Bronza

19 глава

Он привез его в имение, представив родителям как своего старшего друга. Баронесса, женщина и без того довольно впечатлительная, была мгновенно очарована гостем. Но даже отец, всегда эмоционально сдержанный, излишней предупредительностью старался выразить Генриху свою признательность за дружбу с их сыном. Герхард был единственным наследником барона Эгерна: вдовец, женатый на его матери вторым браком, отец был уже немолод. Старшая дочь и сводная сестра Герхарда давно имела свою семью.

Днем они немного покатались на лыжах по заснеженному парку. От верховых прогулок пришлось отказаться. Выяснилось, что Генрих не любит лошадей. Впрочем, те тоже почему-то боялись его. Испуганно всхрапывая, косились на него влажным глазом и пятились назад.

К вечеру пошел сильный снегопад, и поездку в Берлин пришлось отложить. Заметив, что изучавший коллекцию отцовских ружей Генрих заскучал, он предложил ему небольшой мастер-класс по фехтованию. Желая показать или, вернее, похвастаться своим мастерством. Уверенный в себе, ведь отец с шести лет учил Герхарда фехтовать. Да и в школе, в поединках на эспадронах, он был в десятке лучших.

Увидев его в белом колете, набитом войлоком, в защитной маске, с рапирой в руке, Генрих презрительно рассмеялся.

– Сними с себя эти тряпки! – потребовал он. Снял со стены, из коллекции отца, шпагу – настоящую испанскую бретту – и внимательно осмотрел толедский клинок. – Зачем вообще заниматься этим… если знаешь, что не можешь убить? – спросил он, бросая ему оружие.

Бретта оказалась намного тяжелее рапиры, зато гард полностью закрывал кисть руки. Себе Генрих выбрал изящный, в темной патине гравировки, клинок итальянца Луиджи Чинни.

– Деремся до первой крови! – выставил он условие. – И не смей поддаваться мне, мальчишка! Убью!

«En-garde» взвизгнули, скрестившись, шпаги. Звон стали, «ассо», похожий на танец. Выпад, батман, еще батман, обманный ангаже, боковая фланконада, по-змеиному неуловимое мулине и «touchée» – клинок работы Чинни уперся ему в горло, выпустив капельку крови. Но и ему было чем гордиться. Его шпага успела чиркнуть Генриха по руке, оставив на рукаве белой рубашки тонкий алый росчерк.

О, какой потрясающий азарт испытал он тогда, безрассудно рискуя своей жизнью! Какое дикое возбуждение от проснувшегося вдруг в нем хмельного желания убивать! Что после, в душе, смывая с себя пот состоявшегося поединка, исторг крик наслаждения прежде, чем Генрих успел овладеть им. И получил за это пощечину. Первый преподанный ему урок, чтобы уже никогда не забывать, что его божество не терпит, когда что-то идет не так, как хочет оно…

После ужина баронесса деликатно оставила своих мужчин и гостя одних, заметив, что те собрались возле камина в узком кругу. А он слегка дулся на отца, полностью завладевшего вниманием Генриха.

Речь зашла об охоте, и уж тут барон Эгерн сел на своего любимого конька. Охота была единственной и пламенной страстью отца. Еще он держал великолепную свору легавых. Коллекционировал старинное оружие и мог гордиться своим винным погребом. Хотя сам предпочитал только коньяк, пунктуально, каждый вечер, одну рюмку перед сном.

Заядлый охотник, он был великолепным рассказчиком. Свои охотничьи байки рассказывал с юмором и чувством меры, всегда зная, когда надо остановиться. Генрих слушал старого барона с живым интересом. Особенно его заинтересовало освежевание туш. Оживившись, отец предложил поохотиться с утра на зайцев, на что тот лукаво заметил, что предпочитает дичь покрупней. И барон загорелся идеей устроить для гостя охоту на кабана. В общем, вечер закончился на очень бодрой ноте. Прощаясь с ними, отец попросил молодых людей не засиживаться допоздна. В глазах Генриха заплясали насмешливые искорки.

– Не волнуйтесь, я прослежу за тем, чтобы мальчик вовремя оказался в кроватке! – покосившись на зарумянившегося Герхарда, заверил он барона.

В ответ, тоже глянув на сына, отец что-то тихо сказал Генриху на ухо, и тот весело рассмеялся шутке барона. А смеялся он по-мальчишески заразительно, очаровательно морща нос и фыркая совсем по-кошачьи.

В своей спальне, нетерпеливо поглядывая на словно бы застывшие стрелки часов, он ждал его, замирая в сладком томлении от малейшего шороха. Заранее смущенно краснея от своей неопытности и острого желания доставить возлюбленному хоть часть того наслаждения, какое испытал сам в их первую с Генрихом ночь.

Замечтавшись, легких шагов не услышал. Вот и яркий блеск глаз притаившегося хищника успел заметить лишь в последний момент, задохнувшись от накрывшей его тело жаркой волны. А Генрих, играясь с ним в постели точно с пойманным мышонком, сыто и растягивая удовольствие, и в самом деле, напоминал одного из крупных представителей семейства кошачьих.

После, засыпая совершенно счастливый, он видел его четкий силуэт на фоне окна. Обнаженный, тот курил и смотрел, не отрываясь, как метель швыряет в стекло снежные хлопья.

Не отказавшись от своей затеи, как и обещал, отец устроил охоту для гостя. Егеря нашли лежку матерого секача, и на следующее утро, только рассвело, рассевшись по машинам, все отправились на охоту. Под нетерпеливое повизгивание возбужденных азартом легавых, заняли каждый свою позицию. Свору спустили. Скоро великолепно натасканные собаки громким лаем известили охотников, что подняли кабана. Взяли в клещи и, наседая сзади, покусывая за ляжки, погнали зверя на номера.

Крупный секач, разъяренный нахальством легавых, выскочил на поляну прямо под выстрел отца. Зверь был как на ладони, словно мишень в тире. Все были уверены, что барон попал. Но кабан лишь мотнул головой, встряхнул щетинистым загривком и неожиданно бросился на охотника, взметнув комья земли со снегом.

Конечно, все случилось за считанные мгновения, но Герхарду запомнилось каждое из них до мельчайших подробностей. Вот, загородив собой, Генрих одной рукой оттолкнул барона, а другой схватил кабана за нижнюю челюсть, и секач, будто наткнувшись на каменную стену, начал медленно оседать на задние ноги, вставая на дыбы. Лезвие финки вошло зверю точно между ребер, прямо в сердце. Легкое движение руки – и туша кабана грохнулась на землю. Вытерев окровавленное лезвие о шкуру секача, Генрих весело поинтересовался, может ли он теперь отрезать свиное ухо в качестве трофея. Его заразительный смех разрядил напряженность обстановки. Остальные заулыбались.

Вернувшись с охоты, Герхард первым делом зашел к нему в комнату – хотел поблагодарить за спасение отца. Дверь в ванную была приоткрыта. Он заглянул. Генрих расслабленно лежал в горячей воде, прикрыв глаза. Кисть руки красиво свисала с края ванны. И уже плохо верилось, что в этой аристократичной руке, с длинными пальцами музыканта и миндалевидными лунками ногтей заключена сила, способная одним движением остановить разъяренного секача.

– Ты спас моего старика… – начал он.

– Я не спасал твоего отца, – перебил его Генрих. – Мне нет до него дела. Я просто хотел померяться силой со зверем.

Слова его прозвучали холодно и, более того, цинично. Оскорбляя. Герхард обиженно надулся.

– Извини, что побеспокоил тебя! Наверное, я не вовремя… – он повернулся, чтобы уйти.

– Хорошо. Согласен. Я сделал это для тебя. Если бы барон погиб, то сейчас ты лил бы слезы… и был бы уже ни на что не годен. Вот я и подумал… – лукаво улыбнувшись, Генрих схватил его за руку и уронил в воду. – Хватит слов! Можешь уже начинать благодарить меня! И мне должна понравиться твоя благодарность. Понимаешь, о чем я…?

Зарумянившись приятным смущением, он согласно кивнул. Быстро стягивая с себя намокшую одежду, подумал, что Генрих просто не любит выставлять свою доброту напоказ, по какой-то причине считая ее проявлением слабости.

На следующий после охоты день они собрались в Берлин.

– Понятно… Молодежь – не терпится развлекаться… И право, что за дело сидеть тут со мной, стариком! – притворно ворчал отец, провожая их. Ущипнув Герхарда за щеку, напомнил на прощание:

– Ухаживая за барышнями, сын… не забывай о приличиях и чести!

Скрывая легкую досаду от отцовского, не к месту сказанного замечания, Герхард обнял его, чмокнул баронессу в щечку.

Генрих рассмеялся.

– Не волнуйтесь, барон! За этим я тоже прослежу…

В Берлине они остановились в городском доме Эгернов. В большом трехэтажном особняке в стиле итальянского барокко. Не успели разложить вещи – к ним явился нежданный гость. Генрих представил ему своего друга и кузена Людвига. Барона фон Вебера. Высокий, с военной выправкой, брюнет внимательно оглядел его с ног до головы и повернулся к Генриху.

– Какая милая зверушка… Право же, что только не случается в сочельник… – протянул он вполне добродушно.

Но Герхарду не показалось – легкое презрение в холодных серых глазах гостя, которое тот, впрочем, и не скрывал. Его самолюбие было задето. Он враждебно покосился на барона.

В ответ Генрих смешливо хмыкнул.

– Виго, не смей дразнить моего ученика! Видишь, мальчик уже и губы надул! – потормошил он Герхарда. – Увижу у него слезы… тебе не поздоровится! – пообещал он своему кузену с шутливой угрозой.

Барон картинно вытянулся во фрунт.

– Яволь, мой фюрер! – воскликнул он и, хотя был в штатском, прищелкнул каблуками, продолжая дурачиться.

Оба весело рассмеялись.

Герхард тоже улыбнулся. Конечно, он пока еще не дорос до понимания всех тонкостей взрослого мужского юмора, ну и пусть. Зато Генрих жестом собственника обнимал за плечи его, а не кого-нибудь, тем самым давая понять своему другу, в каких они состоят отношениях. Этого было достаточно, чтобы перестать обиженно дуться.

В канун Рождества, вместо «Лоэнгрина» Вагнера, отмененного по неизвестной причине, они попали на представление фокусника. Генрих, завзятый театрал, с проникновенным лицом слушающий оперу, на представлении мага и волшебника вел себя хуже уличного мальчишки. Громко хохотал, свистел и все время хлопал в ладоши, наблюдая за тем, что творилось на сцене. А там творилось что-то невообразимое. Вместо пушистого кролика из шляпы выползла, бросившись душить фокусника, огромная змея. Женщина, которую пилили надвое, визжала резаной свиньей. Из-под пилы фонтаном (не кровь же, в самом деле?!) во все стороны брызгал томатный сок. Волшебный ящик, куда вошла ассистентка, чтобы бесследно исчезнуть на глазах у публики, вдруг вспыхнул ярким пламенем и сгорел дотла. По сцене скакали зайцы, летали голуби, с потолка сыпались конфетти и серпантин. Что-то все время взрывалось, сверкало и исчезало в густом дыму. Растерянно озиравшегося по сторонам бледного фокусника проводили со сцены под руки и бурные аплодисменты зрителей. А когда опустившийся следом занавес свалился в оркестровую яму и оттуда раздались крики ужаса, в зале уже стоял просто гомерический хохот. Публика расходилась очень довольная представлением.

Домой они возвращались пешком, так захотелось Генриху. Шагая по ночному Берлину, весело обсуждая весь этот театр абсурда, он нисколько не жалел, что вместо оперы они попали на комичное выступление горе-мага.

– Господа хорошие, никак заблудились? А-я-яй!

Из темноты выступило несколько совершенно вульгарных типов. Герхард испугался, у них в руках блеснули ножи.