Bronza

41 глава

Он очнулся в своем номере. Сидел на кровати. Рядом примостился Имонн. Вид у него был встревоженный. Мальчик тяжело дышал.

– Я перетащил нас обоих! – воскликнул он излишне порывисто. И понятно, мерцануть вместе с впавшим в забытье Марком оказалось делом непростым. Да еще средь бела дня, да в людном месте… Но помощи ждать было некогда. Он торопился очутиться дома, под защитой охраняющего заклинания Стражи.

– Не так громко, отрок… От твоего голоса у меня сейчас лопнут перепонки… – поморщившись, попросил Марк, растянулся на кровати и устало закрыл глаза. – Но ты – молодчина! – спохватившись, заслуженно похвалил он мальчика.

– Что он сделал тебе? Ты ранен? Дай, я осмотрю тебя! – сунулся к нему Имонн. Слишком обеспокоенный, он не внял его просьбе.

Марк позволил снять с себя куртку, мокасины. Но когда тот потянул с него футболку, удержал за руки.

– Я в порядке! Я же сказал, правда… Лучше принеси мне мороженого. Шоколадного, с хрустящими ва… – он снова отключился.

– Мороженое? Ну не идиот?! Он, может, умирает тут, а ему десерт подавай! – всхлипнул мальчик.

Но раскисать было некогда. Байя рукавом вытер слезы и настырно стащил с него футболку. Внимательно осмотрел грудь, живот, плечи. Повернул на бок, чтобы осмотреть спину. Он искал раны или следы каких-либо заклинаний, но ничего не нашел. Это обнадеживало, но не очень.

«Если это не заклинание, то почему он выглядит таким больным?» – недоумевал мальчик, накрывая Марка одеялом. Тот явно был болен. Его тело дрожало в ознобе, а кожа покрылась мурашками и какими-то странными полосами. На лбу выступила испарина. В беспамятстве он что-то бормотал горячим, задыхающимся шепотом. Забравшись с ногами в кресло, Имонн обхватил колени руками и задумался. Монсеньора он уже позвал. Оставалось только ждать. За окном вовсю шумел дождь…

Тогда тоже шел дождь, и он очень боялся, что карнавальное шествие не состоится. Боялся, что не увидит шутов и фокусников, актеров, устраивающих свои представления прямо на улицах. А больше всего расстраивался из-за фейерверков. Сидя у окна, вглядывался в серую пелену дождя и думал, что в такую-то погоду…

К его радости, дождь недолго поливал брусчатку. Разветрилось. Выглянуло солнце. Они с матерью сели в карету, которая, как он думал, отвезет их на праздник. Лондон ликовал уже третий месяц, и казалось, веселому ликованию не будет конца. Даже самый последний ипохондрик готов был до утра пить за здоровье Карла Второго Стюарта и возвращение благословенной монархии. Но карета остановилась у дома с яркой вывеской над дверью. Мать вручила ему небольшую шкатулку, наказала отдать хозяину этого дома и дождаться ответа.

– А ты разве не пойдешь со мной? – спросил он, отчего-то встревожившись.

Рукой в ажурной перчатке она погладила его по щеке и поторопила:

– Иди же, иди!

Дверной колокольчик мелодично звякнул, когда он вошел внутрь. От прилавка к нему склонился вертлявый, с прилизанными волосами юноша и спросил, что желает юный господин. Он исполнил все, как велела мать.

Плотный чернявый мужчина с тяжелыми веками и мрачным взглядом, изредка покашливая и кутаясь в меховую накидку, долго перебирал содержимое шкатулки холеными пальцами, унизанными перстнями. Несколько раз перечитал вложенное письмо. Потом захлопнул крышку и так же долго молча изучал его лицо. Видимо, удовлетворившись осмотром, взял шкатулку и поманил за собой.

– Подождите! А как же моя мама? – разволновался он.

Бросился к дверям, распахнул их, сбежал по ступенькам. Улица перед домом была пуста. Карета уехала.

– Она уехала? Почему? – спросил он дрожащим от слез голосом у мужчины, вышедшего за ним следом.

Ничего не ответив, тот взял его за руку и увел обратно в дом. «Вытри слезы!» – это все, что сказал ему тогда отец.

Съежившись в кресле, Имонн спрятал лицо в коленях. Он так и не понял, почему мать подбросила его, словно кукушонка, в чужое гнездо. Отдала в семью отца, о котором он даже не подозревал до того дня. Неужели она желала ему добра? Но у отца уже было двое законных наследников и бастарду здесь не очень-то обрадовались.

Правда, сводный брат отнесся к нему вполне добродушно. Он уже вырос из детских обид. Зато сестра, с которой они оказались ровесниками, посчитав его грехом отцовской похоти, люто возненавидела и издевалась над ним, как могла. Коварная, она строила козни, а ему приходилось расплачиваться за проступки, которых он не совершал. Нет, его не били. Никто и пальцем его не тронул! Но выслушивая в очередной раз его горячие оправдания, отец мрачно смотрел на него отстраненным, не верящим взглядом. И этот взгляд жалил больнее любой розги.

Потом наступил вечер, когда на небе взошла красная луна. Она заглядывала в окно его спальни своим кровавым оком и манила куда-то. Его охватило неодолимое желание выйти на улицу. Он помнил только, как шел в темноте и дрожал на ветру, ступая босыми ногами по холодным камням. А после красное око луны вдруг приблизилось к нему вплотную, и тьма ощерила на него свои окровавленные клыки.

Очнулся он в приюте, при церкви Трех архангелов в предместье Лондона. Холодные брызги воды упали на лицо. Священник уже причастил мальчика и отпустил ему все грехи перед смертью. Известие о скорой кончине совсем не испугало его и даже не огорчило, он умирал и был счастлив этим. В ожидании смерти весь мир сосредоточился для него в картине, висевшей в простенке между окон. Закованный в серебряные латы, опираясь на сверкающий меч, на него темными глазами смотрел архангел Рафаил. Золотистые кудри обрамляли юное, такое печальное лицо. За плечами величаво распахнулись белые крылья.

– Тысячу чертей и сундук мертвеца вам на головы! Вздерну обоих на рее, если окажется, что это не срочно!

Смерчем в номер ворвался недовольный Монсеньор. Принимая человеческий облик, встряхнул полосато-белоснежной шкурой. Он охотился в джунглях Таиланда и, между прочим, охотился на людей, от нечего делать, изображая тигра-людоеда. Когда донесся отчаянный зов о помощи, пришлось бросить добычу, так и не пообедав. Еще бы он не сердился. От грозного рыка шефа Байя подскочил из кресла, с виноватым видом вытянувшись в струнку.

Тот огляделся. На кровати, сбросив одеяло, метался и бредил Марк. Взмокшие волосы прилипли к вискам, кожа блестела от обильного пота, его сильно знобило. Монсеньор, прислушавшись к его горячечному шепоту, шагнул к кровати; из-под густых бровей яростно сверкнули тигриные глаза, но грубовато-мужественные черты лица по-отечески подобрели.

– Набери-ка нам ванну, отрок! – обратился он к Имонну.

Пока мальчик с виноватой поспешностью выполнял его просьбу, тот раздел Марка догола, легко, будто ребенка, поднял на руки и понес в ванную. Стоило только глянуть на воду, и та сразу же превратилась в прозрачные кубики льда. Вокруг положенного в ванну и горящего лихорадочным жаром Марка, зашипев, начал таять лед. Убрав потемневшие от пота каштановые пряди с покрытого испариной лба, Монсеньор приложил ладонь, проверяя температуру. Там было за сорок. Пришлось применять Силу, чтобы лихорадка спала. Больной постепенно затих, перестал бормотать.

Имонн заметил странный, проступивший сквозь кожу, знак на лбу Марка.

– Что это? У него… на лбу?! – он вопросительно посмотрел на шефа.

– Где? Ничего не вижу. Тебе показалось… – отмахнулся от его вопросов Монсеньор, в этот момент он сосредоточенно подсчитывал пульс больного.

– Нет, не показалось! Я знаю этот иероглиф! Это Печать Императора! – взглядом инквизитора уставился на него Имонн. – Марк чья-то собственность, да? Чья?! – нехорошо прищурившись, потребовал он ответа.

«Вот тебе… здрасьте, приехали! Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны!» – Монсеньор понял – настырный паж не отстанет.

– Ну, ладно… что-то там вижу! – он наклонился вперед, вроде бы разглядывая. – Действительно, похоже… – изображая раздумья, покрутил пушистый ус. – Может быть, проделки Оуэна? Этот шутник способен на любое коварство! – отделался он вполне удобной отговоркой, прекрасно зная, что Ивама здесь не при чем.

Но настырный паж продолжал смотреть на него тем же самым инквизиторским взглядом, похоже, объяснения шефа его совсем не убедили.

– Надо перенести его на кровать… Не хватало еще, чтобы простудился…

Уходя от щекотливой темы, Монсеньор подхватил Марка на руки и понес обратно в комнату. Байя увязался следом.

– А это тоже… проделки вашего «шутника»? – указал он пальцем на отчетливо проступившие по всему телу Марка красные полосы, уж больно напоминавшие фрагменты магического круга.

– А это… – Монсеньор быстро прикрыл Марка одеялом, – это… я думаю, последствия лихорадки или у него аллергия на Оуэна!

«Обманывать детей… стыд и позор моим сединам!» – шумно вздохнув, он присел на кровать. Достал из кармана леденец в яркой обертке.

– Ну, рассказывай, что там у вас приключилось? – разворачивая конфету, спросил строго, начальствующим тоном. – Говорил же вам, чтобы не дразнили чудовище… Разозлили Оуэна и тот применил Силу, я прав?

– Не знаю… – утратив всю свою настырность под суровым взглядом шефа, неуверенно замялся Имонн. – Они просто разговаривали… Потом яркая вспышка… словно молния ударила… Верзила куда-то испарился, а Марк взял и вырубился…

– Вот и ладушки!

Монсеньор усадил мальчика рядом с собой, протянул чупа-чупс. Дальнейшие объяснения не потребовались. «Оковы Согласия… мать их! Интересно, Кайя хоть выжил…?» – подумал он с искренней тревогой.

Теперь, когда все осталось позади, машинально облизывая леденец, Байя почувствовал, как его начинает покидать нервное напряжение. Услышав подозрительное шмыганье носом уткнувшегося ему в галстук мальчишки, Монсеньор отодвинул Байю от себя подальше, испугавшись за столь важную (тот был дорогущим) деталь своего гардероба. Достал на всякий случай платок, вытереть слезы. С отеческой заботой ласково погладил по голове.

– Глупые мальчишки, когда вы только повзрослеете… – вздохнул он снова. И вдруг взял Имонна за подбородок, повернул лицом к окну. Взгляд стал задумчиво-изучающим. Помолчав, спросил:

– Не пора ли сменить образ?

– Зачем? – не понял Байя.

– Думаю, твой нежный возраст привлекает к вам с Марком излишнее внимание… – все так же задумчиво произнес Монсеньор, продолжая разглядывать мальчика. – Не лучше ли быть ровесниками?

– А это важно? – сразу же враждебно нахохлился Имонн. – Для того, чем мы занимаемся, разве имеет значение, как я выгляжу?!

– Да, в общем-то, никакого…

– Тогда…

Подросток не стал продолжать, остальное прозвучало бы слишком грубо. Монсеньор понимающе хмыкнул в усы. «Ладно, не будем доводить воробушка до слез, а то еще заклюет… Вон, уже и перышки взъерошил!» – подумал он и полез во внутренний карман пиджака. Золотом в пальцах блеснула кредитная карточка.

На этой поучительной ноте Монсеньор покинул номер. Нажал кнопку лифта, но дожидаться не стал, отправился вниз по лестнице. «Какой же ты, право, садист, Сэйрю! У меня даже во рту пересохло! Только черта лысого я позволю тебе, любезный мой братец… еще хоть раз посыпать мою голову пеплом подобного унижения!» Решив, что ему нужно срочно выпить, быстрыми шагами пересек холл отеля и направился в бар.

– Налейте мне чего-нибудь, да покрепче! – обратился он к бармену, усаживаясь на высокий стул возле стойки.

«Что-нибудь, чтобы забыться…» Пил большими глотками крепчайший ямайский ром, не пьянея, и размышлял над случившимся. «Вот и ты, глупый мальчик… – думал про Оуэна, – ломишься в душу брата, словно в закрытую дверь, уверенный, что та заперта изнутри! А дверь открывается просто, достаточно потянуть ручку на себя…»

Бармен, натирая стаканы, украдкой поглядывал на седовласого мужчину, сидевшего у барной стойки в глубокой задумчивости. А Монсеньор думал о том, что в последнее время Марк слишком легко гибнет. Он уже не помнил, когда тот доживал хотя бы до тридцати. Хорошо быть безрассудно отважным и бросаться грудью на амбразуру, зная, что и эта жизнь не последняя. Тоже мне Аника-воин! Чем, собственно, ты отличаешься от Оуэна, убивающего себе на потеху? По крайней мере, тот и не скрывает, что ему просто нравится убивать! Ты же губишь одну за другой жизни молодых ребят малодушно – из боязни признаться самому себе в собственном нежелании жить. Ни сейчас. Ни потом. Нигде. И нет тут никакого выхода. И свет не собирается забрезжить в конце туннеля. Есть только выбор. «На чью же сторону встанешь ты?» – думал уже о себе Монсеньор.

Он боялся посмотреть себе за спину. Боялся увидеть отвратительные обрубки искалеченных, обломанных крыльев. Невозможность даже не взлететь, а хотя бы расправить их, делала его больным, на грани помешательства. Не дающий дышать, липкий мрак расплывался перед глазами чернильным пятном, и когда-нибудь, он знал это, однажды он уже не сможет вернуться из этого мрака. Но заскорузлые от запекшейся крови веревки, напоминая о себе, грубыми узлами врезались в тело, останавливая на время бесполезные попытки, монотонно, вновь и вновь, расправить несуществующие крылья. А голос не умолкал.

– Убей его, и свет больше не будет резать тебе глаза! Все погрузится во тьму! Убей Свет и принеси мне его голову!

Этот голос рокотал в ушах подобно урагану.

– Отдай мне его голову, и ты больше не будешь парией! Я навсегда освобожу тебя от крыльев. Я дам тебе ту жизнь, которую ты так хочешь. Ты сможешь забыть все – я обещаю!

Набегающей на песок волной мягко шелестел голос, уговаривая его. И безумно желавший освободиться от этого голоса, он убил Свет. Отрубил голову, схватил за перепачканные кровью серебристые волосы и протянул тому, кто обещал ему свободу. Мертвая голова смотрела на него ничего не видящими глазами брата, и он закричал.

– Марк, очнись! Очнись!

Кто-то тряс его за плечи. Марк открыл глаза. Над ним склонилось встревоженное лицо Байи.

– Это опять началось, да? Тебе снится тот самый кошмар?

– Прости, я не хотел тебя пугать… – Марк сел на кровати, привалился спиной к стене. Вяло подумал, закончится ли когда-нибудь этот проклятый день, часы показывали лишь начало десятого вечера.

– Я знаю, не извиняйся…

В ванной несколько минут бездумно смотрел на свое отражение. Потом с силой потер ладонями лицо. «Ивама, почему ты такой ублюдок? Что тебе нужно от меня? Чего ты добиваешься? Зачем творишь со мной такие вещи? Какое ты применил заклинание, что я чувствую себя хуже подыхающей собаки…» – думал он, открывая краны до упора. Долго стоял под сильным напором воды в надежде, что она смоет с его кожи прикосновения Оуэна. Устав стоять, просто сполз вниз. Обхватил колени руками, и вода еще очень долго барабанила его по затылку, плечам, согнутой спине. Только когда все мышцы онемели, а кожа покрылась гусиными пупырышками, вышел из душа.

В темноте на кровати едва угадывалась фигура спящего мальчика. На широком подоконнике сидел Монсеньор, перед ним стояла коробка с пирожными и большая чашка горячего какао. Марк поблагодарил его взглядом. Одевшись, пристроился рядом. За окном Нью-Йорк – этот город неспящих встречал наступившие сумерки бриллиантовой россыпью огней. Марку понравился город. Он хотел бы жить здесь всегда. Но не сейчас.

– И что ты уже выбрал? Сигануть с крыши? Или бесславно погибнуть в поединке с нечистью, сделав вид, что «упс» промахнулся? – спросил Монсеньор.

У Марка не нашлось сил даже огрызнуться.

– Вопрос не в этом… – не дождавшись ответа, хмыкнул Монсеньор. – Ты всегда можешь взять бессрочный отпуск, вернуться домой и зависнуть в нирване, в райских кущах! Вопрос в другом! Сколько пройдет времени… день, два – прежде чем ты начнешь ныть от скуки и прибежишь ко мне требовать хоть какую-нибудь работу?

Не желая обсуждать это, по крайней мере, сейчас, Марк промолчал. Сосредоточенно похлопав себя по карманам, Монсеньор достал леденец. Развернул и засунул в рот. Марк уставился на шефа с выражением «не рановато ли впадать в детство?», тот хитро подмигнул.

– Хочу избавиться от одной довольно вредной человеческой привычки.

Догадавшись, что шеф имеет в виду курение, воспользовавшись возникшей паузой в неприятном для него разговоре, Марк спросил:

– А как там Сэйрю? Сузаку говорил, он теперь в Лос-Анджелесе. Решил попробовать себя на роль кинозвезды? Зачем ему эта дешевая слава покорителя Голливуда? Разве мало собственного величия? Да кстати, как у него дела? Я давно его не слышал. С ним все в порядке?

От внушительной фигуры Монсеньора вдруг повеяло холодом могильного склепа.

– Да что может случиться с этой пронырливой рептилией? – пожал он плечами. – Нежится в своем болоте. Цветет плесенью и воняет тухлой рыбой!

Марк удивленно приподнял брови, всмотрелся в посуровевшее лицо шефа. «Поссорились? Не поделили что-то…?»

А Монсеньор думал: «Конечно, я подозревал, что ты прохвост – тот еще Змей с яблоком… Но на этот раз ты превзошел самого себя! Не ты ли говорил мне со вздохом печали, что не знаешь, как это – любить? Потому что не помнишь, каково это – быть любимым?! Зато, надо сказать, отлично знаешь, как быть беспощадным к тому, в чьей любви ты нуждаешься больше всего! Да уж, в иезуитстве тебе не откажешь… Твои лживые насквозь слова… Сэйрю, похожи на белый шелк какуремино и лисью маску, за которыми прячется твое бесстрастное, расчетливо-холодное бессердечие! Возможно ли полюбить того, у кого никогда не было сердца? Вопросец-то легче легкого! Не пора ли осчастливить им свою рогатую голову?!»

– Ладно, раз с вами обоими все в порядке… – он встал с подоконника, – я пошел. Кредитка у отрока. Отдохните, развлекитесь! – Монсеньор направился к дверям. Обернулся. – Только, прошу, без эксцессов, Марк! Не смей пускать на ветер заработанное тяжким трудом! Между прочим, моим тяжким трудом!