Битва за Иерусалим

1

Полночь в еврейском Иерусалиме.

Приказ выступать был отданодновременно6-му,7-му и 8-му полкам, но 8-й полк несколько задержался, вы шел к пограничной линии позднее и на первом этапе оставался в резерве сил прорыва. Только на второй стадии наступления ему на рассвете предстояло ворваться в иорданский Иерусалим, продвинуться по улице Салах ад-Дин до подступов к Воротам Ирода (они же Ворота Цветов), овладеть музеем Рокфеллера и закрепиться в этом районе для последующего штурма Старого города.

Когда приказ выступить был получен, положение командира полка Иосека оказалось наиболее затруднительным. Наблюдения, проведенные им в вечерние часы с крыши здания Гистадрута, принесли, как упоминалось, мало пользы. Помощь должен был оказать штаб бригады. Однако место расположения бригадного КП удалось выяснить лишь к одиннадцати часам вечера. Когда же, наконец, поступили аэрофотоснимки, которые должны были помочь расшифровать загадки незнакомой местности, оставалось лишь несколько минут на их изучение, на работу с картой и на уточнение трассы прорыва. Пришлось все делать наспех и в общих чертах.

Ротные командиры еще не успели отправиться в подразделения, чтобы довести до бойцов содержание этих сверхкратких приказов, как появился начальник оперативного отдела бригады. От имени Моти он потребовал немедленно выступить в район прорыва. Командир же полка получил приказ срочно явиться к комбригу за последними указаниями. К полку он должен был присоединиться возле исходного рубежа атаки (он не представлял себе, во что впоследствии обойдется ему этот приказ).

Сотни солдат полка столпились возле автобусов. Очень немногие знали, что из себя представляет полоса, где им предстоит драться, и в чем, в сущности, заключается боевая задача — так, из-за недостатка времени, были коротки и скудны указания. Неизвестность тяготила. «Куда идем? Что будем делать?» — подобных вопросов было множество. Ответы же командиры взводов и отделений давали прямо на ходу, во время построения и езды. Они оказывались слишком лако-ничными. Сложно было в таких условиях разъяснять названия и детали местности. Времени хватало лишь на самые краткие объяснения. Большего никто все равно не знал.

Автобусы полка с направления Бет-Хакерем свернули в сторону иерусалимской границы, на дорогу в квартал Бет-Исраэль. Непроницаемая тьма, в которой ехали машины, время от времени разрывалась багровооранжевыми вспышками. «Когда вспыхивал этот свет, — вспоминает Носке Балаган, — весь Иерусалим начинал смахивать на какой-то странный ночной клуб». Резкий запах пороховой гари сушил рот, драл горло. Санитарные машины, выхватываемые багровым светом из мрака, ползли, как прилежные муравьи.

Пока ехали, уютная компанейская теснота на сиденьях автобусов вытеснила тревогу перед неизвестностью. Колонна ползла по спускам Иерусалима, когда вдруг, неподалеку от ворот Мандельбаум, раздался свист — и следом сильный взрыв. Не успел разорваться первый снаряд, как все пространство заполнилось сплошным громом и воем разрывов.

Обстрел все усиливался, и в конце концов был отдан приказ выходить из автобусов, строиться в ряды и двигаться, прижимаясь к фасадам, по улице, ведущей к городской пограничной черте. Со всех сторон раздавались противоречивые команды, что сразу создало неразбериху. Огонь и осколки осыпали продвигающиеся роты, и уже падали окровавленные солдаты. Возле забора и домовых убежищ стали возникать перевязочные пункты. Рогы, чтобы сократить потери, увеличили между собой интервалы, но в темноте бойцы теряли подразделения и метались взад и вперед, чтобы перед прорывом вернуться на свое место в строю. В глухом мраке отбились от своих командиров полковые связные и усугубили неразбериху.

Тем временем командир 8-го полка вышел из командного пункта бригады, где получил последние инструкции, и очутился на погруженных в кромешную тылу улицах Иерусалима, не очень-то знакомых ему даже при свете дня. Он попытался найти свою часть, двигавшуюся в это время где-то в районе улиц, ведущих к кварталу Бет-Исраэль. На бригадном КП он получил приказ о том, что его полк должен атаковать иорданскую часть города после 7-го полка. Точного местонахождения исходных точек прорыва он не знал. Он блуждал по иерусалимским переулкам, пока, после долгих усилий, не присоединился к солдатам своего полка, двигавшимся пешим строем. Наконец возле пограничной линии завиднелись и фонари 7-го полка, которыми был помечен участок прорыва. Узи — командир 7-го — находился в эту минуту уже на передовой, во главе своих рот, хлынувших внутрь ничейной полосы.

В течение последующих пятнадцати минут — в то время как роты 7-го полка устремились в проходы и вперед — солдаты 8-го размещались на соседних с этим участком улицах. Они рассаживались под заборами, во дворах, около убежищ, только что покинутых 7-м полком, и ждали приказа подыматься в атаку.

Это был промежуток напряженного выжидания и страха перед неизвестностью. Парашютисты, уйдя в себя, сидели неподвижно, в то время как штурмовая рота как раз достигла заграждений. Кто-то взглянул на часы. «Время — 3.15 ровно», — сказал он товарищу.

Внезапно обрушился страшный огневой удар, в сравнении с которым предшествующий обстрел казался не более чем прелюдией.

Один из снарядов прямехонько лег возле автобуса полковых минометчиков. После мощного взрыва и общей сумятицы Ицхак Шнейдер, находившийся внутри автобуса, почувствовал острую боль в области таза. Исраэль Лахав, фельдшер, ощутив в темноте силу взрывной волны, кинулся к раненым. Он принялся бинтовать, переливать кровь, накладывать кровоостанавливающие жгуты и организовывать вывоз раненых в госпитали.

Очень немногие знали, где они находятся, еще меньше было таких, кто имел представление, где находится госпиталь и как туда добраться. «Стало страшно недоставать дислокационного инструктажа, которого мы не получили из-за нехватки времени, — говорит один из солдат. — Мне казалось, что кружу и кружу по Иерусалиму и никогда никуда не доберусь».

Группа бойцов тыловой роты пока оставалась на месте. Солдаты жались к стенам квартала Бет-Исраэль и опасно сосредоточивались в одном месте. Вдали послышался грохот разрыва. «Опять заботятся о нас, будь они прокляты», — проговорил кто-то, заслышав приближающийся вой. Вдруг раздался панический возглас: «Ребята, берегись!». Но было уже слишком поздно. Снарядом накрыло всех. Полк не сделал еще ни единого выстрела, а десятки его солдат уже лежали на иерусалимской улице. На их пятнистой одежде чернела киовь.

«Я находился в крайнем доме, перед воротами Ман- дельбаум, — рассказывает один из раненых, — когда получил удар: как будто меня стукнуло увесистым камнем. Я продержался еще несколько метров, пока не почувствовал, что силы меня оставляют и изо рта льется кровь. Кроме меня, там пострадали десятки. Каждый снаряд приводил к потерям. Даже те, что пролетали над головами и попадали лишь в стены, взрываясь, засыпали нас смертоносными осколками».

Раненых несли на носилках, некоторые сами тащились на перевязочный пункт. Но вот обрушился новый снаряд и расшвырял десятки новых жертв. В воздухе повис чей-то жуткий, нескончаемый вопль. Из огня и дыма начали вытаскивать изуродованных, залитых кровью людей, а свист снарядов все множился. Один из немногих уцелевших застыл на месте, слушая этот свист, покорно готовый ко всему. Другие уже ничего не слышали.

В течение нескольких секунд — около тридцати раненых, вдобавок еще прижавшихся друг к другу в самоубийственной тесноте. «Естественно стремление каждого солдата в такие минуты быть как можно ближе к товарищу, — говорит один из фельдшеров- ветеранов 8-го полка Дов Карми, известный среди парашютистов еще со времени ответной операции под кличкой «Доктор Тихо». — Волнение, страх, отчаяние тянут людей друг к другу. В минуту несчастья первое желание — прильнуть к товарищу. Человеку кажется, что это дает ему более надежную защиту. Я был свидетелем такого явления и в прошлых боях, а это, конечно, очень опасно: в такой ситуации одна пуля может ранить или убить двоих- троих. А снаряд — просто катастрофа».

Удары следовали один за другим, и среди первых пострадавших оказались полковой врач и штат фельдшеров. Практически перевязочный пункт со всем оснащением и оборудованием был разгромлен. Отовсюду неслись крики «Фельдшера, фельдшера!» или «Сюда носилки, здесь море крови!». Раненые, не потерявшие способности двигаться, пытались выбраться самостоятельно, но как только они начинали соображать, что с ними случилось, ноги у них подкашивались. Крики тех, кто хотел помочь, только усугубляли хаос, так как невозможно было понять, сам ли человек ранен или зовет фельдшера к другому раненому. «В этой ситуации, — говорит Карми, — люди порой кричат «фельдшера!» лишь для того, чтобы разрядить дикое возбуждение и успокоить себя».

В связи с тем, что врач и фельдшеры вышли из строя, вся нагрузка по перевязке и эвакуации раненых поначалу легла на плечи тех немногих солдат, которые в тот момент еще оставались невредимыми. Но и от них в первые минуты было мало проку. Вид раненых, противоречивые крики, дым и огонь ошеломили и деморализовали их. Через несколько минут на место начали прибывать команды фельдшеров из других рот. Многие из них проявили поразительное мужество, спасая раненых и вынося их под снарядами.

Так, Карми немедленно овладел ситуацией и взял руководство в свои руки. '«Я был взволнован не менее других, — говорит он, — но старался не показывать этого. По опыту прежних войн мне было известно, что самой атмосферы страха и испуга уже достаточно, чтобы даже легко раненный оказался в шоке».

Карми разыскал поблизости более или менее защищенный внутренний дворик и втащил туда одного за другим пятнадцать раненых, в том числе и работников полкового перевязочного пункта.

Часть пострадавших находилась в отчаянном состоянии. Они метались, как в лихорадке, пока их не внесли во двор. Там они получили первую помощь и услыхали первые слова ободрения.

Между тем, поток раненых, которыми уже был забит дворик, увеличился. Часть их добралась самостоятельно, часть прибыла на носилках или опираясь на плечи товарищей. Надо было срочно расширяться, и Карми это сделал за счет двух комнат, примыкающих ко двору. Но и эти комнаты в считанные минуты оказались заполненными. Лежавшие там старались пересилить боль и никому не надоедать.

Тем временем прибыли новые фельдшера и приступили к работе. Многие раненые отсылали их к своим товарищам. «Были примеры такой высокой человечности, каких я никогда не встреча! — рассказывает один из фельдшеров. — Я подошел к раненому, у которого буквально была разорвана рука. Он не позволил себя перевязать. «Подойди к нему», — сказал он, — показывая на парня, лицо которого, правда, было залито кровью, но который был относительно легко ранен. Пришлось объяснять, что первому раненому требуется куда более срочная помощь».

По затемненным улицам по-прежнему взад и вперед бегали солдаты, вынося оставшихся раненых на промежуточную остановку. Тем временем началась новая волна артобстрела. Весь район эвакуации погрузился в огонь и наполнился летящими осколками, наносившими новый урон. Невзирая на артобстрел, эвакуация продолжалась. Все принимавшие в ней участие, не минуты не колеблясь, оставляли укрытия и шли в огонь, лишь бы не задерживать спасения тех, кто истекал посреди улицы кровью.

«До самой смерти, — говорит лейтенант Авитал, — не забуду этой улицы, во всю длину забитой ранеными и среди них мечущихся под градом пуль фельдшеров».

В этой огненной свистопляске произошла роковая встреча между солдатом Иосефом Хагоэлом и фельдшером Шломо Эпштейном.

Хагоэл заметил Шломо, когда тот бегом тащил носилки с тяжело раненным. В этот момент позади прогремел взрыв, заставивший всех броситься на землю. «Хватит! Хватит! — взмолился про себя Хагоэл. — Больше невозможно. Нельзя. Эти вопли — «Фельдшера! Фельдшера!», от которых стынет кровь. Ничего не поделаешь. Жди очередного подарочка, который уже, наверное, долбанет рядом, чтобы пропустить тебя через мясорубку осколков. В конце концов они сотрут нас всех. Сейчас он взорвется. Куда? Куда бежать? Скорей. Скорей»…

Мина упала и взорвалась между Хагоэлом и Шломо с его раненым на носилках. Страшный толчок опрокинул Хагоэла плашмя на землю. Боже! — подумал он, — ноги! Полно крови. Точно, раздробило. Течет, как из крана. Нет, нет, не могу я взглянуть, не могу видеть того, что со мной случилось. Вот оно! Остался без ног. Забудь, мальчик, парашют и парашютистов. Вот оно: жить без ног. Боже, какие боли. И что же теперь?… Вокруг стоны и кровь. Надо что-то делать. Но что? Встать!.. Да! Подняться. Нет, невозможно. Не могу я, осколки внутри, режут ноги. Хоть бы воды, немножко воды. Умираю от жажды. Сели так пойдет дальше — превращусь в мумию. И жар внутри. Какой жар! Вставай, вставай, ох, черт, опять нет сил. Эй, парень, мил-человек, дай мне немножко воды. У тебя нету? Куда девалась моя фляга? Вот она, подо мной. А-а-а, больно. Не могу до нее добраться. Доканают меня эти движения. Эй, солдат, помоги достать флягу. Да здесь она, подо мной. Вот это хорошо, так… Еще воды, еще, еще… Пить… пить. Залить жидкостью пожар, который сжигает все мои внутренности…».

Один из солдат-эвакуаторов вошел в зону обстрела, поднял Хагоэла, взгромоздил себе на спину и понес в сторону дома с убежищем, на скорую руку превращенным в перевязочный пункт. Оно было уже битком набито, и Хагоэл очутился возле группы раненых во дворе, не защищенном от вражеского огня. Все спокойно ждали прихода фельдшера или эвакуаторов.

Тогда-то перед Хагоэлом и появился фельдшер Шломо Эпштейн и без долгих разговоров принялся распарывать ножом его пропитанные кровью брюки.

Эпштейн еще делал Хагоэлу перевязку, когда начался новый артналет. Заколебалась земля. Хагоэл успел услыхать крик товарища по роте: «Ребята, спасайтесь, кто может, мотай в укрытие!». Он опять попробовал подняться — напрасно. Не могу, подумал он, просто не в состоянии. Он сделал новую попытку, черпая силы в примере своих товарищей, которые из последних сил тащились в убежище. Окотательно убедившись, что у него ничего не выходит, он попытался ползти, сделал сверхчеловеческое усилие, но в таком положении ноги его не слушались. Они, казалось, приросли к земле. Снова и снова раздавались крики о том, чтобы застигнутые огнем солдаты любым способом уходили из-под обстрела. Хагоэл предпринял четвертую попытку подняться с земли («Ползи! Ползи! Иначе ты пропал»). И опять напрасно. Когда, обессиленный, он откинулся навзничь, перед ним снова вырос Эпштейн. С его помощью, метр за метром, он потащился вперед, и уже приближался к убежищу.

Как вдруг — они еще не добрались до стены — послышался нарастающий свист. Деваться было уже некуда. «Конец тебе, человек, подумал Хагоэл. Дополз ты до своей последней точки. Все пропало».

«Я рядом, — зашептал Хагоэлу Эпштейн и начал перевязывать его, — не бойся, я рядом. Ты выздоровеешь, все будет в порядке». Он подталкивал Хагоэ- ла к стене убежища, когда опять раздался свист — на сей раз 81-миллиметровой мины. Эпштейн прислонил Хагоэла к стене и прикрыл его своим большим, сильным телом. Свист шел на них, и Хагоэл успел лишь зажмуриться.

Громовой разрыв. Колебание земли. Брызги огня и стали. Хагоэл почувствовал, что вместе с Эпштейном взлетел в воздух. Затем фельдшера оторвало от него. «Кончено, — промелькнуло в мозгу, когда он рухнул на землю в застлавшем сознание предобморочном тумане, — жизнь окончилась». Прошло еще несколько секунд, но он не был мертв. Лилась кровь, заливая его с головы до ног. Он покрепче сомкнул веки закрытых глаз в ожидании секунды, которая станет для него последней. Ему казалось, что он весь разорван на куски и живот отделился от туловища («Не хочу видеть, лучше умру, помня себя целым»). Новый поток крови залил его, и он ощутил, что все глубже погружается в небытие.

Раздался крик: «Здесь тяжелораненый, заберите его скорей!» Чьи-то руки подхватили Хагоэла, и он потерял сознание.

Через несколько дней после его выхода из госпиталя с ним встретился автор этих строк. Встреча состоялась в канцелярии подразделения. Физически Хагоэл уже несколько оправился, чего нельзя было сказать о его моральном состоянии. «Ноги мои уже в порядке, но сердце надорвано». Он говорила бессвязно и невнятно.

«Только в госпитале, очнувшись от обморока, — сказал он, — я понял, что Шломо больше нет. Я его звал, я хотел знать, что с ним. Мне сказали, что он погиб, спасая меня.

Тогда я понял, что обязан ему жизнью, он погиб и спас меня… Вокруг нас падало много мин… Ранило всех, кто был рядом со мной… Сыпались одна за другой… Они нас порядком расколошматили… Меня тоже начинило осколками… сквозь разорванное тело Эпштейна. Один осколок почти проник в легкое и не давал дышать… Я жизнью ему обязан… Ты можешь поверить, до сего дня не могу понять, почему он для меня это сделал… Ну, просто не знаю, не могу понять, как человек может отдать свою жизнь ради того, чтобы другой продолжал дышать… не понимаю… Если б он бросил меня за секунду до взрыва, он бы спасся… это точно. Поэтому я чувствую себя таким виноватым… Говорят, что когда я в госпитале очнулся, то начал кричать: я убил Шломо, я виноват в его смерти, я убил его, я виноват.

Теперь я знаю, что живу должником, и не могу жить только для себя. Должен жить и для Шломо… Если человек идет ради тебя на смерть и дарит тебе свою жизнь, ты должен сделать все, чтобы эта жертва не оказалась напрасной… Надо доказать, что достоин жертвы… Но как это можно доказать?

Я еще хромаю, и в ногах у меня осколки, но уверен: еще немного — и все пройдет, останется только боль за Шломо и память о нем. Как мне о нем не помнить? Закрываю глаза и думаю о тех секундах, когда он лежал на мне и когда был убит. Это сводит меня с ума. Хочется сказать ему: «Беги отсюда скорей, мины падают, спасай себя, не убивай себя из-за меня. У меня не больше прав на жизнь, чем у тебя».

В самом сердце огня, дыма и разрушения, откуда мы поведем наш рассказ, были и минуты последних расставаний, и минуты свиданий, ниспосланные, казалось бы, самим небом. Одно из таких свиданий произошло у фельдшера Карми. Он занимался ранеными, когда неожиданно наткнулся на солдат вспомогательной роты, посланных на подмогу эвакуаторам. В этой роте у Карми был брат, и в продолжение всего обстрела он старался забыть об этом, чтобы не думать о возможности обнаружить его среди десятков раненых и убитых.

И вдруг в броневике, груженном ранеными, Карми увидел брата. Какой-то миг они смотрели друг на друга. «Не помню, чтобы мы что-нибудь сказали друг другу, — рассказывает Карми, — просто смотрели друг другу в глаза. Он был жив-здоров, и впервые за все эти страшные часы обстрела в сердце моем чуть затеплилась радость».

Между тем к месту несчастья стали прибывать фельдшеры «-го полка. Они привезли с собой и первых пострадавших в бою, развертывавшемся в это время на улицах иорданского Иерусалима. «Я вернулся на исходное место прорыва с группой раненых, которых привез из Американского квартала, — рассказывает Авраам Апельд. — Мы не нашли врача, двинулись дальше, и я увидел зрелище, которое привело меня в ужас. Вдоль заборов сидели десятки раненых. Состояние многих не было тяжелым, но все были подавлены и деморализованы пережитым обстрелом. Среди раненых я вдруг увидел мертвого молодого офицера. Красавец парень. На пальце обручальное кольцо. У меня сжалось сердце».

Последние раненые были вывезены на бригадный перевязочный пункт с рассветом. Обстрел продолжался.

За считанные минуты до того, как 8-й полк должен был подняться в атаку и двинуться в иорданский Иерусалим, его командир Иосек узнал, что в битве за освобождение Иерусалима ему придется воевать без своего заместителя, без начальника полевой разведки, без вестовых и без подавляющего большинства солдат тыловой и вспомогательной рот. Все они, как и другие офицеры полка, отсутствовавшие на передних штурмовых линиях, стали жертвами обстрела.

Что чувствует командир полка, когда его часть несет такие потери, прежде чем произведен первый выстрел? «Мне было ясно, — говорит Иосек спокойным, медлительным тоном старого земледельца, — что так или иначе, а задание мы должны выполнить. Должны идти вперед. Наш шанс уйти из-под обстрела заключается в движении вперед — как можно дальше, как можно с к о р е й».

2

Участок прорыва в иорданский Иерусалим в четыре часа утра — в то время, когда к нему «прижалась» штурмовая рота 8-го полка, с нетерпением ожидая, чтобы замыкающие части 7-й роты поскорее углубились в ничейную полосу, — был покрыт пылью, поднятой при подрыве заграждений.

Бойцам штурмовой роты пришлось долго томиться возле проходов из-за джипов с безоткатными пушками, застрявшими в заграждениях. Солдаты очутились в некоем подобии безмолвного вакуума среди кромешной тьмы. Позади на тыловую роту полка обрушился испепеляющий огонь, а они даже не подозревали о размерах беды; впереди, на расстоянии немногих метров шли ожесточенные схватки между силами 7-го полка и иорданцами, сидящими в бетонированных укреплениях пограничной городской черты.

Задержка за задержкой, — а небо тем временем посветлело и занялась заря. «Говорили, бой будет ночным», — нарушил кто-то напряженное молчание ожидания.

С наступлением рассвета был подан сигнал к выступлению, и ничейная полоса заполнилась бегущими солдатами. Командир штурмовой роты кричал, будто подстегивая: «Вперед! Вперед! Вперед!» — и парашютисты, оставив позади себя руины разгромленных стен, миновали покинутые оливы и приблизились к заводику строительных блоков.

Напротив, над участком прорыва, доминировал дом Мусульманского легиона, внешне ничем не отличавшийся от обыкновенного каменного дома, однако впоследствии было установлено, что это мощная военная казарма. Стены дома были укреплены массивным камнем и слоями бетона толщиной в десятки сантиметров. Множество огневых точек внутри было оборудовано амбразурами, которые давали осажденным полный контроль над прилегающим куском ничейной полосы. Судя по всему, во время прорыва пулеметы дома Мусульманского легиона били в сторону еврейского Иерусалима по восходящей траектории. В противном случае наступление 8-го полка при свете дня оказалось бы еще более кровопролитным.

Солдаты штурмовой роты достигли улицы Шхем и, разделившись на звенья, стали подниматься по ней, следя за каждым подозрительным звуком. С одной стороны этой улицы высится мечеть с внушительными каменными зданиями за нею. Чуть повыше, как раз над мечетью стоит «Америкен-отель» — гостиница, с фасадом, прячущимся за кипарисовой алеей, простирающейся до конца видимого снизу поворота.

Вся улица была пуста, дома на запорах. Никакого движения. Такой подозрительной тишины и безмолвия эта улица, вероятно, никогда не знала. Лишь поблескивание стальных касок в маскировочных сетках и торчащие стволы автоматов предвещали шквал боя. Внезапно, как удар бича, раздался первый выстрел, за ним несколько очередей. Вскинув автоматы, парашютисты побежали вверх по подъему, обшаривая взглядом окна и двери на фасадах. Из каждого окна; из-за каждой двери, из любой щели и ниши могла нагрянуть беда. Дома казались покинутыми. Ни малейших признаков жизни.

«Они уготовили нам ловулнку…», — прошептал один из парашютистов. Он не успел закончить фразы, как улица превратилась в поле боя. С этого мгновения выстрелы загремели без перерыва. Открылся счет и первым жертвам. Когда атакующие одолели подъем, позади, на склоне улицы, остались лежать в крови тела их товарищей по роте. «Чувство было такое, — рассказывает один из бойцов, — что ты все время у снайпера на мушке, а у него одно всепоглощающее стремление — засечь именно т е б я, засечь и уничтожить».

Обстрел и гранаты на время заставили замолчать огневые точки дома Мусульманского легиона, и штурмовые группы снова двинулись вперед. По ним продолжали стрелять из каждого дома и каждого окна. Ружья, гранатометы и пулеметы — все изрыгало огонь. Улицу густо затянуло пороховой гарью. В каждом закоулке подстерегала смертельная ловушка; на каждом перекрестке лежали ' раненые й убитые парашютисты. «Мы шли вперед с тяжелым сердцем, — рассказывает Носке Балаган. — Никто из нас не осмеливался посмотреть назад — на спуск, где лежали оставленные нами беспомощные раненые; а ведь в тот момент мы еще не знали, что наш полковой перевязочный пункт, вместе с врачом и фельдшерами, обстрелом выведен из строя и что много времени пройдет, прежде чем до раненых доберутся спасатели».

Передняя группа штурмовой роты шла дальше, пока не достигла развилки, откуда две улицы расходились, как два ребра треугольника. Правым ребром было продолжение улицы Шхем, по которой атакующие продвигались до сих пор и которое вело в югозападном направлении к Дамасским Воротам. Левым — улица Салах ад-Дин, ведущая на юго-восток — к Воротам Ирода. По плану Моти, 8-му полку следовало достигнуть развилки и оттуда — музея Рокфеллера не по улице Шхем, вдоль которой тянулись сильные пограничные укрепления, а по улице Салах ад-Дин, защи-щенной не так основательно. Однако в ходе бурных уличных боев произошло одно из самых роковых недоразумений Иерусалимской битвы, спутавшее все карты и стоившее очень дорого.

Как только передовой отряд роты вышел на развилку, с улицы Салах ад-Дин выскочил иорданский джип-тягач с безоткатной пушкой. Его встретили залпом, и джип загорелся. Справившись с джипом, авангард быстро двинулся вверх по улице, не встречая сопротивления. Без всяких помех отряд» уукоренным темпом ушел вперед. Когда на развилку вышли парашютисты остальных взводов штурмовой роты, там не было никого. А так как никто из них не успел изучить местность, то дальше они ошибочно двинулись по трассе улицы Шхем и немедленно оказались в центре ожесточенных уличных боев. Тем временем солдаты головного взвода, продвигавшиеся по улице Салах ад-Дин, не встретили здесь никакого сопротивления, но обнаружили, что за ними никто не последовал. Тогда они вернулись на развилку и по улице Шхем догнали остальные взводы.

Все смешалось и перепуталось. И уже стало казаться, что улица Шхем, а не улица Салах ад-Цин — та самая, о которой шла речь в инструктаже. Дополнительным доводом в пользу этого заблуждения была громкая, непрерывная стрельба на улице Шхем, в то время как улица Салах ад-Дин безмолвствовала. Солдат инстинктивно тянуло на огонь боя, и они втянулись в сражение на улице Шхем.

Эта ошибка оказалась роковой, так как рота углубилась в зону иорданских пограничных укреплений, расположенных параллельно улице Шхем. Иорданскому гарнизону достаточно было развернуть свои пулеметы на 180 градусов, чтобы превратить всю улицу в море огня. (Как это случилось с домом Мусульманского легиона).

Продвижение по улице Шхем сопровождалось упорными и кровопролитными схватками. Не раз положение казалось безвыходным. Парашютисты перебегали из дома в дом, со двора во двор, уничтожая снайперов, о наличии которых можно было узнать лишь после их выстрелов. Не раз и не два это знание доставалось ценой жизни одного из ребят. Легионеры же просматривали всю улицу, упорно ее обороняли и отказывались сложить оружие. Когда удавалось их выбить из одной позиции, они перебегали в соседний дом, и в следующий за ним, и все начиналось сначала.

«Поскольку ребята все время стремились вперед, — говорит Моти, — было много пострадавших. Наша беда заключалась и в том, что дома, из которых легионеров будто выбили, на самом деле оставались боевыми точками, и из них снова раздавались выстрелы. По нашим стреляли и сзади, и не раз приходилось возвращаться, чтобы прочесать дом, с которым ранее уже было покончено».

На этой стадии начинало казаться, что, невзирая на ожесточенный штурм, здесь развертывается бой без каких-либо шансов на успех и без видимого конца. Моти решил бросить на чашу весов козырную карту: танк: и.

3

Солдаты 8-го полка дрались на подъеме улицы Шхем; когда один из них, обернувшись, увидел нечто такое, чего никто в эту минуту увидеть не ожидал: пять больших танков. Они выползли из Американского квартала и подошли уже совсем близко. На минуту всеми овладело чувство неопределенности и тревоги перед неизвестным. Сердца учащенно заколотились. Если они иорданские — слишком поздно. Пушка головного танка была наведена на солдат и несколькими выстрелами могла с ними покончить.

Танки надвигались, и, поскольку все равно ничего нельзя было против них предпринять, оставалось ждать, когда можно будет узнать, чьи они. Тревога вылилась в громкий вздох облегчения: танки оказались израильскими и прибыли на подмогу. Их встретили аплодисментами.

Танки продвигались по улице Шхем вверх и вверх, туда, где сражались головные взводы. Они миновали дом Мусульманского легиона, огромную каменную стену «Сент-Джордж Скул» и приблизились к высокому зданию ИМКА[17]. Здесь парашютистов встретил сильный огонь со всех направлений, и танкам предстоял затяжной кровопролитный бой.

Капитан Рафи, командовавший танковым отрядом, стоял в открытом люке головной машины. Верхняя половина его тела оставалась незащищенной от огня снайперских пуль и противотанковых снарядов. Он видел, как по обе стороны танка бегут и падают парашютисты, бегут и падают возле заборов и домов, по всей длине улицы Шхем. Многие лежали на перевязочных пунктах на каждом углу, длинными рядами. «Ужасное зрелище, — рассказывает один из танкистов, Сассон, — буквально кошмар! Они лежали на обочинах — кто с развороченной грудью, кто с окровавленной головой, кто с раздробленными конечностями».

Танкисты ехали по улице ужасов и, достигнув территории здания ИМКА, сами превратились в мишень сосредоточившегося на них со всех сторон огня. Рявкали базуки, противотанковые ружья. Пришлось немедленно отвечать огнем. Танки развернули орудия, наведя их на довольно высокие, порой четырехэтажные дома, и принялись «садить» в каждую дверь, каждое окно и оконце, где только посверкивало от выстрелов. «Случалось, — рассказывает Рафи, — мы укладывали в цель по пяти снарядов, но едва лишь отъезжали, нас снова оттуда же поливали огнем».

Для парашютистов их собратья танкисты, хорошо защищенные броней, являлись спасителями, которые могут все, но не делают того, что могут. Многие из них не знали, как наладить с танкистами связь, и пытались установить ее криком или швыряя в танки камни. Танкисты же, оглушенные грохотом разрывов и шумом двигателей, не были в состоянии расслышать крики или заметить камни, чтобы обратить внимание на цели, подсказываемые парашютистами.

Танкисты под обстрелом базук и гранатометов действовали мужественно. Но когда танки раз за разом давали задний ход, чтобы занять более выгодную позицию для стрельбы или уйти в более защищенное место, парашютисты в этом усматривали признак слабости.

«Координация между нами не клеилась, — говорит командир танкового отряда Рафи. — Они не понимали, что, войдя в зону огня, мы тем самым стали главной его мишенью. И все-таки мы им очень помогли; куда больше, чем они это могут себе представить».

Колонна танков медленно ползла вперед, и адский огонь на всем протяжении пути не оставлял времени и места для разногласий. Танк Сассона остановился против здания ИМКА и градом снарядов разнес вдребезги его высокие окна. Возле ниш, в которых прятались стрелки, остались большие ожоговые пятна черной копоти.

Сассон вгляделся в лестничную клетку здания ИМКА, наглухо прикрытую стеклом, и вдруг различил на нем силуэт в каске. Вокруг уже не было видно парашютистов, и трудно было предположить, что один из них отправился в дом на прочесывание. Сассон решил навести пушку на пританцовывавшую на стекле тень легионера. Он послал первый снаряд, угодивший чуть поверх силуэта. В стекле зазияла огромная дыра, и Сассон приготовился немного опустить прицел. В момент, когда он собрался скомандовать «Огонь»! из пробоины высунулась голова израильского парашютиста, крикнувшего ему на чистейшем иврите. «Эй, подымай дуло повыше, стреляй вверх — они побежали на четвертый этаж!». Сассон одной рукой оттолкнул башенного наводчика, другой схватил артиллериста — точно в ту долю секунды, когда тот собрался послать снаряд. Два эти действия, выполненные молниеносно и синхронно, предотвратили выстрел, которым парашютиста разорвало бы на куски.

Стены здания ИМКА были изуродованы. Из проломов и дыр клубился дым. Из разбитых окон выбивались языки пламени. Все указывало на то, что с противником здесь покончено. И танкисты двинулись вперед, не подозревая, что легионеры спрятались позади здания, чтобы, переждав, вернуться на свои позиции по фасаду. Ротам, которые должны были прийти сюда позднее, предстоял новый бой.

После того как штурмовая рота протаранила, насколько это вообще было возможно, доступ на улицу Шхем, за нею следом двигались подразделения еще одной роты, которая, в итоге тяжелых потерь тыловой рогы и исчезновения остатков вспомогательной роты (они, как мы помним, ошибочно вышли после обстрела на трассу 7-го полка и овладели музеем Рокфеллера), превратилась в сборную роту (мы так и будем ее именовать впредь, хотя это название не совсем точно). Бойцы сборной роты, во главе с командиром полка Иосеком, с первых же шагов по иордан-скому Иерусалиму поняли, что прошедшие здесь ожесточенные бои с участием танков и штурмовой роты не решили задачу. Легионеры, переждав позади домов, вернулись на фасады и возобновили бой. О второй волне боевых действий рассказывает один из ветеранов полка:

«Я участвовал в нескольких операциях возмездия, прошел Синайскую кампанию, но таких схваток еще не видывал. Это было что-то страшное. Они со всех сторон поливали нас огнем, а мы, ни на что не взирая, вынуждены были идти вперед. На уничтожение снайперов и огневых точек не было времени, а на то, чтобы укрыться, — тоже. Потом выяснилось, что по всей длине городской черты действовал размещенный рядами по всем этажам. гарнизон регулярных войск. А были и четырехэтажные дома, и стреляли в нас со всех уровней. Были укрепления, которые приходилось атаковать по четыре раза, и это после танков и штурмовой роты. Чтоб пройти полтора кило-метра улицы Шхем, понадобилось семь часов! Это, быть может, даст представление о трудности боя».

Другой добавляет:

«Ты продвигался с боем, зная при этом, что здесь уже дрались твои товарищи, потому что на каждом углу лежали раненые. Ты слышал и видел, как они стонут и мучаются, а задерживаться нельзя. Надо было идти вперед. Через каждые 10–15 метров падал кто-нибудь из твоих добрых друзей. Ты уже 15 лет ходил с ними на войны, на операции возмездия, служил; и если друга ранило на той стороне улицы, где находился ты, ты еще мог нагнуться и перевязать его, но если он свалился на другой стороне, ты не останавливаясь бежал дальше, чтобы не оторваться от своей группы, — она ведь нуждалась в тебе не меньше, чем он. Шел вперед, не имея понятия о происходящем. Никто из тех, кто вокруг тебя, не знал местности, хотя были и иерусалимцы, жившие на расстоянии нескольких сот метров отсюда. Все ново, неведомо. И ты шел… шел… а куда — не знал. И опять видел своих лежащих товарищей. Одних одолевала боль, другие были мертвы. Те, кто еще не сомкнул глаз навеки, удерживали стоны, чтобы не помешать твоему движению вперед, и молча провожали взглядом. Ты же не мог даже остановиться: жуть! Сам ты измучен (несколько ночей не спал) и одинок — нет ни командира роты, от которого можно было бы получить указание, ни связного (он с самого начала выбыл из строя), который бы тебя с кем-нибудь связал. Вся ответственность на тебе. Ты знаешь, что должен действовать сам — без команд и командиров. От тебя зависит все, все».

Потом, когда разбирали бой 8-го полка на улице Шхем, один из командиров заметил: «Трудно поверить, что улица такая короткая. Тогда нам казалось, что она никогда не кончится».

4

Незадолго до того, как роты 8-го полка соединились и расположились на перекрестке у мечети, служившей ранее КП штурмовой роты, авангард этой роты завяз в переулке, который с того дня именовался в полку не иначе, как «кровавы й» или еще «а д с к и й переуло к». «Его мы никогда не забудем», — говорит один из солдат полка.

«Кровавый переулок» находился на расстоянии нескольких метров от перекрестка у мечети, по правую сторону улицы Шхем. Его открывают два больших каменных здания. Затем переулок делает небольшой поворот в юго-западном направлении, так что, стоя в начале переулка, нельзя увидеть его конец. Пока командование роты устраивалось на бензоколонке напротив мечети, парашютисты занялись подавлением ближайших огневых точек. Двое повернули в сторону переулка, в котором пока не было заметно ничего подозрительного. Да и сама улица Шхем, отклоняющаяся в этом месте от укреплений городской пограничной черты, выглядела довольно спокойно.

Парашютисты побежали к началу переулка и наткнулись на лежавший возле тротуара труп легионера. Как только они двинулись дальше, неизвестно откуда по ним открыли прицельный огонь. Оба упали в грязь, которая быстро окрасилась кровью. Первый юноша, по имени Лейзерке, был убит. Второй лежал рядом с оторванной рукой и молил: «Фельдшера на помощь, фельдшера!». Пулеметные очереди и бронебойные пули продолжали дырявить землю вокруг раненого.

Подбежав, заместитель командира роты Моради увидел у начала переулка тело своего старого боевого товарища Лейзерке и полетел назад, в сторону приближавшегося танкового отряда Рафи с криком: «В переулке есть позиции, помогите нам!».

Моради вернулся назад. Бойцы роты, укрывшись под стенами домов, в нервном напряжении ждали прихода танка, который подавил бы огонь. Из переулка доносились захлебывающиеся стоны раненого, лежавшего под градом пуль. Моради больше не мог ждать. «Я иду», — сказал он — и метнулся в переулок. Он схватил окровавленное тело Лейзерке и вытащил его на улицу, при этом убедившись, что его друг мертв. Опустив тело на землю, он выпустил вглубь переулка автоматную очередь и вновь бросился в огонь, чтобы вынести второго парашютиста.

Засвистели пули. Застучали пулеметные очереди. Моради подтащил раненого к соседней каменной стенке и передал его в руки фельдшера. Позади слышался грохот гусениц приближающегося танка. «Пока мы неплохо поработали, но мы потеряли Лейзерке», — с болью в голосе обратился к солдатам роты Моради.

Он приблизился к железной двери в угловом доме переулка и вынул гранату, затем вытащил зубами предохранительную чеку и посмотрел в переулок. Все тихо. Отвел руку для броска. Вытянул шею, вновь заглядывая в переулок, чтобы выбрать цель для броска.

В момент, когда он выбирал эту цель, грянул выстрел. Пуля впилась в мозг Моради. Пальцы разомкнулись на зажатой в руке гранате, и она взорвалась. Кровь Моради, вперемешку с осколками, плеснулась на белый камень стены, и еще много дней спустя там можно было увидеть ее засохшие черные струйки.

В это время в соседней церкви зазвонили колокола. Казалось, что они поют Моради отходную.

Буквально в тот же момент возле переулка появился долгожданный танк. Рафи успел увидеть, как Моради выбежал за угол и подорвался на своей же гранате. Пушка на танке немедленно повернулась в сторону переулка. Рафи скомандовал дослать в ствол снаряд и подать танк вперед. Как только машина поравнялась с переулком, пушка выстрелила. Рафи заметил, как три легионера убегают вглубь и прячутся за бетонной оградой. Но тут по танку вдруг ударили из гранатомета. Пролетев мимо машины, граната взорвалась рядом, на тротуаре.

Пришлось отступать. Рафи надеялся, что парашютисты смогут теперь войти в переулок и прочесать его. Парашютисты же очень энергично чего-то добивались от него — кричали ему, а что, он не мог разобрать.

Тем временем на перекрестке у мечети появился командир полка Иосек. Убедившись, что после тяжелых потерь штурмовая рота по численности превратилась во взвод, он приказал ей занять позиции на уже отвоеванной территории а довершить бой за улицу Шхем, ведущую к Дамасским Воротам, поручил сборной.

Сборная рота построилась под непрекращающимся огнем на открытом месте. Распределение заданий проходило в такой обстановке, когда одновременно приходилось открывать счет потерям. В конце концов рота разделилась на две части: одна пошла дворами восточней улицы Шхем, по пути подавляя огневые точки и уничтожая снайперов, прячущихся за стенами; другая — прижималась к домам западной стороны, по самой улице. Последние попали под сильный огонь, который становился все более плотным по мере того, как они приближались к «кровавому» переулку. Пока никто еще не подозревал, что это им сулит.

Неужели переулок и их остановит и взыщет с солдат кровавую дань!

Командир сборной роты торопил свои взводы вперед. Хотя ему докладывали о некоторых затруднениях на западе, в ближнем переулке, он ничего не знал о смерти Лейзерке и Моради и о неудаче танка и предполагал, что речь идет не о смертельно опасной позиции, а о снайперах, засевших в двух угловых домах при входе в переулок. Но был ли вообще на улице Шхем хоть один дом, в котором бы не прятались снайперы?!

Передний взвод вышел к переулку. Часть солдат беспечно миновала его и ушла вверх по улице. А тем временем из переулка уже хлестал огонь, сразу рассекший роту надвое. Командир переднего взвода еще простодушно полагал, что стреляют из двух крайних домов, и вошел в переулок, чтобы подавить очаги сопротивления. Он выпустил по дому несколько очередей, а затем из-за осечки отступил назад. Довершить дело он послал в переулок двух автоматчиков, Иехошуа Диманта и Дани Трайнина, так как получил приказ поскорей продвигаться со взводом вперед. Вскоре, попав в схватку в одном из ближайших дворов, он забыл о существовании переулка.

Автоматчиков же в переулке встретил град пуль, дробивших стену, к которой они прижались, и выбивавших камни рядом с их головами. Обоим удалось все-таки молниеносно улизнуть из ловушки. По прошествии нескольких секунд они попытались пересечь начало переулка, чтобы атаковать его с другой стороны.

Ружейный залп поразил обоих насмерть.

«Берегитесь, берегитесь! — раздался чей-то испуганный возглас. — Здесь снайпер! Он убил их!». Солдаты по обе стороны переулка замерли на месте. Только один Элияху Ривак — пошел вперед посередине улицы. В момент, когда он очутился напротив переулка, оттуда прогремел выстрел. Сраженный насмерть, Ривак повалился на мостовую, неподалеку от места, где погибли два его товарища по роте.

Это была пятая жертва «кровавого» переулка, а сам он оставался неуязвимым.

«Тогда до всех нас дошло, — рассказывает один из парашютистов полка, — что пока эта позиция не будет уничтожена, продвижение вперед невозможно. Каждому стало ясно: тому, кто попробует пересечь переулок, не видать рассвета».

Поскольку все попытки пехоты ни к чему не привели, пришлось вновь обратиться к Рафи. Танк Рафи остановился напротив переулка и положил снаряд точно в «яблочко», полностью уничтожив позицию и ее обитателей-легионеров.

После разгрома «кровавого» переулка улица Шхем открылась для продвижения сборной роты, достигшей места, удаленного от стены Старого города метров на 150. Теперь солдаты воочию увидели Стену — в конце улицы, ведущей к ее подножию. Рота прокладывала себе путь вперед, с каждым следующим шагом убеждаясь, что этот остаток пути уже находится в зоне досягаемости пулеметов на стене. Командир полка Иосек принял решение прекратить продвижение по откры-тому шоссе и разделить роту на три отдельных отряда, чья задача — достичь Стены, двигаясь домами и дворами по обеим сторонам улицы Шхем.

Закончив формирование отрядов, Иосек во главе одного из них свернул с левой стороны улицы во двор церкви Сент-Стефан, чтобы через заборы и по крышам выйти к музею Рокфеллера. Второй и третий отряды двинулись к Стене по улице Шхем.

Позиции, расположенные на Стене, продолжали поливать улицу Шхем свинцом, и двигавшиеся по улицам танки, оставшись без поддержки парашютистов («куда, к черту, они подевались»), шли под огнем, в свою очередь обстреливая Стену. Положение было незавидным: приходилось ехать по узким тротуарам сбоку шоссе, чтобы хоть как-нибудь укрыться от обстрела, но очень скоро выяснилось, что это никакой защиты не дает. Все новых и новых танкистов ранило, фельдшера не было, и некому было вынести их и доставить на перевязочный пункт. Боеприпасы и горючее кончились. Оставалось лишь торчать под огнем, грозившим сжечь и испепелить стальные коробки.

Рафи скомандовал танкам расположиться по краям улицы в 60 метрах от Стены и последними снарядами отвечать на огонь. Сам он вышел прямо к Стене и начал поединок с расположенными наверху десятками огневых точек. Несколько снарядов его легли точно в амбразуры, громя иорданские позиции и расшвыривая мешки с песком, за которыми укрывались стрелки из базук и гранатометчики.

После беспрерывного двухчасового обстрела Рафи связался с Моти и доложил, что боеприпасы котились и горючее на исходе. Моти приказал сняться с места и возвращаться на заправку в Полицейскую школу.

«Вернулись мы на площадку складов ЮНРРА основательно потрепанными, — рассказывает Сассон. — Большая часть командиров ранена, танки — покаре- жены, в шрамах и ожогах от огня, которым их поливали с той минуты, когда мы выехали на улицу Шхем». Один из танкистов, глядя на окалину на стальных боках танков, вздохнул: «Эти танки в своей жизни кое-что повидали».

Тем временем улицу Шхем вновь затопил беспрерывный огонь, и отряды парашютистов, двигавшиеся на обоих окапывались во дворах и переходили из дома в дом, скрываясь от иорданских позиций на Стене. Отряд на правой стороне улицы овладел гостиницей «Колумбия», в то время как отряд на противоположной стороне продвинулся к монастырю, служившему одновременно женской гимназией — «Шмидт- скул».

Три парашютиста проникли в большой двор «Шмидт-скул», а затем и в нижние этажи монастыр-ского здания. Легионеров здесь не было. Снизу доносились испуганные приглушенные голоса учениц, сестер и учителей, прятавшихся в глубоком монастырском подземелье.

Парашютисты подымались с этажа на этаж, готовые к любой неожиданности. Вдруг послышался стук оружия и промелькнуло несколько легионеров, удирающих наверх. Парашютисты обратились к одному из монахов и послали его на верхние этажи, чтобы он предложил легионерам сдаться. Те ответили монаху, что спустятся при условии, если израильтяне отойдут на нижний этаж. Последовавшая 10-минутная пауза была использована парашютистами, чтобы занять укромные и выгодные позиции. Через десять минут один из солдат решил подняться наверх посмотреть, что же с легионерами. Там он не нашел ни души: оказалось, легионерам удалось бежать через потайной черный ход.

Во дворе монастыря были задержаны два вооруженных подростка в иорданской военной форме. Их ранило во время перестрелки, и монахини ухаживали за ними. В связи с этим пришлось сделать обыск в подвале монастыря среди штатских. Всех их вывели на нижний этаж. Около 80 человек сбилось в кучу, как испуганное стадо. По словам монахов, они были обслуживающим персоналом монастыря. Парашютисты, установив, что среди них нет легионеров, вернули всех в убежище.

В послеобеденные часы и к вечеру этот отряд сборной роты установил контроль над подступами к улице Шхем и всеми окрестными домами перед стеной Старого города. Оставшиеся позади солдаты штурмовой роты прочесали участок улицы, по которому они до этого прошли с боем. Десятки домов городской пограничной черты оказались хорошо укрепленными казармами с огромным количеством боеприпасов.

Вернемся, однако, к командиру отряда полка, оставленному нами возле одного из дворов, куда этот отряд направился, чтобы в результате выйти к музею Рокфеллера. Путь оказался сложным. Солдаты попадали в тупиковые внутренние дворики, преодолевали высокие парапеты, монастырские стены, шли по крышам, подрывали железные двери, даже очутились в весьма экзотическом ночном клубе. Все это сопровождалось беспрерывной перестрелкой с бегущими штатскими, отказывающимися сдаваться. Был убит один из ротных связных и двоих ранило.

Солдаты продвигались бегом, пригнувшись, под прикрытием каменной стены, опоясывающей кладбище. Один из парашютистов выпрямился, чтобы осмотреть начинавшийся за стеной спуск. Тишина. Он крикнул командиру полка: «Ничего подозрительного, там автобусный гараж. Мы находимся напротив Стены Дамасских Ворот». Только прозвучали эти слова, как пуля просверлила воздух в сантиметре от его уха.

За первым выстрелом последовал целый град пуль. Он обрушился на кладбищенский холм, находившийся на одной высоте с огневыми точками на стене Старого города и на расстоянии считанных метров от нее. Так что холм этот оказался на прицеле у иорданских снайперов.

Парашютисты бросились врассыпную и попрятались за памятниками, пережидая огонь, чтобы двинуться в дальнейший путь. Прошел час. Прошло полтора. Солдаты попробовали высовывать на палках свои каски, но они тотчас же оказывались простреленными («Не дадут нам, гады, шевельнуться до самой ночи»).

Медленно тянулись минуты, складываясь в часы.

В конце концов терпение командира полка лопнуло. Он приказал взводному Ури взять маленькую группу солдат и попытаться ползком уйти с поливаемого огнем холма, чтобы занять позицию в районе улицы Салах ад-Дин.

В этой группе в числе других был сержант Рон Лев. «Поползли мы, — рассказывает он, — по всем правилам, как по книжке. Нам удалось благополучно выбраться с холма и добраться до переулка, кончающегося ступеньками. Прошли переулок и достигли отеля «Риволи» в начале улицы Салах ад-Дин. Все дома на запорах, а двери металлические, взрывчатки нет, подорвать нечем. Решили пересечь улицу, чтобы попасть в дом, откуда можно увидеть музей Рокфеллера. С грехом пополам под сильным огнем пересекли улицу, угодив на другой стороне в такие тесные каменные мешки-переулки, что не повернуться. Тут хватило бы одной гранаты, чтобы всех нас уничтожить. Услыхали выстрелы, и тотчас нам навстречу выбежали два иорданца. Уложили их посреди переулка. Следом — их жены: бросились на окровавленные тела мужей и раз-разились жуткими рыданиями. Одна просила у нас пощады для себя и своей подруги. Мы отвели их в соседний дом. У самих нервы натянуты, грызет тревога: понятия не имеем, где находимся. Короче, так долго блуждали по переулкам, что в конце концов решили возвратиться назад, к отелю «Риволи». Нам удалось перебежать улицу Салах ад-Дин и, прежде чем был открыт огонь, занять позиции в здании отеля, южная сторона которого обращена к Воротам Ирода. Сверху из отеля мы видели наших ребят, укрывающихся за кладбищенскими памятниками на холме».

А там в это время пал один из солдат. Хаймович, толстенький связной полкового командира, вдруг услыхал обращенный к нему возглас: «Посмотри рядом. — Он тяжело ранен. «Связной подбежал к солдату».

«Хрипя, парень стиснул мне руку, — рассказывает Хаймович. — Глаза у него были широко раскрыты; я почувствовал к нему острую жалость и душевную боль. Парень незнакомый, и никто из нас не знал, кто он, откуда, как его зовут (потом выяснилось, что это был новичок, демобилизовавшийся перед самой войной и в последнюю минуту зачисленный в парашютисты). Он держался за мою руку из последних сил, сражаясь с агонией… и не говорил ни слова… Ничего не мог вымолвить… А мне думалось: вот, стою над человеком в его смертный час, уцепился он за меня, а я не только не знаю его имени, но не могу даже придумать слова, чтобы сказать ему их в последние оставшиеся ему минуты жизни.

Он продолжал сжимать мне руку, хотя был уже мертв. Я высвободил свою руку и закрыл ему глаза. Невозможно было на него смотреть. На лице его было выражение человека, который уже не в силах ничего сделать. Выражение страшного предсмертного ожидания… Так и скончался — в полном одиночестве… Неопознанным и неизвестным…».

В послеобеденные часы прятавшиеся за могилами парашютисты ползком покинули кладбище и вместе с командиром полка Иосеком перебрались в отель «Риволи». Вынести тело неизвестного солдата оказалось невозможно. Всю ночь мертвый пролежал среди памятников, на могилах погоста, по-арабски называемого «Аль-Сгейра», что означает «Неусопшие».

В том месте, где лежал навсегда уснувший парашютист, начнется, по словам арабской легенды, воскресение из мертвых — и восставшие из могил уже не заснут вовеки.

5

В два часа пополудни неожиданно послышался шум мотора. Какая-то машина уехала в сторону гостиницы «Риволи». Улица Салах ад-Дин была пуста. Здесь не было и в помине ожесточенных уличных боев. Перепуганные жители либо бросали дома, либо сидели по подвалам за наглухо затворенными ставнями. Кроме мертвой тишины и полного отсутствия людей — никаких признаков войны. Лишь выбиваемые кое-где стекла да выстрелы со Стены, высящейся в конце улицы и контролирующей подходы с юга, время от времени нарушали абсолютное безмолвие.

Приближающийся шум мотора не предвещал ничего хорошего — так полагали солдаты сборной роты, только что разместившиеся на всех четырех этажах «Риволи» и утолявшие жажду крепкими напитками гостиничного бара. «Уверен, что это машина легиона», — тревожно заявил один. «Какого легиона! Наша», — сказал другой. «А я тебе говорю — легиона. Чего ради лезть прямо к Стене, в пекло».

Рон Лев вызвался посмотреть, 1 то происходит возле Стены, и нашел площадь перед ней совершенно пустой. Обернувшись, он увидел, к своему изумлению, целую колонну автобусов с солдатами. На какой-то миг ему показалось, что перед ним иорданские машины с подкреплением для контратаки, но в ту же минуту на трех передних автобусах он различил эмблемы бригадных связистов. Между вторым и третьим автобусами ехал полупикап разведотдела Парашютной бригады.

Беззаботное движение колонны прямо в пасть к легиону было безумным. Для Рона Лева наступил тот роковой момент, когда он должен был сделать выбор. «Нет, я не раздумывал, — рассказал он впоследствии. — Долг есть долг». Он выбежал на середину улицы и, став мишенью для снайперов на Стене, поднял над головой обеими руками свой «узи» — преградил автобусам дорогу. Он простоял так несколько секунд — между Стеной и автобусной колонной, будучи уверенным, что град свинпа разорвет его на части. Но пулеметы и минометы, нацеленные на улицу, почему-то молчали. Возможно, следящим за происходящим легионерам не хотелось преждевременно себя выдать и они предпочли подпустить колонну поближе, чтобы тогда уже обрушиться на нее из всех стволов и начисто разгромить.

Товарищи, затаив дыхание, следили за действиями Рона. Гибель его казалась неминуемой. Но выстрелов не последовало, и передний автобус остановился около каменных дуг подъезда, метрах в двадцати от входа в «Риволи». Второй автобус затормозил! чуть дальше.

Солдаты второго автобуса, остановившегося между полупикапом разведотдела и третьим автобусом, груженным минометами, ориентировались в происходящем еще меньше, чем их товарищи из передней машины. Они встретились у выхода из автобуса и спускались со ступенек с тревожным и озадаченным видом. В создавшейся путанице им показалось, что авангард колонны атакован легионерами, стреляющими со второго этажа «Риволи». В результате они открыли огонь по находившимся на этом этаже парашютистам. Недоразумение начинало принимать самый серьезный оборот, так как обстрелянные парашютисты в свою очередь решили, что имеют дело с противником, и тоже открыли огонь.

К счастью, вовремя вмешался Рон Лев, закричавший парашютистам в «Риволи» и командиру минометчиков, чтобы прекратили стрельбу. Его крики подействовали на обе стороны. Стрельба прекратилась, и инцидент был исчерпан без потерь и жертв. Эвакуация солдат, застрявших из-за этого инцидента в автобусах, продолжалась.

Тем временем снайперы на Стене, сообразив, что добыча, которую они стерегли, не только не попалась в ловушку, а уходит, открыли по колонне настильный огонь. Теперь высадка из автобусов проходила под пулями. Ранило одного из парней по имени Матан. Три снайперские пули поразили его. Они вонзились в его ноги. Его быстро отнесли на руках на лестничную клетку в «Риволи» и там положили рядышком с парашютистами.

Ими занимался один из фельдшеров минометного полка — Натан Шехтер. (В начале книги, не упоминая имени, мы рассказали о нем — это он прервал свои занятия в Италии, прилетел в страну утром первого дня войны и с аэродрома прямиком отправился в бригаду парашютистов). Теперь он делал все, что было в его силах, для раненых. Через четверть часа Шехтер заявил, что срочно нуждается в носилках для Матана: необходимо доставить раненого на верхний этаж и там заняться его ногами. Чтоб заполучить носилки, необходимо отправить за ними в автобус человека. Но предложить это вслух никто не решался, так как теперь на улице вокруг машин бушевал огненный смерч. Между тем водитель первого автобуса сказал, что, как ему помнится, один из его пассажиров был ранен во время высадаи и, возможно, остался в автобусе, который к этому времени был уже весь проды-рявлен, как решето.

Удвоенная необходимость — вынести раненого и принести носилки — заставила послать в автобус двух человек. Пойти вызвались приехавшие с минометным полком парашютист Хаим Русак и сержант разведслужбы Шломо. Им предстояло преодолеть всего-навсего полтора метра, отделявшие столб гостиничного подъезда от дверцы автобуса. Однако это пространство простреливалось настолько плотным огнем, что риск был велик. Кто кого опередит — солдаты снайперов на Стене или…? Буквально доля секунды должна была решить вопрос о жизни и смерти двух солдат.

Русак и Шломо молниеносно нырнули в автобус. Снайпер, находившийся в укрытии на Стене, отреагировал столь же молниеносно. Пули пробили смотровое стекло перед сидением водителя. Солдаты приникли к полу, успев установить, что в автобусе нет ни души. «Никаких раненых, — воскликнул Русак. — Ладно. Берем носилки».

Шломо взял носилки и понес к задней двери. Русак двинулся к переднему выходу. Страшился ли он в последний момент перед прыжком смерти?!.. Думал ли о возможности закончить жизнь в этой ловушке длиною полтора метра?!..

Шломо с носилками в руках метнулся вперед и приземлился на защищенной столбами площадке. Теперь Русак, приготовившись к прыжку, оттолкнулся от пола. Легионер, подстерегавший его появление, как охотник дичь, выпустил две пули, настигшие Русака в воздухе. Он издал душераздирающий крик и упал т плиты между столбами. Над ним тотчас склонится Шехтер, впрыснул ему морфий. Стоявший рядом Рон Лев спросил, какой возможен исход.

— Не волнуйся, — он будет в порядке, — проговорил Шехтер над изголовьем раненого. Затем вышел в соседнюю комнату и тихо произнес: «Никаких шансов» (Позднее на подступах к музею Рокфеллера погиб и Шехтер. Его родители, не знавшие, что сын прилетел в Израиль и что он на войне, до получения похоронной были уверены, что он в полной безопасности— вИталии.).

После того как Шломо принес носилки, Матана подняли на верхний этаж отеля, где ему была оказана первая помощь. Состояние его было тяжелым. Русак стонал, ему снова ввели морфий. Связной роты прилагал отчаянные усилия, чтобы вызвать из штаба бригады (переместившегося в музей Рокфеллера) транспорт и пока не поздно эвакуировать раненых. После многочисленных попыток установить связь раздался голос командира полка Иосека: «Скоро высылаем транспорт. Держитесь».

Послеобеденные часы прошли в ожидании темноты.

Когда стемнело, приехал командир полка Иосек сс взводом парашютистов, чтобы забрать раненых и солдат минометного полка и доставить их в музей Рокфеллера. Они пригнали с собой трофейный иорданский «лендровер». В автомобиль внесли Русака и Матана. Все было готово к отъезду. За руль сел Иехуда БенЗеэв. Он попытался завести машину, но безуспешно.

Что он ни предпринимал, — не помогало. Мотор молчал. Подогнали другой автомобиль, чтобы толкать «лендровер». Как только на машине зажглись стоп- сигналы, со Стены открыли стрельбу. Иехуда Бен-Зеэв замертво упал на сиденье. Самим спасителям пришлось искать убежища в «Риволи». Про раненого Матана забыли, и он остался в автомобиле один под пулями, так и свистевшими вокруг. Он громко молил: «Заберите меня отсюда… Не бросайте одного!..»

Его отчаянная мольба неслась из темноты, а навстречу уже спешили замкомполка Кача и вся эвакуационная команда. Матана снова перенесли в гостиницу. Вскоре его поместили в другую машину и под охраной разведчиков отправили на бригадный перевязочный пункт. К этим автомобилям пристроились и автобусы минометчиков.

Ночью командир полка прислал в «Риволи» подкрепление — 22 человека. Они разошлись по этажам и устроились у окон, обращенных к Воротам Ирода (Ворота Цветов). Пока новоприбывшие стерегли отель, солдаты сборной роты смогли ненадолго задремать, чтобы восстановить силы после долгого изнурительного дня.

Назавтра в полдень из окон «Риволи» уже можно было видеть, как по верху Стены разгуливают израильские солдаты.