Bronza

Подбросив в камин несколько березовых поленьев, Оуэн отряхнул ладони. С улыбкой покосился на Марка, тот сидел, низко опустив голову, хлюпая носом. «Только рева и соплей мне не хватало… Может, и правда… напоить его…» – снисходительно подумал он. Наполнил рюмку, но для себя, и пододвинул кресло ближе к огню. Засмотревшись на языки пламени, пил коньяк медленными глотками и размышлял.

Тот, кто лишил брата Силы и засунул в это тело, оказал Марку медвежью услугу. Да, Марк был упрямым, дерзким, несговорчивым, а порой и невозможно глупым, но брат никогда не был трусом или капризным нытиком. Сейчас же он вел себя именно так. По губам Оуэна скользнула легкая усмешка. Сила убивала носителя, отдавая тело, вернее, пустую оболочку в полное распоряжение Переселяющегося. А живой – пугливый, как кролик, мальчишка с врожденными чертами лизоблюда, свойственным всем представителям этой нации гонимых и отверженных, готовых за гроши пресмыкаться и попрошайничать, уже понемногу влиял на Марка, меняя его характер не в лучшую сторону. С одной стороны, но с другой… Если брат станет уступчивей… Это будет только на руку…

Исподлобья поглядывая на сидящего в кресле Оуэна, мысленно призывая на голову ему все казни египетские, Марк хотел бы испепелить его ненавидящим взглядом, но ненависть куда-то пропала. Осталась обида. Какая-то глупая, совсем детская. И он дулся на него, как дулся бы на старшего, пусть вредного и злого, но все же брата, тем самым как бы признавая свое с ним родство.

Продолжая обиженно дуться, несколько самонадеянно пообещал себе, когда окрепнет и наберется сил, обязательно набьет этой скотине его красивую морду. Огонь в камине, завораживая, притянул его взгляд. Не мигая, Марк уставился на пляшущие языки. В его глазах отразилось пламя.

«…весь израненный, выбиваясь из сил так, что уже меркло перед глазами, он тащил его на себе. Его залитое кровью, ставшее вдруг таким тяжелым, неподвижное тело…

– Живи, слышишь… Просто живи! – твердил он, словно заклинание.

Впереди показались отливающие перламутром воды Источника Жизни. Осталось совсем немного… совсем чуть-чуть…

– Нет!

Ладонями, зажимая страшную, зияющую на его груди рваную рану, он пытался удержать жизнь, вместе с кровью сочившуюся сквозь пальцы.

– Нет! Сволочь, не смей уходить! Не смей оставлять меня одного!

– Да не ори ты так… Куда я денусь… Я всегда буду рядом… С тобой… – прошептали бледные губы, с нежной грустью улыбнувшись на прощание. Из безжизненных пальцев выпал окровавленный глаз дракона. К раскрытой ладони прилип кусочек нефритовой чешуи.

Уткнувшись лицом в испачканное кровью серебро его волос, он стоял на коленях, прижимая к себе брата. Из горла наружу, через рычание, с хрипом рвался не то горький плач, не то отчаянный крик.

– «Марк, не спи! Я не разрешал тебе!»

Испуганно вздрогнув от властного окрика, Марк не сразу сообразил, где это он и что происходит.

– Попробуешь снова закрыть глаза… укушу… – мягкий шепот теплым дыханием приятно пощекотал ухо.

«Ивама?! Черт… напугал-то как…» – Марк уставился на Оуэна с оторопью. Это коварно-ласковое лицо. Эти улыбающиеся губы. Мгновение назад он видел, как на них пузырилась кровь. Мгновение назад он пережил щемящее чувство потери. Такое острое, что сердце ныло до сих пор. Печаль и отчаяние, настолько глубокое, что не знал, как будет оплакивать его смерть. А эта сволочь… Сидит тут живая и здоровая, ухмыляется да еще что-то требует от него!

С каким-то непонятным облегчением он судорожно выдохнул запертый в легких воздух. «Какого черта мне пригрезилась вся эта чушь? Вот еще, горевать по нему! Да умри он сию минуту, переступлю через его труп и пойду дальше!» – подумал Марк.

А сидевший на подлокотнике его кресла Оуэн держал в руке пузатую, наполненную на две трети хрустальную рюмку. Янтарная жидкость благородно золотилась на свет, издавая терпкий аромат нагретого солнцем винограда.

– Открой рот! – потребовал он.

– Зачем это?

– Кажется, ты хотел напиться, и я пообещал тебе…

– Да ничего я не хотел! – перебивая, отмахнулся от его слов Марк, забыв про свои связанные руки. Вышло неуклюже и смешно.

Склонившись к брату, Оуэн приподнял ему подбородок. Посмотрел внимательно. Улыбнулся ласково.

– Непослушных детей в этом доме… секут розгами… – произнес он вкрадчиво, заставив его тощую задницу невольно вжаться в фиолетовый бархат кресла.

Но Марка напугали не слова, а интонация – в ней было не только обещание выпороть его. По меняющемуся взгляду, каким Оуэн смотрел на него, было ясно, что время, когда тот навяжет ему свою любовь, совсем близко. Может, даже этой ночью. Он разбудит его, чтобы воспользоваться его беззащитностью, чтобы воспользоваться своим правом хищника…

Сдержав слезы, Марк дернул подбородком, высвобождаясь из его пальцев и заливаясь краской, сжал колени, инстинктивно прикрыв пах связанными руками. И снова Оуэн смотрел на него этим странным птичьим взглядом, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то. От него не укрылось, от чего так покраснел брат.

– Не волнуйся, сегодня я буду занят… – он покосился в сторону сидящего на диване Герхарда.

Марк тоже посмотрел на немца, и губы, сами не зная почему, обиженно задрожали. Оуэн приподнял бровь.

– Ты вроде огорчился? Хорошо, я загляну к тебе в спальню… попозже, – проявил он великодушие.

– Что ты, не надо заглядывать! – ахнул Марк, округлив сразу глаза.

Оуэн весело рассмеялся. Испуганным брат выглядел очень трогательно. Так бы и съел его.

– Я имел в виду – пожелать тебе доброй ночи, а не то, о чем ты подумал, – уколол он насмешкой. – Но могу сделать и то, о чем ты подумал… Если попросишь меня хорошенько!

До Марка, готового провалиться сквозь землю, дошло – Ивама просто дразнит его.

– Скотина! – буркнул он сердито.

– Не дерзи мне! – перестал смеяться Оуэн. – А то могу пожелать и недоброй ночи!

Потянулся рукой, коснулся большим пальцем нижней губы, слегка надавил, заставив его приоткрыть рот.

– Не надо… – совсем тихо попросил Марк.

– Что «не надо»? – лукаво переспросил Оуэн.

– Не надо так делать…

– Тогда пей!

Герхард тоже смотрел, как тот поит заморыша из своих рук, и ненавидел все это. Ему казалось, что всякий раз, как мальчишка глотал, сладко причмокивая губами, Генрих склонялся к этим припухшим, словно бы зацелованным губам, чтобы поцеловать их. А еще ему слышались слова, что он шептал мальчишке.

«Я напою тебя допьяна и отнесу на медвежью шкуру, поближе к огню. Я буду ласкать тебя до тех пор, пока твое тело не начнет плавиться в моих ладонях и ты не запросишь пощады. А после ты будешь извиваться и стонать подо мной…»

И ревность больше не грызла сердце. Она пожирала его, противно чавкая. «Mein Gott, Генрих! Что ты делаешь со мной? – мысленно взмолился Герхард, просто сходя с ума от ревности. – Перестань! Отойди от него! Не прикасайся к нему! Оставь его! Забудь! Ну, почему, почему… он не сдох в своей психушке?!» – спрашивал он снова и снова и не находил ответа.

– Что ты сидишь там с таким понурым видом?

Услышав обращенный к нему вопрос, Герхард вздрогнул и расплескал коньяк себе на галифе.

– Иди ко мне. Поближе к огню!

Марк расслабился в кресле. Наконец-то его оставили в покое. По телу разливалось приятное, притупившее остроту восприятия, тепло. Сонно косился на смазливого блондина в красиво сидевшей на нем черной форме и не верил, что парень здесь по доброй воле.

«Наверное, чары… – думал он. – Разве можно любить это чудовище? Если только ты не сошел с ума…»

Перевел взгляд на Оуэна. Вытянув длинные ноги, вальяжно развалившись в кресле, тот задумчиво курил. И всякий раз, когда он подносил сигарету ко рту, запонка в манжете рукава вспыхивала рубиновыми угольками. Чуть склонив голову набок, он слушал, что говорит ему этот Герхард, сидевший на подлокотнике его кресла.

«Поближе к хозяину… – фыркнул Марк, с каждой минутой пьянея все больше. – Какой же ты дурак… – посмотрев на молодого немца, пожалел он вдруг человека. – Эта сволочь еще никого не сделала счастливым…»

И тут увидел Шибан.

– А-а, уже набегались… славные песики… Ну повиляйте, повиляйте хвостами! – хихикнул он, подбирая ноги на кресло, так, на всякий случай. Восхитившись приливом собственной отваги, громко шикнул:

– Кыш, к-ш-ш… Нечего тут вертеться возле меня! Я вам не по зубам!

Оуэн покосился в его сторону, не понимая, с кем это брат неожиданно разговорился. Рядом с Марком никого не было. «Все-таки он ужасно милый, когда так важно надувает губы… Не отнести ли мальчишку в спальню и немного напугать…» – подумал он, но сразу же отбросил эту идею. Знал, если начнет заигрывать с ним, уже не сможет остановиться. Потому что тело его и так изнывало от внутреннего жара, сгорая в огне неудовлетворенности и собственных запретов. Желать чего-то и отказывать себе в этом… Для Оуэна стало настоящим откровением – приносить себя в жертву!

– Так куда ты хотел пригласить меня, когда так настойчиво звал в Берлин? – спросил он у Герхарда и полез в карман за портсигаром.

Юный Генрих стоял на балконе, и легкий ветерок, играющий его волосами, заставлял тонкий батист ночной сорочки льнуть к телу. Облокотившись на перила и оставаясь в тени, Оуэн с живым интересом наблюдал за ним. Юноша был прекрасен. Совершенное творение природы, безупречное, без единого изъяна тело – достойное принадлежать богу. К сожалению, платой за совершенство была недолгая жизнь. Ангел смерти уже сидел у юноши на плече.

Единственный сын вдовствующей эрцгерцогини. Последний отпрыск благородного семейства, мальчик умирал от наследственной гемофилии, и это лето, возможно, было последним в его жизни. Чтобы немного развеять его грусть, мать привезла сына в поместье троюродного брата. В его многочисленное, дружное, жизнерадостное семейство. Она надеялась, что дети кузена скрасят одиночество Генриха, сделав ожидание конца не таким тягостным.

Услышав ее молитву, Оуэн задержался в дверях. Маленькая, хрупкая женщина молилась своему Богу. О нет, она не гневила его напрасными жалобами, не попрекала за Божью волю отнять у нее самое дорогое – сына. Для этого она была слишком горда, эта дочь королей. Но и в этом гордом сердце, наполненном глубокой печалью, отчаянно билась надежда узреть чудо.

«Ты подобен белоснежной лилии, срезанной в полночном саду, чтобы с первыми лучами солнца нежные лепестки осыпались, плача каплями росы…» – разглядывая свое будущее лицо, Оуэн усмехнулся поэтичности пришедших на ум сравнений. Сказывалась восточная созерцательность от слишком долгого пребывания в тех краях.

– Кто вы? – только и спросил Генрих, разбуженный его прикосновением. Не испугался. Не закричал. Не позвал на помощь. Спокойно смотрел на чужеземца в необычной одежде, с длинными черными волосами и продолговатыми, чуть раскосыми, темными глазами.

– Я новый хозяин твоего тела… – ответил Оуэн, коснувшись его щеки тыльной стороной ладони.

И было так странно прикасаться к себе «будущему».

– Понимаю, – мягко улыбнулся Генрих. – Я… умру… В любом случае…

Получив утвердительный ответ, кивнул головой. Оуэн помедлил, заметив какую-то просьбу в его взгляде, но юноша так и не высказал своей просьбы. На его кровати ведь сидел не Божий ангел. Одобрительно хмыкнув, Оуэн склонился к нему, поцеловал «себя» в губы.

– Я всегда верил в ангелов, живущих на небесах! Но, грешный, даже не надеялся когда-нибудь увидеть хотя бы одного из них. Мой мальчик, вы так прекрасны, что мое сердце трепещет и почти не бьется! – обратился к нему незнакомый мужчина средних лет, когда, вволю наплававшись в горном озере, он вышел из воды и обнаженным стоял перед незнакомцем. С его матово-белой, без единого пятнышка кожи, ловя солнечные блики, скатывались капельки воды. Незнакомец говорил об ангелах, а сам пожирал его наготу жадным взглядом стареющего сластолюбца.

«Сатир!» Он рассмеялся на предложение мужчины отдать прекрасному юноше свое сердце. Навечно.

– А как насчет других органов? Вдруг я предпочитаю печень?! – поинтересовался он у ловеласа. Тому повезло. Оуэн еще не успел разозлиться.

Раздался топот копыт, и на берег выехал Людвиг.

– Вот ты где, Генрих? Твоя матушка в истерике! Ты сбежал с помолвки сразу же, как она закончилась. Почему не сказал, что идешь купаться, я бы составил тебе компанию! – заметил он, спешиваясь. Покосился на незнакомца. Узнал. – Добрый день, герр Виллигут! Вы тоже решили прогуляться? – спросил, заметно нахмурив брови.

Сразу откланявшись, тот заспешил вверх по тропинке. Проводив его долгим изучающим взглядом, Людвиг повернулся к Оуэну.

– Да прикройся ты чем-нибудь, наконец! Не смущай меня! – воскликнул он.

– О, нет… Виго, – рассмеялся в ответ Оуэн, назвав Людвига его детским именем, – кто у нас тут монашка, что не видела ни одного голого мужчину? Кроме своего небесного жениха, конечно! – он зашагал обратно к озеру. – Раздевайся – и пойдем купаться, вода после дождя – просто парное молоко!

Разбежавшись, нырнул в воду. Несколько мощных гребков, и берег остался далеко позади, он лег на спину, раскинул руки. Отфыркиваясь, подплыл Людвиг. Растянулся рядом.

– Ты не очень доволен выбором эрцгерцогини? Но знаешь, матери все таковы…

– Да нет… – ответил он, – если это ее порадует, я женюсь…

Людвиг скосил на него хитрый взгляд.

– Жаловаться, впрочем, не на что! Твоя невеста свежа и невинна…

– Уже не так невинна… – отозвался Оуэн, – но, ш-ш-ш… я обещал сохранить ее маленький секрет.

Весело рассмеявшись, они поплыли назад, к берегу. Одеваясь, Людвиг озабоченно нахмурился.

– Все, конечно, очень рады твоему выздоровлению. Но не переусердствуй. Если вдруг почувствуешь себя неважно, скажи! Я понесу тебя на себе…

– Зачем же на себе? А лошадь на что? Да, а где же она? Ты разве не привязал ее? – огляделся по сторонам Оуэн.

Людвиг весело захлопал себя по ляжкам.

– Вот я растяпа! Пленился твоей красотой и забыл про все на свете!

Теперь нахмурился Оуэн.

– Уж не решил ли ты, что я какая-нибудь чертова принцесса, которую надо спасать из лап огнедышащего дракона? – сузил он глаза.

В ответ Людвиг нахально оскалился.

– Ага, а я тот самый чертов Зигфрид, который забьет несчастную зверушку до смерти, чтобы спасти принцессу!

Людвиг был старше своего кузена на четыре года. Высокий брюнет с прозрачными серыми глазами. Развратный, хитрый интриган, не утруждающий себя излишней моралью; добиваясь своего, барон манипулировал людьми с ловкостью фокусника, достающего кролика из шляпы. Средний из братьев, за внешней сдержанностью манер хорошо воспитанного мальчика скрывая свое циничное отношение к жизни, он смог завоевать расположение Оуэна тонким чувством юмора и готовностью к «шалостям», даже самым жестоким.

– Сам напросился! – ехидно заметил Оуэн, взобравшись к нему на спину. Обхватил руками за шею, прижался.

Виго был сильным, нес его легко, не жаловался. Здесь в Альпах, лазая с братьями по горам, он привык носить и не такие тяжести.

А Оуэн никогда не жалел о своем решении не убивать родных Генриха. Ему импонировало то, как это дружное семейство гиен, считавших весь мир своим обеденным столом, всем скопом набрасывалось на выбранную ими жертву. Такой контраст между нежнейшей заботой друг о друге внутри клана и расчетливой макиавеллевской беспринципностью ко всем остальным вызывал у него невольное уважение.

О том, что не поехал в Венецию, где планировал поселиться, тоже не жалел. Оставшись сыном эрцгерцогини, взамен он получил всю любовь матери, которой у него не было. Всю любовь и заботу многочисленных кузенов и кузин. Семью, которой был лишен. За это он еще сильнее возненавидел своих кровных родственников.

Старый шарлатан сам подошел к нему на приеме по случаю дня рождения Гиммлера.

– Позвольте, молодой человек, я предскажу вам судьбу! – таинственным полушепотом, с придыханием, обратился он к Оуэну, делая первый шаг к знакомству. Это всегда срабатывало. Кто бы отказался заглянуть в свое будущее?

– Предсказать судьбу… Мне? – слегка опешил Оуэн от такой беспардонной фамильярности. – Да ты, наверное, шутишь, клоун? – он со злостью уставился на старика в одеждах Мерлина, осмелившегося потревожить его. «Что может знать о моей судьбе этот убогий сатир!» – подумал он с презрением, но тут узнал ловеласа, когда-то щедро предложившего юному Генриху свое сердце.

– Уж не бабка ли наворожила? Надеюсь, это развлечет меня хоть немного, – саркастично заметил он, переставая злиться. Подхватил «мерлина» под руку и, копируя его манеру говорить, таинственно прошептал:

– А может, мне предсказать твою… судьбу? – и посмотрел на Виллигута взглядом собравшейся пообедать змеи. – Интересно, как скоро твой покровитель, – он кивнул в сторону рейхсляйтера, окруженного плотным кольцом почитателей и лизоблюдов, прикажет посадить задницу одного проходимца на кол, раскрыв его маленький обман?

Его вопрос отразился в глазах Виллигута неподдельным ужасом. Утратив мимику, лицо растеклось квашней, нижняя губа неприятно отвисла. Оуэн увлек старика за собой к небольшому диванчику на изогнутых резных ножках.

– Присядьте, голубчик, присядьте, а то ваш внезапный обморок испортит настроение нашему дорогому юбиляру!

Он усадил Виллигута на диван, прижал пальцы к его изрезанному глубокими морщинами лбу. Тот дернулся и безвольно обмяк. «Жалкий червь… Я сделал тебе поистине царский подарок… Теперь ты увидишь судьбу любого, к кому прикоснется твоя рука…» – Оуэн смотрел на него с любопытством злого ребенка. Пришедший в себя Виллигут, лучась восторгом идиота, схватил его за руку, собираясь слюняво облобызать перстень на пальце своего господина.

– Только попробуй! – предупредил Оуэн, отнимая у него свою руку. Прогоняя прочь, сказал: – Идите же, Маэстро! Идите! Вам пора начинать вашу мистерию! Гости заждались…

А гости и впрямь уже поглядывали в их сторону, недоумевая, о чем так долго Великий Маг беседует с молодым человеком.

Стоящие на каминной полке часы пробили без четверти десять. Герхард встрепенулся. Пора было уезжать. Он не стал дожидаться, пока ему холодно напомнят об этом. Тем более что последние несколько минут Генрих смотрел в огонь, о чем-то глубоко задумавшись. Одернув китель, он быстрым движением пригладил волосы и направился к дверям.

– Останься… – услышал Герхард и медленно обернулся, еще не веря своему счастью. Его божество смотрело на него с желанием во взгляде. Он смущенно зарумянился. Таким откровенным был этот взгляд.

– А как же он? – спохватился Герхард, вспомнив про мальчишку.

Оуэн тоже посмотрел на брата. Марк спал в кресле и чему-то улыбался во сне, подложив под щеку связанные руки. «Наверное, видит, как сбежал от меня…» – подумал Оуэн с улыбкой.

– «Пожалуйста, проснитесь!»

Кто-то несильно потряс его за плечо, и Марк неохотно разлепил веки. Это был Оливер.

– Пойдемте, юноша. Я провожу вас в спальню. Здесь вы обязательно подхватите простуду, – сказал дворецкий, с невозмутимым видом освобождая его от веревок.

Марк хмуро кивнул. Растирая запястья, огляделся. Оуэна в гостиной уже не было, и смазливого Герхарда тоже. Почему-то он сразу догадался, где они и чем заняты. Ощутив себя в этот момент совсем никому не нужным, прикусил обиженно задрожавшую губу. «Ну, вот… расчувствовался тут! – разозлился на самого себя. – Тогда почему… так колотится сердце? Так жарко и… больно? Словно в глубине сердца вновь открылась едва затянувшаяся рана…»

Шествуя впереди, с сознанием исполняемого долга, дворецкий медленно поднимался по лестнице. Марк понуро плелся следом. Никто не держал его, и он был волен распоряжаться собой. «Сейчас, когда эта похотливая скотина занята всякими гадостями, а чопорный старикан медлителен, как улитка… я мог бы сбежать отсюда…» – подумал он с мстительным злорадством. Но тело пребывало в состоянии дремотной приятной расслабленности, и сил на побег просто не нашлось.

С очередными извинениями за приказ хозяина, дворецкий привязал его руки к кровати. Укрыл одеялом и, пожелав доброй ночи, собрался покинуть спальню.

– Ивама… Ну, это… Оли, давно ты служишь ему? – вдруг заинтересовался Марк.

Неожиданный вопрос заставил Оливера задержаться в дверях.

– Я начал служить господину еще при его матушке. Удивительной силы духа была женщина. У эрцгерцогини было сердце настоящего воина… Господин обожал ее! – ударился в воспоминания старый слуга.

– Что?! У этого чудовища была мать? – не удержался от восклицания Марк, не заметив, как посуровело лицо дворецкого.

Нехитрые расчеты – и Марк понял, почему все время казалось, будто он уже встречал где-то Оливера. Ну, конечно же… в Лондоне! В своей прошлой жизни. В доме Оуэна, пока тот изображал из себя «добрейшего дядюшку». Тут же вспомнилась Эльза. Ее темные, наполненные негой, а затем ужасом, глаза. И сердце ошпарила захлестнувшая его ненависть.

– Ивама! Ублюдок! Сволочь! Ненавижу! – сжал он кулаки.

Лицо дворецкого приобрело холодную надменность мрамора.

– Полагаю, у вас есть право звать моего господина этим странным именем, но прошу впредь, юноша… воздерживаться от грубых и недостойных эпитетов в адрес хозяина! – отчитал он Марка. – Господин очень хороший человек, достойный уважения, и вашего – особенно! Я знаю, как сильно он любит вас. Заботится и оберегает…

– Хе-е! – нетерпеливо перебил его Марк. – Если бы ты знал, кто он на самом деле… бежал бы отсюда без оглядки! – заверил он слугу.

Оливер только пожал плечами и взялся за ручку двери.

– Старый дурак! – рассердился на него Марк, поворачиваясь к слуге спиной. – Вот подожди… поставишь не туда чашку… Ивама разозлится и загрызет тебя! Тогда узнаешь, какой у тебя господин «хороший», только поздно будет… – ворчал он, засыпая.

«Глупый, невоспитанный мальчишка…» – резюмировал дворецкий, аккуратно закрывая за собой дверь. Спустившись в холл, направился в библиотеку. Поправив огонь в камине, сел в кресло, укрылся пледом, положил на колени книгу в потертом кожаном переплете, щелкнул медной застежкой, открыл на месте закладки. Поглаживая сухими пальцами шероховатые страницы, углубился в чтение.