Без всяких полномочий

ГЛАВА 14

Пробуждение было неприятным — с ощущением, что куда-то опаздываю. Я вскочил, торопливо оделся и лишь после этого осознал, что спешить некуда. Я переоделся — натянул плавки, старые брюки, вышел на балкон и, чтобы прийти в себя после седуксена, взял в руки самые тяжелые гантели Сандро. Одно время я занимался штангой. Размявшись, я спустился во двор с полотенцем и мылом и сел под кран на корточки. Это был единственный способ принять душ. Прадед моей квартирной хозяйки не удосужился провести водопровод в дом и соорудить ванную, хотя придерживался передовых по тем временам взглядов, о чем свидетельствовала его русская ориентация: армянскую фамилию Погосян он переделал в Погосова.

Было начало двенадцатого. В ресторане «Дарьял» меня ждал Шота, а я жевал хлеб с сыром, думая, что надо постирать белье и потом уж засесть за работу. Нежданно приехал Дато и сказал, что добился свидания с Карло.

— Бедный Шота! — засмеялся я, надевая выходной костюм. Сидит в ресторане и нервничает. С пятью тысячами в кармане.

Дато смутился.

— Извини, Серго. Я не знал, что ты договорился с ним.

— Я не собирался с ним договариваться. Поехали.

— Не стоит, Серго. Карло ты все равно не поможешь, а пять тысяч — хорошие деньги.

— Хватит, Дато! Поехали.

Мы сели в ожидающее нас такси, и Дато сказал водителю:

— В тюрьму!

Как только за нами закрылась дверь в железных воротах, нас точно отделило от привычного мира. Чувство это усиливалось с каждым шагом, хотя я не видел ни стальных решеток, ни сеток, ни камер и не слышал ни скрежета ключа в замке, ни лязгания решетчатых дверей, ни гулкого стука ботинок по металлическим лестницам и переходам.

Сутулый человек провел нас по тюремному двору к зданию из красного кирпича, и вскоре мы оказались в обычной каменной комнате со скамейками и столом.

Мы ждали минут пять, и все это время сутулый посматривал на меня.

— Давно здесь работаете? — спросил я его.

Ему не понравился мой вопрос, и он нехотя ответил:

— Давно.

Мне не понравился его ответ и не нравилось, что он посматривал на меня. Я сказал:

— Хорошая работа?

Он отвернулся и стал глядеть в окно.

— Оставь, — шепнул Дато.

Приземистый конвоир ввел в комнату Карло Торадзе. Несмотря на ужасающую худобу, Карло напоминал Дато. Должно быть, так выглядел Дато лет двадцать назад.

Карло, виновато улыбаясь, подтянул еле державшиеся на нем брюки. Он не двинулся с места, пока конвоир не сказал:

— Иди.

Видимо, Карло уже усвоил тюремные порядки.

— Иди, — повторил громче конвоир и отошел к сутулому.

Братья обнялись. Дато долго не выпускал Карло. Он что-то шептал ему.

Карло протянул мне руку, сел напротив нас и положил на скамейку пиджак.

— Передачу вчера получил? — спросил Дато.

— Получил, но не нужно столько присылать. Я ничего не могу есть.

— Тебе нужно есть. Посмотри, на кого ты стал похож!

— Как мама?

— Ничего. Как в камере? Больше не пристают?

— Какая разница?! Я человек конченый.

— Не говори глупостей!

— Ладно. Давай сменим тему. Как мой племянник? Результаты олимпиады известны?

— Опять первое место. Быть ему великим математиком.

— Кем угодно, лишь бы не был доверчивым ослом вроде своего дяди.

— Что произошло? Ты мне можешь сказать, что произошло?

Карло не ответил. Он опустил глаза и стал разглядывать свои грязные ногти.

— Дай спички, — сказал он.

Дато, вытаскивая из кармана коробок, толкнул меня локтем.

— Спрашивай, — шепнул он.

— Карло, кто главный? — спросил я.

Карло недоуменно поднял глаза. Он молчал.

— Почему ты не отвечаешь? — громко сказал Дато. — Что с тобой произошло? Может, тебе что-нибудь нужно?

Недоумение Карло сменилось жалкой улыбкой. Он понял нашу хитрость.

— Нужно. Еще одну клетчатую рубашку, — сказал он громко и тихо произнес: — Георгий Санадзе.

Имя было незнакомо мне, но это не имело значения.

— Больше тебе ничего не нужно? — спросил Дато.

— Куда могли увезти «Ариадну»? — спросил я.

— Сигареты. Только не «Тбилиси». У меня от них кашель. Думаю, в Марнеули.

— Что маме передать?

— Ахвледиани причастен?

— Передай, что я здоров и чтобы она ни о чем не беспокоилась. Он несчастный человек. Все дела в руках Вашакидзе.

Сутулый настороженно повел взглядом в нашу сторону.

Мы замолчали. Карло, ломая спички, вычищал из-под ногтей грязь.

— Здесь помыться как следует нельзя, — сказал он.

— Свидание окончено, — сказал сутулый.

Карло встал и обнял брата, а потом неожиданно обнял меня. Я растерялся.

— Держись, Карло. Все будет в порядке.

— Вытащите меня отсюда! Вытащите! Я больше не могу! Заклинаю вас всем святым на свете! Вытащите!

Конвоир потянул Карло за рукав. Карло не сопротивлялся, сутулый взял пиджак и накинул его на плечи Карло.

— Не кричи! Иди в камеру. Иди.

— Вытащите меня отсюда! Слышишь, Дато?.. Вытащите…

Дато точно прирос к полу. Он не произнес ни звука. Он плакал.

Солнечный свет на улице ослепил нас.

Дато свирепо молчал. Я понимал его и тоже молчал.

Мы прошли метров двести. Дато сказал:

— Говоришь, он ждет в «Дарьяле»? Очень хорошо. Едем.

— Что ты задумал? — спросил я.

— Увидишь. — Он остановил такси.

— Но это глупо! Так ты не поможешь Карло.

— Знаю. Если не хочешь, не езжай.

Он влез в такси. Я сел рядом с ним.

— Ну, изобьешь его. Дальше что?

— В «Дарьял»! — сказал Дато водителю и повернул свою бычью голову ко мне: — Неправильно, что мой брат страдает там, а этот подлец наслаждается жизнью. Неправильно!

— Согласен, но дальше что? Что дальше?

— Не знаю. Я должен воздать ему за все мучения Карло. Я из этого подлеца душу вытрясу!

Я покорно сидел рядом с ним, думая о Карло. Пока я не видел его, он был для меня чем-то абстрактным, как отвлеченное понятие — справедливость, честность. Теперь он обрел плоть.

— Кто такой Санадзе? — спросил я.

— Узнаем. Через полчаса все узнаем! — ответил Дато.

— Думаешь, Шота тебе все скажет?

— Не скажет, убью!

Мы подъехали к «Дарьялу».

Я огляделся и, не увидев зеленой «Волги», с облегчением подумал, что Шота в ресторане нет. Так и оказалось.

Дато обратился к гардеробщику:

— Дядя, Шота, владельца зеленой «Волги», не знаешь?

— Полчаса как уехал. Очень злой был.

— Узнай, где он живет. У меня срочное дело к нему, — Дато сунул гардеробщику пятерку.

Тот куда-то убежал и через минуту вернулся с клочком бумаги, на котором был написан адрес Шота.

Мы вышли на улицу и поймали такси. К счастью, мы не застали Шота дома.

— Везет подлецу! — сказал Дато. — Извини, Серго, за беспокойство. Одни хлопоты со мной. Извини. Я узнаю, кто такой Санадзе. Я все узнаю. Ты больше ни о чем не беспокойся. Я сам все узнаю.

— Ладно. С соседями поговори.

— Сейчас же еду к матери.

В столовой, неподалеку от «Дарьяла», запивая прескверный обед лимонадом, я думал о Карло. Жалость, сочувствие, возмущение — все смешалось во мне. Я вспомнил, как Карло сказал об Ахвледиани: «Он несчастный человек».

В его положении он еще сострадал! Но что он имел в виду? Что он хотел сказать? Я рассматривал его слова в лупу, вертел, заглядывал за них и не получал ответа.

«Все дела в руках Вашакидзе» — еще одна фраза Карло.

Неужели он подчеркивал этим непричастность Ахвледиани? Нет, Ахвледиани, Вашакидзе, Коберидзе, Шота да еще какой-то Санадзе — все они жулики, сказал я себе. Какая разница в том, что один стал жуликом, споткнувшись, а другой по призванию? Важен результат…

Карло сказал, что похищенную ткань скорее всего увезли в Марнеули. Значит, там находился магазин, директор которого был в сговоре с преступниками. А раз так, следовало ехать в Марнеули. Поездка заняла бы день, а может быть, даже два, несмотря на то что от Тбилиси до Марнеули рукой подать. Работа над пьесой затормозилась бы. Но иного выхода не было…

И все-таки почему Ахвледиани промолчал, когда Карло арестовали? Вопрос, который давно мучил меня и на который я не мог уверенно ответить ни дома у себя, ни позже, посетив Ахвледиани. Все возвращается на круги своя, усмехнулся я и отпил лимонаду.

Меня захлестнул столовский шум. С минуту я разглядывал посетителей — одна молодежь, точно в студенческой столовой.

Все возвращается на круги своя, повторил я мысленно, чтобы вернуться к своим раздумьям. Круг. Почему круг? Что у меня было связано с кругом? Вспомнил. Я хотел найти некую точку. Санадзе… Георгий Санадзе. Центр круга… Я налил еще лимонаду и, пораженный, застыл со стаканом в руке. С подносом в руках за свободный стол садился самый большой гурман среди моих многочисленных родственников и знакомых — Ило. Я чуть не рассмеялся. Мне не хотелось портить ему аппетит, но в следующий момент я понял, что не могу упустить возможности позлорадствовать, и перебрался за стол Ило. Он готов был бежать.

— Ты обнищал? — сказал я, ухмыляясь.

— Что за язык у тебя?! Вместо приветствия проклинаешь человека. Почему я обнищал? Проголодался. А здесь быстро кормят. — Он шумно отхлебнул жидкого харчо.

— Выходит, ты скряга.

— Дай мне поесть! — Ило перешел на шепот. — Ты лучше скажи, зачем по телефону разговоры о делах ведешь. Спятил?

— Как же мне с тобой общаться?

— Мы же договорились! Когда стемнеет. А теперь иди, иди. Кто-нибудь увидит нас вместе.

— Иду. Только скажи, темнила, почему отрицал, что над всеми — Вашакидзе, Ахвледиани, Коберидзе, Шота и прочей шушерой стоит… Кто стоит?

Он выронил из руки необглоданную кость.

— Кто?

— Санадзе, Георгий Санадзе.

— Тише ты! Чего орешь на всю столовую?

— Знаешь, что я тебе скажу? Твоя доля будет уменьшаться с каждым добытым мною сведением. За что тебе деньги платить? Или ты сегодня же подготовишь материал со всеми данными на Санадзе, или я скину с твоих пятидесяти процентов двадцать. Нет, двадцать пять. Санадзе как-никак глава! До вечера.

Я оставил Ило в полной растерянности.

Он, конечно, жалел, что связался со мной. Но я был уверен, что любовь к деньгам возьмет в нем верх.

На проспекте Руставели меня окликнул Лаша. Он стоял под платаном, а рядом с ним — Боб и раздувшийся от самодовольства юноша.

— Элегантно выглядишь, — одобрил Лаша, когда мы обнялись. — К наш не хочешь присоединиться? Распишем пульку.

— Я же не играю в преферанс, — сказал я. — Я вообще не играю, не умею.

— Научим, — хихикнул Боб. — Начнем с двадцати одного.

— Можно сыграть и в очко, — сказал самодовольный.

— Знал бы твой отец, Бесо, куда исчезают его деньги! — сказал Лаша.

— Ничего, у него денег много, — засмеялся юнец.

— Познакомься, Серго, — сказал Лаша. — Это твой будущий коллега по журналистике, пока студент Бесо Санадзе.

Комната Лаши, где он жил с матерью, мало изменилась с тех пор, как я был там в последний раз. Разве что стала теснее, может, оттого, что мы выросли, а может, оттого, что в комнату затесали современный гардероб вместо старомодного фанерного шкафа. Стол покрывала все та же плюшевая скатерть. Только теперь на ней стояла хрустальная ваза.

— Где мама? — спросил я Лашу.

— Отправил отдыхать в Кобулети, — ответил он. — Сейчас кофе приготовлю.

Банк выпало держать Бесо. Он выбросил на середину стола две пятирублевые купюры; виртуозно перетасовал карты и сдал нам по одной.

— Я не буду играть, — сказал я. — Только посмотрю.

— Раз тебе карту сдали, играй, — хихикнул Боб. — Продуешь деньги, заложишь костюм.

— Помолчи, Боб! — одернул его Лаша. — Поиграй немного, Серго.

— Ладно, бог с вами, — махнул я рукой.

Мне повезло. За десять минут я выиграл сорок рублей. На каждую минуту приходилось по четыре рубля. Так, наверно, и Шота не зарабатывал.

Через час мой выигрыш превышал сотню. Но вскоре удача отвернулась от меня. Выигрывать стал Бесо. Куча денег перед ним росла и росла, и он с каждым разом взвинчивал ставки.

Пепельница была полна окурков. Кофейная гуща засохла в чашках.

Первым из игры вышел Боб. Потом Лаша сказал, что у него пустые карманы. Я рисковал остаться без денег, но выложил на стол последние двадцать пять рублей. Это было безрассудство. Мною владел не только азарт. Я играл против Санадзе пусть не против Георгия Санадзе, а только его отпрыска, но ощущение было такое, будто передо мною весь клан Санадзе. Я выиграл. В следующем круге я тоже выиграл, и это окрылило меня. Вновь появилась уверенность. Я жаждал победы. Выиграть во что бы то ни стало выиграть! Я делал прикуп к шестнадцати очкам и выигрывал. Я не знал, сколько денег лежало пере до мною.

— Уже одиннадцать, — заметил Лаша.

— Заканчиваем, — сказал я.

— Так не положено! Я хочу отыграться. — Голос у Бесо стал сиплым. Он нервничал.

— Даю полчаса, — сказал Лаша. — Мне вставать чуть свет.

Боб удивленно взглянул на него, но промолчал.

— Нам хватит и двадцати минут, — сказал Бесо.

Он оказался провидцем. Через двадцать минут он проигрался окончательно и ушел.

Я хотел вернуть Лаше и Бобу их проигрыш, и Боб обрадовался, но Лаша наотрез отказался взять деньги. Я чувствовал себя так, словно обворовал их.

— Ты честно заработал эти деньги, — сказал Лаша. — Они тебе пригодятся.

Сомнительная честность, подумал я и спросил:

— Вы мне подыгрывали?

— Нет, — ответил Лаша. — Тебе просто везло.

— Фрайерам в первой игре всегда везет, — сказал Боб.

— Лаша, а кто такой Георгий Санадзе? — спросил я.

— Георгий Санадзе? Скромный товаровед на базе Грузтрансурса, но богатый.

— Деньги лопатой гребет, — хихикнул Боб. — Как ты сегодня.

— Как все богатые, он жадный и к тому же, судя по тому, что говорит Бесо, жесткий, но сыночек ухитряется доить его.

— В чем его жесткость?

— Не далее как сегодня Бесо вспомнил такой эпизод. Однажды, еще в школе, он списал у товарища контрольную. Узнав об этом, папаша избил его до полусмерти. Представляешь?! Сам жулик, а в сына кулаком вбивал честность. Ничего не поймешь в этом мире.

На улице меня поджидал Бесо. Он пошел за мной и уговаривал продолжить игру утром.

— Хочешь, верну тебе деньги? Хочешь? — Я полез в карман.

— Так не положено, — сказал он.

— Плевать я хотел, положено или не положено!

— Сразу видно, что вы не игрок. — И он зашагал прочь.

На улице не было ни души. Часы показывали двенадцать.

Самое время для визита к Ило, подумал я, ища глазами телефон-автомат.

К телефону подошла Цира. Она сказала, что Ило нет дома и неизвестно, когда он будет. Мне показалось, что она говорит неправду.

Такси не удалось поймать. Я поехал домой на автобусе.

У аптеки, мимо которой я ходил каждый день, стояли два парня. Одного — круглолицего и упитанного, по кличке Гочо-поросенок, — я видел однажды в потасовке на Плехановском проспекте. Он дрался с остервенением, я бы сказал даже, с упоением. Другого я видел впервые. Низкий лоб, нерасчесанные курчавые волосы, перебитый нос. Дешевый перстень на смуглой руке.

Низколобый выставил ногу. Не следовало ни перешагивать через нее, ни обходить, ни раздумывать. Это я осознал слишком поздно, когда получил удар в висок. В голове загудело. От второго удара я увернулся, инстинктивно пригнувшись при виде взметнувшегося кулака. Передо мною оказался незащищенный живот низколобого. Я выбросил вперед левую руку точно в подушку. Низколобый согнулся. Апперкотом правой я выпрямил его, и он привалился к стене.

— Неплохо, — сказал Гочо. Он все еще не вмешивался.

— В чем дело? — спросил я.

— Обижаешь хороших людей. — Он двинулся на меня. — Сейчас ты пожалеешь, что родился на свет.

Гочо сделал два ложных выпада, нагоняя на меня страх, и достал мой подбородок левой. Я удержался на ногах, ответив правым хуком. Гочо бросился вперед, нацелив голову в мое лицо. Я еле успел увернуться.

Низколобый пришел в себя и ринулся ему на помощь.

Вдруг я увидел Аполлона, любителя-цветовода с нашего двора. Он собирался перейти на противоположный тротуар, видимо, не желая вмешиваться в драку.

— Аполлон! — позвал я.

Он узнал меня и побежал к нам.

— Бессовестные! Двое на одного! — крикнул он, отшвырнул низколобого и стал оттаскивать Гочо. Я никогда не подозревал в нем столько силы. — Убирайтесь на свой Плехановский проспект, пока живы!

— Теперь нас двое на двое, — сказал Гочо и ударил Аполлона.

Аполлон со всего размаху влепил ему пощечину.

К нам бежал Сандро.

День выдался пасмурный. Небо, казалось, вот-вот заплачет. Собираясь на колхозный базар, я снял с вешалки плащ, когда снизу меня позвал Дато.

— Извини, что отнимаю у тебя время, — сказал он. — Нашел соседку, которая видела в тот день Карло и Шота.

— Поехали к ней.

— Она ждет, но можно в другой раз, если ты занят. Вот тебе адрес Санадзе. — Дато протянул листок. — Он работает товароведом…

— На базе Грузтрансурса, — закончил я. — Поехали. Позвоню только.

Телефон-автомат не работал. Я решил позвонить Нине позже.

Соседка Карло жила на первом этаже и при желании могла видеть каждого, кто входил в дом. Она и нас заприметила, когда мы шли через двор к подъезду, так как открыла дверь, не дожидаясь звонка. Это была немолодая женщина в черном, со страдальческим выражением лица из-за мигрени и повязанной полотенцем головой. Голос у нее тоже оказался страдальческим.

— Дато сказал мне, что вас интересует. Бедный Карлуша… Я видела в тот день, когда случилось это несчастье, Карлушу вместе с толстым молодым человеком. Было пятнадцать минут пятого. Я готовила в кухне. Вижу, идет Карлуша, а с ним хорошо одетый молодой человек. Дубленка с пышным воротником, мохеровый шарф. Шапки на нем не было, хотя он лысый. Я еще подумала, простудится парень из-за своего форса. Прошел час. Дверь подъезда хлопнула. Смотрю, Карлуша и его товарищ уходят, друг другу улыбаются, оживленно разговаривают…

— Вы узнали бы в лицо этого товарища? — спросил я.

— Да. Симпатичный такой…

— Почему вам так хорошо запомнилось время, когда они пришли и ушли?

— Взглянула на часы. Когда увидела Карлушу, удивилась. Что это, думаю, он так рано сегодня возвращается? Карлуша всегда приходил с работы в половине седьмого. Когда они уходили, я как раз собиралась в детский сад за внучкой.

— Не видели, они ушли или уехали на машине?

— Уехали. Сели в «Волгу» и уехали. Машина на улице стояла. Я еще подумала, что это они машину на улице оставили, когда могли подъехать прямо к подъезду.

— Номер не запомнили?

— Номер — нет. Я издали машину видела. Цвет запомнила — зеленый.

— Скажите, милиция вас не опрашивала?

— Меня нет. Они говорили с другими соседями. Я милиции ничего не сказала, боясь навредить нашему Карлуше. Он ведь любимец всего дома.

Найдя у колхозного базара исправный телефон, я позвонил Нине.

— Привет! — сказал я.

— Здравствуй, Серго, — ответила Нина. Она не сказала «Сережа», и я понял, что Нина обижена на меня.

— Ты через час будешь дома?

— Нет, я должна уйти.

— Надолго?

— Не знаю. Как получится.

Черт бы побрал мой характер, подумал я. Ведь я собирался сказать, что приглашаю ее к себе на обед, но не посмел этого сделать по той причине, что моя келья плоха даже для монахинь.

— Оставь ключ под ковриком, — попросил я.

— Хорошо.

— Нина, — начал я и замолк.

— Что? — спросила она.

— Да нет, ничего. Привет!

Купив два бумажных пакета, я направился к мясным рядам. На прилавках лежала розовая свинина и темно-красная говядина. Вырезки ни у кого не было. Я с досадой еще раз обошел прилавки и увидел между висящими на крюках огромными тушами крохотную тушку ягненка. Плотный мужчина в белом халате отказался ее разрубить. Он хотел продать тушку целиком. Я долго уговаривал его, и в конце концов он сдался, но запросил за килограмм шесть рублей.

— Вспоминать меня будешь, — сказал он, заворачивая задок ягненка. — Кушай на здоровье.

Потом я купил зелень, свежие огурцы и помидоры, перепробовал все сыры, остановил выбор на малосольном сулгуни, наполнил другой пакет алычой, абрикосами, черешней и клубникой, вспомнил о цветах и выбрал самые крупные розы, на лепестках которых висели бусинки воды, а потом по дороге к Нине заехал в магазин за вином.

Ключ лежал под ковриком.

Поставив «Цинандали» в холодильник, я закурил и прошел в комнату, чтобы немного передохнуть. На полке стояла чеканка — слившиеся в поцелуе женщина и мужчина. В углу чеканки я увидел знак Гурули — ключ. На обратной стороне — надпись красным фломастером: «Нине с любовью и уважением от автора». Ниже — подпись и дата. Во мне шевельнулось неприятное чувство. Я представил, как Гурули, сидя за низким столом в мастерской в построенном по собственному проекту и собственными руками доме с выходом во внутренний двор, как в древних грузинских домах, в мастерской, увешанной и заставленной чеканками, лучшая из которых, пожалуй, портрет царицы Тамар, берет лист латуни и, поглядывая на Нину, уверенно делает набросок. Работа не мешает ему говорить. Разговор не мешает его работе. Внук извозчика и сын таксиста из Зестафони, он говорит как потомственный оратор. Женщины смотрят на него словно на волшебника, в руках которого оживает мертвый металл. Известная поэтесса из Москвы посвятила ему восторженные стихи. Она написала их в мастерской на ватмане. Я читал стихи. Рукопись висела на видном месте. Одно это может вскружить голову женщине.

Отогнав дурные мысли, я занялся хозяйством, перенес стол из кухни в комнату, нашел скатерть, расстелил ее, в середине поставил вазу с розами, а вокруг — блюда с зеленью, сулгуни, салатом из помидоров и огурцов, алычой, абрикосами, черешней и посыпанной сахаром клубникой. Для приборов не хватило места. Пришлось все переставить.

Ягненок жарился в духовке. Теперь я мог понежиться под душем и стал искать в галошнице резиновые шлепанцы. Неожиданно я наткнулся на мужские домашние туфли. Они были почти новыми, чуть поношенными. В висках застучало. Я сидел на корточках, держал в руке туфли и не понимал, как они оказались здесь.

Раздался звонок. Затолкав туфли в галошницу, я открыл дверь.

— Чем так вкусно пахнет? — спросила Нина.

— Ягненок жарится, — ответил я и быстро ушел в ванную.

Я стоял под душем, сжимая челюсти.

— Сережа! Ты стал миллионером? — крикнула Нина.

Я перекрыл горячую воду и заставил себя простоять под холодным душем до окоченения.

Нина успела переодеться в легкое платье.

— Откуда вся эта роскошь, Сережа?

— С базара. Взгляну на мясо.

Она пошла за мной в кухню.

— Ты получил гонорар?

— Я выиграл в карты. Ягненок готов.

— Погоди, Сережа. Ты картежник?

— Я не картежник. Но я выиграл в карты.

Она недоверчиво смотрела на меня. Я достал из холодильника вино.

— Это правда? — спросила она.

— Разумеется, правда. Идем за стол, — сказал я.

— Нет, Сережа. Прости, но я не могу.

— Тебе претит, что все куплено на выигранные деньги?

— Да.

— Почему? Потому, что твой предыдущий любовник был картежником?

— Какой любовник? О чем ты говоришь?

Я поставил бутылку на холодильник и схватил Нину за руку.

— Идем!

Я вытащил из галошницы мужские туфли.

— А это что?

Я ждал, что она рассмеется, ждал, что она ударит меня. Я очень хотел этого. Но ничего такого не произошло.

— Значит, это правда, — сказал я.

Она молчала.

Я с остервенением швырнул туфли в стену, сдернул с вешалки пиджак и открыл дверь.

— Сережа! — Нина бросилась ко мне. — Сережа!

Я захлопнул дверь.

Я не знал, куда идти, и бродил по городу. Чтобы убить время, я зашел в кинотеатр — показывали какой-то старый фильм, — потом снова бродил по городу, пока не вспомнил, что с утра ничего не ел.

В закусочной я взял сосиски и двести граммов коньяка. Коньяк подействовал на меня сразу. Мне захотелось напиться. Я заказал еще двести граммов и со стаканом коньяка вернулся к своему столику. Мои сосиски поедал жалкий человечек в кургузом пиджаке. Я отлил ему коньяку. Он кивком головы поблагодарил и выпил.

— Случилось что? — спросил он и, не дождавшись ответа, сказал: — Все проходит. Все в этом мире меняется.

— Быстро меняется, — сказал я.

— Ничего не поделаешь. Главное — сохранить человеческое достоинство. Еще языческие философы считали, что в сравнении с величием души, а душа и есть человеческое достоинство, ничто не является великим.

В голове у меня шумело, но не настолько, чтобы не поразиться.

— Помните «Исповедь» блаженного Августина? — сказал человечек, откусывая хлеб. — Там написано так: «И ходят люди, чтобы восторгаться вершинами гор, волнами моря, течениями рек, простором океана и сиянием звезд, а о душе своей забывают».

— Да, о душе своей забывают, — сказал я и направился к выходу.