Благостный четверг

36. Лама савахфани[20]

— Хорошие леденцы — «Ребячья нежность»! Ешь! — говорил Элен, сидя на краешке железной тюремной койки и с любопытством глядя на ясновидца. — Раз ты друг Дока, можешь ничего не бояться.

— А что это за Док? Я его не знаю.

— Зато он тебя знает. Считай, тебе повезло.

— Док — это какой-то доктор?.. Но я не знаю никаких докторов.

— Нет, он не взаправдашний доктор. Он ловит разных морских жучков.

— О, тогда я его помню! Однажды я угостил его обедом.

— Ну вот, а он тебя угощает леденцами.

— Боюсь, что я не стану их есть.

— Почему?!

— Скажите моему другу Доку, что в душу мою проник яд жадности. Я очень люблю леденцы. До вчерашнего дня я крал по одному леденцу и искуплял свое маленькое преступление стыдом. Но вчера меня обуял непомерный аппетит, и я взял сразу три. Директор магазина, оказывается, знал, что я беру по одному леденцу, и закрывал на это глаза. Но когда я взял три, он не стерпел. Я на него не в обиде, он поступил правильно: кто знает, что я совершил бы на следующий день. Быть может, у меня возникло бы более опасное желание… И вот я хочу наказать себя: я буду нюхать эти леденцы, но к ним не притронусь.

— Ты что, чокнутый? — спросил Элен.

— По-видимому, — отвечал ясновидец. — Хотя утверждать не берусь. Ведь у меня нет почвы для сравнения: я не знаю, как чувствуют себя другие.

— Ну ты и разговариваешь — навроде Дока, — сказал Элен. — Ни слова не пойму.

— Как он, кстати, поживает?

— Не очень хорошо. Мучается!

— Да-да, я теперь припоминаю. Я еще тогда обратил внимание, что его душа одета саваном одиночества. Еще тогда мне было за него боязно.

— Нет, ей-богу, словечки у тебя — прямо как у Дока! — восхитился Элен. — Знаешь, из-за чего он мучается? Из-за бабы.

— Что ж, этого следовало ожидать. Если человеку холодно, он ищет тепла. Если человек одинок, от этого есть только одно лекарство. Почему же он не возьмет эту женщину в жены?

— Она не хочет с ним жить… пока.

— Что ж, бывает. Такое уж они племя.

— Кто?

— Женщины. А что значит «пока»? Разве потом что нибудь изменится?

Элен уставился на ясновидца дикими, стоячими глазами. Этот человек разговаривает, как Док. Может, он даст совет? Однако напрямую говорить с ним не стоит.

— Можно тебя спросить?

— Да, пожалуйста.

— Только это не настоящий вопрос… В жизни ничего этого нету… не знаю, как сказать…

— Стало быть, вопрос гипотетический?

— Ну да, вроде как шутка! Дело, значит, такое. Один человек попал в беду, мучается…

— И что же?

— Никак беду не одолеет. А у него есть друг…

— Друг, это, наверное, вы? — спросил ясновидец.

— Нет! Совсем другой парень! — замахал руками Элен. — Не помню, как зовут… В общем, попал человек в беду. Есть один способ, как с ней справиться, но сам он ничего сделать не может. Значит, это должен сделать друг? Как думаешь?

— Да. На то он и друг.

— Даже если тому человеку будет больно?

— Да, даже если очень.

— Даже если нет полной надежды?

— Да. Я не знаю, как обстоит дело с вашим Доком, но знаю, как обстоит с вами… Если вы его любите, то, чтобы помочь, вы должны быть готовы на все — буквально на все. Даже убить его, если его мука неисцелима. Таков высший и горчайший долг дружбы!.. — Элен слушал затаив дыхание. — Я понимаю: то, что вы хотите совершить — жестоко. Убедитесь прежде, что иного выхода нет; затем усвойте — наказание неотвратимо. И последнее: очень возможно, что спасенный вами друг не захочет больше разговаривать с вами… Так что ваш поступок требует настоящей любви, великой любви! Такова ли ваша любовь к другу?

Элен шумно вздохнул.

— Я же говорю, ничего этого нету! Я спросил — вроде как загадку загадал. Гипа… в общем, шутка!

— А по-моему, — сказал ясновидец, — вы любите вашего Дока не на шутку!..

Никто не знает, каким образом человек становится великим. Быть может, величие всегда живет в нас — дремлет в темной бездне души, чтобы в один прекрасный день воспрянуть к свету; а может, оно проникает в тело извне, словно незримые космические частицы? Однако вот что доподлинно известно: величие пробуждается к жизни, к действию лишь силой необходимости; обретается человеком в муках; влечет за собою очищение, возвышение, нравственную перемену, после которой нет пути назад, к невинно-безответственному существованию.

Элен лежал под черным кипарисом, корчился, тихонько постанывал сквозь стиснутые зубы. Ночь длилась; луна зашла, отдав мир в объятия злой черной тьмы; и грудь Элена стеснилась таким безмерным, таким безысходным отчаянием и одиночеством, что Элен возопил о своей великой и страшной участи, как возопил некогда Он, думая, что Бог оставил Его…

Час за часом в душе Элена шла борьба, и лишь к трем часам в сердце настоялась решимость. Элен принял этот свой жребий, как прежде принял проклятое президентство. Он знал, что действует с судьбой заодно — и был спокоен. И, право, только поверхностный и скучный человек не счел бы его в эту минуту прекрасным!

Элен поднял с земли орудие судьбы — бейсбольную биту Уайти II — и выполз из-под ветвей черного кипариса, словно огромный серый кот.

Не прошло и трех минут, как он вернулся под дерево, упал ничком на землю и зарыдал.