Большой день в жизни Кости

10. В ПОИСКАХ ПИЩИ

Петр Гаврилович подошел с ребятами к еле заметному, темнеющему среди густой зелени углублению в толще внутреннего вала. Оно было сплошь забито кустарником, лопухами и длинной травой, перепутанной с плетями какого-то вьющегося растения. Ветки кустарника с длинными узкими листьями горделиво покачивались на ветру, как перья. Сквозь зелень ребята разглядели полуразрушенную кирпичную стену со ступенчатым краем.

— Не ходите туда, ребята, — сказал Петр Гаврилович, увидев, что Митя стал раздвигать кустарник, — еще обвалится вам что-нибудь на голову! Тут у нас склад был, продовольствие лежало и одежда.

— Ну, насчет продовольствия-то очень было слабо, — сказал «колхозник». — Помню, сухарей немного там нашли, макарон, лярда, — «колхозник» загибал пальцы один за другим, — консервы, вот и все. — Он разогнул все пальцы. — Этого бы на один день хватило всему наличному составу закусить, а нам пришлось на несколько дней рассчитать. Одну банку консервов на шесть человек делили. Ведь подвозу к нам не было. Макароны мы ребятишкам варили, а сами все больше на сухарях.

— Тогда сухарь пирожным казался, — вставил военный, — да еще с лярдом! Грызешь его, бывало, оглядываешь со всех сторон, выбираешь, где краешек помягче, крошка упадет, не поленишься за ней нагнуться! А скоро и сухарей не стало, пробавлялись кое-чем. Вот как-то «языка» достали…

— Копченого? — выскочил Васька Петухов. Все засмеялись.

— Живого! — ответил Петр Гаврилович. — Пленного взяли, фашиста.

— Я знаю! — крикнул Митя. — «Языка» берут, если от него надо узнать что-нибудь о расположении врага!

Петр Гаврилович серьезно посмотрел на Митю:

— Ты правильно сказал, молодец!

— А этот был, — продолжал военный, — щеки как ветчина, сам сдобный! Помню, мы все удивлялись, сколько хороших харчей, наверное, в него одного впихнули! Нам бы всем на неделю хватило.

— Ну, то продовольствие уже не для нас было, — улыбнулся Петр Гаврилович, — а вот сумкой его мы воспользовались. Там и сыр был, и консервы, и хлеб белый, и фляга с вином! Вино мы раненым по капле давали для поддержания сил, остальное — детишкам.

— А какой он был? А как вы его допрашивали? А узнали у него что-нибудь? — посыпались вопросы.

И защитники крепости рассказали про своего пленного. Он был грузный, мясистый, краснолицый. И не простой солдат, а начальник, настоящий фашист. На груди у него блестел орден. Грузно шагал он за конвойными на своих коротких, широко расставленных ногах, шагал не спеша, крепко вкалывая в землю каблуки блестящих даже под слоем пыли сапог. Он — начальник, привык приказывать. Стоит ему сказать слово, и танки, пушки, люди двинутся туда, куда ему нужно. Он прошел победным маршем всю Европу, за ним — сила. То, что его сейчас ведут конвойные, — недоразумение. Он посматривал на них так, как будто это был мусор, который пристал к его чистому мундиру. Он сумеет стряхнуть с себя этот мусор.

«Ну, такой не разговорится! — думали конвойные. — Убежденный фашист!»

Начали искать переводчика, но оказалось, что фашист говорит по-русски: он окончил у себя в Германии славянский факультет.

— К генералу! — сказал он небрежно. — Я буду разговаривать только с генералом!

Но генерала в Восточном форту не было, допрос вел Петр Гаврилович.

Стоя под невысоким сводом тесного каземата, пленный то мотал, как бык, своей тяжелой головой, то смотрел в кирпичную стену поверх голов всех этих оборванных, прокопченных людей. Брезгливо оттопыривая губу и отдуваясь, он стал поучать Петра Гавриловича:

— Вы, русские, воюете неправильно. Вы деретесь, а надо воевать!

Потом говорил, что они, немцы, ведут молниеносную войну и поэтому для русских самое благоразумное — сдаться, и как можно скорей. Но когда фашист заявил, что парад на Красной площади в октябре будет принимать Гитлер, совсем молоденький лейтенант, стоявший тут же, не выдержал, ударил кулаком по ящику:

— Хватит врать-то, фашистская морда! Не бывать твоему Гитлеру в Москве!

И тут с важным полковником случилось чудо: он вдруг обмяк, щеки его из ветчинно-розовых стали мучнисто-белыми… Он испугался не слов лейтенанта, не его кулака — из глаз русского юноши сверкнул огонь такого уничтожающего гнева, что фашист понял: он беззащитен. Его власть и сила — все рухнуло, и сам он рухнул на колени, плакал, бился головой об ящик, орден беспомощно болтался у него на груди.

— Моя дорогая жена, — всхлипывал он, — мои девочки! Что будет с ними? Я все, все расскажу!

Защитники крепости были поражены — так вот каковы гитлеровские «завоеватели»!

— Посмотрел я тогда на своих, — сказал Петр Гаврилович, — страшные, замученные, израненные, а попробуй допроси их неприятель, знаю — умерли бы молча. Мы за свое воевали, за кровное. А карту он нам выложил, полковник-то! Все подробно рассказал. Удачный оказался «язык», хоть и не копченый! — пошутил Петр Гаврилович.