Буревестник

XXVIII

В то время как куттер, который буксировал лодку с Адамом, Емельяном и другими, все дальше уходил в туманное серое море, Симион Данилов отправился разыскивать своего братца. Он нашел его в одиночестве. Облокотившись о планшир, Прикоп глядел вниз, на темно-зеленые волны, которые, разбиваясь о борт парохода, закипали тысячами мелких пузырьков. Палуба то поднималась, то опускалась под его ногами. Симион подошел и встал рядом с братом. Босой, оборванный, небритый, лохматый рыбак, — он нарочно ходил в таком виде, чтобы люди как-нибудь не вспомнили его кулацкого происхождения, — резко отличался от свежевыбритого, упитанного, аккуратного моряка в старой, заплатанной, но чистой и выглаженной спецовке. Прикоп окинул брата беглым взглядом и продолжал глядеть на море.

— Видел его? — спросил Симион, двигая грязными пальцами босых ног с отросшими, вымазанными смолой ногтями.

— Видел, — мрачно ответил Прикоп.

— Этот-то как в партию попал?

Прикоп промолчал.

— Хотя, в конце концов, из таких, как он, и выходят коммунисты… — задумчиво пробормотал Симион.

— Помалкивай, — чуть слышно проговорил Прикоп.

— Остерегайся его!

— Чего мне остерегаться? — проворчал Прикоп, холодно улыбаясь.

Симион удивился:

— Да ты что, одурел, что ли? Думаешь, он забыл? Думаешь, он нас простил?

— Это его дело, — уверенно сказал Прикоп. — Встречали мы таких, не страшно… Ступай — не годится, чтобы нас видели вместе…

Симион удалился с деланно равнодушным видом, а Прикоп продолжал свои размышления, облокотившись на холодное железо планшира и не отрывая глаз от моря. Немного погодя, он выпрямился и пошел разыскивать Прециосу.

Вечером, под темнеющим небом, вернулся куттер, ведя на буксире брошенные лодки, которые были найдены на якорях, над большими глубинами. Снасть тоже вытащили и даже с уловом. Рыбаки, несмотря на усталость, еще остались на палубе — посмотреть, как поднимают лодки, — а Адам Жора, бледный и с темными кругами под глазами, в промокшей одежде, отправился за спецовкой и резиновыми сапогами. Артельщик, он же буфетчик, — все тот же маленький, худосочный человек с желтым лицом и бритой головой, — ответил, что у него нет ни того, ни другого. Адам так и остался в мокром костюме и, дрожа от холода, пошел в каюту парторганизации, где он нашел Прециосу и Прикопа, принявших его вежливо, но с преувеличенной важностью. Прикоп посмотрел на его мокрую одежду, но ничего не сказал. Адам спросил, скоро ли состоится заседание бюро, чтобы он мог ознакомиться с делами. Ему ответили, что когда угодно — хоть сейчас.

— Из кого состоит бюро? Из вас двух? — спросил Адам. — Кажется был еще один член — Продан… если не ошибаюсь.

— Продан на вахте, — сказал Прециосу.

— Подождем, пока он сменится.

— Тогда начнется наша вахта, — сказал Прикоп, которому не хотелось при Продане говорить о некоторых вещах с Адамом.

— В таком случае я поговорю с ним отдельно и потом сообщу вам его мнение.

Прикоп с Прециосу переглянулись: «Мало ли что наговорит ему Продан, пожалуй, уж лучше, чтобы говорил при нас» — думали оба.

— Пойду посмотрю, нельзя ли его сменить, — решил Прикоп и вышел из каюты.

Прециосу, прикрыв один глаз от дыма, который струился от приклеившейся в углу его рта папиросы, принялся медленно, растягивая слова, осведомлять Адама:

— Продан — хороший товарищ, — начал он, — но, к сожалению, находится под влиянием одной компании, свившей себе гнездо на этом пароходе.

— Что это за компания? — удивился Адам.

— Вы сами увидите: мне не хотелось бы вам об этом говорить. Тут подобралась одна компания. К сожалению, в ней участвуют даже члены партии, подпавшие под чужое влияние. Да, да…

— Под чье влияние? Какие члены партии?

— Во-первых, сам Продан. Потом старший помощник капитана Николау, боцман Мариникэ, механик Маня… Но парторганизация разоблачила их и задала им хорошую головомойку. Раскритиковали их в пух и прах, знаете, безжалостно…

— Что же они делали? Чего они добиваются?

— … Они оторвались от организации, перешли на сторону капитана, идут против партии…

— Как? Здесь у вас капитан действует против указаний партии?

Прециосу снисходительно улыбнулся:

— Вы еще молоды. Сколько вам лет?

— Лет тридцать будет…

— Вот видите. А мне под пятьдесят и я был связан с рабочим движением еще в тридцатых годах… Я этих господ хорошо знаю. Неужели вы думаете, что они, в душе, преданы нашему строю? Что вы!

Адам Жора сдержанно улыбнулся:

— Не знаю, что делается в душе капитана, но какого мнения о нем отдел кадров? Конкретно, как он себя ведет?

— Конечно, если судить по поведению…

— А почему же еще?.. — чуть слышно пробормотал Адам.

Прециосу сделал удивленные глаза. Он почувствовал себя задетым.

— На этом пароходе мы должны быть более бдительны, — произнес он сентенциозно.

Это звучало как упрек: ты, мол, недостаточно бдителен.

Но Адама это нисколько, по-видимому, не смутило:

— Очень хорошо, — согласился он. — Будьте более бдительны. Но все-таки, какую же именно позицию занимают товарищи, о которых вы говорите? В частности, капитан?

— Я вам уже объяснил: они оторвались от партийной организации, не считаются с линией партии.

— В чем это фактически сказывается? Чего они конкретно хотят? Или не хотят? — допытывался Адам.

Потом как будто задумался и, глянув в упор на Прециосу, словно ударив его кулаком в грудь, спросил:

— А скажите, пожалуйста, какова, по-вашему, линия партии?

Прециосу так удивился, что даже вынул окурок изо рта:

— Как так?

— Какие задачи у партии здесь, в рыболовной флотилии? — спросил Адам Жора совершенно спокойно, пристально глядя в глаза своему собеседнику.

Прециосу растерялся, не зная, что отвечать. Он никогда не задумывался над этим вопросом, который его, собственно, даже не интересовал. Он попробовал увильнуть, обратившись к Адаму свысока:

— Как, товарищ Жора? Неужели вы воображаете, что у партии одни задачи в стране вообще и другие — в рыболовной флотилии?

Прециосу иронически рассмеялся. Адам улыбнулся невеселой улыбкой:

— Я этого не думаю… Я только хотел знать, какие практические цели ставит партия здесь, в рыболовной флотилии…

— Во-первых, флотилия нас не касается. Мы — судовая первичная организация. Во-вторых, зачем нам обсуждать эти вопросы на ходу? Обсуждать их следует на заседании, обстоятельно, организованно, а не так…

Он хотел сказать: «Ты парень еще молодой, легкомысленный, и подходишь к важным вопросам партийной жизни с кондачка. Даже методов партийной работы как следует не знаешь — какой же ты после этого активист?!» — При этом у Прециосу был высокомерный вид человека, поучающего новичка-молокососа.

Адам помрачнел. «Да, здесь, действительно, нужен инструктор, — думал он. — Что-то у них, действительно, хромает…» Все это он подумал про себя, а громко, посмотрев с некоторым сожалением на Прециосу, он сказал другое:

— Я думаю, что даже если вас разбудят ночью и спросят: какие, конкретно, задачи партии на вашем рабочем месте, вы должны, не задумываясь, ответить. Потому что задачи эти совершенно ясны. И мне кажется странным, что вы отделяете политическую работу на судне от политической работы среди рыбаков…

— Так с самого начала организовано партией, — с важностью ответил Прециосу.

— Партия может организовать и иначе, если мы предложим другое. Подумали ли вы об этом? Предлагали?

— Вы, кажется, пришли нас судить, — ядовито заметил Прециосу, который начинал трусить. — Сначала посмотрите, как мы работаем, проанализируйте нашу работу, а потом уже и критикуйте…

— Не обижайтесь, — мягко сказал Адам, — конечно, мы все это вместе обсудим, проанализируем, решим, что делать…

В эту минуту вошли Прикоп с Проданом. Прикоп нарочно не торопился вызывать Продана, чтобы дать время Прециосу рассказать Адаму про первичную организацию и вообще про команду и преподнести ему заранее подготовленное мнение о положении на судне. Пока Адам здоровался с Проданом, он успел мельком взглянуть на Прециосу и заметил, что секретарь парторганизации несколько даже изменился в лице, вспотел и имел смущенный, а может быть даже, — чему Прикопу трудно было поверить, — и испуганный вид. «Так или иначе, — думал он, — если Адам Жора нечто более, чем обыкновенный человек, которого нетрудно обвести вокруг пальца, то необходимо с самого начала дать ему подножку в расчете на то, что его промах заткнет глотку Продану, Иначе Продан еще решит, чего доброго, что наконец появился человек, с которым можно поговорить по душам…» — План действий был готов у Прикопа:

— Товарищ Жора, — начал он вкрадчиво, усевшись на свое место, — мне хотелось бы поговорить с вами запросто, по-товарищески. Пожалуйста, на меня не обижайтесь. Я буду говорить прямо, без обиняков: вы здесь — новый человек, вам нужно помочь, наша критика поможет вам избежать дальнейших ошибок.

Он остановился, выжидая.

— Говорите прямо, не скрытничайте, — сказал Адам Жора. — Разве нужно спрашивать разрешения для того, чтобы кого-нибудь критиковать?

— Разрешения, конечно, не нужно, но бывают люди, которым… как вам сказать… особенно когда их командируют сверху… которым не всегда приятно выслушивать критику снизу…

Это значило: «Может быть и ты один из тех, которые не допускают критики, которые так зазнались, что не могут терпеть, чтобы их критиковали простые, обыкновенные люди, как мы. Если ты не пожелаешь выслушать то, что я тебе сейчас скажу, это будет значить, что ты не признаешь одного из основных методов партийной работы».

Адам Жора сразу расшифровал этот маневр и, нисколько не смутившись, молча ждал, что будет дальше.

— Видите ли… — продолжал между тем Прикоп, — сегодня утром, когда вы отправились за лодками, вы поступили, конечно, очень хорошо. Мы это понимаем. Забота о государственном достоянии — черта очень похвальная. Но тем не менее поступок ваш — необдуманный. Во-первых, следовало посоветоваться с нами. Нехорошо, что все это носило характер вашей личной инициативы. Кроме того, подумали ли вы, спасая лодки, о самом ценном капитале — о человеке? А что, если бы рыбаки погибли? Стоило ли подвергать людей смертельной опасности из-за лодок? В этом — ваша ошибка. Очень досадно, что она произошла в первый же день. Ведь рыбаки теперь будут считать вас хорошим товарищем и смельчаком, но таким, который их не бережет, а это очень плохо. Коммунист, который не заботится о людях, не может вести настоящей политической работы.

Все это было сказано спокойно, даже, казалось, доброжелательно, тоном наставника, поучающего чересчур резвого ребенка. «Ему нанесли хороший удар, — думал про себя Прикоп. — Самый факт, что мы с Прециосу можем разговаривать таким тоном с присланным из обкома инструктором, уже доказывает, что этот инструктор поставил себя в совершенно несоответствующее его роли положение. И то сказать: что это за инструктор, который рискует людьми, принимает решения, ни с кем не посоветовавшись, да еще в первый же день своего пребывания на судне? Этак немудрено и слететь».

Адам Жора увидел приготовленную ловушку и понял, что ему действительно грозит опасность. «Этот человек мне враг, — подумал он, — но разве только мне? — Это бы еще было полбеды. Хорошего, конечно, и в личной вражде мало, но тут не то, тут больше, чем личная вражда. Если человек так относится к посланному партией инструктору, значит, он что-то скрывает. Придется остаться здесь, пока я не выведу его на чистую воду, а может быть и после этого…» Перед отъездом, в обкоме, Адам просмотрел относившиеся к здешней организации бумаги, подшитые к делу, и увидел, какая участь постигла двух посланных в прошлом году на «Октябрьскую звезду» инструкторов: их отозвали и подвергли критике. Третий, не вдаваясь в подробности, дал благоприятный отзыв о работе здешней парторганизации. «А что, если этот третий намеренно закрывал глаза? — мелькнуло у него в голове. — А те двое были жертвами интриги?» Адам почувствовал, как где-то, в самой глубине души, в нем шевельнулось возмущение: «Неужто и здесь несправедливость? Неужто опять Даниловы? Склока в партийной организации? Интриги между коммунистами?..»

Увидев что Адам молчит, Прикоп улыбнулся: «Значит, подействовало! — решил он. — А относительно Продана можно не беспокоиться: при его недоверчивости, он не скоро теперь решится открыться новому инструктору…»

— Ну что ж, — заметил Прикоп, — кажется, можно приступить… к заседанию…

Обрадованный и успокоенный Прециосу только было открыл рот, чтобы что-то сказать, но Адам его остановил:

— Погодите. Я тоже хочу высказать свое мнение.

— Пожалуйста, — сказал Прециосу с едва заметной усмешкой, рукой приглашая инструктора высказаться.

— Видите ли, товарищи, — начал Адам, — я решительно против того, чтобы один партийный лозунг использовался как оружие против другого. Забота о человеке тут совершенно ни при чем. Речь шла о том, чтобы спасти социалистическое имущество. Я сам бывший рыбак, — товарищ Прикоп Данилов меня знает, — и понимаю, когда можно потонуть, а когда нельзя. Если бы действительно была опасность, я бы не стал, конечно, вызывать охотников, да они и сами бы, пожалуй, не пошли. Но необходимо было, именно в ту минуту, указать людям, что нельзя шутить с народным имуществом. Понятно вам это? Неужто нужно было устраивать для этого целое заседание? Почему вы сами не проявили инициативы? Где были коммунисты судна? Я нашел одного только — Луку Егорова, да еще беспартийного Емельяна Романова, которые помогли мне мобилизовать остальных. Их согласие решило дело. Мы поставили на место тех, кто побросал лодки. Вам кажется, что я сделал плохо? Я думаю, что я поступил правильно. Было бы еще лучше, если бы старшиной в бригаде, побросавшей лодки и снасти, был не ваш родной брат, товарищ Данилов. А уж если так случилось, что старшиной был именно он, то вам следовало бы сделать ему выговор, а не критиковать присланного из обкома инструктора, назначение которого — помогать первичной организации в ее работе, а не объяснять рыбакам, как нужно беречь государственное имущество. Это должны были своевременно сделать вы, бюро парторганизации. Ну, а теперь, мне кажется, можно приступить и к заседанию.

Адам давно уже не дрался и было мало вероятно, что ему когда-либо в будущем придется снова, как десять с лишним лет тому назад, пользоваться кулаками, но бороться он умел теперь не хуже, чем тогда, а пожалуй — и лучше.

«Поймите же наконец, — мысленно говорил он им, — что дело тут не во мне, а в вашей политической работе на важном для всей пищевой промышленности участке». Нанесенный им ответный удар был сокрушительным, и Прикоп хорошо почувствовал всю его силу. Слова: «Товарищ Данилов меня знает», заставили его вздрогнуть, тем более что до сих пор Жора вел себя как чужой, а не как односельчанин. «Но это еще не так опасно, — думал Прикоп, — а вот с Симионом я действительно засыпался. И как это меня угораздило сделать такую глупость! Забыть сделать выговор собственному брату! Из-за этого дурака Симиона может выйти крупная неприятность».

Он был напуган и поспешил оправдаться:

— Откуда вам известно, что я ничего не сказал брату? Наоборот, я отчитал его самым серьезным образом.

— Это нужно было сделать при всех, тогда же, а не с глазу на глаз!

— Погодите, товарищ Жора, будем рассуждать организованно! — вмешался Прециосу, чтобы как-нибудь помешать Адаму.

— Конечно, — с улыбкой обратился к нему Прикоп, — если вы отвергаете нашу критику, вы вовсе не обязаны…

— Мне кажется, что я поступил правильно, — уверенно повторил Адам.

— Мы уже высказали наше мнение; однако, если оно вам не нравится, мы можем и помолчать… — со смехом заметил Прикоп. — Вы сами только что говорили, что вы здесь не для того, чтобы мы вас критиковали, а для того, чтобы критиковать нас…

Адам холодно рассмеялся и предложил приступить наконец к заседанию. Продолжать спор не имело смысла.

Он начал расспрашивать членов бюро о работе первичной организации, о ее задачах, о людях, о производстве. Ему отвечали сбивчиво и бессвязно. Во всем, что ему говорили, было много цифр, но ничего живого. Адам несколько раз пытался втянуть в разговор Продана, но тот произносил два-три — правда, хорошо обдуманных — слова, потом снова смолкал, испытующе и задумчиво глядя на инструктора. Под конец Прикоп и Прециосу спросили Адама, какие он предлагает меры для улучшения работы судовой парторганизации, но он с улыбкой уклонился от ответа:

— Вы только что говорили о том, как нужно быть осторожным в первые дни на новом месте, а сами теперь хотите заставить меня сделать непоправимую ошибку! Я далеко еще не ознакомился с положением. Что бы я сейчас ни предложил, все это будет основано только на сведениях, собранных «понаслышке». Дайте мне присмотреться к работе организации. Потом, когда я хорошенько узнаю людей и вообще положение на судне, я сам скажу вам, что, по моему мнению, следует предпринять…

Они расстались. Прециосу с Прикопом остались одни. Прециосу был недоволен:

— Он много о себе воображает, — сказал он с усмешкой, — но посмотрим… За кого он нас принимает? За палубных практикантов, которые не умеют завязать ни одного узла? Но ведь мы с тобой матерые морские волки…

— Ты порешь вздор, — огрызнулся Прикоп.

Он глубоко задумался. Этот Жора совсем не был похож на прежнего долговязого деревенского парня, сильного, как молодой бык. Он изменился, преждевременно состарился, его сила ушла, казалось, внутрь. Он открыто над ними издевался, отказываясь — в шуточной форме — высказать свое мнение об их работе: я, мол, прекрасно понимаю, зачем вы просите у меня совета: чтобы сделать все шиворот-навыворот, а потом свалить на меня вину и написать в обком, что, дескать, инструктор — путаник, надо его сменить. Он почти что сказал им это в лицо, уклонившись от всяких советов. Опасный человек. Нужно отделаться от него как можно скорее…

— Он так зазнался, что не допускает никакой критики, — сказал Прикоп. — Нужно написать в обком о его сегодняшних похождениях. Ночью придет сейнер с горючим для куттеров. Вот мы с ним письмецо и пошлем.

— Напишем именно так, как ты ему говорил, — сказал Прециосу. — Позовем Продана?

— Пускай себе отдыхает, — решил Прикоп. — Он только что вернулся с вахты, устал. Достаточно и двух членов бюро.

В то время как Прикоп с Прециосу сидели в каюте последнего и, тщательно взвешивая каждое слово, сочиняли письмо, Адам, лежа в темноте, вертелся в подвесной койке. В кубрике было душно; слышался громкий храп спящей команды; пароход лез на волну, потом вдруг проваливался куда-то и снова, словно повинуясь волшебному закону, полз вверх. Адаму не спалось от волновавших его мыслей. Он привык считать, что все прежнее забыто, что прошлое отодвинулось куда-то очень далеко, что для него не существует больше ни Даниловки, ни тамошних людей. Просматривая бумаги в отделе кадров, он узнал, что встретится с Прикопом. В деле значилось, что Данилов порвал с отцом-кулаком еще до 1944 года и с тех пор был простым матросом, жившим на зарплату и не имевшим никакой недвижимости. Больше никаких сведений в деле не было. Каково же было Адаму встретиться с живым Прикопом — упитанным, наглым, коварным, хладнокровно обдумывавшим каждый шаг, может быть, скрывавшим такие вещи, о которых никто ничего даже и не подозревает. И тут же, чуть не в рубище, рыбак — Симион, муж Ульяны. Адам продолжал мучительно вертеться с боку на бок. «Зачем себя обманывать?» — думал он. Он ненавидел их еще с тех пор, как его приговорили за убийство, тогда еще, на суде, сообразив, кто упек его в тюрьму. Он ненавидел их изо всех сил: ему хотелось быть великаном, чтобы растоптать ногами их дом и в нем, как муравьев, всех Даниловых. «Но я не могу им мстить, не могу! — повторял он, обливаясь потом и качаясь в своей койке. — Теперь, во всяком случае, не могу. Если окажется, что они ничего вредного не делают, я их не только не трону, но и думать про них ничего плохого не буду. Они для меня чужие и я для них чужой — мы незнакомы, — убеждал себя Адам, кусая губы и тщетно пытаясь подавить душившую его ненависть. — Если они честно работают и ничему не вредят, то они от меня ничего, кроме добра, не увидят. Власть, которой я здесь облечен, не моя. Было бы нечестно пользоваться ею для личных целей — чтобы расправиться с Даниловыми… Нет, я никогда не буду им мстить». Были минуты, когда ему становилось трудно дышать от насилия, которое он над собой делал. Когда Адам на несколько мгновений успокаивался, ему казалось, что битва выиграна, что ему удалось пересилить себя, совладать со снедавшей его страстью. Но он тотчас же снова обливался потом, снова его захлестывала волна безудержного гнева, неутомимой жажды мести, безумного желания топтать ногами, крошить, терзать, рвать руками и зубами… «Что со мной делается? что со мной?» — недоумевал он, испуганный этими приливами ненависти, силы и глубины которой он сам до того еще не знал как следует.

Адам не спал всю ночь. Ни те, которые, сменившись с вахты, приходили ложиться, ни те, которые просыпались и, ворча, одевались в темноте, чтобы вступить на вахту, не знали, что незнакомец, лежавший в первой от двери койке, не спит. Утром, измученный бессонницей, он вышел на палубу. Теперь, после этой ночи, он знал наверное, что никогда не воспользуется своей властью для мести. Облокотившись на планшир, Адам долго смотрел вслед удалявшемуся в тумане сейнеру — тому самому, который приходил ночью с горючим, — вовсе и не подозревая, что с ним отправлено очень близко касавшееся его письмо. Море попрежнему хмурилось.

С кормовой палубы донеслись чьи-то негодующие голоса. Адам пошел туда — посмотреть, что случилось. Бородатые рыбаки в выцветших, запачканных смолой и кровью спецовках, с бледными, возмущенными лицами, обступив Прециосу, грозили ему кулаками.

— Чего смотришь, а? Чего, говорю, смотришь? Что вы тут делаете? Люди тонут, а вы заседаете? Да? Эх вы, работники! — кричал Емельян дрожа от негодования.

Адам с удивлением заметил, что по щекам этого сильного, грубого, уже седого человека текли слезы.

— Что у вас тут, братцы? — спросил, подходя к ним, Адам.

— Оставьте вы меня все в покое! — огрызался Прециосу: — Мы — парторганизация судна, а не рыболовной флотилии!

Лука Георге повернулся к Адаму:

— Прошлой ночью погибло несколько рыбаков — бригада Матвея Кирсанова. Их потопил налетевший на них пароход.

С бледным, вытянувшимся лицом, мрачно глядя себе под ноги, Прециосу стал рассказывать, оправдываясь, о штормовых фонарях. Когда рыбаки наконец оставив его в покое, отправились в буфет, где можно было и выпить с досады и отвести душу руганью, он подошел к Луке и Адаму.

— Удивляюсь, как это ты, коммунист, поддерживаешь эти разговоры, — раздраженно обратился он к Луке. — Восстанавливаешь рыбаков против парторганизации. Это, товарищ Георге, неправильно и ты за это ответишь!

Прециосу после всего, что ему пришлось выслушать от рыбаков, хотел, очевидно, сорвать свою досаду на ком-нибудь. Но Лука вскипел:

— И как тебе только не стыдно! Это, по-вашему, партийная работа? Люди гибнут из-за того, что во флотилии бандиты-вредители, а вам и горя мало! Не наше, мол, дело, наша хата с краю! Тьфу! Смотреть на все противно!

Это было сказано таким голосом, что Прециосу сразу смолк и поглядел на Адама, как бы ища в нем помощи и поддержки. Но Адам отвернулся.

Прециосу с обиженным видом удалился. «Ты, стало быть, заодно с этими безобразниками, — думал он. — Ну погоди ж, я тебе покажу! Вот получат наш рапорт в Констанце — тогда увидим!»