Буревестник

XIX

В один из первых же дней, когда бригада Емельяна Романова сдавала улов на пароход, Косма взобрался на палубу и чуть не столкнулся с девушкой в измазанной соусом для маринада спецовке и с волосами, подвязанными красным лоскутом, из-под которого выбивались непокорные русые локоны. Девушка была стройная, с тонкой, осиной талией, туго перехваченной поясом спецовки. У нее были волосы и даже кожа золотистого оттенка, дерзкая, вызывающая улыбка и большие, зеленоватые, глубокие и чистые, как ключевая вода, глаза.

Косма был сразу сражен и как будто поглощен этими глазами, словно он упал за борт в холодную зеленую морскую пучину. С минуту стоял он совершенно растерявшись. Этот пастух, выросший в дебрях камыша, этот ничего еще не видавший в жизни дикарь никогда и не представлял себе, что на свете бывают такие глаза, как у этой восемнадцатилетней девчонки. Глаза эти смотрели на него с удивлением и каким-то безотчетным любопытством. Это продолжалось одно мгновение, потом девушка рассмеялась, повернулась на одном каблуке и побежала дальше, а Косма долго еще не мог прийти в себя, и понадобилось вмешательство Емельяна, чтобы заставить его вернуться к весам, где взвешивали пойманную ими рыбу.

С тех пор прошло несколько дней. Косма решился заговорить с девушкой и узнал, что ее зовут Маргаритой: Маргарита Киву. Узнал он также, что она делает на пароходе: работает на консервном заводе.

Как-то раз, под вечер, они встретились на палубе и стали вместе глядеть на море — оно становилось сначала розовым, потом сиреневым, а потом на него начала опускаться теплая, бархатная ночь. Косма держал Маргариту за руку. Оба молчали. Потом Косма снова ушел на несколько суток в море за рыбой и, сидя на веслах, односложно и нехотя отвечал на шутки и сказки Емельяна, который и не подозревал, что в эти минуты парень способен думать только о Маргарите.

Ночью рыбаки храпели в трюме, тяжело наваливаясь друг на друга, всякий раз как куттер подбрасывала большая волна, но даже не просыпаясь от этого. Один только Косма не спал и мечтал о Маргарите, которая в это время, может быть, работала в ночной смене, оглушенная неистовым ревом машин, герметически закрывавших консервные банки, вдыхающие теплые запахи маринада для белуги, жареного лука и жареной рыбы. Он мечтал о ней, глядя, как мерцают звезды, как ярко горят в чистом небе Венера и Сириус, прислушиваясь к однообразному свисту ветра и шуму моря, — точно так же как до него мечтали о своих возлюбленных несметные поколения рыбаков, о которых он ничего не знал, до которых ему не было никакого дела. Проведя такую бессонную ночь, — когда, казалось, в мире ничего не было, кроме него, Космы, да месяца, да темно-зеленого неба, да отраженных в темно-зеленом море звезд, — он утром как ни в чем не бывало принимался за работу, не чувствуя никакой усталости. Парень целыми днями жил как зачарованный.

Теперь он шагал по залитой маслом металлической палубе «Октябрьской звезды» и разыскивал Маргариту. Но заподозрить его в таком намерении было трудно, и никто не обращал на него внимания. Косме только того и нужно было. Этот равнодушно прогуливающийся великан казался высеченным из камня атлетом, покинувшим, по неизвестным причинам, свой пьедестал. Но так только казалось, в действительности же великан был не каменный, а очень даже живой, построенный из тяжелых костей и твердых мышц, кое-как прикрытых узкой и короткой одеждой: на границе между штанами и продранной на локтях фуфайкой виднелся голый живот. Великана, впрочем, это мало смущало, и он совершенно спокойно прогуливался, засунув руки в карманы, и озирался по сторонам, поворачивая то вправо, то влево свою кудлатую голову, крепко сидевшую на бычачьей шее, которую не мог прикрыть ни один воротник. Он был давно небрит, но черты его лица были удивительно правильны, чисты и красивы. Маргариты нигде не было видно. У двери в камбуз заливался лаем мохнатый щенок. На корме двое рыбаков пили воду из брандспойта.

Один из них появился откуда-то, прямо с моря, и, выкрикнув турецкое нецензурное ругательство, перемахнул через планшир. Снизу ему ответило несколько голосов, заглушаемых ревом мотора. Чуть выше палубы показались мерно раскачивающиеся верхушки мачт.

Вокруг расстилалось безбрежное море; над ним опрокинулось голубое небо; с хриплым писком носились чайки; дул бриз. Косма еще раз оглянулся с деланно равнодушным видом: нет, ее здесь нет; может быть, она на баке? Или на заводе?.. Но вот она!

Все в той же спецовке, с подвернутыми до самых колен штанами, Маргарита надраивала палубу, окатывая ее из шланга, который матросы называют кишкой.

— Эй, Маргарита! — улыбаясь окликнул ее Косма, подходя поближе. — Как живешь?

— Берегись, а то оболью! — крикнула девушка. — Косма засмеялся и, подставясь под струю, заткнул рукой шланг и с головы до ног окатил Маргариту. На самом парне тоже не осталось при этом ни одной сухой нитки. Отняв у девушки кишку, он принялся поливать палубу.

— Так ты меня встречаешь? Холодной водицей?

— А хотя бы и холодной! — ответила она со смехом.

Смеялась Маргарита громко, испытующе глядя на Косму своими большими, зелеными глазами, которые оставались серьезными.

— Почему? Разве я заслужил такую встречу? Ты бы поосторожней разговаривала, кишка-то у меня! — пригрозил Косма.

— Значит, заслужил! — сказала Маргарита уже серьезно.

Косма вытаращил глаза и забыл про кишку.

— Что это ты? Что за перемена? — спросил он с тревогой.

— А хотя бы и перемена… — ответила девушка с задорной улыбкой.

Косма взял ее под руку:

— Идем…

Закрутив на ходу кран брандспойта, он отвел ее к планширу.

— Ты может думаешь я тебе скажу, какая во мне перемена? А вот и не скажу, хоть на кусочки режь!

Косму волновали ее близость, ее смех… Он встряхнулся, стараясь держать себя в руках:

— А зачем это тебе понадобилось… меняться-то?

Она опустила голову, думая о чем-то своем, о чем-то, что знала и чувствовала только она. Радостные ожидания, с которыми он стремился на пароход, мгновенно исчезли. Что случилось с этой девушкой? Она действительно переменилась, стала совсем другой. Знала ли она о чем-нибудь, чего он не знал и никогда не узнает? Или это просто ее причуды?

— Хочу — меняюсь, хочу нет! Кто мне запретит? — сказала она, вызывающе глядя на парня.

Он решил, что осторожнее не отвечать: ведь не ссориться же с ней в самом деле! Лучше уж как-нибудь задобрить… Он осторожно обнял ее за плечи и повернул к морю:

— Смотри… Я сейчас тебе одну штуку покажу…

Он показал рукой вниз, на море, прямо под ними:

— Видишь? А помнишь, как мы с тобой вот так же раз смотрели на море и у самого так же борта прошел косяк скумбрии?

Внизу, в тени парохода, море кишело живыми стрелами. Молниеносно скользили, неслись куда-то тонкие, темные спины. Иногда среди них мелькало, блеснув серебром, беловатое брюшко. Косяк шел на разных глубинах, живя своей молчаливой, но страшно напряженной, жизнью. Неудержимо стремились вперед, с непостижимой быстротой двигались продолговатые тельца… Иногда казалось, что они исчезли, что их больше не увидишь, что в темно-зеленой воде, которая чем глубже, тем становилась темнее, больше ничего нет, но потом она снова вдруг оживала и там внизу опять возобновлялось шествие несметного количества рыбы по неведомым морским путям.

Показав девушке косяк и вспомнив, как они, совсем недавно, так же как сейчас, стояли и смотрели на другой, такой же косяк скумбрии, Косма совсем разомлел и уже собрался было обнять Маргариту, но она увернулась.

— Хитрый какой! — воскликнула девушка, отодвигаясь на целый шаг. — Скумбрию показываешь, а у самого, оказывается, совсем не то на уме!

Косма не сразу нашелся, что на это ответить, потом подумал и, с усилием выговаривая слова, произнес:

— Так, значит, ты и взаправду изменилась?

— С чего мне меняться-то? — спросила она заносчиво. — Что я, обещалась тебе, что ли? Ну, поговорили, велика важность! Выходит, что девушке с вашим братом дружить никак нельзя, — сейчас вы о разных глупостях думать начинаете.

— Да я… ни о чем таком не думал, — пробормотал Косма. — Я хотел только…

Она не дала ему договорить:

— Ты хотел, а я не хочу. Заставить ты меня собираешься, что ли?

Она говорила резко, холодно, почти враждебно. «Что с ней случилось?» — недоумевал Косма.

Маргарита отправилась на завод.

— Эй, Василика! — крикнула она другой работнице. — Идем что ли, а то лук принесли — не знают куда сваливать!

Косма еще долго стоял на том месте, где его оставила Маргарита, потом нехотя, опустив голову, поплелся в буфет.

— Что это с тобой? — удивился, взглянув на его печальную физиономию, Емельян.

— Ничего. А ну-ка, товарищ буфетчик, дай мне тоже этой самой… только чтобы покрепче…

В буфете было полно народу. Рыбаки громко разговаривали, смеялись, чокались. У Ермолая заплетался язык. Емельян, красный как рак, ссорился с Лукой Егоровым.

— С какой такой стати мне больше не пить?

— А на заседание кто пойдет?

— Ты думаешь, у меня голова заболит? Э-хе-хе! Градуса этой водке не хватает, чтобы меня одолеть!

— Брось хвалиться, Емельян. Знаю я, что мне на заседании за тебя отдуваться, — мрачно заметил Лука. — А тут и щенок этот туда же…

— Чего пристал? — огрызнулся Косма. — Что хочу, то и делаю, я человек свободный.

— На то тебе свобода дана, чтобы водку лакать? — ответил Лука. — Черт бы его забрал, твой буфет, товарищ буфетчик! Ни дать, ни взять — наша корчма в Даниловке в прежнее время!

— Не нравится, не пей, — обиделся буфетчик.

— Я и не пью, а вот ребята да те, что до седых волос дожили, а ума не нажили, пьют.

— Ступай в профсоюз! Жалуйся партии! — с наглой улыбкой сказал буфетчик.

Услышав про профсоюз, Ермолай изо всех сил ударил себя в грудь:

— Профсоюз?.. Председатель?.. Здесь они у меня… в самом сердце! Я их вот как люблю…

Косма продолжал пить, повернувшись ко всем спиной. Наконец он почувствовал, что ноги его больше не держат, рухнул на бухту каната и заснул как убитый.

Когда он проснулся, был уже вечер. Голова трещала, в ушах звенело, глаза слипались от пьяного сна. Слышались музыка, смех. Пристроившись на люке, один из матросов играл на гармони, три-четыре пары танцевали. Маргарита и еще одна из девушек — все были работницы с консервного завода — так и остались в спецовках с подвернутыми штанами. Маргарита крутилась с Лае, тем самым рулевым, который упустил ящик с луком. Его пышная вьющаяся шевелюра с височками шапкой стояла на голове. Гармонист ни одного напева не знал целиком. Дойдя до незнакомого места, он принимался за другую мелодию — обычно с середины. Танцующие останавливались, не попадая в такт, и возмущенно кричали гармонисту:

— Эй ты, музыкант! Чего за гармонь берешься, когда не умеешь?

Только Маргарита с Лае танцевали, не обращая внимания на перебои, под любой напев.

— Вот так Лае, как действует! — с восхищением кричали зрители. — На ходу ногу меняет! Молодец, Маргарита, утешила!

Косма глядел на нее и не мог наглядеться. Раз только он поймал на себе ее взгляд: она смотрела на него с тем же удивлением, с тем же безотчетным, невольным любопытством, как в тот день, когда он в первый раз увидел ее на палубе. Косма встал и опять пошел в буфет — запивать свое горе. Причина перемены была налицо.

Он видел, как она смеется тому, что говорит Лае, как он крепко обнимает ее танцуя… Это привело его в такую ярость, что он вздрогнул и разбил свой стакан о переборку. Осколки со звоном посыпались на пол.

— Полегче, товарищ! — закричал буфетчик. — Теперь плати! Некрасиво это выходит, когда ваш брат напивается…