Библиотека литературы Древней Руси. Том 6 (XIV - середина XV века)

ОРИГИНАЛ

Сий убо князь Дмитрий родися от благородну и честну родителю — сынь князя Ивана Ивановича и матере великые княгини Александры. Внук же бысть православнаго князя Ивана Даниловича, събрателя Руской земли,[450] корене святого и Богом насаженаго саду, отрасль благоплодна и цвет прекрасный царя Володимера, новаго Костянтина, крестившаго землю Рускую,[451].сродник же бысть новою чюдотворцю Бориса и Глеба.[452] Въспитан же бысть въ благочестьи и въ славе, съ всяцемь наказаниемь духовнымъ, и от самех пеленъ Бога възлюби. Отцю же его, великому князу Ивану, оставльшу житие света сего и приимшему небесное селение, сий же оста млад сый, яко лет 9, с любимым си братомъ Иваном.[453] Потом же и тому преставльшуся, таже и мати его преставися Александра, и пребысть единъ въ области великого княжениа.

И приимшю ему скипетръ дръжавы земля Рускыа, настолование земнаго царства, отчину свою — великое княжение, по даней ему благодати от Бога, чести же и славы, еще же млад сый възрастомъ, но духовных прилежаше делесех, пустошных бесед не творяше, и срамных глаголъ не любляше, а злонравных человекъ отвращашеся, а съ благыми всегда беседоваше. И божествных Писаний всегда съ умилениемь послушаше, о церквах Божиих велми печашеся. А стражбу земли Руской мужествомъ дръжаше, злобою отрочя обреташеся, а умомъ всегда съвръшенъ бываше. Ратным же всегда въ бранех страшен бываше, и многы врагы, въстающая на нь, победи. И славный град Москву стенами чюдно огради.[454] И въ семь мире славен бысть — «яко кедръ в Ливане умножися и яко финиксъ в древеси процвете».[455]

Сему же бывшу лет 16, и приведоша ему на брак княгиню Овдотью от земля Суждалскыя,[456] дщерь великого князя Дмитрия Костянтиновича и матере великые княгини Анны. И възрадовася вся земля о съвокуплении брака ею. И по браце целомудрено живяста, яко златоперсистый голубь и сладкоглаголиваа ластовица, съ умилением смотряху своего спасениа, въ чистеи съвести, крепостию разума предръжа земное царство и к небесному присягаа, и плотиугодиа не творяху.

Аки кормьчий крепок противу ветром влъны минуя, направляемь Вышняго промышлениемь, и яко пророкь на стражи Божиа смотрениа, тако сматряше своего царствиа. И умножися слава имени его, яко и святого князя Володимера, и въскипе земля Рускаа в лета княжениа его, яко преже обетована Израилю. И страхомь господьства своего огради всю землю; от всток и до запад хвално бысть имя его, от моря и до моря, и от рекъ до конець вселеныа превознесеся честь его. Царие земстии, слышаще его, удивишася, и многыа страны ужасошася.

Врази же его взавидеша ему, живущии окрестъ его, и навадиша на нь нечьстивому Мамаю, так глаголюще: «Дмитрий, великый князь, себе именует Руской земли царя, и паче честнейша тебе славою, супротивно стоит твоему царствию». Он же наваженъ лукавыми съветникы, иже христианскы веру дръжаху, а поганых дела творяху, и рече Мамай княземъ и рядцамъ своим: «Преиму землю Рускую, и церкви христианскыя разорю, и веру их на свою преложу, и велю покланятися своему Махмету. Идеже церкви были, ту ропаты[457] поставлю и баскаки[458] посажаю по всем градомъ рускымь, а князи рускыа избию». Аки и преже Агагъ, царь васанескь, похвалися на кивот завета Господня, иже в Силоме: сице похвалився, самъ погыбе.[459]

И посла преже себе Мамай воеводу поганаго Бегича с великою силою и съ многыми князьми. Се же слышав князь Дмитрий и поиде въ сретение ему съ многою силою Рускыа земля. И сеступися с погаными в Рязанской земли на реце Вожи, и поможе Богъ и святаа Богородица Дмитрию, а поганыа агаряны посрамлены быша: овы изсечени бышя, а иныа побегоша; и възвратися Дмитрий с великою победою. И тако ти заступаше Рускую землю, отчину свою.

И бестудный Мамай срама исплънися,[460] в похвалы место безчестие прииде ему. И поиде самъ на Рускую землю, похвалився на Дмитриа, исплъни сердце свое злаго безакониа. Слышавше же князь Дмитрий, и въздохнув из глубины сердца к Богу и к пречистей его Матери, и рече: «О, пресвятая госпоже Богородице-дево, заступнице и помощнице миру, моли Сына своего за мя грешнаго, да достинъ буду славу и живот свой положити за имя Сына твоего и за твое, иноя бо помощница не имамы развее тебе, Госпоже. Да не порадуються враждующии мне бес правды, ни ркут погании: “Где есть богъ их,[461] на негоже уповашя?” — да постыдятся вси являющеи злаа рабомъ твоим. Яко азъ рабъ твой есмь и сынь рабы твоея, испроси ми, Госпоже, силу и помощъ от святого жилища твоего и Бога моего на злаго моего супостата и нечьстиваго врага. Постави ми, Госпоже, стлъпъ крепости от лица вражиа, и възвеличи имя христианское над погаными агаряны».

И призва велможя своя и вси князи Рускыа земля, сущаа под властию его, и рече к ним: «Лепо есть намь, братие, положити главы своя за правоверную веру христианскую, да не преяти будут гради наши погаными, ни запустеют святыа Божиа церкви, и не разсеани будемь по лицу всеа земля, ни поведени будут в полонъ жены и чада нашя, да не томими будемь погаными по вся дни, аще за нас умолит Сына своего и Бога нашего пречистаа Богородица». И отвещашя ему князи рускые и велможя его: «Господине рускый царю! Ркли есмя, тобе служа, живот свой положити, а ныне тебе деля кровь свою прольемь, и своею кровию второе крещение приимемь».

И въсприимъ Авраамлю доблесть,[462] помолився Богу и помощника имуще святителя Петра,[463] новаго чюдотворца и заступника Рускыа земля, и поиде противу поганаго, аки древний Ярославь, на злочестиваго Мамаа, втораго Святоплъка.[464] И срете его в татарскомь поле, на реце Дону. И сступишяся плъци, аки тучи силнии, и блеснушася оружиа, аки молниа в день дождя. Ратнии же сечахуся за рукы емлюще, по удольем же кровь течаше, и Донъ река потече с кровию смесившеся, и главы татарьскы акы камение валяшеся, и трупиа поганыхъ акы дубрава посечена. Мнози же достовернии видяху аггелы Божиа, помогающа христианомъ. И поможе Богъ князю Дмитрию, и сродници его, святаа мученика Борис и Глебь; и окааный Мамай от лица его побеже. Треклятый же Святоплъкъ в пропасть побеже, а нечьстивый Мамай без вести погыбе. И възвратися князь Дмитрий с великою победою, якоже преже Моиси, Амалика победив.[465] И бысть тишина в Руской земли. И тако врази его посрамишася. Иныя же страны, слышаще победы даныа ему на врагы от Бога, и вси под руце его поклонишася; росколници же и мятежници царства его вси погыбошя.

Обычай же имяше князь: яко Давидъ богоотець Сауловы дети миловаше,[466] а сий неповинныя любляше, повинныа же пращааше. По великому же Иову[467] — яко отець есть миру, око слепым, нога хромымъ, стлъпъ и стражь, и мерило известно, къ съвету правя подвластныа, от вышняго промысла правление приимь... роду человечьскому, всяко смятение мирское исправляше — высокопаривый орелъ, огнь, попаляа нечестие, баня, мыющая скверну, гумно чистоте, ветръ плевелу, одръ трудившимся по Бозе, труба спящимъ, воевода мирный, венець победы, плавающимь пристанище, корабль богатству, оружие на врагы, стена нерушима, меч ярости, зломыслящимь сеть, степень неразрушимъ, зерцало житию, с Богомъ все творя и по Бозе побарая, высокый умъ, смереный смыслъ, ветром тишина, пучина разуму. Князя рускыа въ области своей крепляше, велможам своим тих и уветлив в наряде бываше, никогоже оскръбляше, но всех равно любляше, младых словесы наказааше, и всемь доволъ подавааше, и к требующимъ руце простираше.

Еще же дръзну несрамно рещи о житии сего нашего царя Дмитриа, да се слышаще, царие и князи, научитеся тако творити.

От юны бо версты Бога възлюби и духовных прилежа делех, аще и книгамь не ученъ беаше добре, но духовныа книгы въ сердци своемь имяше. И се едино повемь от житиа сего: тело свое чисто съхрани до женитвы, церковь себе съблюде святому Духу нескверньну. Очима зряше часто к земли, от неяже взятъ бысть, душю же и умъ простираше к небеси, идеже лепо есть ему пребывати. И по браце съвокуплениа тоже тело чисто съблюде, греху не причастно. Божественаго апостола Павла сбыстся о немь глаголющее, еже рече: «Вы есте церкви Бога живаго, якоже рече: “Вселюся в ня и похожу”».[468] Царьскый убо санъ дръжаше, а аггелскы живяше, постомъ и молитвою по вся нощи стояше, сна же токмо мало приимаше; и пакы по мале часе на молитву встаяше, и подобу благу все творяше. В бернем телеси бесплотных житие съвръшаше. Землю Рускую управляше, на престоле седяше, яко пещеру в сердци дръжаше, царскую багряницю и венець ношаше, а в чернечьскыа ризы по вся дни облещися желаше. По вся часы честь и славу от всего мира прииимаше, а крестъ Христовь на раму ношаше, божествныа дни поста въ чистоте храняше, а по вся неделя от святых таинъ приимаше. Преочистованну душу пред Богомъ хотяше поставити; поистине явися земный аггелъ, небесный человекъ.

И поживе лет с своею княгинею Оводотьею лет 22 в целомудрии, и прижит сыны и дщери, и въспита в благочьстии. А княжение великое дръжаше, очину свою, лет 29 и шесть месяць, и многы труды показа и победы, яко никтоже инъ, а всех лет житья его 38 и пять месяць. И посем разболеся и прискоръбен бысть велми. Потом же легчае бысть ему, и възрадовася великаа княгини радостию великою и сынове его, и велможи царства его. И пакы впаде в болшую болезнь, и стенание прииде к сердцю его, яко торгати внутрьнимь его, уже приближися к смерти душа его.

В то же время родися ему сынь Костянтинъ. И призва к собе княгиню свою, и ины сыны своя, и бояре своя, и рече: «Послушайте мене вси. Се бо аз отхожу к Господу моему. Ты же, драгаа моя княгини, буди чядом своим отець и мати, наказающи их и укрепляющи, все творяще по заповедемь Господнимь: послушливым и покорливымь быти, Бога боятися и родителя своя чьстити, и страх ихъ дръжати в сердци своемь вся дни живота своего». И рече сыномъ своимъ: «Вы же, сынове мои, плод чрева моего, Бога боитеся, помните писаное: “Чьсти отца и матере, да благо ти будет”.[469] Мирь и любовь межи собою имейте. Аз бо предаю вас Богови и матери вашей, и под страхомь ея будите всегда. Обяжите собе заповедь мою на шию свою, и вложите словеса моя в сердце ваше. Аще ли не послушаете родитель своихъ, помянете писаное: “Клятва отчяа домъ чядом раздрушит, и матерне въздыхание до конца искоренить”.[470] Аще ли послушаете — длъголетни будете на земли и в благыхъ пребудет душя вашя, и умножится слава дому вашего, врази ваши падут под ногами вашими, и иноплеменници побегнут от лиця вашего, и облегчится тягота земли вашей, и умножатся нивы вашя обильемь. Бояре своя любите, честь имь достойную въздающе противу служению их, без воля их ничто же творите. Приветливи будете къ всем. Но все творите с повелениемь родителя своего».

И рече бояромь своим: «Сберетеся ко мне, да скажу вамъ, еже створях в житьи своемь. Старцы — яко отцы, средовечь — яко братья, младии — яко чада. Ведаете обычай мой и нрав: пред вами ся и родихъ и при вас възрастох, с вами и царствовах, и землю Рускую дръжах 27 лет, а от рожениа ми 40 лет. И мужъствовах с вами на многы страны, и противным страшен бых в бранех, и поганыа низложих Божиею помощию, врагы покорих, княжение укрепих, миръ и тишину на земли сътворих. Отчину свою с вами съблюдох, еже ми предалъ Богъ и родители моя, к вамь честь и любовь имех, под вами грады дръжах и великыа волости. И чяда вашя любих, никому же зла не створих, ни силно что отъях, ни досадих, ни укорих, ни разграбих, ни безчинствовах, но всех любих и въ чести дръжахъ, и веселихся с вами, с вами же и скръбех. Вы же не нарекостеся у мене бояре, но князи земли моей. Ныне же помяните словеса своя, яже рекосте къ мне въ время свое: “Длъжни есмы тобе служа и детемъ твоим главы своя положити”. Укрепите истиною, послужите княгини моей и чядом моимъ от всего сердця своего, въ время радости повеселитеся с ними, и въ время скръби не оставите их: да скръбь ваша на радость преложится. Богъ же мира да будет с вами».

И призвавъ сына своего прьвие болшаго, князя Васильа,[471] на старейший путь,[472] предасть в руце его великое княжение, яже есть столъ отца его, и деда, и прадеда, съ всеми пошлинами, и далъ есть ему отчину свою — Рускую землю. И раздавал же есть комуждо своимь сыномъ: и грады своя въ отчину имъ предасть по части, и жребий княжениа их, на чемь им княжити и жити, и по жребью раздели имъ землю. Второму сыну своему, князю Юрью,[473] далъ есть Звенигород съ всеми волостьми и съ всеми пошлинами, такоже и Галич, яже неколи бывало княжение Галицкое,[474] съ всеми вълостьми и съ всеми пошлинами. Третиему же сыну своему, князю Андрею,[475] далъ есть град Можаескъ, да другый городок — Белоозеро, съ всеми волостьми и съ всеми пошлинами; се же княжение неколи бывало Белоозерское. Четвертому же сыну своему, князю Петру,[476] далъ есть город Дмитровъ съ всеми волостьми и съ всеми пошлинами.

И тако утвръдив златопечатною грамотою, и лобызав княгиню и дети своя, и бояре своя конечнымь лобзаниемь, и благослови их, и пригнувъ руце к персемъ, и тако предасть святую свою и непорочную душу в руце истиннаго Бога майа въ 19, на память святого мученика Патрекиа, на 5-й недели по Пасце в среду, въ 2 час нощи. Тело же его честное на земли остася, а святая его душя въ небесныа кровы вселися.

Егда же преставися благоверный и христолюбивый, благородный князь Дмитрий Иванович всея Руси, и просветися лице его, яко аггелу. Видев же его княгини мрътва на постели лежаша, въсплакася горкымъ гласом, огньныа слезы от очию испущающи, утробою распаляющи, в перси своя руками бьюще. Яко труба, рать поведающи, яко ластовица, рано шепчущи, и арганъ сладковещающий, глаголаше: «Како умре, животе мой драгый, мене едину вдовою оставив! Почто азъ преже того не умрох? Како заиде свет от очию моею! Где отходиши, съкровище живота моего, почто не проглаголеши ко мне, утроба моя, к жене своей? Цвете прекрасный, что рано увядаеши? Винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцю моему и сладости души моей! Чему, господине мой милый, не възриши на мя, чему не промолвиши ко мне, чему не обратишися ко мне на одре своемъ? Ужели мя еси забыл? Что ради не възриши на мене и на дети свои, чему имъ ответа не даси? Кому ли мя приказываеши? Солнце мое, — рано заходиши, месяць мой светлый, — скоро погибаеши, звездо всточная, почто к западу грядеши? Царю мой милый, како прииму тя и како тя обойму или како ти послужу? Где, господине, чьсть и слава твоя, где господьство твое? Господинъ всей земли Руской былъ еси — ныне же мертвъ лежиши, никим же владееши! Многы страны примирилъ еси и многы победы показал еси, ныне же смертию побеженъ еси. И изменися слава твоя, и зракъ лица твоего превратися въ истление. Животе мой, како намилуюся тебе, како повеселюся с тобою! За многоценныа багряница[477] — худыа сиа и бедныа ризы приемлеши, не моего наряда одеание на себе въздеваеши, и за царскый венець худымь симь платомъ главу покрываеши, за полату красную гробъ си приемлеши! Свете мой светлый, чему помрачился еси? Горо великаа, како погыбаеши! Аще Богъ услышит молитву твою, помолися о мне, о своей княгини: вкупе жих с тобою, вкупе ныне и умру с тобою, уность не отиде от нас, а старость не постиже нас. Кому прикажеши мене и дети своя? Не много, господине, нарадовахся с тобою: за радость и веселие печаль и слезы приидошя ми, за утеху — сетование и скорбь яви ми ся. Почто родихся и, родився, преже тебе како не умрох, да бых не видела смерти твоеа, а своеа погыбели! Не слышиши ли, княже, бедных моих словесъ, не смилят ли ся моя горкыа слезы? Крепко еси, господине мой драгый, уснулъ, не могу разбудити тебе! С которыа войны еси пришел, истомился еси велми? Звери земнии на ложе свое идут, а птиця небесныа к гнездомь своимъ летят, ты же, господине, от своего дому не красно отходиши![478] Кому уподоблюся и како ся нареку? Вдова ли ся нареку? Не знаю азъ сего. Жена ли ся нареку? Остала есмь царя. Старыа вдовы потешите мене, а младыя вдовы со мною поплачите: вдовиа бо беда горчае всех люди. Како ся въсплачю или како възъглаголю: “Великый мой Боже, царь царемь, заступникь ми буди! Пречистаа госпоже Богородице, не остави мене, въ время печали моеа не забуди мене!”».

И принесше его в церковь святого архаггела Михаила, идеже есть гробъ отца его, и деда, и прадеда, и певше над нимъ обычное надгробное пение, положиша его в гробъ месяца майя въ 20 день, на память святого мученика Фалелиа. И плакашя над ним князи и бояре, велможи и епископи, архимандриты и игумены, попове и диаконе, чръноризци и всь народ от мала и до велика, и несть такова, кто бы не плакалъ, и пениа не слышати въ мнозе плачи. Бе же ту гость — митрополит тряпезонскый, Феогностъ гречин,[479] и владыка смоленскый Данило, и Сава, епископь сарайскый, и Сергий игумен, преподобный старець, и инии мнози; разидошася, многа плача наполнившеся.

Пятый же сынь его, Иван, преставися, а шестый сынь его, Костянтинъ, яже есть менший, мезиный, тогда бо четверодневну сущу ему по отце оставшуся, седьмый же сынь его стареиший — Данило.[480]

О страшное чюдо, братие, дива исплънено, о трепетно видение! Ужасъ одръжаше вся! Слыши, небо, внуши земле! Како въспишу ти и како възглаголю о преставлении твоемь: от горести душя языкъ стязается, уста загражаются, гортань премлъкает, смыслъ изменяется, зракъ опусневает, крепость изнемогается. Аще ли премолчу, нудит мя языкь яснее рещи.

Егда же успе вечным сномь великый царь Дмитрий Рускыа земля, аеръ възмутися, и земля трясашеся, и человеци смятошяся. Что нареку день той — день скръби и тугы, день тмы и мрака, день беды и печали, день въпля и слез, день сетованиа и жалости, день поношениа и страсти, день захлипания и кричаниа, недоумею рещи — яко день погибели! Но токмо слышах мног народ глаголющъ: «О, горе нам, братие! Князь князем успе, господинъ владствующим умре! Солнце помрачается, луна облаком закрывается, звезда, сиающия всему миру, к западу грядет!».

Да си, глаголю, понуди мя Слово писати житие сего. Никтоже почюдится, еже помыслъ даяше сложению речи утвержениа, помощника бо представляю к похвале Бога святому, якоже и глаголется, Богъ Авраамов и Исааков и Иаковль, преизлишныа любве, и добродетели царя, ничтоже прилагая онех древних еллинскых философ повестей, но по житию достоверныа похвалы. Аки в зерцале имый смесна разуму божествнаа Писания. Которых убо в мире, тако светлое и славное, чьсти достойное житие просиа и имя възрасте над человеки! Красень бе взоромь и чистъ душею, съвръшенъ разумом. Иному убо ино сказание бывает на чьсть, похвалы прилаганиа дружня любы понужает. Великому же сему благочестиа дръжателю — от жития светлости украшение, и от прародитель святолепие.

По великому Дионисию:[481] говоръ воде ветромъ бывает, и мокрота земли солнцемь погыбаеть. Умъ — владетель чювьствиемъ человечьскымъ, спряжениемь чювства умъ в сердци сад вкореняет, сердце же плод умный языкомь миру подаваеть. Такоже князь Дмитрий знаменит в родех бысть; несть убо лепо инемь родителемь таково чядо родити, ниже убо достойно таковому пречюдному чаду от инех родитель родитися, аще не бы смотрениемь всех съдетеля Бога. Кое ли приложение славе его сделаю, ибо немеримо есть яко ни море в него текущихъ рекъ, есть бо и бес того полно. И несть бо человекомъ в начатце похваление бывает, инем же в средовечие, другым же в старость. Сий же убо всь с похвалою добродетели вся лета жития своего сверши, един же благочестенъ родися, многымъ прародителемъ славу прорасти. Бчелы ничим же хужшу ему быти[482] разумею, медоточныа глаголы испущаа, цветовных словес сотъ съплетаа, да клетца сладости сердцю исплънить; председаниемь словес учитель препираше, и философ уста смотрениемь загражаше. Никый же сбеседникь ему подобень бываше: Божию мудрость в сердци дръжаше, и сбеседникь ему втаине бываше, крутыми словесы речи отметаше, в мале глаголаше, а много разумеваше; царскымь путемь хожаше.

Аки вода разделяеться от единого искипениа надвое — и пакы сходится, якоже вси человеци земнии на высоту зряще, недостижно, помышляют седящего на ней, тако и мысль предтекает ми глаголати о семь велицем цари. Зависть бо есть печаль о искреняго добре, ревность же подобие благымъ теплотамъ любви, обаче благоизволение и славу имуща. Еже и мудрый рече, яко любовнику душя в теле любимаго. Се и азъ не срамляюся глаголати, яко обема едина душя бе две теле носяще и едино обема добродетелное житие, к будущей славе взирающе очима на высоту. Тако и сий подружие имяше, и в целомудрии живяста. Якоже и железо огнемь разгарается и водою калиться остроты ради, тако и сиа огнемь Божиа духа распалахуся и слезами покааниа очищахуся. Кто ли убо так седъ разумомъ преже старости? Зане и Соломон старость сказаеть целомудрие, а не белость власом глаголя. Сего же ревение к Богу тако бывает, аки огнь дыхая скважнею, очима сматряющих на нь сердце устрашает. Душа же его аки некако бремя, а реку: бременен кормникъ полнъ добраго наима, яко мощно человечьскому существу не бе где вместити. Врач убо не бывает никтоже, аще не сущъству преж недуга навыкнет, ни иконописець, аще не много смесит вапы. Мнози убо цари и князи имя дръжаху, а не дела. Самоилъ в пророцех прозряй предняа, но и Саулъ отвръженый.[483] Ровоамь, сынъ Соломонь, въ царих, но Ировоам, рабъ и отступникъ, царь же.[484] Сий же убо Богомь дарованную приимъ власть и с Богомъ все творя велие царство створи и настолие земли Руской яви. Бывает же другомъ стена и твердь, противным же мечь и огнь, посекаа нечьстивыа и пожегая яко хворость, — удобь сгарающу вещь, на зло събравшуюся. И Еремеино же и Давыдово речение оному рекшу: «Не се ли словеса моа яко огнь,[485] — глаголеть Господь, — и яко оскордъ, разсекаа камень?» Давыдово же: «Обыдоша мя, яко пчелы сотъ и разгореся, яко огнь в тернии».[486]

И яко Павлу Варнава на проповедь подвизашеся,[487] и аз убо, худоумный, на похваление предобляго господина ми слово изнести въсхоте. Инъ добродетели вид и въздержание, еже святый любляше. Въ сладости ядяше и краснейши Соломона одение ношаше, — еже цветець и птиць притчю имяше, понеже видение мимоиде под луну сущимъ всемъ, в торжестве же есть видениа житие се: иже на мори, но токмо иже и под облакомъ — то же и у житиа. В день же тръжества — непомнение злыхъ. Но глава в торжестве — память Божиа. Память же Божиа надвое разделяется: аще разумно — на хвалу, се ли съгръшается от правосудства — на хулу. Богъ бо не обьят есть страстию. Не токмо же страстию, но и хвалою. Человечьскыа же вещи обоимъ яты суть — хвалящимь ю и хулящимъ. Того ради подобает, разумевъ добре, хвалити и, или, не разумев, молчати.

Мнози бо философи быша в миру, на две главе бышя философомь — Платонъ и Пифагоръ. Овъ благословесно извествова, овъ же благоулучне умлъче, понеже[488]

Преподобство твое испроси у нашего художства слова. И мы припадаем къ святому Духу, благодати просяще — слово во отверъзение устъ наших, иже не вредит душя, но обаче веселит. Аще ли дасть святый Духъ глаголати, якоже хощемъ, то действо — не мое управление, но твоя молитва.

Вемы бо ясно: наше житие суетно есть — ли мысли, ли слово, ли действо, — не токмо левая, но и мнимая права, развее разсудомъ правымъ правое. «Богъ бо любы есть», — якоже научихомся божественных писаний; отколе познавается: праваа — любы.

Аще будеть, досаду от възлюбленнаго ны, любящему ны, да претръпите: аще любимъ любящаа ны, по Господьскому слову, — мытари и грешници то же творят, заимное действо деюще. Мы же не заимною любовию любимъ тебе, но истинною. Но житие мое строптиво есть, не дасть ми беседовати с тобою, якоже хощется.

Уподобихся семени тому евангелскому, иже паде в тернии и подавися, и не могло плода сътворити, но токмо — колико слышал еси.

О Господе здравствуй.[489]

Богъ двойства не имеет, душамъ имееть тройство ни едино, телесем приобщается, не текуща четверства, чювствиа вне пятства устремлениа сугубаго, не постражает шестьство, имеет честьство лучшу седмьство.

Быша 3 дщери у пиавици[490] света сего: тщеславие, сребролюбие, неправаго богатства, пианство несытное, исплънь блуда. Кто ли убо паче оного девьства почте или бесплотие устави? Чьи суть девьствнии храми, написаныа заповеди, им же научився, уды учиняше и будущее двъствовати препираше, утрьюду доброты обращаа от видимых к невидимымъ, внешнее же умучаа и силу пламене оттръжа, тайное же Богу являя? Чистых душъ точию невестникъ, и бодрее душъ съ собою водит, яже съ светлами свещами и съ многою пищею масла срящут.

Пустынному и малженскому житию прящемся межи собою и расходящемася, и не единому же одолевающу. Законному же и супружному житию чьсть приемшю, иже преже приближению браку чистоту съхранившимь, по великому Василью, съ Авраамомъ вводимы в небесныа чертогы, а не якоже человеци мертвии, преже смерти скончашася.

Солнцю же доброта и величьство хвалится, и течение, и борзость, и сила имети, мощь велику, яко от конца до конца освещати равно, никакоже охужати теплоты удалениемь. Сему же доброта и нравъ добръ, велик же величства ради, дръз же по добродетели деаниа, дондеже взыде в покой; силен же обтекает, яко солнце, лучя испущаа и вся съгрея, елико найдеть —тако и тъй. Не сумняся рещи о немь, яко въ всю землю изыде слава его, и в конца вселеныа — величство его. Кому уподоблю великаго сего князя, рускаго царя? Приидете любимици, церковнии друзи, к похвалению словесе — по достоанию похвалити держателя земли! Аггела ли тя нареку? Но в плоти суща агтелскы пожилъ еси. Человека ли? Но выше человечьскаго сущъства дело свершилъ еси. Пръвозданнаго ли тя нареку?[491] Но той, приимъ заповедь сдетеля, преступи, ты же обеты своа по святомъ крещении чисто съхрани. Сифа ли тя нареку?[492] Но того премудрости ради людие богомъ нарицаху, ты же чисто съблюде, и Богови рабь обреташеся, и Божий престолъ дръжа, господинъ земли Руской явися. Еноху ли тя уподоблю?[493] Но тъй преселен бысть на землю неведому, твою же душу аггели на небеса съ славою възнесошя. Ноя ли тя именую? Тъй спасен бысть в ковчезе от потопа, ты же съблюде сердце свое от помысла греховнаго, аки в чертозе, в чистемь телеси. Евера ли тя нареку, не премесившася безумных язык столпотворению?[494] Ты же стлъпъ нечестиа разруши в Руской земли и не примеси себе к безумнымь странамъ на христианскую погыбель. Авраму ли тя уподоблю?[495] Но тому убо верою уподобися, а житиемь превзыде паче оного. Исаака ли тя въсхвалю, отцемь на жертву приготовлена Богу?[496] Но ты самь душу свою чисту и непорочну жрътву Господеви своему принесе. Израиля ли тя възглаголю?[497] Но той с Богомъ въ исторзе боряшеся и духовную лествицу провидяше, ты же по Бозе съ иноплеменникы боряшеся, с нечестивыми агаряны и с поганою литвою, за святыа церкви, христианскую утвръжаа веру, акы ону духовную лествицу. Иосифа ли тя явлю целомудренаго и святого плода, обладавшаго Египтом?[498] Ты же в целомудрии умъ дръжаше и властель всей земли явися. Моисея ли тя именую? Но той князь бысть единому еврейску языку, ты же многы языкы въ своемь княжении имяше, честию благодарениа въ многы страны имя твое провосиа.

Похваляет убо земля Римскаа[499] Петра и Павла, Асийскаа — Иоанна Богослова, Индейскаа же — Фому апостола, Иерусалимскаа — Иакова, брата Господня, Андреа Пръвозваннаго — все Поморие,[500] царя Констянтина — Гречьская земля, Володимера — Киевскаа съ окрестными грады, тебе же, великый княже Дмитрие, — вся Русскаа земля.

Аз же, недостойный, не възмогох твоему православному господьству по достоанию похвалы приложити за грубость моего неразумиа. Умоли убо, святе, непрестанно о роде своемь и за вся люди, сущаа въ области царьства твоего, ту бо предстоиши, идеже духовных отець паствины и вечное насыщение. Кое убо сих насыщение оноя радости. Красота раю — паствины суть, лице Божие видети; ту песнь поюще аггелстии лици, ту съдружение велие с вышними силами, ту сладкаа честь от туждаго сего усилиа изъшедших, ту премудрий пророкъ полци, ту судия апостолскаго числа, ту безчисленых мученикъ воинства, ту исповедници свою мзду усердно приемлют, ту вернии мужи крепостию смысла похотение суетно сего света умягчиша, ту святыя жены благымь нравомъ мужьскый полъ победишя, ту отроци, иже зде чистоту съхранше, съ аггелы ликоствоваху, ту старцы, их же старость маломощны створи, но сила добраго деланиа не погуби. Да с теми убо святы жители лепо намь есть тех радости насладитися, благодатию и человеколюбиемь единочадаго Сына твоего. С ним же благостенъ еси, съ пресвятымь и благымь и животворящим ти Духомь, ныне и присно и въ векы векомъ. Аминь.

ПЕРЕВОД

Князь сей Дмитрий родился от именитых и высокочтимых родителей: был он сыном князя Ивана Ивановича, а мать его — великая княгиня Александра. Внук же он православного князя Ивана Даниловича, собирателя Русской земли, корня святого и Богом насажденного сада, благоплодная ветвь и цветок прекрасный царя Владимира, нового Константина, крестившего землю Русскую, и сородич он новых чудотворцев Бориса и Глеба. Воспитан же был он в благочестии и в славе, с наставлениями душеполезными, и с младенческих лет возлюбил Бога. Когда же отец его, великий князь Иван, покинул сей мир и удостоился небесной обители, он остался девятилетним ребенком с любимым своим братом Иваном. Потом же и тот умер, также и мать его Александра преставилась, и остался он на великом княжении.

И когда воспринял он скипетр державы земли Русской, престол земного царства, отчину свою — великое княжение, по дарованной ему от Бога благодати, почести и славу, еще юн был он годами, но духовным предавался делам, праздных бесед не вел, и непристойных слов не любил, и злонравных людей избегал, а с добродетельными всегда беседовал. И Священное Писание всегда с умилением он слушал, о церквах Божьих усердно заботился. И на страже земли Русской мужественно стоял, беззлобием отроку уподобляясь, а умом — зрелому мужу. Неприятелю же всегда был страшен он в бранях и многих врагов, на него поднимавшихся, победил. И славный град Москву стенами он на диво всем оградил. И в этом мире прославился — словно кедр в Ливане вознесся и словно финиковая пальма расцвел.

Когда же исполнилось ему шестнадцать лет, привели ему в невесты княгиню Авдотью из земли Суздальской, дочь великого князя Дмитрия Константиновича и великой княгини Анны. И обрадовалась вся земля свершению их брака. И после брака жили они целомудренно, словно златогрудый голубь и сладкоголосая ласточка, с благочестием пеклись о спасении своем, с чистой душой и ясным умом держа земное царство и готовя себя к небесному, и плоти своей не угождали.

Как кормчий крепкий, идя навстречу ветру, обходит волны, направляемый промыслом Всевышнего, и как пророк стоит на страже Божественного устроения, так и он правил своим царством. И умножилась слава имени его, как некогда слава святого князя Владимира, и расцвела земля Русская в годы княжения его, как прежде земля Израиля обетованная. И могуществом власти своей оградил он всю землю; от востока и до запада прославлено было имя его, от моря и до моря, и от рек до конца вселенной разнеслась слава его. Цари земные, слыша о нем, дивились, и многие страны трепетали.

Враги же, живущие вокруг земли его, позавидовали ему и наклеветали на него нечестивому Мамаю, так сказав: «Дмитрий, великий князь, называет себя царем Русской земли и считает, что превзошел тебя славой, и противостоит твоему царству». Мамай же, подстрекаемый лукавыми советниками, которые христианской веры держались, а сами творили дела нечестивых, сказал князьям и вельможам своим: «Захвачу землю Русскую, и церкви христианские разорю, и веру их на свою переменю, и повелю поклоняться своему Магомету. А где церкви были, тут ропаты поставлю и баскаков посажу по всем городам русским, а князей русских перебью». Как прежде Агаг, царь васанский, похваляясь, выступил против кивота завета Господня, бывшего в Силоме: похвалившись так, сам и погиб.

И послал Мамай сначала воеводу поганого Бегича с большим войском и со многими князьями. Услышав о том, князь Дмитрий пошел ему навстречу с великими силами земли Русской. И сошлись с погаными в Рязанской земле на реке Воже, и помог Бог и святая Богородица Дмитрию, а поганые агаряне были посрамлены: одни перебиты были, а другие обратились в бегство; и возвратился Дмитрий с великой победой. И так вот защищал он Русскую землю, отчину свою.

И бесстыдный Мамай покрыл себя позором, вместо хвалы бесчестие приобрел. И двинулся он сам, бахвалясь, на Русскую землю, и на Дмитрия, обуреваемый злобными и беззаконными мыслями. Услышав же об этом, князь Дмитрий, преисполнившись скорби, обратился к Богу и к пречистой его Матери и сказал: «О пресвятая госпожа Богородица-дева, заступница миру и помощница, моли Сына своего за меня, грешного, да удостоюсь славу и жизнь свою положить во имя Сына твоего и твое, ибо не имеем другой помощницы, кроме тебя, Госпожа. Да не порадуются неправедные враги мои, да не скажут поганые: “Где же бог их, на которого они уповают?”, да будут посрамлены все творящие зло рабам твоим. Так как я раб твой и сын рабы твоей, испроси мне, Госпожа, силу и помощь от святой обители твоей и от Бога моего против моего супостата и нечестивого врага. Воздвигни мне, Госпожа, крепость силы перед лицом врага и вознеси имя христианское перед погаными агарянами».

И призвал он вельмож своих и всех князей Русской земли, бывших под властью его, и сказал им: «Должно нам, братия, сложить головы свои за правую веру христианскую, да не будут захвачены города наши погаными и не запустеют святые Божий церкви, и не будем рассеяны мы по всей земле, да не будут уведены в полон жены и дети наши, да не будем притесняемы погаными во все времена, если за нас умолит Сына своего и Бога нашего пречистая Богородица». И отвечали ему князья русские и вельможи его: «Господин наш русский царь! Обещали мы, служа тебе, жизнь свою отдать, и ныне ради тебя кровь свою прольем, и своею кровью второе крещение примем».

И восприняв Авраамову доблесть, помолившись Богу и призвав на помощь святителя Петра, нового чудотворца и заступника Русской земли, пошел князь, подобно древнему Ярославу, на поганого, на злочестивого Мамая, второго Святополка. И встретил его в татарском поле на реке Дон. И сошлись полки, как сильные тучи, и заблистало оружие, как молния в дождливый день. Ратники же бились врукопашную, по долинам кровь текла, и вода Дона-реки с кровью смешалась. А головы татарские, словно камни, падали, и трупы поганых лежали подобно посеченной дубраве. Многие же благоверные видели ангелов Божиих, помогавших христианам. И помог Бог князю Дмитрию, и родичи его, святые мученики Борис и Глеб; и побежал окаянный Мамай перед лицом его. Треклятый Святополк на гибель побежал, а нечестивый Мамай безвестно погиб. И возвратился князь Дмитрий с великой победой, как прежде Моисей, Амалика победив. И наступила тишина в Русской земле. И так враги его были посрамлены. Другие же страны, услышав о победах над врагами, дарованных ему Богом, все признали силу его; раскольники же и мятежники царства его все погибли.

Обычай был у князя: как Давид-богоотец Сауловых детей помиловал, так он безвинных любил, а виновных прощал. Подобно великому Иову, словно отец был людям, око слепым, нога хромым, опора и защита, образец всем. К свету направляя подданных, от вышнего промысла власть получив... над родом человеческим, он всякое заблуждение в людях исправлял — высоко парящий орел, огонь, выжигающий нечестие, баня, смывающая скверну, гумно чистое, ветер плевелу, постель трудившимся во имя Бога, труба, пробуждающая спящих, мирный воевода, венец победы, плавающим пристанище, корабль богатству, оружие на врагов, стена нерушимая, меч ярости, злоумышляющим — сеть, ступень неразрушимая, зеркало житию, с Богом все творящий и за него борющийся, высокий умом, смиренный в помыслах, ветрам тишина, глубина разуму. Князей русских в земле своей сплачивал, в приказаниях вельможам своим спокоен и приветлив бывал, никого не оскорблял, и всех одаривал, нуждающимся же руку помощи подавал.

И еще дерзну и не постыжусь поведать о житии нашего царя Дмитрия, да, услышав это, цари и князья научатся так же поступать.

С юных лет Бога он возлюбил и усердствовал в духовных делах, хотя и не изощрен был в книжной премудрости, но духовные книги в сердце своем держал. И еще одно поведаю о жизни его: тело свое в чистоте сберег до женитьбы, церковь свою сохранил святому Духу неоскверненной. Очи всегда опускал к земле, из которой и взят был, душу же и ум обращал к небу, где и подобает ему пребывать. И после бракосочетания так же тело в чистоте соблюдал, к греху непричастным. Сбылись на нем слова божественного апостола Павла, который сказал: «Вы — храм Бога живого, говорившего: “Вселюсь в них и в них пребуду”». Царским саном облеченный, жил он по-ангельски, постился и все ночи простаивал на молитве, сну лишь ненадолго предаваясь; вскоре снова вставал на молитву и в такой благости всегда пребывал. Тленное тело имея, жил он жизнью бесплотных. Землею Русскою управляя и на престоле сидя, он в душе об отшельничестве помышлял, царскую багряницу и царский венец носил, а в монашеские ризы всякий день облечься желал. Всегда почести и славу от всего мира принимал, а крест Христов на плечах носил, божественные дни поста в чистоте хранил и каждое воскресение святых таинств приобщался. С чистейшей душой перед Богом хотел он предстать; поистине земной явился ангел и небесный человек.

И прожил он со своей княгиней Авдотьей двадцать два года в целомудрии, и имел с ней сыновей и дочерей, и воспитал их в благочестии. А княжение великое держал, отчину свою, двадцать девять лет и шесть месяцев, и многие славные деяния свершил, и победы одержал как никто другой, а всех лет жизни его было тридцать восемь и пять месяцев. А потом разболелся он и мучился сильно. Но после полегчало ему, и возрадовалась великая княгиня радостью великою, и сыновья его, и вельможи царства его. И снова впал он в еще больший недуг, и стоны охватили сердце его, так что разрывалось нутро его, и уже приблизилась к смерти душа его.

В то же время родился у него сын Константин. И призвал князь к себе княгиню свою, и других сыновей своих, и бояр своих, и сказал: «Послушайте меня все. Вот и отхожу я к Господу моему. Ты же, дорогая моя княгиня, будь детям своим за отца и мать, укрепляя дух их и наставляя все делать по заповедям Господним: послушными и покорными быть, Бога бояться и родителей своих почитать, и страх пред ними хранить в сердце своем во все дни жизни своей». И сказал сыновьям своим: «Вы же, сыны мои, плод мой, Бога бойтесь, помните сказанное в Писании: “Чти отца и мать, и благо тебе будет”. Мир и любовь между собой храните. Я же вручаю вас Богу и матери вашей, и в страхе перед нею пребудьте всегда. Повяжите заветы мои на шею себе и вложите слова мои в сердце ваше. Если же не послушаете родителей своих, то вспомните потом написанное: “Проклятие отца дом детей его разрушит, а вздохи матери до конца искоренят”. Если же послушаете — будете долго жить на земле, и в благоденствии пребудет душа ваша, и умножится слава дома вашего, враги ваши падут под ногами вашими, и иноплеменники побегут пред лицом вашим, избавится от невзгод земля ваша, и будут нивы ваши изобильны. Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе их, без согласия их ничего не делайте. Приветливы будьте ко всем и во всем поступайте по воле родителя своего».

И сказал боярам своим: «Подойдите ко мне, да поведаю вам, что совершил я в жизни своей. Старцы — что отцы мне были, средних лет мужи — словно братья, молодые же — как дети. Знаете привычки мои и нрав: при вас я родился, на глазах у вас вырос, с вами и царствовал и землю Русскую держал двадцать семь лет, а от рождения мне сорок лет. И воевал с вами против многих стран, и супротивным страшен был в бранях, и поганых попрал Божьей помощью, врагов покорил, княжество укрепил, мир и тишину на земле водворил. Отчину свою, которую передал мне Бог и родители мои, с вами сберег, чтил вас и любил, под вашим правлением свои города держал и великие волости. И детей ваших любил, никому зла не причинял, ничего силой не отнимал, не досаждал, не укорял, не разорял, не бесчинствовал, но всех любил и в чести держал, и веселился с вами, с вами же и горе переносил. Вы же назывались у меня не боярами, но князьями земли моей. Ныне же вспомните о словах своих, сказанных мне в свое время: “Должны мы, тебе служа и детям твоим, за вас головы свои сложить”. Скрепите их правдою, послужите княгине моей и детям моим от всего сердца своего, в часы радости повеселитесь с ними, а в горе не оставьте их: пусть сменится скорбь ваша радостью. Да будет мир между вами».

И, призвав сначала сына своего старшего, князя Василия, на старейший путь, передал в руки его великое княжение — стол отца его, и деда, и прадеда, со всеми пошлинами, и передал ему отчину свою — Русскую землю. И раздавал каждому из своих сыновей: передал им часть своих городов в отчину, и каждому долю в княжении их, где кому из них княжить и жить, и каждому из них дал по праву его землю. Второму сыну своему, князю Юрию, дал Звенигород со всеми волостями и со всеми пошлинами. Третьему же сыну своему, князю Андрею, дал город Можайск, да другой городок — Белоозеро, со всеми волостями и со всеми пошлинами; это княжение было когда-то Белозерским. Четвертому же сыну своему, князю Петру, дал город Дмитров со всеми волостями и со всеми пошлинами.

И так утвердил он все это златопечатной грамотой, и, поцеловав княгиню, и детей своих, и бояр своих прощальным целованием, благословил их, и, сложив руки на груди, предал святую свою и непорочную душу в руки истинного Бога девятнадцатого мая, в день памяти святого мученика Патрикия, на пятой неделе после Пасхи в среду, в два часа ночи. Тело его честное осталось на земле, душа же его святая в небесную обитель вселилась.

Когда же преставился благоверный и христолюбивый, благородный князь всея Руси Дмитрий Иванович, озарилось лицо его ангельским светом. Княгиня же, увидев его мертвым на постели лежащего, зарыдала во весь голос, горячие слезы из глаз испуская, нутром распаляясь, била себя руками в грудь. Словно труба, на бой созывающая, как ласточка, на заре щебечущая, словно свирель сладкоголосая, причитала: «Как же ты умер, жизнь моя бесценная, меня одинокой вдовой оставив! Почему я раньше не умерла? Померк свет в очах моих! Куда ушел ты, сокровище жизни моей, почему не промолвишь ко мне, сердце мое, к жене своей? Цветок прекрасный, что так рано увядаешь? Сад многоплодный, уже не даруешь плода сердцу моему и радости душе моей! Почему, господин мой милый, не взглянешь на меня, почему ничего не промолвишь мне, не обернешься ко мне на одре своем? Неужели забыл меня? Почему не посмотришь на меня и на детей своих, почему им не ответишь? На кого ты меня оставляешь? Солнце мое, — рано заходишь, месяц мой светлый, — скоро меркнешь, звезда восточная, почему к западу отходишь? Царь мой милый, как встречу тебя и как обниму тебя или как послужу тебе? Где, господин, честь и слава твоя, где господство твое? Господином всей земли Русской был — ныне же мертв лежишь, никем не владеешь! Многие страны усмирил и многие победы показал, ныне же смертью побежден. И померкла слава твоя, и на лицо твое легла печать смерти. Жизнь моя, как приласкаюсь к тебе, как повеселюсь с тобой! Вместо драгоценной багряницы облачаешься в простые и бедные ризы, не мною расшитую одежду на себя надеваешь, вместо царского венца простым платом голову покрываешь, вместо палаты красной гроб себе приемлешь. Свет мой светлый, почему ты померк? Гора высокая, как ты рушишься! Если Бог услышит молитву твою, помолись обо мне, о своей княгине: вместе с тобою жила, вместе с тобою и умру ныне, юность не оставила нас, и старость еще не настигла. На кого оставляешь меня и детей своих? Не много, господин, нарадовалась я с тобою: вместо радости и веселья печаль и слезы пришли ко мне, вместо утехи — сетование и скорбь мне явились. Зачем родилась и, родившись, прежде тебя почему не умерла, — не видела бы тогда смерти твоей, а своей погибели! Неужели не слышишь, князь, печальных моих слов, неужели не трогают тебя мои горькие слезы? Крепко, господин мой дорогой, уснул, не могу разбудить тебя! С какой битвы пришел ты, истомившись так? Звери земные в норы свои идут, а птицы небесные к гнездам своим летят, ты же, господин, от своего дома без радости отходишь! Кому уподоблюсь и как себя нареку? Вдовой ли себя назову? Не знаю сама. Женой ли себя назову? Лишилась я царя! Старые вдовы, утешьте меня, а молодые вдовы, со мною поплачьте: вдовье горе тяжелее всех у людей. Как восплачу или как воскричу: “Великий мой Боже, царь царей, будь мне заступником! Пречистая госпожа Богородица, не оставь меня, в дни печали моей не забудь меня!”».

И принесли его в церковь святого архангела Михаила, где стоит гроб отца его, и деда, и прадеда, и, отпев его по обычаю, положили его в гроб месяца мая в двадцатый день, на память святого мученика Фалалея. И плакали над ним князья и бояре, вельможи и епископы, архимандриты и игумены, попы и дьяконы, черноризцы и весь народ от мала и до велика, и не было никого, кто бы не плакал, и было не слышно пения в громком плаче. Был тут гость — митрополит трапезундский, грек Феогност, и владыка смоленский Данило, и Савва, епископ сарайский, и Сергий-игумен, преподобный старец, и многие другие; разошлись все, горько плача.

Пятый же сын его, Иван, умер, а шестой сын его, Константин, самый маленький, еще младенец, ибо остался он тогда после отца четырехдневным, седьмой же сын его старший — Данило.

О страшное чудо, братия, удивления исполнено, о видение, приводящее в трепет. Ужас объял всех! Услышь, небо, и поведай земле! Как напишу о тебе и как возглашу о преставлении твоем: от горя душевного язык немеет, уста затворяются, голос пропадает, разум мутнеет, взор меркнет, сила слабеет. Если ж умолкну, заставляет меня язык яснее прежнего говорить.

Когда же уснул вечным сном великий царь земли Русской — Дмитрий, воздух взмутился, и земля тряслась, и люди пришли в смятение. Как назову тот день — день скорби и уныния, день тьмы и мрака, день беды и печали, день вопля и слез, день сетования и горести, день поношения и страдания, день рыдания и возгласов отчаяния, не решаюсь сказать — день погибели! Только и слышал я, как множество людей говорило: «О, горе нам, братья! Князь князей почил, господин властителей умер! Солнце затмевается, луна облаком закрывается, звезда, сияющая на весь мир, к западу грядет».

Скажу, что слово Божье понудило меня писать житие его. И пусть никто не дивится, что дан мне разум, чтобы составить и построить эту речь, ибо Бога имею помощником в похвале святому — Бога Авраама, и Исаака, и Иакова. Бога истинной любви, царя добродетели; ничего не прибавляю от сочинений древних языческих философов, но согласно жизни его слагаю ему правдивые похвалы. Словно в зеркале вижу его, подобного мудрости божественного Писания. Чья еще в мире так же просияла светлая, и славная, и чести достойная жизнь, и чье имя так возвысилось в людях! Прекрасен обликом и чист душою, совершенен умом! О ином ведь слагают сказания для славы, к сложению похвал побуждает дружеская любовь. Великому же этому поборнику благочестия — светлая жизнь его украшение, и предков достоинство.

По словам великого Дионисия: говор воды ветром вызывается и влага земли солнцем иссушается. Ум — властитель чувствам человеческим, в соединении с чувством ум в сердце сад взращивает, сердце же плод ума речью миру возвещает. Так же князь Дмитрий знаменит в роду своем; не удостоились другие родители такое же чадо родить, не достойно и такому дивному чаду от других родителей родиться, но совершилось это по воле всех создателя — Бога. Что могу прибавить к славе его, ибо неизмерима она, словно море, которое полно и без текущих в него рек. И не бывает, чтобы людям в начале жизни хвала была, но некоторым — в среднем возрасте, другим — в старости. Сей же в хвале добродетели все годы жизни своей прожил, сразу благочестивым родился и к славе предков свою славу присоединил. Думаю, что он ничем не уступал пчеле, медоточивые слова изрекая, из словесных цветов соты составляя, чтобы все ячейки сердца сладостью наполнить; разумом слов учителей убеждал и уста философов прозорливостью заграждал. Никто из собеседников не мог уподобиться ему: Божию мудрость в сердце хранил и тайным собеседником Богу бывал, грубых слов в речи избегал, мало говорил, но много смыслил; поступал как подобает царям.

Как вода при кипении разделяется надвое, а затем снова сливается воедино, как все люди земли, взирая в недостижимую высоту, мыслят о восседающем в ней, так и разум торопит меня сказать об этом великом царе. Зависть — это печаль о благе ближнего, рвение же — подобно благому теплу любви, но полно благоизволения и славы. Еще и мудрый сказал, что любящего душа в теле любимого. И я не стыжусь говорить, что двое таких носят в двух телах единую душу и одна у обоих добродетельная жизнь, на будущую славу взирают, возводя очи к небу. Так же и Дмитрий имел жену, и жили они в целомудрии. Как и железо в огне раскаляется и водой закаляется, чтобы было острым, так и они огнем божественного духа распалялись и слезами покаяния очищались. Кто так сед разумом еще не в старости? Ибо и Соломон старостью именует целомудрие, а не седину волос называет. Рвение его к Богу было подобно огню, вырывающемуся из скважины, устрашающему сердце смотрящих на него. Душа же его подобна некоему бремени, и скажу: он словно кормчий благами груженного корабля насколько возможно человеческому существу вместить. Никто не может стать врачом, если прежде не познает причины недуга, ни иконописцем, прежде чем многократно не смешает краски. Многие были царями и князьями лишь по имени, а не по делам. Самуил-пророк предвидел будущее, а Саул был отвержен. Ровоам, сын Соломонов, был царем, а Иеровоам — раб и отступник — тоже царь. Этот же Богом дарованную принял власть, и, с Богом все свершая, великое царство создал и величие престола земли Русской явил. Был он друзьям стеной и опорой, врагам же — мечом и огнем, иссекая нечестивых и сжигая их словно хворост, — легко сгорающий, на уничтожение собранный. Слова Иеремии и Давида к нему применю: «Разве слова мои не подобны огню, — говорил Господь, — или молоту, раскалывающему камень?» и Давида: «Окружили меня, словно пчелы соты, и разгорелись, словно огонь в терновнике».

И как о Павле Варнава проповедать постарался, так и я, худоумный, в похвалу предоблестному господину моему слово произнести захотел. Один вид добродетели и воздержания любил святой. Он сладко ел и красивей Соломона одежды носил, — помня притчу о цветах и птицах, потому что видимость всего сущего под луной преходяща, в торжестве же видимости состоит эта жизнь: что на море, что под облаком, — то же и в жизни. В день же торжества не вспоминают зла. Главное в торжестве — вспомнить Бога. Память же о Боге на два вида разделяется: при разуме — это хвала, при погрешности в правом суждении — хула. Но Бог не объемлем враждою. Не только враждою, но и хвалою. Человеческие же дела объемлемы и тем, и другим — и хвалящим их, и хулящим. Потому подобает, хорошо поняв, хвалить его или, не поняв, молчать.

Много ведь философов было в мире, но две вершины были среди философов — Платон и Пифагор. Один благими словами возвещал, другой же почитал за лучшее молчать, потому что

Преподобство твое попросило у нашего художества слово. И мы припадаем к святому Духу, благодати прося — слова во отверзение уст наших, которое не вредит душе, но скорее веселит. Если даст святой Дух говорить, как мы хотим, это дело — не моего умения, но твоей молитвы.

Знаем ведь ясно: наша жизнь суетна — и мысли, и слова, и дела, — не только левые, но и мнимые правые, за исключением по правильному рассуждению правого. «Бог ведь любовь есть», как мы усвоили из божественных Писаний, из чего следует, что правое — любовь.

Если случится, досаду от возлюбленного нами, любящему нас, претерпите: если любим любящих нас, по Господнему слову, то ведь мытари и грешники то же творят, заимообразно действуя. Мы же не корыстной любовью любим тебя, но истинной. Но жизнь моя строптива, не дает мне беседовать с тобою, как хочется.

Уподобился я семени тому евангельскому, которое пало в терние и было заглушено, и не смогло плода принести, но лишь — сколько ты слышал, столько.

С Господом будь здоров.

Бог двойственности не имеет, душевной тройственности ни одной, телам приобщается, не бегущей четверки, вне устремления двойной пятерицы чувств, не страдает от шестерицы, имеет честь лучшую седмерицы.

Были три дочери у пиявицы света сего: тщеславие, сребролюбие, влекущее к неправедному богатству, и ненасытное пьянство, чреватое блудом. Но кто же больше, чем он, девственность почтил или бесплодие утвердил? Чьи они — хоромы девственности, написанные заповеди, каковым научившись, он сдерживал члены и девственными быть заставлял, к внутренней красоте обращаясь, от видимого к невидимому, внешнее же угнетая и силу пламени отторгая, тайное же Богу являя? Ведь он только чистых душ жених и бодрствующие души уводит с собою, что с горящими свечами и с большим запасом масла его встречают.

Пустынная и брачная жизнь спорят друг с другом и расходятся, но ни одна из них не одолевает. И кто воспринял честь законной супружеской жизни, а прежде вступления в брак чистоту сохранил, те, по Василию Великому, с Авраамом вводятся в небесные чертоги, — не то, что люди мертвые, прежде смерти скончавшиеся.

Солнце за красоту и величие хвалят, и за движение его, и быстроту, и силу, и мощь, которой оно обладает, так как освещает всю землю из конца в конец одинаково, никого не лишая теплоты. Дмитрий же доблестен был и добр нравом, велик в своем величии, решителен в добродетельных деяниях, пока не почил в покое; в силе своей все обходит вокруг, словно солнце, лучи испуская и всех согревая, кого лучи его достигнут, — таков и он. Без колебаний скажу о нем, что по всей земле пронеслась слава его и в концы вселенной — величие его. Кому уподоблю этого великого князя, русского царя? Придите, любимцы, священнослужители, для слов похвалы — по достоянию похвалить властителя земли! Ангелом ли тебя нареку? Но во плоти ты ангельски прожил. Человеком ли? Но ты выше человеческой природы деяния свершил. Первозданным ли тебя нареку? Но тот, приняв заповедь от создателя, преступил ее, ты же обеты, принятые в святом крещении, в чистоте сохранил. Сифом ли тебя нареку? Но того из-за мудрости его люди богом называли, ты же чистоту сохранил, и был рабом Божьим, и, Божьим престолом обладая, господином земли Русской явился. Еноху ли тебя уподоблю? Но тот переселен был на землю неведомую, твою же душу ангелы на небеса со славой вознесли. Ноем ли тебя назову? Но тот был спасен в ковчеге от потопа, а ты сберег сердце свое от помысла греховного, словно в чертоге, в чистом теле. Евером ли тебя нареку, не приобщившимся столпотворению безумных людей? Ты же столп нечестия разрушил в Русской земле и не примкнул к неразумным народам на пагубу христианам. Аврааму ли тебя уподоблю? Но ты, уподобившись ему верою, в жизни своей намного превзошел его. Прославлю ли тебя, как Исаака, отцом обреченного в жертву Богу? Но ты сам душу свою чистую и непорочную в жертву Господу своему принес. Израилем ли тебя назову? Но тот с Богом в исступлении боролся и духовную лестницу увидел, а ты за Бога сражался с иноплеменниками, с нечестивыми агарянами и с поганой литвою, за святые церкви, христианскую укрепляя веру, как ту духовную лестницу. С Иосифом ли тебя сравню, целомудренным и святым отпрыском, обладавшим Египтом, — ты ведь целомудренным был в мыслях и властителем всей земли явился. Моисеем ли тебя назову? Но тот князем был над одним еврейским народом, ты же многие народы в княжестве своем имел, честью благодарения имя твое во многих странах воссияло.

Восхваляет земля Римская Петра и Павла, Азия — Иоанна Богослова, Индийская же земля — Фому-апостола, Иерусалимская — Иакова, брата Господня, Андрея Первозванного — все Поморие, царя Константина — Греческая земля, Владимира — Киевская с окрестными городами, тебя же, великий князь Дмитрий, — вся Русская земля.

Я же, недостойный, не смог твоему правоверному господству по достоинствам сложить похвалу из-за скудости моего разума. Молись же, святой, непрестанно о роде своем и за всех людей, живущих в царстве твоем, ибо там предстоишь, где пажити святых отцов и вечное насыщение. Каково же насыщение более этой радости? Красота раю — пажити, где лицо Божие видится; там песнь поют ангельские хоры, там единение великое с вышними силами, там светлые почести от тяжкого труда освободившимся, там сонм премудрых пророков, там суд апостольский, там бесчисленных мучеников воинства, там исповедники награду свою со рвением приемлют, там благоверные мужи крепостью разума суетные желания сего света подавили, там святые жены добрым нравом своим над мужским полом возобладали, там отроки, которые здесь чистоту сохранили, с ангелами ликуют, там старцы, которых старость сделала слабыми, но сила добрых дел не погубила. И благо есть нам с теми святожителями их радостями насладиться, благодатью и человеколюбием единородного Сына твоего. С ним же ты во благости, с пресвятым и благим и животворящим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

КОММЕНТАРИЙ

Похвалы умершим князьям, обычно включавшиеся в состав летописей, — традиционный жанр древнерусской литературы. Некрологические характеристики и похвалы встречаются уже в Повести временных лет, в южнорусских летописных сводах, а затем во владимиро-суздальском и московском летописании. Одним из наиболее известных в художественном отношении произведений этого жанра является «Слово ο житии великого князя Дмитрия Ивановича». Посвященное выдающемуся деятелю русской истории — Дмитрию Донскому — «Слово ο житии...» — не только пышная похвала, созданная по всем правилам высокого риторического искусства, но и публицистическое произведение, в котором воспоминания ο князе Дмитрии служат поводом для провозглашения важных идеологических принципов и оценки современной автору политической обстановки на Руси.

«Слово ο житии...» читается в ряде летописных сводов в составе статьи 1389 г., года смерти князя Дмитрия Ивановича. Старшие его тексты находятся в Софийской первой, Новгородской четвертой, Новгородской Карамзинской летописях. С. К. Шамбинаго, Α. Α. Шахматов и А. В. Соловьев считали, что «Слово ο житии...» было создано в конце XIV в. Κ концу XIV — началу XV в. относит памятник Г. М. Прохоров. 1—2-й четвертью XV в. датировала это произведение В. П. Адрианова-Перетц. Κ XV в. склонна была относить «Слово ο житии...» и Μ. Α. Салмина, со временем посчитавшая, однако, более вероятным XVI в. (см.: Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985. С. 159—162).

«Слово ο житии...», как показывает текстологический анализ памятника, использовало одинаковые с летописной повестью ο Куликовской битве литературные источники — «Житие Александра Невского», паремийное «Чтение ο Борисе и Глебе», «Слово на Рождество Христово ο пришествии волхвов».

«Слово ο житии...» публикуется по Новгородской Карамзинской летописи XVI в. (РНБ, F. IV, 603). Исправления вносятся по Голицынскому списку первой редакции Новгородской четвертой летописи (РНБ, Q. XVII, 62).

Фрагмент «Слова ο житии...» со слов «Инъ добродетели вид и въздержание...» до слов «Солнцю же доброта и величьство хвалится...» приводится в переводе Γ. Μ. Прохорова (см.: Прохоров Γ. Μ. Памятники переводной и русской литературы XIV—XV веков. Л., 1987. С. 104—111).