Битва за Иерусалим

1

Полночь в еврейской части Иерусалима. Мы возвращаемся к этому времени, стремясь проследить за событиями на разных участках фронта, где сражались парашютисты.

Одновременно с выходом 6-го полка в сторону квартала Паги для атаки Полицейской школы и Гив’ат- Хатахмошет по столице шла колонна автобусов с парашютистами 7-го полка. Повсюду закрыты железные ставни. Везде мешки с песком. Город, окутанный тяжелой тьмой, содрогался от непрерывного обстрела, не обошедшего стороной и улицу Шмуэль Ханави, по которой нащупывали дорогу полковые автобусы, двигающиеся в направлении границы. Кто-то, глянув со своего места на рвущиеся вокруг снаряды, заметил: «Если один такой упадет на тебя, ты…»

Автобусы в темноте двигались и останавливались, двигались и останавливались при вое очередного налетающего снаряда, что отнюдь не мешало кое-кому из сутки не спавших парашютистов прикорнуть на ходу, под аккомпанемент артобстрела («Не знаю, как я тогда мог спать, — признается Амос Вогаль, — но спал. Многие другие ребята тоже уснули»).

Единственным полковым командиром парашютистов, ориентировавшимся в эти минуты в хитросплетении улиц и переулков еврейского Иерусалима, был командир 7-го полка Узи. Он сумел провести колонну своего полка к участку прорыва в Нахалат-Шимон, почти без единой из тех ошибок, что сбили с пути 8-й полк, двигавшийся одновременно где-то позади него.

Но и у Узи хватало проблем.

Один из снарядов, пролетавших над колонной, с жутким воем приземлился рядом с автобусом минометчиков и разорвался на тысячу осколков. Последовал миг испуга и замешательства, охватившего всех. «Боже! — панически выдохнул кто-то. — Все идет прахом еще до того, как началась война». Автобус минометчиков сделал отчаянный поворот и пропал в темноте в направлении Санхедрии. Ехавший за ним автобус с штурмовой группой и связистами устремился туда же, оторвался от колонны и потерял дорогу. Затерялись и другие автобусы, двигавшиеся в хвосте.

Вереница машин достигла участка прорыва, и парашютисты 7-го полка рассредоточились среди домов, оград и убежищ Нахалат-Шимон. Узи решил немедленно приступить к подготовке прорыва пограничных заграждений и закричал: «Штурмовая группа, ко мне!» Не получив ответа, он понял, что группа отбилась от колонны и заблудилась. И хотя время не ждало, Узи вынужден был сидеть сложа руки: без этой группы он не мог начинать атаку.

Время, драгоценное время уходило, а пропавшей группы все не было. «Каждая потерянная минута нам дорого обойдется», — к тому же еще подзуживал его один из командиров. Узи бегал взад и вперед, как человек, уже было нацелившийся на решительные действия, но которому внезапно связали руки. В последнюю минуту он решил изменить распределение боевых задач с тем, чтобы, в соответствии с создавшимся положением, сформировать новый штурмовой взвод. Только принялся за перегруппировку роты, как из мрака донесся шум пропавших автобусов.

— Наконец-то можно начинать атаку, — с облегчением заметил кто-то.

Место прорыва находилось на расстоянии нескольких сот метров от ворот Мандельбаум. Напротив виднелось несколько черных от ржавчины заграждений и маленький щит: «Осторожно! перед тобой граница!». На ничейной земле, между одичавшими маслинами, маячили дома с пустыми оконными проемами, груды битого камня, искареженное железо, щепа, обломки досок и блоков, горелая черепица — все на каменистой, усеянной колючками земле. То были памятники других времен, других войн, словно законсервиро-ванные на этой мертвой территории. Рука человека двадцать лет не прикасалась к ним.

Узи подошел к месту прорыва и хорошенько вгляделся в него. Во время вечерней рекогносцировки он остановил свой выбор именно на нем, потому что позиции иорданской передовой, господствующие по всей длине грааницы, здесь показались ему расположенными ниже, чем в любом другом пункте. Стало быть, они были и менее эффективны. С другой стороны, они находились против крыши Нахалат-Шимон, где можно было установить тяжелые минометы. Их прикрытие позволило бы атакующим действовать при минимальном контрогне со стороны иорданцев.

«Мины! — сказал себе Узи. — Мины! Вот единственная напасть, против которой нет у меня, по-видимому, никакого противоядия».

Приблизительно в 2.00 ночи из штаба бригады поступила команда начать огневую подготовку. Танки спустились к исходному рубежу прорыва и открыли огонь. Мощные прожекторы осветили местность. Минометы, противотанковые средства и пулеметы молотили по передовой иорданцев. Кроваво-красные вспышки сопровождались аккомпанементом ужасающего воя, рева и гула взрывов. Казалось, весь район горит и рушится.

— Наконец-то, — прошептал один из командиров. Пока все орудия по обе стороны границы обменивались огнем, заместитель командира полка Дан спустился с группой огневого подавления к исходному рубежу. Он остановился близ забора из проволочной сетки, возле которого росли три сосны. Группа разместилась позади заграждений и сосен и открыла огонь по дотам по ту сторону ничейной полосы. Группа, возглавляемая ротным командиром, принялась резать сетку забора. Люди делали это спокойно и уверенно, поскольку по ним пока не стреляли. Как только справились с первым забором, Дан, с характерным для него невозмутимым видом, предложил ротному приступить к подрыву мин между заграждениями. Нала-дили специальное устройство для подрыва, но оно не сработало. Тотчас привели в действие другое. После взрыва группа двинулась вперед и благополучно достигла второго заграждения. Над головами гудело от перестрелки. Два танка, поставленные на флангах прорыва, повели беглый огонь по траншеям, которые угрожали атакующим слева, и по дому справа (танки поработали настолько основательно, что солдаты 7-го полка назвали его «сожженный дом»).

Наконец проход был открыт. Роты 7-го полка, дс: их пор долго топтавшиеся на исходном рубеже, подававшиеся то вперед, то назад из-за нежданных и негаданных заграждений и неполадок у саперов, рину- чись на ничейную полосу. Так, вырвавшись из-под давления, бьет струей перегретый пар.

Узи включил рацию и доложил Моти, что все заграждения прорваны и полк устремился в иорданскую часть города. «Тебе причитается поцелуй, — загремел голос Моти. — Давайте вперед. Вперед!»

Моти следил за прорывом с крыши командного пункта на улице Иоэль. Облокотившись на парапет, он «читал» по вспышкам огня и шумовой партитуре ружей, пулеметов и рвущихся гранат карту боя, разгорающегося, как пожар. «Серьезное будет дело», — прошептал он. Вокруг один за другим падали рвущиеся в громе и грохоте снаряды. Рядом осыпало осколками мины водяной бак, из пробоин брызнули струи, заливая крышу. Над головой продолжали свистеть пули и снаряды.

Моти чувствовал себя не в своей тарелке. В прошлом он не раз командовал атакующими отделениями, ротами, полками и бригадами и всегда бывал впереди своих подчиненных — боец среди бойцов. На сей раз он, однако, решил: «Буду сидеть на одном месте и с него не сдвинусь». Решение было бесповоротным. В этой войне — не так, как в прежних, — он не командовал действиями одного соединения, а руководил целым участком, полками, разбросанными на разных направлениях, в условиях городской застройки. Это ставило серьезные проблемы поддержания связи, взаимодействия артиллерии и танков и усугубляло опасность в случае контрнаступления легиона. И все это требовало от комбрига постоянного наблюдения со стороны за развитием событий и готовности в любой момент сымпровизировать коррективы в плане операции.

Проще говоря, это означало держаться вне пределов боя, следя за его ходом с расстояния 150 метров, как зритель, созерцающий действие на театральных подмостках. Подобная пассивность досаждала ему и бередила тревогой о доме. Припомнилось, что такая тяжесть была на душе, когда он начинал операции в Нукеибе. Тогда он сел в бронетранспортер и пошел в огонь впереди своих солдат, и все его тревоги тотчас улетучились, стерлись, он без остатка увлекся боем. Теперь он остался в тылу.

Попытался восполнить свою пассивность прослушиванием радиопереговоров полковых командиров. Но не мог молчать, временами уже был готов вмешаться с собственным советом. Моти вовремя одернул себя и выключил рацию не любил он «лезть полковым командирам в душу и крутить им мозги», как в бытность командиром полка сам не любил, чтобы лезли в душу ему. Не дело это, не зная конкретной боевой ситуации, поучать на расстоянии.

Внезапно где-то впереди, в воздухе, зародился свист. Усиливаясь, он предвещал беду. 25-фунтовый снаряд лег на крышу и со щемящим душу грохотом взорвался неподалеку от парапета. От эпицентра взрыва покатилась воздушная волна, начиненная горячими осколками. Лишь считанные метры спасли положение. Бригада парашютистов, бойцов за Иерусалим, за несколько минут до начала штурма могла остаться без своего командира, без заместителя комбрига, без начальника оперативного отдела бригады и без начальника бригадной разведки, то есть — без командования.

Несколько недель спустя журналист расспрашивал Моти:

— Не бывало ли так, что Вас путала мысль: «Победа будет одержана… без меня»?

— Бывало — еще как! Притом не раз.

— В Иерусалиме тоже?

— И в Иерусалиме (снаряд, попавший в мой КП, пули, которыми нас тогда поливали). Было от чего испугаться; любой человек боится: это очень человеческое качество.

— Вы бы не хотели от него освободиться?

— Нет.

— Не думаете ли Вы, что все-таки легче не бояться?

— Нет. Страх — цена, которую приходится платить, и я хочу заплатить ее.

Теперь он вернулся к чтению карты боя в угнетающем сознании, что не в его власти сделать больше, чем «сплести пальцы и молиться, чтобы все шло, как положено». Глаза снова следили за вспышками, обозначившими в ночи траекторию движения его полков.

Впереди 7-го полка продвигалась штурмовая рота. Расстояние до первых иорданских строений по ту сторону ничейной полосы было пройдено бегом, и рота рассыпалась на штурмовые группы. Добежавшие первыми бросились к дому в центре, который, согласно планам командира полка, должен был стать, после овладения им, перевязочным пунктом. Взводный по имени Иоси, первый устремился к дому и швырнул в окно фосфорную гранату. Граната взвилась, ударилась о железную решетку и, отлетев назад, взорвалась. У Иоси загорелось лицо. «Я увидел, как он горит, — рассказывает один из солдат, Амос Вогаль. — Была еще кромешная темень, и в потемках его горящее лицо выглядело страшно. Я начал сбивать огонь. Он сказал: «Брось, брось, все в порядке». — Он предпочел справиться сам».

Амос с остальными солдатами взвода двинулся вокруг дома. Подошли к окну, выпустили очередь из автомата. Потом, перебегая от угла к углу продолжали выпускать очереди в каждое окно и в каждую дверь. В результате первая вражеская позиция в полосе наступления полка была взята. Одновременно, как рвущееся пламя, которое невозможно обуздать, разгорелся бой вокруг беспорядочно разбросанных домов и домишек. Пламя боя перебрасывалось от оливы к оливе, от забора к забору, от террасы к террасе. Пулеметчики, укрываясь за оградой и деревьями, высматривали огневые точки и старались прямыми попаданиями их уничтожать. В вихре огня, в головокружительной неразберихе парашютисты то встречались со своими товарищами, то теряли друг друга из виду, сталкивались и разбегались, каждый к своей цели и новой схватке. Свист пуль, крики команды мешались в огне и пыли.

В центре всей этой карусели — взводный Давид. Трудно в сумятице разгорающегося боя различить отдельные лица, но запомним худощавую фигуру, рыжеватую шевелюру и золотые руки этого воина. Он один из сотен героев нашего дальнейшего рассказа.

Давид бежал в направлении траншей легиона, расположенных напротив участка прорыва и блокирующих его цепью бетонированных блиндажей. Волны огня накатывались спереди, из-за спины и с боков. У Давида мелькала мысль: «Только бы от своих же не получить пулю…». Рядом простучала автоматная очередь, скосившая первые жертвы 7-го полка. Один из солдат Давида замертво рухнул наземь. Возле него — еще двое раненых. Давид бросился к ним и потащил их назад. Он благополучно вышел из-под огня и дотащил раненых до завода строительных блоков, превращенного в импровизированный перевязочный пункт в центре полосы прорыва.

Давид увидел вокруг десятки солдат, отбившихся в сумятице боя от своих и слоняющихся среди раненых. Перевязочный пункт очень быстро оказался засечен легионерами и попал под сильный огонь. Теперь под угрозой оказались и раненые, и те, кто их выносил с поля боя. Жертв становилось все больше. Один из пострадавших — у него была раздроблена нога — лежал на перемазанном кровью полу и тихонько охал: «Больно… ох, как больно… моя нога… я ранен… ох, моя нога…». Другой крикнул Давиду: «Командир, мне угодило в задницу…». Те, кто не находил своих командиров, спрашивали у каждого встречного офицера, как им быть и что делать. Среди раненых теперь лежал и сам командир роты.

Неподалеку от перевязочного пункта группа под командованием Гид’она двинулась в атаку на один из укрепленных домов. Ее встретили стрельбой и гранатами. Трое бросились вперед и добежали до самого дома, остальные укрылись за оградой в растущих возле нее оливах. Внезапно раздался сильный взрыв, смертельно ранивший одного из троих. Он упал. Кто-то склонился над ним в момент, когда прозвучала еще одна автоматная очередь и настигла укрывшихся за забором. Один свалился. Дрожь агонии прошла по телу. На каске расплылось красное пятно. Ничего не по-делаешь, пришлось отступить назад.

На востоке обозначились первые признаки зари.

Давид находился со своими ранеными на перевязочном пункте, когда из темноты донесся крик: «Гид’он отступил. Нарвались на гранаты. Двое погибли.

Бегите на помощь».

«Добрался до них, — рассказывал Давид, — вижу, положение пиковое. Гид’он в шоке. Группа выведена из строя. Сгрудились так, что одной автоматной очереди хватило бы на всех. Первым делом я приказал рассредоточиться. Спрашиваю у Гид’она, что случилось. Он сообщил, что двое убиты и остались лежать на поле боя. Пока их никто не вынес».

Давид решил подобраться к дому, на котором споткнулась группа Гид’она, и попросил прикрыть его огнем из-за ограды. Как только пулеметы открыли по дому огонь, он бросился вперед. По дороге он заметил одного из убитых и на какуюз-то долю секунды замешкался. Этого оказалось достаточно, чтобы попасть под метившие в него с трех сторон выстрелы. Пришлось остановиться и занять укрытие. Трем солдатам удалось добежать до дома, ворваться внутрь и уничтожить за-севших там иорданцев. Выполняя приказ Давида, они проникли внутрь дома и расправились с противником гранатами и автоматным огнем. Прочесав все комнаты, они вышли на крыльцо в уверенности, что дело сделано и подавленный ими очаг сопротивления может служить образцом хорошей работы. «Это мы сварганили», — улыбнулся один из них — его звали Давид Ги- лади. Все трое двинулись вниз по ступенькам. На ходу их остановила очередь, выпущенная из соседнего дома. Гилади свалился с тяжелой раной.

Это потрясло Давида. («Именно его, самого симпатичного, любимца взвода!»). Он со всех ног бросился искать носилки или фельдшера. Не найдя поблизости ни того, ни другого, швырнул гранату в первую попавшуюся дверь и приспособил выбитую створку под носилки. На нее положили Гилади и доставили на импровизированный перевязочный пункт, где лежали десятки раненых и пока не было ни врача, ни фельдшера (они, как мы узнаем из следующей главы, были вызваны в 8-ой полк, попавший под убийственный обстрел). Давид вернулся, надеясь раздобыть бронетранспортер и на нем вывезти раненых. Когда он оказался поблизости от стоявшего на исходном рубеже танка, кто-то заорал: «Куда лезешь, сумасшедший?! Здесь стреляют». Крик еще не растаял в воздухе, как место, где находился Давид, накрыло бешеным огнем. Всех, кто там был, словно пригвоздило к месту: один вцепился в забор, другой спрятался за камень, третий укрылся за колесом грузовика. Пулемет стучал и стучал. Уловив паузу, Давид бросился вперед и вскочил в один из бронетранспортеров. И тотчас же столкнулся с новым осложнением: выяснилось, что водители не знали, куда ехать — до сих пор не было никого, кто бы показал им дорогу к перевязочному пункту, находящемуся — в глубине поля боя. Гордиев узел бесплодных пререканий разрубил громовой голос внезапно появившегося командира полка — он приказал водителям немедленно отправиться в путь.

Когда головной бронетранспортер достиг участка прорыва, вновь послышалась стрельба. Били автоматными очередями. Мало того: поперек дороги лежало большое дерево, снесенное снарядом. Все попытки бронетранспортера проехать оказались напрасными. Увидев это, Давид побежал в сторону еврейского Иерусалима, чтобы раздобыть топор. ' Бронетранспортер, ос-таваясь на месте, стал мишенью огневой атаки. Водитель гонял машину вперед и назад, назад и вперед, чтобы хоть какнлзбудь уменьшить вероятность попадания. Давид принес топор, уселся верхом на дерево и принялся рубить его. Пули роем проносилиь над головой и врезались в землю. Бронетранспортер, словно обезумев, по-прежнему дергался взад и вперед. Давид рубил ствол минуту, пять, десять, пятнадцать… Огневая петля вокрут него затягивалась, но он сохранял хладнокровие. Следившие за ним солдаты до сих пор удивляются его силе духа, мужеству и нечеловеческому терпению. Откуда что взялось?! У Давида и у самого на это ответа нет.

«Рубить деревья под пулеметным огнем, — говорит он с легкой усмешкой, — этого я не пожелаю никому. Действительно неприятно».

Давид вернулся на свой боевой участок лишь после того, как бронетранспортер добрался до перевязочного пункта и началась эвакуация скопившихся там раненых. За ним увязались два солдата, потерявшие свои подразделения. Все трое приблизились к одному из домов и атаковали его входы гранатами и автоматным огнем. Стрельба из дома прекратилась, и Давид с удовольствием заметил: «Вот так, домик чистенький, можно дуть дальше».

— Нет, — возразил один из его спутников. — Там еще слышится шорох.

— Никакого там шороха нет.

— А я говорю, что есть.

— Послушай, — решительно сказал Давид, — мы сейчас войдем внутрь, и, если там никого не окажется, я тебя так брыкну в зад, что ты меня на всю жизнь запомнишь!

Оба перешагнули порог и окунулись в темноту. Как только они вошли в дом, прошелестел характерный звук, в котором тренированное ухо Давида узнало звук выдергиваемой из гранаты чеки. Заорал: «Гра- на-та!»— и они вдвоем во весь опор помчались по коридору. Позади возник легионер, устремившийся с гранатой в руках за ними. Давид понимал, что для спасения жизни у него остались считанные секунды. Он ворвался в одну из комнат и попробовал втиснуться в щель за стоявшим там большим холодильником.

Легионер появился на пороге и швырнул гранату в комнату. Давид съежился в комок в ожидании смертоносного взрыва. Секунды тянулись, как вечность. Но вот граната лопнула, наполнив комнату вихрем осколков и огня. Давида отшвырнуло на пол. Взрывная волна опрокинула холодильник, и на Давида вывалилось вместе с полками все его содержимое — супы, зелень, желе. Он еще покоился в груде провизии, когда послышались шаги. Его напарник, вышедший на охоту за скрывавшимся в доме легионером, вошел в комнату и уставился на содержимое холодильника на полу: под грудой явно кто-то дышал. Солдат повернул свой «узи», держа палец на спусковой скобе. Доля секунды отделяла Давида от смерти. Он подумал, что это очень печально — быть застреленным своим же товарищем по оружию, и где! — в таком гарнире!.. Давид завопил: «Это я, не стреляй!».

На счастье Давида, парень вовремя заметил торчащий из-под провизии ботинок — красный ботинок парашютиста и в последний момент убрал палец со спусковой скобы.

В доме установилась тишина. Давид выбрался из-под месива, в котором лежал, и оба вышли в коридор. Когда они поравнялись с одной из дверей, оттуда вдруг высунулся направленный на них ружейный ствол. Давид затаил дыхание. Его спутник застыл прямо против дула. «Бежать вообще было некуда, — рассказывает он. — Что еще можно было попробовать, так это вскинуть в последний момент оружие. Я нажал на спусковой крючок автомата и сразу понял, что ударный механизм заело. Я стоял лицом к лицу с врагом и видел его лицо в мельчайших подробностях. Мне стало страшно, потому что не видел выхода. Сердце стучало, как молот, словно готово было разорваться, и я ждал роковой пули». Внезапно простучала очередь, и легионер, сраженный насмерть, повалился на пол. Его прострочил Давид, истратив в один прием весь магазин. На втором этаже они убили еще 4-х легионеров.

Когда оба выбрались из клубов дыма, парашютист повернулся к Давиду: «Теперь скажи-ка, кому причитается ногой под зад?». Давид улыбнулся и направился к выходу. Его товарищ по игре в жмурки со смертью расстался с ним, чтобы присоединиться к своим. Он исчез, и лишь тогда Давиду пришло на ум, что он даже не спросил его имени. Не зная друг друга, встретились и так же расстались, но между ними возникла связь на всю жизнь.

Во время боев 7-го полка в последующие дни Давид вновь и вновь наталкивался на своего неизвестного друга. Тот каждый раз подбегал и ухмыляясь спрашивал: «Как дела, Давид? Ты в порядке или опять зарабатываешь пинок в зад?».

Мы рассказали историю одного дома. А таких было не один десяток. Страниц не хватило бы все описать.

2

Пока штурмовая рота продолжала вести борьбу за овладение домами, разбросанными по ту сторону ничейной полосы, роты Мусы и Замуша, одна за другой, прошли этот участок и пробились к Американскому кварталу. Подразделения двигались бегом, не придерживаясь при этом разгранлинии между ротами и взводами. Солдаты бежали, стараясь не потерять из виду своего товарища впереди и не оторваться от находящегося сзади. «Я мчался во все лопатки, — рассказывает один из участвовавших в прорыве, — и думаю, что все это время был как в хмелю. По дороге к передовой меня все время занимала мысль о том, что может со мной случиться. Но как только я побежал в сторону иорданцев, все это вылетело из головы. Сущий транс. Я не видел вокруг легионеров, а мы все-таки палили и швыряли гранаты во все стороны».

Бег был остановлен высокой стеной между заводиком строительных блоков и улицей Шхем в западной части иорданского Иерусалима. Передние нашли в стене пролом и устремились вперед, оказавшись в конце концов на перекрестке двух улиц — Шхем и другой, что ведет внутрь Американского квартала и достигает Крепости Аистов в стене Старого города. Эта улица, а также широкое русло Вади Джоз, тянувшееся понизу, были той трассой, по которой 7-му полку было приказано выйти к музею Рокфеллера, по пути выбивая противника из домов Американского квартала.

Прежде чем погрузиться в поток дальнейших событий, скажем несколько слов об этом квартале. Он был основан в прошлом веке после трагического происшествия с семьей христиан из Чикаго по имени Саффорд. Жена Саффорда Анна с четырьмя дочерьми отправилась в 1873 году в путешествие в Европу. Корабль, на котором они плыли, вдали от берега попал в шторм и потонул. Все четыре дочери погибли. Мать чудом спаслась от смерти. Катастрофа сломила ее физически и духовно. Вернувшись домой, она не находила себе покоя. Наконец, она приняла решение уехать в Иерусалим, чтобы начать там новую жизнь. К ней присоединились несколько семей из Скандинавии, которые с ней и основали около девяноста лет тому назад Американский квартал.

На пороге этого квартала утром шестого июня 1967 года стояли парашютисты роты Мусы. Отсюда они начали прокладывать себе дорогу в самое сердце города: к музею Рокфеллера. Об упорстве и героизме, проявленном ими на этом пути, говорил впоследствии начальник генштаба генерал-майор Ицхак Рабин в речи, произнесенной на горе Скопус:

«Роты, штурмовавшие в этих направлениях, достигали цели после многочасовых боев, в продолжение которых они устремлялись все дальше и дальше. Слева и справа гибли их боевые товарищи, а они все равно шли вперед! Только вперед! Сила этих рот в обладании нравственными ценностями, духовными сокровищами. Решили дело не оружие и не боевая техника, отнюдь! Решали и храбрость, и, самое главное, пламенная вера в правое дело, понимание, что лишь презрев смерть, можно принести стране и своим близким победу. В противном случае удел один — уничтожение».

Против места, где укрепилась группа Авиноама, простирается Вади-Джоз. Оно пролегает между двумя холмами, над ним параллельно проложено шоссе. По правой стороне спуска от шоссе к вади стоят каменные домики, между их оградами растут кипарисы, оливы и лимоны. Среди деревьев, в самом русле вади, расположены бетонированные позиции, контролирующие снизу вверх все пространство перед ними. С противоположной стороны, к северу, — высокий скалистый холм. У его подножья, вонзающегося в русло вади, торчат две большие глыбы, образующие пещеру. На вершине холма, за которым виднеются отроги горы Скопус, разбросаны вырубленные в скале позиции, доминирующие над вьющимся напротив шоссе.

Подразделения Замуша и Мусы, двигавшиеся в это время по шоссе, шли без особых трудностей ускоренным темпом в направлении музея Рокфеллера. Один взвод свернул к руслу вади и, когда продвинулся параллельно основным силам, наткнулся на сильное сопротивление. Командовавший отрядом командир взвода, по прозвищу «Куши», двинулся к минометным позициям, отрытым в русле. Убедившись, что позиции брошены, он разместился в них, послав нескольких солдат вверх, дабы установить, как обстоит дело с огневыми точками на склоне. «Там никого нет!», — прокричал сверху один из посланных. Но, когда он начал спускаться, простучало несколько очередей.

— Где, ко всем чертям, они прячутся! — в недоумении воскликнул кто-то.

«Куши» напряг зрение и слух и уловил легкий шорох со стороны пещеры у подножия скалы.

Он двинулся туда. Шаг — один, второй, третий. Теперь он был абсолютно уверен, что все легионеры, бросившие позиции на вершине скалы и в вади, сидят в пещере. Парашютисты остались на своих местах, держа наготове оружие. Но теперь из пещеры отчетливо доносились голоса женщин и детей. И поскольку ни у кого не было желания причинить им зло, туда направили солдата, владевшего арабским, чтобы предложить всем выйти из укрытия. Предложение, по-ввдимому, возымело действие, так как из пещеры, пара за парой, начали выходить люди. «Куши» пошел им навстречу. Внезапно покидающие пещеру расступились. Из-за их спин вырос легионер с винтовкой в руках. До того как можно было что-нибудь предпринять, легионер выстрелил в «Куши». Его шея окрасилась кровью, он был тяжело ранен. Прикрывавший командира автоматчик открыл ответный яростный огонь. Когда взвод, унося раненых, покинул это место, в пещере остались трупы, плавающие в луже крови. За предательство последовала расплата.

Теперь бой из вади перенесся к домам, расположенным на подъеме к шоссе. Отступившие в эти дома легионеры повели прицельную стрельбу по парашю- ТИСТИМ,ПРОДВИГИВШИМСЯ вверх, чтобы выйти на шоссе и соединиться с основными силами. Нескольких ранило, один был убит. Остальным удалось прорваться и выйти на шоссе, ведущее к музею Рокфеллера.

Это шоссе, которым овладели подразделения За- муша и Мусы (не подавив при этом в прилегающих домах очаги сопротивления), превратилось теперь в арену жестокого уличного боя. Особо опасными были схватки со снайперами. Они хорошо укрепились и стойко держались, невзирая на поражение легиона.

О бое рассказывает один из многих его участников, вестовой командира полка Узи — Авраам Хай:

«Я бежал в поисках командира полка и на обочинах шоссе увидел массу раненых. Это потрясло меня. Вдруг я услыхал, как из какого-то дома мне кричат: «Берегись! Внутри легионеры!». Остановился, толкнул дверь. Вхожу, держа «узи» наготове. Увидел двоих с поднятыми руками. Я вывел их из дому и приказал лечь на асфальт. У старшего был протез ноги. Обыскивая его, чтобы проверить, нет ли на нем оружия, я старался действовать поделикатней. Вдруг замечаю, что его молодой напарник протягивает руку к башмаку. Блеснул металл, и я не сразу сумел сообразить, что это такое. Мелькнула мысль — может быть, молодой тоже на протезе, но я все-таки выстрелил ему в руку, одновременно испытывая стыд и угрызения совести. Но затем, обыскивая его, я обнаружил нож с выскакивающим 25-сантиметровым лезвием. Он хотел зарезать меня. Я застрелил его. Старшего взял в плен. По дороге на сборный пункт он сказал мне по-арабски: «Ты убил моего сына». Он завыл и заплакал: «Ты убил моего единственного сына». Я не мог вынести его страшного горя и пытался его уверить, что сын не убит, у него только прострелена рука. Вернувшись к трупу, я установил, что это был легионер, переодетый в штатское. Таких было много. Оки сбрасывали форму и, переодевшись в гражданское, продолжали драться».

В соседних домах на крышах, лестничных клетках и у оконных проемов шли поединки снайперов.

Авраам Хай во второй раз добрался до перевязочного пункта и возле порога был встречен выстрелами. Ему удалось, изогнувшись своим тщедушным телом, благополучно юркнуть в дверь. «3асел над нами распроклятый снайпер, — сказали ему внутри, — не дает ни выйти, ни вынести раненых. Что-то надо предпринять». Авраам решил сам залезть на крышу и убрать снайпера. По дороге его начали терзать сомнения. Как только выберусь на крышу, подумал он, окажусь у него на мушке. И и р опал о. Вернуться? Нет… Теперь поздно отступать. Будь что будет, но надо идти вперед. Нельзя допустить, чтобы вход в перевязочный пункт был закрыт. Со снайпером нужно справиться. Он с маху перескочил через несколько ступенек и вскоре очутился на чердаке. Только он приготовился сделать очередной шаг, как воздух рассекло знакомым свистом. Он нырнул в сторону, и предназначавшаяся ему пуля впилась в носок ботинка. «Попался я этой гадине», — сказал себе Авраам и, распластавшись на полу, попробовал ползти вперед. Осторожно преодолел невысокие, 60-сантиметровые перильца. Пули так и стегали вокруг. От страшного возбуждения у него почти перехватило дыхание. Наконец он выбрался к спасительному парапету, съежился в комок и принялся отчаянно вертеться во все стороны, пытаясь укрыть свое тело. Убедился, что ноги от пуль не спрятать.

Ползли секунды. «У него, у гада, есть время», — сокрушался Авраам. Он прижался к парапету, отдавая себе полный отчет в своем незавидном положении — угодившей в бутылку мыши, подстерегаемой котом. Легионер то и дело постреливал, царапая пулями стенку и осыпая пылью спрятавшегося за ней Авраама. Сукин сын, еще прикончит меня, — подумал он. Мысль оборвал знакомый свист. («Он загнал меня в угол и буквально не давал пошевелиться, вспоминал потом Авраам. — Двинься я с места, это было бы верной смертью»).

Легионер продолжал посылать пулю за пулей — по пуле в минуту. Авраам время от времени отвечал одиночными выстрелами, истощавшими и без того небогатый запас в его магазине. Если я буду продолжать в том же духе, подумал он, я вообще окажусь безоружным. Тем не менее он стрелял — просто, чтобы заявить о своем присутствии. Минута шла за минутой, и в Аврааме крепло ощущение, что он становится все более легкой добычей для врага. Пока он лежал так, скорчившись под парапетом, перед ним прошла вся его жизнь: ровно двадцать два с половиной года. «Мне тогда вспомнилось, — говорит он, — как я приехал в страну из Йемена и как потом мечтал стать парашютистом».

Он знал, что как только иссякнут патроны, ему конец. И вдруг произошло нечто такое, на что он меньше всего мог надеяться. Снайпер, который так долго его стерег, не давая секундной передышки, вдруг вздумал оставить свое место и перебраться к одному из соседних окон. Очевидно, чтобы переменить позицию и засечь Авраама под более выгодным углом. Но теперь Авраам следил за каждым его движением. Он видел, как тот перебирается к другому окну. Оно было распахнуто, но задернуто слегка колебавшейся на летнем ветру занавеской. На ней отразился темный силуэт легионера. Авраам использовал подаренный ему драгоценный шанс: он вскинул ружье и поразил врага.

Воцарилась тишина. Авраам вылез из своего укрытия, спустился на перевязочный пункт и там объявил: «Можете выносить и вносить кого хотите. Нет больше снайпера, который мог бы вам помешать».

К 8.00 передовые роты 7-го полка достигли конца своей трассы и были готовы устремиться к музею Рокфеллера, до которого теперь было недалеко. Командовавший этими подразделениями Узи п юдался в это время еще позади, организуя продвижение джипов с безоткатными пушками и эвакуационных бронетранспортеров, столкнувшихся с трудностями при преодолении полосы прорыва. Разделавшись с этим, он перенес свой командный пункт вперед, в один из домов Американского квартала. По дороге к передовой он решил связаться с комбригом, чтобы доложить ему, что полк, в общем и целом, справился со своей задачей и находится на подступах к музею Рокфеллера. Это был его первый выход на связь с комбригом, поскольку с самого начала атаки он избегал обременять Моти своими заботами, стараясь самостоятельно с ними справиться.

Об этом ра сскссывает Моти: «На протяжешш вымени, пока полки дрались в иорданской части Иерусалима, в помещении бригадного КП можно было подумать, что полки не воюют, роты бездействуют и никто не находится под огнем: тишина и спокойствие, если не считать шума взрывающихся снарядов. Ни слова по радио, ни единого доклада. Они эвакуировали раненых и шли вперед. Каждый раз, когда мы осмеливались запросить, что слышно, звучал один ответ: все в порядке, все по плану. У всех была только одна забота — эвакуировать раненых как положено».

Но вот после продолжительного молчания рация командного пункта вдруг заработала. Послышался ликующий голос Узи: «Мы находимся рядом с музеем Рокфеллера». Моти не поверил своим ушам.

— Ты уверен?! — загремел он в микрофон.

— На все сто!

3

Музей Рокфеллера был вскоре взят вспомогательной ротой 8-го полка, внезапно и неожиданно для себя оказавшейся среди солдат 7-го полка.

Как эта рота очутилась в полку Узи вместо того, чтобы плестись в хвосте других штурмовых рот собственного полка, и в каких побывала переделках? — рассказ особый.

Коротко, однако, скажем:

Вспомогательная рота в сумятице прорыва в иорданский Иерусалим потеряла связь со своим полковым командиром (см. главу «Ворота Ирода, Дамасские Ворота»). А так как знание местности у личного состава равнялось нулю, карт же и аэрофотоснимков не было, рота продолжала движение по неправильному шоссе, сворачивающему с дороги Шхем на юг — к воротам Мандельбаум. Так они шли ускоренным маршем, пока один из находившихся в роте иерусалимцев вдруг не всполошился: «Что такое? — воскликнул он. — Мы стоим перед воротами Мандельбаум!». Командир роты понял, что произошла ошибка, и решил возвратиться назад с тем, чтобы повернуть в город. На этом пути он пересек дорогу на Шхем, по которой незадолго прошли роты его полка, и вместо того, чтобы следовать за ними, устремился к Американскому кварталу.

«Мы хотели, — говорит он, — выбраться к музею Рокфеллера, но ни я, ни бойцы не имели в тот момент ясного представления, где находится музей. Один иерусалимец предложил повернуть на юг, другой — на север. Пока мы спорили, нам попался араб. Мы попросили его быть арбитром, но он испугался и предпочел молчать. Оставалось лишь двигаться дальше по той дороге, на которой мы уже находились. Шагали и шагали, пока в конце улицы не встретили солдат 7-го полка».

Во время этой встречи Иосек, командир 8-го полка, связался со своим коллегой, командиром 7-го полка, и попросил помочь ему — атаковать восточный фланг музея. Рокфеллера. Он пояснил, что потерял много людей во время тяжелого обстрела, которому его полк подвергался в полосе прорыва (см. главу «Ворота Ирода, Дамасские Ворота»), и утратил связь со вспомогательной ротой, в составе которой находятся полковые минометы и безоткатные пушки. Он опасается, что и эта рота попала под обстрел и разгромлена. «Нет! — прервал его Узи. — Они находятся в данный момент рядом со мной. Можешь поговорить с ними сам. Я немедленно их посылаю к музею Рокфеллера».

Так он и сделал.

После того, как приказ овладеть музеем Рокфеллера был отдан, один из командиров взвода безоткатных пушек подобрал себе группу парашютистов и двинулся с нею в сторону музея. Отряд вышел к роще древних олив на широкой площади перед фасадом музея и установил там пулеметы прикрытия. Затем, сняв с себя тяжелое снаряжение, солдаты налегке устремились к разбитому перед музеем цветнику. Напротив высился фасад, выложенный белыми плитами, придававшими зданию благородное величие. Один из парашютистов прокрался к северным садовым воротам. Они оказались не на запоре. Четверо бойцов проскользнули внутрь и помчались к корпусам. Одно-временно в тылу музея, на стене Старого города, появились десятки легионеров. Теперь они подстерегали следующие штурмовые группы, каждый раз поливая их огнем и забрасывая гранатами. Из рощи маслин, из-за древних искривленных деревьев пулеметчики прикрытия отвечали на огонь. Весь район охватило пламя боя.

Град пуль и гранат, сыпавшийся со стены, с упорной неукоснительностью преследовал атакующих. Огонь кромсал прекрасную облицовку здания, доставленную из каменоломен Шомрона и Иерихона, но не мог умерить наступательный порыв парашютистов. Они продвинулись в сторону башни музея и заполнили верхние этажи. Когда, запыхавшись от бега, они взобрались на самый верх восьмигранной башни, перед ними с высоты птичьего полета открылся весь Иерусалим — и новый, и древний — с его холмами и склонами, башнями и стенами, сияющий снизу своими куполами, храмами, золотом и серебром мечетей.

Один из парашютистов, покоренный дивной красотой пейзажа, на минуту отвлекся, но пули тотчас напомнили ему, что, собственно, происходит, заставив искать укрытия. Верх башни пришлось срочно оборудовать под позицию, чтобы отвечать на огонь. В нижних этажах повысыпали землю из цветочных горшков, набили этой землей мешки, подняли их наверх и соору-дили настоящее укрепление.

Но вот кто-то из солдат решил спустить плещущийся над башней иорданский флаг и поднять флаг Израиля. Он нашел мятый кусок белой материи, начертил на нем две параллельные линии, а между ними Щит Давида. Покончив с этим, он подошел к флагштоку.

«Я стоял на площади перед музеем, укрывшись за оливой, — рассказывает один из бойцов, — когда вдруг заметил, что иорданцы резко усилили обстрел башни. Глянул вверх и вижу, что кто-то спускает иорданский флаг. Прошло нескольку секунд. В небе появилась полоса белой ткани. Она поднималась по флагштоку рывкамищока не остановилась и не зареяла над Иерусалимом. С этой минуты и до самого вечера эта полоска превратилась в мишень для непрекращающихся выстрелов: легионеры просто вынести не могли ее вида».

«Стреляли они удивительно точно, — рассказывает другой. — Я сидел и смотрел из окна, как они весь день стреляют, не прерывая попыток сбить флаг. Нельзя было без волнения на это смотреть. Но самым удивительным было то, что флаг не падал!.. Вокруг дым, снаряды, осколки, — а флаг реет себе! Ребята, находившиеся вместе со мной на позиции, воспрянули духом и говорят: «Гляди, какая во флаге сила. Если не удастся им сбить его, — этой же ночью Старый город будет в наших рука х!.. Такое настроение очень поддержало нас в тот день».

Огонь продолжался без передышки, но каменная твердыня музея служила надежной защитой. Это позволило парашютистам передохнуть и прийти в себя после штурма. Иные даже предпринимали экскурсию по этажам, прогуливаясь, как во сне, среди прекрасных обломков тысячелетий. Помятые, утомленные, с расстегнутыми ремнями на пропитавшемся потом, за-брызганном кровью маскировочном обмундировании, они бродили по коридорам, в которых как бы застыло прошлое. Они увидели редчайшие свитки Мертвого моря, черепки с глинописью на арамейском — знаки, начертанные несколько тысячелетий тому назад, — резные фигурки из кости, по-видимому, из дворца царя Ахава в Шомроне. «Это было ужасно странно, — говорит один из солдат. — Ты занял музей, ходишь по коридорам, и на тебя смотрят тысячелетия. Ангелы с отбитыми крыльями, львы с вытаращенными глазами, разинутой пастью, словно готовые тебя растерзать».

Во время этого путешествия в прошлое взгляд одного из парашютистов невольно остановился на бронзовом барельефе из двух частей. На первой пластине изображена собака, вонзившая клыки в загривок льва. На второй — огрызающийся лев. Древний мастер навечно остановил животных в момент, когда они ощерились друг на друга, показывая клыки.

Барельеф не рассказывал, чем закончилась эта эпопея для агрессивно настроенной собаки. Об участи агрессора можно было судить, наблюдая за военнопленными, которые сбились в коридоре музея, ставшего, помимо всего прочего, сборным пунктом для сдавшихся в плен. Они шли рядами, сдавали оружие и держали руки над головой, пока офицер службы безопасности не заканчивал обыска, помогая некоторым «рассеянным» избавиться от припрятанного оружия. Они тяжело опускались на пол, ссутулившиеся, с понурыми головами и серыми лицами. Некоторые успели отделаться от военной формы и переодеться в пижамы, чтобы выглядеть более штатскими, нежели сами штатские. Теперь к этому наряду прибавились наручники и наглазные повязки. Когда их доставили на допрос, командир-пара шютист подошел к одному из пленных офицеров легиона и заговорил с ним. «Король Хусейн приказал воевать, и мы дрались, — извинялся офицер. — По-моему, эта война никому не была нужна».

Так же думал один из парашютистов, который прошел мимо подавленных пленных и мимо мертвых легионеров, раздувшиеся трупы которых все еще лежали в лужах чернеющей крови. Когда он оказался возле книги записей для посетителей музея, он занес на ее страницы следующее:

«Поверьте, трудно смотреть на убитых, даже на ваших у б и т ы х. Поймите на будущее — все зависит от вас. Ханания».

В полдень раненые 7-го полка были эвакуированы в госпитали еврейского Иерусалима, и после обеда парашютисты приступили к подавлению очагов сопротивления и уничтожению снайперов, которыми так и кишели улицы Американского квартала. Когда прочесывание закончилось, роты, разделившись на группы, закрепились в домах, предварительно выселив жильцов, никого при этом не тронув пальцем. Теперь, после нескольких бессонных ночей, оставалось завалиться на матрасы и задремать. Здесь, то отсыпаясь, то неся караульную службу («не раз мы находили под нашими кроватями легионера с кинжалом и пополняли им команду пленных»), ждали возможной контратаки легиона.

Те, кто не мог уснуть, свернувшись калачиком, делились переживаниями первого дня войны. Звучали имена товарищей — тяжело раненных и убитых… И мучительно было слышать, где и как они погибли, при каких обстоятельствах остались лежать на обочинах дорог. «Я думал обо всех моих друзьях, — говорит один из бойцов. — Их гибель разверзла передо мной лик войны. Я уже знал, что значат ее жестокости, и чувствовал, что все это дело мне опротивело, покончить бы с ним скорей. Страшно хотелось домой. Победить — и точка!».