Буревестник

XIII

Порт был ярко освещен электрическими фонарями и рефлекторами. Полосы света пронизывали столбы поднимавшегося в темное небо дыма. Бриз чуть заметно колыхал флаги. Пароход «Феликс Дзержинский» (Одесса), водоизмещением в двенадцать тысяч тонн, работал всеми кранами, нагружая кормовые трюмы и разгружая носовые. Тягачи тащили к причалам прицепы с ящиками для накренившегося «Альмиранте Брауна» (Коста-Рика); на палубе грязной турецкой парусной фелюги матросы готовили что-то на жестяной печурке; протяжным, сиплым басом гудела сирена черной громадины со ржавыми бортами — «Блу Стар» (Лондон): пароход собирался уходить и вызывал лоцмана; надрывно скрипел лебедками «Очеано» (Генуя); ржавчина на его обшивке свидетельствовала о дальнем плавании: «Очеано» пришел из Китая. У нефтяного причала стоял на швартовых белый, нарядный «Апшерон» (Одесса). На его палубе не было видно никакого движения; бесперебойно, незаметно, автоматически работали подававшие нефть насосы. Белый красавец «Саголанд» (Гетеборг) распространял невыносимое зловоние: в его трюмах было несколько тысяч тонн сырых шкур из Буэнос-Айреса. На пристанях завывали тягачи; грузчики таскали мешки; высоко в воздухе болтались подхваченные лебедками ящики; от элеваторов, как всегда, пахло пшеницей и мышами; при свете электрических огней металлически поблескивала вода, на которой плавали жирные пятна нефти, дизтоплива, мазута, переливавшиеся всеми цветами радуги: лиловым, розовым, пурпуровым… Тут же плавали капустные листья, газеты, старая метла — и все это лениво ударялось о борта старых, серых судов и суденышек с высокими кривыми трубами, судов, которые бороздили моря с 1900 года, а может быть и ранее, пережив много капитанов, много судовых экипажей, много штормов, перевидав все океаны, познакомившись с самыми необычайными грузами.

Среди них находился и бывший грузовой пароход, а нынче судно Румынского рыболовного флота, «Стяуа-дин-Октомбрие» (Октябрьская звезда). Он блистал свежей окраской, и на его трубе, там, где раньше были инициалы или отличительные цвета пароходных обществ, красовался теперь желтый осетр на голубом поле. Из этой трубы валил черный дым. «Октябрьская звезда» вздрагивала до самой верхушки своих мачт. На баке царила необычайная суматоха: кричали люди, грохотали паровые лебедки, натягивая стальные тросы, в воздухе болтались ящики.

На правом борту с грохотом повернулась лебедка, закашлялась паром, и ящик, вместо того чтобы плавно опуститься в трюм, шлепнулся рядом и разбился. Сотни луковиц покатились по палубе. С капитанского мостика послышался возмущенный окрик:

— Эй! Хорош гусь! Лебедку бросил!

Наверху показалась взлохмаченная голова и тот же голос продолжал:

— Где третий помощник? Третий помощник!

— Есть!

— Товарищ Константин! Будьте добры, встаньте к лебедке! А ты, там, подбирай лук, для чего ты еще годишься! Ну и народец же у меня на этой развалине подобрался! Любители, а не матросы! Какой же ты лебедчик? А что, если бы в ящике мотор был? Или зеркала? Или, скажем, часы? Зачем ты меня, маменька, моряком родила!

Голова скрылась где-то в штурвальной рубке — в третьей надстройке древнего сооружения из железа и выкрашенного белой краской дерева, носившего гордое название «Октябрьская звезда».

Виновник происшествия принялся собирать лук в остатки разбитого ящика.

— Что я, нарочно, что ли? — протестовал парень. — Не прежние времена… Велика важность — ящик с луком! Я же его чинить буду… Чего ругаетесь?

Третий помощник встал за лебедку, изредка поглядывая на своего соседа, молча работавшего за другой лебедкой. Это был худой, сухопарый человек, с впалой грудью, длинной шеей, маленькой головой и узким, острым подбородком. В углу рта у него дымилась приклеившаяся к губе папироса, лицо искривилось в гримасе. Он был совершенно спокоен; казалось, он не видел и не слышал ничего, что происходило вокруг, и, щурясь от табачного дыма, молча делал свое дело. Третьему помощнику очень хотелось знать, какие последствия будет иметь вспышка старшего помощника капитана, которая внушала ему некоторое беспокойство. «Хотя в конце концов, — думал он, — что может из этого выйти? Ведь не зря, а за дело попало: разве можно быть таким растяпой». Но молчание соседнего лебедчика, товарища Прециосу, не предвещало ничего доброго. «Верно говорит товарищ Николау, что если первый помощник не будет глядеть в оба, на судне никогда не будет порядка. И чего этот парень так разворчался?»

Поведение провинившегося матроса возмущало третьего помощника.

— Черт с ней, с матросской службой… — ворчал парень, — словно, ей-богу, в прежние времена…

Он продолжал жаловаться, ни к кому в частности не обращаясь, но было ясно, что все это говорилось для ушей Прециосу, который невозмутимо сосал свою папиросу. Третий помощник был малый застенчивый и неразговорчивый, но и его наконец прорвало:

— Слушай, Лае! — как можно строже сказал он, набравшись храбрости. — Ты бы лучше помалкивал и в другой раз был внимательнее! Разбиваешь ящики и еще ругаешься!

Матрос удивился и посмотрел не на третьего помощника, а на Прециосу: что он скажет? Но Прециосу, по-видимому, совершенно не интересовался инцидентом, так что Лае замолчал. У него была пышная курчавая шевелюра с височками и маленькие усики; на одной руке был вытатуирован якорь, на другой — русалка. Равнодушно посвистывая, он снова занялся луком.

Внизу, на пристани, начальник рыболовной флотилии, следивший за всем, что происходило на палубе «Октябрьской звезды», вопросительно посмотрел на капитана Хараламба. Тот уставился на него своими маленькими, голубыми глазками и сказал:

— На любом другом судне за лебедку немедленно встал бы рулевой.

— Почему же у вас рулевой этого не сделал?

— Рулевые заседают с Прикопом Даниловым, — ответил капитан, продолжая смотреть прямо в глаза начальнику. — Профсоюзное заседание…

Начальник рыболовной флотилии, еще нестарый человек, с большим носом и черными, умными глазами, тоже когда-то был матросом. Одежда его, правда, этого не выдавала, но на руке у него виднелся вытатуированный якорь. Не отвечая капитану, он повернулся к нетерпеливо ждавшим его в нескольких шагах подчиненным, на лицах которых читалось крайнее утомление.

— Где шоферы? — спросил он.

— Здесь, товарищ начальник.

Шоферы грузовых автомашин, которые привезли рыбаков из Даниловки, с усталым видом подошли поближе. Они были покрыты густым слоем пыли и курили.

— Почему вы не привезли рыбаков прямо в порт?

— Как мы остановились у ворот № 1, для проверки, так они и соскочили, — за всех ответил один, — Сказали, что идут пить пиво и сейчас вернутся.

— Сейчас… Пиво! — возмущенно повторил начальник флотилии. Морщины по обеим сторонам его рта углубились, придав лицу выражение крайнего отвращения.

— Кто видел когда-нибудь, чтобы они пили пиво? — спросил он. — Товарищ Василиу!

Вперед выступил высокий, худощавый человек, правильные черты которого и улыбка, обнажавшая белоснежные, блестящие зубы, говорили о том, что когда-то он был весьма недурен собой. Но теперь у него были мешки под глазами, он был слишком худ и имел вид человека, который часто не высыпался и давно как следует не обедал.

— Я не вижу в этом ничего смешного, — сухо заметил начальник флотилии.

Товарищ Василиу, который привык всю жизнь широко улыбаться, показывая свои великолепные зубы, что всегда нравилось женщинам и располагало в его пользу даже пароходных агентов и комиссионеров во всех портах Черного моря, сделал серьезное лицо.

— Вам смешно, — сказал начальник, — а флотилия не может выйти в море из-за того, что рыбаки не дисциплинированы! Вы отвечаете за мобилизацию людей! Вы встретили их у ворот? Не встретили? Так извольте теперь их собирать!

— Есть! — сказал Василиу, сделав вид, что выговор относился не к нему. — Через час я буду с ними здесь.

— Через час? Почему не завтра?

Василиу не нашелся, что ответить, повернулся на каблуках и исчез в лабиринте грузовых механических элеваторов, металлических лесов и трубопроводов. Начальник рыболовной флотилии снова обратился к капитану Хараламбу:

— Каким же этот Василиу был старшим помощником капитана, если он даже людей собрать не может? — спросил он.

Капитан пожал плечами и рассмеялся:

— Вы не представляете себе, что это был за пароход… Пловучий сумасшедший дом, кабак, игорный притон…

— Я слышал… мне рассказывали, но ведь здесь не «Арабелла», — все еще недовольным голосом проговорил начальник флотилии. — Почему вы не воспитываете людей? Почему не укрепляете дисциплину на судне? — неожиданно спросил он, забыв про Василиу и про «Арабеллу». — Почему в рыболовной флотилии дисциплина должна быть слабее, чем в торговом флоте? Вы и ваши помощники за это отвечаете.

Капитан уже не смотрел ему в глаза, а разглядывал темную, маслянистую воду в порту. «Блу Стар» медленно двигался, покрывая своей тенью ярко освещенное здание морского вокзала. Хараламб промолчал и стиснул зубы.

— Обратитесь за помощью к парторганизации, — продолжал начальник флотилии. — К профсоюзу! Почему вы этого не делаете? Не доверяете? Хотите, чтобы партия шла вам навстречу, а вы чтобы сидели на месте!

У капитана был смущенный, печальный вид. Он упорно молчал.

— Почему вы не беседуете с людьми? — снова спросил начальник. — Не обсуждаете с ними насущных вопросов?..

Капитан продолжал смотреть на тихо плескавшуюся воду. Начальник флотилии устремил на него испытующий взгляд:

— Мне-то вы, товарищ капитан, почему откровенно обо всем не скажете? — продолжал он уже другим, гораздо более мягким, почти дружественным тоном.

Капитан одно мгновение колебался: казалось, он был уже готов высказать какую-то мучившую его тайну, что-то, о чем он давно знал и в чем никогда не признавался, но так ничего и не высказав, он снова словно ушел в себя и замкнулся.

— О чем это?

Начальник внимательно и задумчиво посмотрел на Хараламба.

— Нам с вами необходимо поговорить, — сказал он. — А пока что нужно поскорей отправить этих даниловских и сулинских рыбаков. Мне бы хотелось, чтобы вы уже были в море. Когда вернетесь, поговорим.

— Как вам угодно, — равнодушно проговорил капитан.

Начальник рыболовной флотилии еще раз окинул его своим проницательным, испытующим взглядом и направился к служащим, которые ждали его на пристани около чугунных битенгов, на которых были укреплены швартовы «Октябрьской звезды», а капитан Хараламб стал не торопясь подниматься по трапу, с трудом, устало переступая со ступеньки на ступеньку. Его давило неприятное ощущение лжи, фальши. «Почему я не сказал ему? Почему? — мысленно повторял он. — Но какая была бы от этого польза? Решительно никакой. Все равно они сильней меня. Сильней его. Говори не говори — все равно никакого толку…» — с горьким сознанием своего бессилия думал он, ступая на палубу.

— Товарищ капитан! — окликнул его кто-то.

— Что такое? — рассеянно спросил Хараламб.

Перед ним стоял артельщик — маленький, худосочный мужчина с желтым лицом и обросшими черной щетиной подбородком и верхней губой, что резко противоречило его синей свежевыбритой голове.

— Товарищ капитан, — повторил он с неприятной улыбкой, — пожалуйте в бюро парторганизации.

— Кто сказал? — спросил капитан, глядя на него сверху вниз.

— Товарищ Прециосу и товарищ Прикоп. Велели, чтобы вы сейчас же шли.

Капитан стиснул зубы: «Не успели выйти в море, а уже…»

— Ладно, приду, — раздраженно сказал он.

Но маленький, тщедушный артельщик, не переставая улыбаться, не двигался с места.

— Ступай, чего стоишь? Меня стережешь? — спросил капитан. — Сказано — приду!

Он подождал, чтобы тот ушел и вытер себе лоб платком. «Зачем выходить из себя? Я повысил голос… К пущей радости кого?.. Как я до этого дошел? Как?»

Сгорбившись более обыкновенного, он прошел под спардеком и стал спускаться по железным ступеням трапа — одна палуба… другая. Внизу была страшная жара и духота.