неразумно, — сказал следователь.

Какое-то время он сидел молча, и я спросил Нину:

— Ты звонила в редакцию?

— Еще вчера.

— Так вы не будете ничего говорить? — спросил следователь.

— Я ничего не помню. Кроме перелома руки, у меня сотрясение мозга. Врач может подтвердить.

— Знаю, знаю. Те трое, с которыми вы были в машине, тоже в больнице. В другой. Тоже переломы, сотрясение. Тоже ничего не помнят. — Следователь встал. — Вас, случаем, не напугали?

— Я не из пугливых.

— Тогда тем более не понимаю вас. Молчание не всегда золото. До свидания.

Нина укоризненно смотрела на меня.

— Вышел из игры, умыл руки. Как еще говорят в таких случаях? Все! Хватит! Ты же сама настаивала, чтобы я не занимался расследованием.

— Настаивала. Но нельзя же из одной крайности бросаться в другую.

— Нельзя, согласен. Очевидно, я надорвался… Я хотел перевернуть мир. Это оказалось мне не под силу.

— Зачем переворачивать мир, Сережа? Мир прекрасен.

— Что же в нем прекрасного, если за справедливость дерешься насмерть, а правда все равно не торжествует?

— Ты озлоблен, Сережа, и в тебе говорит досада.

— Ничего подобного! Я и сейчас считаю, что оставаться в стороне — значит быть пособником зла. Всегда и везде я во все вмешивался, не задумываясь. Не мог иначе, потому что меня таким воспитала мать, школа, университет. Все на свете было моим делом. Но теперь, уволь, хватит на мою голову приключений. С какой стати я должен один воевать против целого мира преступников?

— Ты сейчас похож на уставшего от борьбы героя из романа.

— Я не герой, обыкновенный человек.

— Вот именно, Сережа. До сих пор ты вел себя как герой.

— Не понимаю, к чему ты клонишь.

— Я ни к чему не клоню. Я боюсь, Сережа, что ты…

— Говори.

— Что ты снова возьмешься за старое. Сейчас у тебя настроение такое — ни во что больше не вмешиваться.

— Я и не буду вмешиваться. У меня есть ты, у меня есть цель в жизни. Ничего мне больше не надо.

Нина с сомнением покачала головой.

— Не думаю, чтобы этого тебе хватило. Ты правильно сказал, что раньше вмешивался во все, не задумываясь. Ты и в дело Карло вмешался, потому что твое чувство справедливости возмутилось. Ты ведь не думал ни о последствиях, ни о том, что за этим стоит, ни о том, как бороться. Прости, но, в твоем поведении было что-то мальчишеское.

— Понимаю. Я был мальчиком, а стал мужем. Да, я стал опытнее и мудрее. Раньше я только чувствовал, теперь еще и знаю. — Я взял руку Нины в свою. — Но ты можешь не бояться. Хотя мое чувство справедливости возмущается и сейчас.

Она высвободила руку.

— К тебе пришли.

Я повернул голову и увидел Гарри с Леваном.

Меньше всего я ожидал увидеть Левана. Он снизошел до того, чтобы навестить меня, или причина его визита была иная?

— Юноша, что случилось? — спросил Гарри.

— Авария, — ответил я.

Он галантно поцеловал руку Нине и представил ей Левана.

— Банальная авария? — спросил Леван.

— Не совсем. — Мне не хотелось говорить о случившемся при Нине. Она поняла это и, взяв с тумбы графин, сказала:

— Принесу свежей воды.

— Шота? — спросил Леван, когда Нина ушла.

— Очевидно, — ответил я.

— Я же вам говорил, — сказал Леван Гарри и обратился ко мне: — Рассказывайте.

Мой короткий рассказ привел Левана в бешенство.

— Я это дело так не оставлю. — Он встал. — Идемте, Гарри.

— Не надо ничего делать, — сказал я.

— Это уже не зависит от ваших личных желаний. Идемте же, Гарри.

— Я хотел бы посидеть с юношей, — сказал Гарри.

— Вы мне нужны.

Левая решительно направился к выходу, забыв попрощаться. Гарри сокрушенно развел руками и пошел за ним.

Я ничего не мог понять. Движения души Левана были непостижимы для меня. Он же фактически отказался от моей статьи, потом от идеи покарать Шота… Может быть, я был несправедлив к нему, во мне казалось, что он разгневался поздно.

Пришла Нина и поставила графин на тумбу.

— Рассказал?

И напрасно, подумал я, кивнув.

Мать появилась в дверях и на секунду задержалась на пороге, окидывая взором палату.

— Мама! — произнес я сдавленным от волнения голосом.

Она бросилась ко мне, стала целовать, как маленького, плакала и приговаривала:

— Если бы ты знал, что я пережила! — Она достала из сумки носовой платок, надушенный «Красной Москвой», и промокнула глаза. — Что за девушка сидела с тобой?

Нина стояла поодаль, у окна. Я махнул ей рукой. Она подошла и робко произнесла:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответила мать, внимательно изучая ее.

Я ждал затаив дыхание. Нина все больше робела под взглядом матери. Изучение затягивалось, вызывая у меня раздражение. Я собрался было взять Нину за руку и усадить на кровать, чтобы все поставить на свои места, когда мать, взглянув мне в глаза, сказала Нине:

— Идите сюда. — Она пересела со стула на кровать. — Садитесь.

Ну, конечно, каждому свое место, подумал я, усмехаясь. Мать заметила усмешку, но ничего не сказала, хотя — это я понял по выражению ее лица — многое могла бы сказать.

Нина встала.

— Я, пожалуй, пойду. — Она наклонилась и холодной ладонью провела по моему лбу. Этот жест был скорее демонстрацией, чем проявлением нежности, и предназначался для матери, как и то, что она сказала дальше. — Не волнуйся, милый. Все будет хорошо. Я приду завтра. Как всегда, в четыре. До свидания.

Она кивнула матери и, прихрамывая, пошла к выходу, закинув на плечо сумку, в которой приносила продукты.

— Ты не меняешься, мама, — сказал я. — К кому теперь ты побежишь, чтобы разлучить меня с ней?

Мать повернула ко мне лицо. В ее глазах стояли слезы.

— Я многое слышала, но не знала, что к тому же она и калека. Ты собираешься жениться на этой циркачке?

— У меня с этой циркачкой разговора о женитьбе не было. Хватит о ней. Иначе мы поссоримся.

— Хорошо, сынок. Поедем домой.

— Кто меня отпустит?

— Я знаю главного врача. Он разрешит. Я тебя быстро выхожу.

Я сразу представил себе комнату, в которой прошло двадцать три года моей жизни, свою кровать, застеленную хрустящим белоснежным бельем. Соблазн был велик, но, решительно натянув на себя серый мятый пододеяльник, я сказал:

— Нет, мама.

Наконец мне удалось убедить врача, что я здоров. Меня выписали из больницы.

День был ярок, а улицы полны народу, и от всего этого немного кружилась голова.

Я поехал к старичку, добротой которого пользовался с того дня, когда хотел оборвать в его маленьком саду сирень. Он по-детски радовался конфетам, и я вез ему плитку молочного шоколада.

Выскочив из автобуса, я еще издали увидел, что штакетник, ограждающий сад, сломан.

Домика не было. На развалинах стоял бульдозер, накрытый тенью соседнего двенадцатиэтажного здания…

Я с горечью бродил по изрезанной гусеничными траками земле, между покореженными кустами. В них еще теплилась жизнь. Я отбросил деревянную балку, из-под которой тянулся полураспустившийся бутон чайной розы. Его стебель отчаянно изогнулся.

Кто-то наступил на шкакетник. Я оглянулся. К бульдозеру шагал парень в кирзовых сапогах. Не обращая на меня внимания, он влез в кабину.

— Слушай, парень, ты не знаешь, где найти хозяина дома? — спросил я.

— Говорят, здесь жил какой-то божий одуванчик. Умер, наверно. Или его переселили. Не знаю, врать не хочу. Меня прислали снести эту хибару, я и снес.

Я вспомнил, как сказал старичку: «Прямо бог послал мне вас, дедушка», а он ответил: «Бог ничего не посылает. Он отбирает».

Парень завел двигатель.

— На этом месте будет двенадцатиэтажка! — крикнул он и, с треском давя доски, развернул бульдозер.

Нина тормошила меня. Я силился открыть глаза, но не мог. Она скинула с меня одеяло и стала целовать.

— Вставай, соня. Пора ужинать.

Я нащупал одеяло и натянул на себя.

— Ах, так! Ну хорошо!

Что-то холодное и мокрое упало на меня. Я вздрогнул и открыл глаза. Надо мной стояла Нина с кувшином в руке. Я инстинктивно отпрянул к стене. Нина захохотала и, запустив руку в кувшин, снова брызнула в меня водой.

— Перестань! Я же проснулся.

Она не унималась. Я вскочил. Смеясь, Нина гонялась за мной по квартире с кувшином в руке. Я укрылся в ванной.

— Где мое белье? — крикнул я.

Нина засмеялась.

— Перед твоим носом.

На леске над ванной висели постиранные трусы, майка, рубашка и носки. Я обмотался полотенцем и открыл дверь. Нина встретила меня смехом.

За ужином я спросил Нину:

— Тебе не кажется странным, что от Гурама до сих пор нет вестей?

— Уверяю тебя, с ним все в порядке, — ответила она.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Разве я сомневаюсь в этом?

— Да нет. Я хотела оказать, что нет причин для беспокойства.

Мы продолжали ужинать. Мне показалось, что Нина старается не встречаться со мной взглядом.

— Ты что-то от меня скрываешь, — сказал я.

— Абсолютно ничего, — уверила она.

Чай мы пили в комнате, включив телевизор.

Мысль о Гураме не давала мне покоя. Он должен был вернуться из Мексики неделю назад. Если он задерживается, его мать наверняка знает об этом, подумал я и взял телефонную трубку.

— Кому ты звонишь? — спросила Нина.

— Матери Гурама, — ответил я, набирая номер.

— Не надо, Сережа, — она нажала на рычаг. — Уже поздно.

— Только четверть одиннадцатого.

— Позвонишь завтра. Ну пожалуйста.

— Раз ты просишь.

Я положил трубку и обнял Нину. Она прижалась ко мне и не шевелилась, пока диктор не пожелал нам спокойной ночи.

Мы лежали молча.

— Сережа, — прошептала Нина.

— Да?

— Я очень тебя люблю, — сказала она.

Я погладил ее по голове.

— Сережа.

— Да?

— Ты только не сердись, ладно? Я не хотела говорить сегодня. Понимаешь, ты вернулся. Сегодня наш день. Но… Я не могу дальше скрывать. Гурам…

— Что с ним?! Да говори же быстрее, что с ним!

— Он жив. Ты только не волнуйся. Он жив.

Я включил свет.

— Что произошло? Почему ты молчала?

Нина испуганно смотрела на меня.

— Ты был болен. Врач запретил.

— Ты можешь сказать в конце концов, что произошло?

— Самолет упал в океан в километре от берега. Профессор Кахиани погиб. Гурам сумел доплыть до берега.

— Он же не умеет плавать!

Я вскочил с дивана.

— Куда ты?

— К матери Гурама. — Я спохватился. — Мне же нечего надеть! Ах, Нина, Нина! Почему ты раньше ничего не сказала?!

Она опустила глаза.

— Я сама казнюсь. Я стала жуткой эгоисткой. Прости меня.

— Скажи честно, Гурам жив?

— Жив.

Я сел на диван.

— От кого ты узнала?

— От твоего лечащего врача. Он знаком с Гурамом. Они учились вместе.

— Как же Гураму удалось доплыть до берега?

— На нем был спасательный жилет. Честное слово, он жив. Я разговаривала с его матерью. Не смотри на меня так.

— Ты же не знала даже ее имени!

— Маргарита Абесаломовна. Она дважды звонила мне, чтобы сообщить новости и справиться о тебе.

Гурам ухитрился позвонить из Мексики матери.

— Он довольно бодр. Во всяком случае, голос бодрый, — сказала мне по телефону Маргарита Абесаломовна. — Даже шутил по поводу того, что проплыл целый километр, не умея плавать. А ведь его госпитализировали в шоковом состоянии.

Сделав небольшую передышку и закурив сигарету, я позвонил Манане.

— Где вас носит столько времени? — закричала она. — Тариэл оборвал мой телефон. Каждый день звонит из Киева и требует пьесу.

Если Тариэл звонит из Киева, где гастролировал театр, значит, еще не все потеряно, подумал я.

У Мананы, как всегда, возникла новая идея переделки уже переделанных сцен в пьесе.

— Немедленно принимайтесь за работу! — сказала она.

Нина обхватила мою шею руками.

— Сережа! Я так рада!

Зазвонил телефон, Нина взяла трубку. Ей никто не ответил.

— Молчат, — сказала она.

— Ошиблись, наверно.

— Наверно.

Моя перевязанная рука у сотрудников редакции вызвала сочувственные расспросы. Я всем отвечал одно и то же — ехал в такси и попал в аварию. Гарри встретил меня радостно. А Левая буркнул что-то невразумительное в ответ на мое приветствие и тут же протянул кипу материалов для редактирования. Я лишний раз убеждался, что понять Левана мне не дано.

— Зашиваемся с Леваном Георгиевичем, — попытался оправдать Левана Гарри.

В десять, когда мы остались вдвоем, я спросил его:

— Какие новости?

— Мераб шлет тебе привет из Москвы. Амиран собирается закрывать больничный.

— А что с Леваном? Почему он встретил меня так недружелюбно?

— Юноша, Леван недружелюбен не лично к тебе. После нашего визита в больницу он помчался к главному. Вернулся в отдел прямо невменяемым. С тех пор и пребывает в таком состоянии.

Зазвонил телефон.

— Тебя, — сказал Гарри. — Этот человек звонит не впервые.

В трубке раздался голос Дато.

— Ты меня совсем забыл, Серго. Куда ты пропал? Что случилось?

— Уезжал в командировку.

— Ну, слава богу. Я уже стал беспокоиться. Серго, у меня большая радость. Нашел все-таки шофера грузовика. Помнишь, ты мне говорил, что, если найти шофера грузовика, на котором увезли похищенные рулоны ткани, обвинение против Карло тут же развалится? Нашел я, Серго, нашел! Я тебе должен все рассказать. Когда увидимся?

— Не знаю, Дато. — У меня не хватило мужества сказать, что сделано все возможное, но ничего не получилось, и я больше ничем помочь ему не могу. — Позвони на следующей неделе.

— Хорошо. Извини за беспокойство.

Меня мучила совесть. Обидеть такого человека! Но я дал зарок и не хотел его нарушать.

— Так о чем говорил Леван с главным?

— О тебе, юноша, и о твоей статье.

— Леван воспылал желанием способствовать публикации статьи?

— Эх, юноша! Ты самого главного не знаешь. Леван и я ответили на кое-какие вопросы в твоей статье.

— Каким образом?

— У криминалистов, юноша, это называется дополнительным расследованием. Мы раскопали интересные факты. Например, у Вашакидзе две дачи — одна в Манглиси, другая в Цхнети. Ты бы видел трехэтажную дачу в Манглиси! Бассейн с черными лебедями. В саду павлины. Естественно, обе дачи записаны на родственников Вашакидзе. В прошлом году Вашакидзе выдал дочь замуж. Свадьба на шестьсот человек состоялась в ресторане. Она обошлась ему в двадцать тысяч рублей. У нас есть копии счетов. С Санадзе он связан последние два года. До Санадзе работал с другими партнерами. Как тебе это нравится?

— Мне это совсем не нравится.

— Еще бы, юноша! Теперь послушай, что мы узнали от директора фабрики Ахвледиани.

— От Ахвледиани? Он с вами говорил?

— Мы вызвали его сюда после работы и устроили под видом беседы небольшой, всего трехчасовой, перекрестный допрос. Нас занимали два главных вопроса, те два вопроса, которые ставила твоя статья. Первое — когда и при каких обстоятельствах произошло его падение? Второе — знал ли он, что Карло Торадзе невиновен? Мы начали со второго вопроса. Он довольно ретиво доказывал, что Карло жулик, и мы поняли, что он искренен. Знаешь, почему мы это поняли?

— Потому, что он сам жулик?

— Потому, что он с ненавистью говорил о Карло как о жулике. Понимаешь, он вроде бы обманулся в нем. Мы ему показали ту часть статьи, где доказывается невиновность Карло. Ты бы, юноша, видел, что с ним было. Он плакал пуще ребенка. Потом уже говорил не останавливаясь. Мы записали на магнитофон. Можешь гордиться. Твои предположения в общем-то оправдались.

— Ты хочешь сказать, что все эти годы Ахвледиани молчал, боясь позора?

— Именно так. Он оказался слабым руководителем, и на помощь ему прислали прекрасного специалиста и организатора, то бишь Вашакидзе. Ахвледиани сразу ему доверился. Всеми делами фабрики стал заправлять Вашакидзе. Шестого января пятьдесят четвертого года Вашакидзе небрежно бросил на стол Ахвледиани пачку денег и сказал: «Так будет каждый месяц, но в меньших размерах. Здесь сумма за шесть месяцев». Уже полгода фабрика была в руках дельцов. Ахвледиани даже не заметил этого. Кто поверил бы, что директор ничего не знал? Да ты не слушаешь меня, юноша!

— Слушаю, Гарри. А Карло Торадзе он приблизил к себе, надеясь с его помощью выбраться из дерьма, в которое попал?

— Именно.

— Почему же он доложил Вашакидзе о подозрениях Карло? Карло ведь поделился своими наблюдениями с Ахвледиани и ни с кем больше.

— Он утверждает, что сказал о подозрениях Карло главкому инженеру в надежде, что тот испугается и наконец свернет дело. Вашакидзе и сделал вид, что испугался. Более того, он обещал порвать с Санадзе и компанией.

— Детский сад! Врет Ахвледиани. Выгораживает себя. Письма-то о перераспределении фондовых тканей он продолжал подписывать.

Зазвонил телефон. Гарри взял трубку.

— Легок на помине, — шепнул он мне. — Тебя просит.

Я взял трубку.

— Нам надо поговорить, — сказал Ахвледиани. — Приезжайте.

— Вы опоздали. Теперь со всеми разговорами идите в милицию, — ответил я.

— Я настаиваю, чтобы вы приехали.

Я рассвирепел.

— Сначала выгоняете меня из дома, потом участвуете в покушении…

— Меня обманули! Меня обманули эти негодяи!

— Ах, теперь они негодяи!

— Что вы написали в статье? Что я жулик, делец? У меня дочери, внуки! Как они будут жить с таким позором?!

— Да не кричите вы! Об этом следовало раньше подумать. Что теперь вы от меня хотите?

— Хотел поговорить, — неожиданно спокойно сказал Ахвледиани. — Сегодня утром Вашакидзе улетел в Москву искать покровителей. Я остался один. Совершенно один.

— Ну и что?

В трубке раздались короткие гудки.

— Может быть, надо было поехать к нему, юноша? — сказал Гарри.

— Нет, — ответил я.

— Ты потом послушай магнитофонную запись. Магнитофон с пленкой в сейфе у Левана. Там же папка с материалами, которые мы с ним собрали. Теперь ты понимаешь, юноша, почему я не навещал тебя?

— Чья инициатива дополнительного расследования — твоя?

— Левана.

Я ничего не успел сказать. Меня вызвали к главному.

Главный знал обо мне куда больше, чем Леван. Это я понял по тому, что он спросил:

— Почему следователю ничего не рассказали?

Я промолчал. Не хотелось объяснять причины, побудившие меня не давать показаний следователю.

— Вы ничего не сказали следователю? — удивился Леван, который тоже был в кабинете. — Правильно сделали!

— Чему ты учишь молодого человека, Леван?! — Главный возмутился.

— Правильно он сделал!

— Спокойно, Леван.

— Я не могу быть спокойным, когда наши сотрудники подвергаются насилию!

— Ты уже выразил цеховую солидарность. — Главный обратился ко мне: — Как вы себя чувствуете, в состоянии интенсивно поработать?

Я кивнул.

Главный достал из сейфа мою статью. Я заметил, что ее первая страница испещрена красным карандашом. Легко было представить, что делалось на остальных страницах.

— На основе этого, а здесь материала в избытке, напишите очерк о Карло Торадзе на «подвал». Четыре «подвала» ужмите в один. Постановка вопроса — за что арестовали Карло Торадзе? Справитесь?

— Постараюсь, — ответил я без энтузиазма.

Мы с Леваном вернулись в отдел.

— Ну что? — спросил Гарри.

— Очерк о Карло Торадзе на «подвал», — ответил Леван и вытащил из сейфа магнитофон, кассеты, папку. — Все это вам, Серго. — Он впервые назвал меня по имени. — Садитесь и работайте.