Буревестник

XVIII

«Октябрьская звезда» была спущена на воду в Любеке в 1902 году. Она перевозила уголь в Северном море, всякие грузы — «general-cargo» — в Средиземном и вдоль берегов Африки, потом опять уголь, но уже в китайских водах, а иногда, кроме угля, — оружие и боеприпасы. Название парохода и флаг, под которым он плавал, менялись в зависимости от национальности покупавших его судовладельцев или пароходных обществ. За свое полувековое существование он назывался и «Теодора», и «Пунта Дельгада», и «Стёртебекер» и разными другими именами. Избороздив холодные, серые воды Северного моря, голубые и соленые Средиземного и синие просторы океанов, он плавал теперь в более пресных, пепельно-зеленых, темных и мутных водах Черного моря, в которых нередко встретишь целые стволы с корнем вырванных ветел, отнесенных течением на сотни миль от устья Дуная.

Теперь, застопорив машину, «Октябрьская звезда» медленно дрейфовала вдоль берегов Добруджи. Угрюмым, скучающим, недовольным маленькой зарплатой механикам, смотревшим на нее с рыболовных куттеров, и рыбакам на лодках, бригады которых со всех сторон окружали пароход и заполняли все видимое водное пространство, она казалась подвешенной в воздухе на линии горизонта над гладким, бирюзовым и сверкающим сегодня морем. За этим голубым пространством была более темная, дымящаяся и, вместе с тем, сиявшая на солнце полоса, отмечавшая нижнюю кромку неба, а над ней плавал голубой силуэт «Октябрьской звезды». Иногда из трубы парохода вырывались клубы черного дыма — сигнал для ориентировки рыболовных бригад. Несмотря на ослепительно яркое солнце и голубое небо, на всем лежала печать таинственности и фантастичности, словно все это происходило где-то в неведомых морях, и неподвижный пароход этот подавал дымовые сигналы каким-то судам, занятым непонятным, таинственным делом.

На самом же деле суда эти были заняты просто-напросто ловлей белуги и осетра, камбалы и мелкой акулы, которая водится в илистых впадинах и устричных полях на дне Черного моря.

В первые дни рыбакам сопутствовала удача: в этих местах было много белуги и дно казалось буквально вымощенным камбалой. Были бригады, уже выполнившие месячную норму. Некоторые из них, удовлетворившись этим, не желали больше работать, и на нескольких лодках люди уже поговаривали о возвращении домой. Даже Емельян Романов, известный рыбак и старшина передовой бригады, бросил работу и отправился на пароход.

Было утро. Два или три белых перистых облачка таяли в голубом небе. Море искрилось на горизонте, становясь там совершенно гладким и светло-голубым, почти белым.

Моторный куттер весело рокотал, выкидывая на чистую воду дым от дизтоплива, и подпрыгивал на волнах, поднимая пенистые брызги. Он слегка покачивался, и верхушка его мачты выписывала в воздухе короткие арки. Емельян лежал на боку на дне лодки, подложив руки под голову, и смотрел то на тянувший его на буксире куттер, белый пеньковый буксирный трос которого иногда погружался в воду, иногда снова натягивался, щелкая по воде, как бич, и разбрасывая брызги во все стороны, то на огромного Косму с его невероятно мускулистыми руками. Косма был занят тем, что оттачивал напильником стальное острие багра.

— Ермолай! — зычно гаркнул Емельян, поворачиваясь ко второй лодке.

Над ее бортом показалась круглая рыжая голова на могучей шее.

— Чего тебе?

— Ермолай, выпить хочешь?

Голова, не ответив, исчезла.

Емельян усмехнулся и огляделся по сторонам. На западе, на горизонте, виднелась длинная и низкая желтая песчаная коса и словно вырастали из воды камышовые шалаши. Они скоро исчезли. В море, по беловатой кромке горизонта, плыла «Октябрьская звезда» — серо-голубая, словно подвешенная в воздухе громада с надстройками, мачтами, грузовыми стрелами и приплюснутым неподвижным столбом дыма, похожим на гриб. Все это было настолько ярко освещено солнцем, море так ослепительно сверкало и переливалось алмазами, воздух был так чист и прозрачен, что Емельян снял картуз со своей лохматой, седеющей головы, поднял его вверх, потянулся от удовольствия и, положив картуз себе на нос, заснул.

Наконец, мотор застопорил и остановился. Над лодкой выросла высокая, обшитая железом стена — борт парохода. Сверху, облокотившись на планшир, на них смотрели люди. Вокруг, на мягких круглых прозрачных волнах, качались другие куттеры и другие лодки. На куттерах перекликались механики с мускулистыми, загорелыми торсами; даниловские рыбаки, сидя в лодках, узнавали знакомых из Мангалии, из Сфынту-Георге.

— Сулейман? Как живешь?.. Трифон! И ты здесь? Ну как, много наловили?

Сулейман был сухой, поджарый рыбак, туго подпоясанный шерстяным поясом.

— Черта с два! — крикнул он со смехом, вращая белками и скаля зубы, резко выделявшиеся на коричневом лице.

— Что ж, чем черт не рыба! — весело крикнул Емельян. — Особливо ежели копченый! А у вас как сегодня, Федор?

Сидя подбоченившись в лодке и лихо сдвинув набекрень картуз, Емельян, как на качелях, то взлетал, то опускался вместе с волной, оживленно перебрасываясь словечками со всеми, кто был от него на расстоянии до ста саженей. У него свободно хватало легких на то, что другим было почти не под силу. Но вот что-то так его заинтересовало, что он прервал начатый разговор со знакомцем из Сфынту-Георге и, замерев от любопытства, уставился в сторону парохода, где по штормтрапу — сети с широченными ячеями — карабкались плечом к плечу четверо или пятеро босых людей. Трое из них, голые по пояс, были совершенно коричневые от загара. Один был хорошо знаком Емельяну: у кого еще могли быть такой ширины плечи? Кто мог так косолапо и в то же время ловко — как медведь по дереву — ходить по штормтрапу? Емельян находился в чрезвычайном возбуждении.

— Косма! — завопил он, спрыгивая с банки. — Берись за бабайки! Айда!

Парень с удивлением посмотрел на старшину. У его ног лежал отточенный багор, покончив с которым, он принялся за длинный нож. Ему очень не хотелось отрываться от этого занятия, пока лезвие ножа не станет как бритва.

— Айда за Ермолаем!

С терпеливой улыбкой (как, мол, не услужить дяде Емельяну, — ведь у всякого есть свои причуды, — хотя бог его ведает, на что ему понадобился Ермолай) Косма налег на весла. Они пристали к другим трем лодкам, стоявшим рядом борт о борт. Позади них, прижавшись к пароходу, тоже стояли лодки, которые то и дело окачивало из непрерывно работающего насоса. Кузьма и Емельян полезли вслед за Ермолаем.

Палуба была запружена без умолку галдевшими рыбаками, рабочими и работницами консервного завода и матросами в коротких портках, с синей татуировкой на мускулистых руках. Отовсюду выскакивали люди, разыскивавшие кого-то, взывавшие наудачу: «Мариникэ!» и, не дождавшись ответа, снова исчезавшие где-то во внутренних помещениях парохода или на верхних палубах.

В одной из групп Ермолай беседовал с Прикопом. Рыбаки, обступившие их со всех сторон, весело смеялись. Емельян с Космой подошли поближе.

— Товарищ председатель, — говорил Ермолай, — ты у меня знаешь где? Здесь, в самом сердце!

Он ударил себя тяжелой ладонью по груди, которая загудела, как туго натянутый барабан.

— В самом сердце! Иди, брат, я тебя поцелую!

Прикоп уклонился от его медвежьих объятий и серьезно, но самым дружеским тоном, ответил рыбаку:

— Что говорить о пустяках! Это мой прямой долг. Трудящиеся выбрали меня председателем профсоюза, значит, я обязан о них заботиться. Правильно, товарищи?

— Правильно, — загудели рыбаки и переглянулись: молодец, мол, этот пройдоха Прикоп. Мозговитый парень, ничего не скажешь…

— Я так и сказал буфетчику, — продолжал он. — Если есть — почему не дать людям? Там у него сотни бутылок стоят, а наши рыбаки чтоб воду дули? Они, говорю, товарищ буфетчик, жизнью для народа рискуют!

Рыбаки опять одобрили: прав товарищ председатель! Ну и золотой человек!

Прикоп продолжал говорить спокойно и уверенно. Но Емельян не стал его слушать и отправился вслед за Ермолаем, заметив, что квадратный богатырь тихонько выбрался из круга и, раскачиваясь на своих коротких ногах, стал пробираться на корму. Шлепая босыми ногами по нагретому солнцем железу, он на ходу сигнализировал приятелям, подмигивая им хитрым, блестящим от возбуждения глазом: ступайте, мол, за мной, не пожалеете! Рыбаки гурьбой повалили за ним — посмотреть, что там за забава.

Продовольственный склад и буфет находились на корме в подпалубном помещении. Здесь было тесновато и довольно темно. По стенам тянулись высокие полки, уставленные консервными банками, ящиками с мармеладом, сахаром, печеньем и т. д. Отдельно от провизии стояли сотни бутылок с разноцветными жидкостями: зеленой, лимонной, оранжевой. Артельщик, он же и буфетчик, с желтым лицом и бритой головой имел всегда вид безразличный ко всему на свете. Прикоп, председатель, был его закадычным другом. Ермолай остановился спиной к бутылкам и, заметив появление Емельяна и других, притворился, что разглядывает ярлыки на коробках.

— Вам мыла для бритья, товарищ? — спрашивает артельщик.

Ермолай пожимает плечами — нет мол, не нуждаюсь — и продолжает с самым независимым видом рассматривать ящик с бисквитами. Емельян, едва удерживаясь от смеха, толкает приятелей в бок.

— Желаете бисквитов? Или что-нибудь из консервов? Может, конфет?

Ермолай возмущенно трясет головой: конфеты! Вот так угадал! Спасибо!

— Может, стекло на лампу?

Емельяна душит смех. Сопровождаемый рыбаками, он с глухим стоном вскакивает на палубу. Здесь ярко светит солнце. Емельян хохочет, стоя у закрытого люка, на котором куча лука насыпана рядом с углем. Потом смолкает и прислушивается к тому, что происходит в буфете. Ермолай наконец заговорил. Он обижен на буфетчика.

— Это, брат, разве дело? — слышен его голос. — Что это ты предлагаешь морскому рыбаку? Мыло для бритья? Ламповое стекло? На кой чорт оно мне? Грызть я его, что ли, стану? Ты мне еще сиропа предложи!

— У нас и сироп есть, — слышится голос буфетчика.

Емельян давится от смеха: бывают же дураки на свете!

— Сироп! — восклицает Ермолай. — Нет, товарищ, сироп ты сам пей! А мне чего-нибудь покрепче выдай!

Наступает молчание. Потом до ушей Емельяна доносится звук извлекаемой штопором пробки и бульканье жидкости в глотке Ермолая.

— А-а! — с наслаждением тянет Ермолай, переводя дух. — А-а!

В эту минуту в буфет входит Емельян и как ни в чем не бывало спрашивает:

— Ну что, Ермолай, купил стекло на лампу?

Рыбаки хохочут, размашисто хлопают друг друга по спинам. Емельян корчится от смеха. Он красен как рак и, кажется, вот-вот лопнет.

— Видали? — обращается он ко всем присутствующим. — Я вам что говорил? А ну-ка, Ермолай, подай сюда ламповое стеклышко, а то оно у тебя словно закоптилось!

Ермолай, приложившись еще раз, послушно подает бутылку.

— А-а! А! — выдыхает он.