Буржуйка

ГЛАВА 3

Гоча из Махачкалы имел по жизни погоняло Махач и русскую любовницу Лариску. Из-за неё он и выполз на работу в такую собачью погоду, покинув продавленный диван в пригородной малосемейке. Только до центра и обратно прокачусь, да! — пообещал Махач своей фее, припудривавшей синяк перед зеркалом. Этот- то бланш и надо было загладить подарком — тем более что на носу Рождество, а Махач, как большинство воров старой школы, был религиозен. Войдя в автобус, он сразу приметил гламурную блондинку в распахнутой шикарной шубе и слезах.

— Вот билять, и почему я ширмачом родился, — посетовал на судьбу Гоча, притираясь вплотную к сумочке жертвы. — Такую только на гоп-стоп и брать.

Он живо представил себе Лариску, с визгом вешающуюся ему на шею, откинув с голого тела полы царской шубы. Ощутил даже щекотание соболей на своей заросшей мужественной щетиной щеке. Вздохнул и привычно выронил из рукава в ладонь обломок лезвия безопасной бритвы «Спутник».

Лариска только закончила работу над лицом и расположилась на диване, копируя позы Вики Солнцевой из июньского номера «Пентхауза», когда в замочной скважине закопошился ключ. Махач, отсутствовавший всего минут двадцать, не разуваясь прошёл к ней и рывком за руки поднял с дивана.

— Неужели про Азиза узнал? — заныло сердце девы. — Или про Потапа?

Но на этот раз всё обошлось. Гоча извлёк из кармана сверкающий сотовый телефон неизвестной марки, богато инкрустированный стразами, и протянул ей.

— Это тебе. С Рождеством.

И, кинув на диван пачку денег — в основном в долларах и евро, — добавил небрежно, — И за квартиру заплатишь, да?

Лариска распахнула невиданный дотоле смартфон и принялась, высунув от усердия кончик языка, в нём ковыряться. Добытчик, в ожидании своей порции ласки, подавал ей из-за плеча нетерпеливые советы, которые, впрочем, игнорировались. Наконец ей удалось открыть входящие СМС, и она принялась изучать их с великим любопытством, ибо явно предыдущая хозяйка чудесного телефончика была не из простых.

— Слушай, да тут сплошные соболезнования! — прошептала она, пробежав глазами несколько последних сообщений. — У неё только что умер кто-то.

— Да, она вообще-то плакала, — неуверенно согласился Гоча.

— И фамилии всё какие-то… Знакомые.

— Что, из наших, что ли? — напрягся Махач, предчувствуя разборки.

— Да нет, какие-то… Не наши, в общем. Короче, у неё мать кони двинула. О, вот ещё одно пришло!

— Ну-ка! — Гоча склонился через её плечо, слегка уже дурея от запаха её волос и шаря руками по выпуклостям обнажённого тела подруги.

«Вика, соболезную. Необходимо срочно встретиться. Изя.»

— Тьфу! Изя… В такой день даже не могут в покое оставить! Дай-ка сюда игрушку, — и музыкальные пальцы Махача быстро забегали по кнопкам.

«Перетопчешься, перхоть», — прочитала Лариска и, чмокнув любимого мужчину в щёку, отправила сообщение адресату.

Как оно часто бывает, прикладывая чрезмерное усилие в каком-нибудь направлении, мы добиваемся результата прямо противоположного. Так и родители господина Сыркова, интеллигенты-шовинисты васильевского толка, давая сыну имя Изяслав — этакая смесь изящества и русопятства — даже представить себе не могли силы этой отдачи. Велик был их шок, когда они услышали, как во дворе все от мала до велика кличут их чадо не иначе, как Изя. Но менять что-либо было уже поздно. С этим именем Сырков и двинулся по жизни, начав от пионерского вожака, и окончив нынешним положением особы, приближённой к телу национального лидера. Магия имени сыграла в итоге в его пользу. Имя таило в себе неисчислимые возможности для манёвра. Ибо, где надо, он представлялся нараспев, полным своим, былинным имечком. А там, где, напротив, не надо, рекомендовался коротко, по деловому: «Изя», — и вопросов обычно не возникало. Семейство Солнцевых, славянское по крови, по сути своих интересов, безусловно, относилось ко второй группе контактов, тем более что после одного полупьяного тет-а-тета с Викой он обрёл полное право на уменьшительно-ласкательные формы обращения.

Его настоятельная просьба о встрече в канун Рождества, в разгар всеобщих каникул, была продиктована не только и не столько желанием утешить новоиспечённую сироту — наследницу Солнцевской империи. Хотя и была напрямую связана с внезапной кончиной Викиной матери Нины Николаевны. Дело в том, что в последнее время, во многом благодаря усилиям Сыркова, положение Солнцевского клана заметно пошатнулось. Гадости о Викином поведении, усердно нашёптываемые на ухо аскетичному шефу, вкупе с неумеренными аппетитами Солнцевой-старшей, знать ничего не желавшей о мировом кризисе, дали свои плоды. Нину Николаевну освободили от руководства одним очень хлебным международным фондом. В ответ она не удержалась от публичного намёка на некоторые обстоятельства, касавшиеся начала государственной карьеры Первого лица под руководством её покойного мужа. Это заявление стало для неё роковым. Полковник, сохраняя на лице присущую ему офицерскую корректность, перекатил желваки на сухом лице и дал Сыркову отмашку: «Можно».

Обыски с участием «масок-шоу» были произведены во всех Солнцевских офисах одновременно. Они дали много — достаточно, чтобы по суду закатать мамашу на пожизненное. Но как раз суда-то и нельзя было допустить, потому что даже на закрытом процессе оскорблённая олигаторша запела бы такое, что всех участников процесса, включая секретаря и конвоиров, пришлось бы ликвидировать прямо в зале.

На беседе с Сырковым в камере она держалась вызывающе, скалилась, как волчица, пойманная в капкан, и прямо заявляла, что подлинники документов спрятаны в надёжном месте, и если её тронут хоть пальцем — обязательно всплывут. Она не знала, что некрологи о её безвременной кончине уже набраны, и выйдут в утренних выпусках газет. Изяслав Ильич достал из кармана пальто серебристый «Вальтер» и с наслаждением выстрелил ей в лицо. Гримировать уже не придётся — завтра всем будет не до пустяков…

Когда ему доложили, что Вика внезапно исчезла из города, он дал команду достать её из-под земли. Служба электронной разведки представила ему распечатку её переговоров и сообщений. Когда выяснилось, что она находится на въезде в областной центр К., где губернатором Никифор Черных, Сырков слегка запаниковал. Всё это уже ощутимо попахивало заговором. Что такое «папино дупло», в котором спрятан заветный компромат, было абсолютно неясно. На всякий случай он дал даже распоряжение о тайной эксгумации тела покойного Романа Евграфовича, но дупло оказалось не то. Это надо же — сейчас, накануне глобальных перемен, приходится заниматься подобной ерундой. Сырков извлёк смартфон, пропищавший издевательскую мелодию «Семь сорок», и прочёл ответное сообщение от Вики Солнцевой.

«Перетопчешься, перхоть!»

— Вот сучка! — он в бешенстве швырнул аппарат об стену. — Волосникова ко мне!

Когда начальник секретного подразделения личной безопасности генерал Волосников влетел в кабинет, руки шефа слегка тряслись, но голос был твёрд.

— Ставлю задачу. Найти Солнцеву. Выбить из неё всё, что знает про дупло. И закопать.

— То есть, в прямом смысле? — переспросил генерал.

— В кривом! — огрызнулся шеф. — Впрочем, можете сжечь, если вам это доставит удовольствие. Видеоотчёт завтра мне на стол. Иначе поедешь в Урюпинск крышевать тамошних хулиганов. Свободен.

Вика, всё ещё плохо соображая от обиды, потянулась в сумочку за телефоном — позвонить Маше Чубак о своём прибытии, когда водитель объявил:

— Театральная площадь. Конечная.

Она сошла на запорошённый снегом асфальт и огляделась. Перед ней была украшенная ледяными горками и скульптурами площадь, кишащая празднично оживлённым народом. Дети восторженно визжали, скатываясь с гор. Рядом с дедом Морозом возвышался гранитный дедушка Ленин в забавной белой ермолке, и Вика ему улыбнулась. За памятником громоздился дом областного правительства, новое обиталище Маши — мрачноватый артефакт сталинской архитектуры. Уже смеркалось, но окна здания были темны — каникулы. Вика сунула руку в сумочку — и перчатка прошла насквозь, выглянув снизу. Она в ужасе перевернула сумочку и принялась её трясти. На снег выпала косметичка и следом за ней табакерка с кокаином. Больше ничего. Ни телефона, ни денег, ни документов. Номера на память она, разумеется, не знала. Вика уселась в своей шубе в сугроб — и заревела в голос.