Буржуйка

ГЛАВА 37

Никифор, озираясь, пробирался узкими переулочками квартала красных фонарей — здесь было легче всего затеряться. Одурь после безумной ночи на Науру слетела, как только он был извещён о своём новом положении — особо опасного преступника в бегах. Оставался засушливый срач во рту и пульс сто десять трусливых ударов в минуту. Мятые, заляпанные чем-то спереди шорты и гавайская рубаха в пальмах — эти приметы наверняка уже известны каждому полицейскому в городе. А переодеться не на что — в карманах, кроме размокшего губернаторского удостоверения, нашлась лишь разорванная упаковка от презервативов. Он принялся рыскать глазами по сторонам — где тут можно украсть какую-нибудь тряпку. Но взгляд повсюду натыкался лишь на призывно улыбающиеся накрашенные личики, тоненькие золотистые тела, чуть прикрытые игрушечными шортиками и юбочками — нет, с его габаритами тут шмотьём не разживёшься. Приглядел, было, сорокаведёрного американского секс-туриста в безразмерном тропикале — и что толку?

«Хеллоу, мистер, я российский губернатор. Давайте в знак дружбы обменяемся с вами костюмами? Так что ли?» Внезапно откуда-то слева донёсся до боли знакомый голос с характерными требовательными интонациями.

— Уно амеро, шнель! Мосье, же не манж па сис жур, однозначно! Подайте бывшему депутату Государственной думы!

«Глюки начались», — тревожно подумал Никифор, сворачивая на голос. Так и есть. На маленькой площади у фонтана среди воркующих парочек расхаживал собственной персоной одиозный думский скандалист Жирноевский в лаптях и косоворотке. При этом голову его венчала ермолка, а в правой протянутой руке имелась известная полувоенная кепка, которой он время от времени бесцеремонно тыкал в поясницы целующихся. Черных заметил, что подавали в кепку щедро — чтоб отвязался.

— Владимир Гвельфович! — подобравшись, шепнул он на ухо глюку.

— Черных! И ты здесь, — ничуть не удивившись, констатировал глюк, деловито подхватывая его под локоток.

— Жара, однозначно, — Жирноевский утёр лысеющий могучий лоб ермолкой. — Пойдём, выпьем за встречу. Ты как — богат?

Черных печально вывернул карманы.

— Ничего не спас? — локоть Никифора был немедленно отпущен. — И чем промышляешь?

— Я только сегодня прибыл. Вот, пришёл к вам посоветоваться…

— Ага! — глазки Жирноевского торжествующе заблестели. — В Москве ты ко мне за советами не бегал. Ладно, помни мою доброту! Пойдём, я угощаю. К Аришке пойдём, мы тут все как одна семья. Мы ведь русские! Да и чего теперь делить-то… Эх, просрали Россию!

— Арина Радиоловна, открывай! — заколотил он в дверь убогой лавчонки с яркорозовой вывеской, закрытой по случаю воскресного дня. — Хитрая обезьяна, припрятала жемчуга — пояснил он Никифору. — Теперь держит сексшоп на паях. А народ побирается!

Дверь приотворилась на палец, в щели блеснул сквозь стёклышко пенсне недоверчивый глаз японского разреза.

— Чего припёрся, побирушка? Опять вшей занесёшь?

— Хуже! Принимай однопартийца, Хакамура! Черныха привёл, однозначно!

Встреча была тёплой. Арина Хакамура, дочь японского коммуниста, перенесла пересадку на азиатскую почву легче прочих гавайских узников — а таковых в Бангкоке скопилось уже с полтысячи — сплошь элита российского бизнеса и политики. Оставшись без гроша, каждый обрёл себя на чужбине по-своему, соответственно склонностям и темпераменту. Кто воровал бельё с балконов, кто нелегально чистил ботинки интуристам, а кто и подкарауливал их в подворотне с бейсбольной битой. В общем, хлопот королевской полиции прибавилось. Узнав о положении Никифора, Хакамура заявила, подливая ему в чашечку сакэ:

— Ну, Машку-то мы мигом пристроим — здесь белые девки в цене. А вот с тобой сложнее, — она окинула грузную фигуру губернатора критическим взглядом. — Впрочем, на любителя. Каких только тут нет извращенцев.

— Да он всегда был политической проституткой! — встрял Гвельфович. Арина, цыкнув на него, стала рыться в груде цветного секонд-хенда, сваленного в углу.

— Примерь-ка!

Никифор с гневом отшвырнул было розовый топик и светло-зелёную мини-юбочку, облекавшие прежде телеса какой-то здешней пышки. Но вдруг ясно осознал, что в этом позорном тряпье — его единственный шанс на спасение. Сбежал же Керенский в женском платье… Ансамбль актуально дополнили белые сетчатые чулки, туфли и ярко-зелёный клубный паричок с задорной чёлкой.

— Титьки малы! — с видом знатока болезненно ткнул ему пальцем в сосок Жирноевский. Арина, кивнув, притащила из подсобки накладной силикон пятого размера. Никифор с двойственным чувством оглядел в зеркале дородную бородатую даму явно легкомысленного вида. Зато когда его побрили и нанесли вульгарный макияж, губернатор К. области вмиг исчез. Его место заступило некое апокрифическое двуполое божество, genius loci всего транссексуального Бангкока. В сумочку со стразами Хакамура напоследок сунула ему двенадцатидюймовый искусственный член и клизму — «на всякий случай.»

— А случаи бывают разные! — похабно подмигнул Жирноевский, беря его под ручку. Никифор не рассердился — его сдувшееся эго уже стремительно растворялось в новом облике.

— Там в косметичке в пузырьке — клофелин, а в пудренице — крэк, — напутствовала Хакамура новорождённую путану.

— Зачем? — голос Никифора уже приобрёл известные капризные интонации.

— Чтоб всё, как у людей! — Жирноевский увлёк спотыкающегося на каблуках губера на улицу.

Миниатюрные тайки провожали габаритную коллегу изумлёнными взглядами и хихиканьем, Ник им в ответ понуро складывал губы в слащавую улыбочку. Гвельфович, ссыпав мелочь в карман, водрузил культовую фуражку прямо поверх ермолки, и вышагивал гоголем, выводя свою спутницу под ручку к фонтану — там было традиционное место съёма. «Сутенёр — это вам не побирушка. Расту, однозначно!» — обуреваемый этими тщеславными мыслями, он расселся нога на ногу, целиком заняв собой двухместный диванчик.

— Пфуй! Ду, унтерменш! — завидев пышную фигуру Никифора, младший пилот Курт Гибель, проходя мимо, злобно плюнул ему под ноги.

— Я тебе поплюю! — раздалось со скамьи. — Подотри, однозначно! Здесь вам не Америка.

Курт медленно повернулся к нему и сжал пудовые рыжеволосые кулаки.

— Фак Америка! Фак унтерменшен! Я есть немецкий зольдат, и я ненавидеть всех педерастен. Хальт!

Жирноевский трусливо вскочил, обуреваемый желанием улизнуть — но кулачище Гибеля, подобно молоту Тора, влетел ему между глаз, опрокинув в клумбу. Депутат замер посреди цветов, как жук-притворяшка, а Курт, развернувшись на каблуках, твёрдым строевым шагом направился к припаркованному в переулке армейскому «Хаммеру». Усевшись за руль, он отхлебнул из ополовиненной бутылки киршвассера и, что-то бормоча себе под нос, медленно поехал в сторону порта. За утренний инцидент на аэродроме со св. Катриной его сегодня позорно отчитал перед строем полковник Рабинер, и Курт счёл это неплохим поводом нахрюкаться в увольнении. После двухсот граммов из него попёрло «Das Ahnenerbe «— наследие предков. Семь поколений вестфальских Гибелей рождались славными рубаками — и все они были не прочь, отдыхая от ратных трудов, хлебнуть шнапсу, погорланить народных песен и прижать где-нибудь в уголке румяную Гретхен. И только Курту не везло в войсках НАТО — то притрётся в дýше смуглой задницей смазливый итальяшка, то начнёт строить глазки капрал — жирный сладкоглазый еврей. В телевизоре — сплошная негроидная помойка. Сегодняшний случай с Катриной его доконал — Курт понял, что враги повсюду! Так вышло, что Жирноевский в своей ермолке тупо попал под раздачу…

Внезапно над ухом немца просвистела пуля. И тут же прямо перед колёсами его джипа что-то стремительно кувырнулось перекатом через дорогу. Курту показалось, что это была молодая женщина в джинсах и футболке — впрочем, всё произошло слишком быстро. Виденье молнией скрылось в тёмной подворотне. Он дал по тормозам, машину занесло, и на заднее сиденье через борт подбитой птицей плюхнулся уже знакомый персонаж — бразильский трансвестит Никитà.

Курт узнал его в зеркальце заднего вида и, плотоядно ухмыльнувшись, принялся закатывать рукава.

— Прокатимся, мой сладкий? — произнёс он вкрадчиво. Рыжие волосы на его кулаках, казалось, ощетинились от предвкушения забавы.

— Прости, не сейчас, пупсик! — влепив ему торопливый поцелуй в щёку, транс с серебристым дамским пистолетиком — под цвет маникюра — перескочил через борт и, прихрамывая, скрылся в подворотне. Следом за ним с топотом устремился разъярённый Гибель. В руке он сжимал за горлышко бутылку киршвассера — другого оружия в увольнении не полагалось. Услышав, что двое промчались мимо, Маша приоткрыла крышку мусорки, в которой с ирокезским коварством успела затаиться. Оглядевшись и удостоверившись, что всё чисто, она выбралась из бака — и через полминуты уже сидела за рулём урчащего «хаммера» — мотор Гибель впопыхах не заглушил. Сзади раздался нарастающий рёв мотоциклетного эскорта.

— Вижу её! — завизжала малютка Шом-Пу — симпатяшка с личиком фарфоровой куклы и причиндалом длиной в девять дюймов, агрессивно торчащим из розовых шортиков.

— Отрезай справа! — скомандовала в рацию св. Катрина, вырываясь на мощной «Хонде» вперёд. Автоматная очередь высекла искры из заднего бампера — Маша втопила газ, и «Хаммер», заложив крутой вираж, нырнул в извилистый переулок.