Царская Русь

X Юго-восточные окраины и покорение Сибири

Украинные оборонительные линии и военная колонизация. Степные города. — Цареборисов. — Города поволжские. — Шляхи и засеки. — Степные сторожи. — Устав о сторожевой станичной службе. — Украинное население. — Вольное казачество. — Грабежи на Волге. — Строгановы и их колонизационная деятельность. — Сибирское ханство. — Род Тайбуги и Чингизид Кучум. — Прибытие волжских атаманов в Строгановские городки. — Поход на Каменный Пояс. — Взятие стольного города Сибири. — Немилостивая царская грамота Строгановым. — Казацкое посольство в Москве. — Подкрепление. — Неудачи. — Гибель Ермака и его значение. — Вторичное завоевание Сибирского ханства. — Упорство Кучума и его судьба. — Московская колонизационная политика.

Двухвековое хозяйничание татарских орд в пустынных и степных пространствах нашего юго-востока широко раздвинуло эти пространства на счет украйных русских земель. Хотя собственные кочевья этих орд располагались в степях, примыкавших к нижнему течению Волги, Дона и Днепра, однако набеги хищников и постоянно грозившая от них опасность образовали широкую пустынную полосу земли между кочевыми ордами и населенными русскими украйнами, далеко отодвинув сии последние к северу. Но со времени освобождения Восточной Руси от ига и после упадка Золотой Орды возобновляется движение со стороны русского народа на юго-восточные пространства и начинается весьма постепенное, медленное занятие вышеназванной пустынной полосы, частью лесной, а частью степной. Это занятие совершилось посредством колонизации, преимущественно военной. Московское государство построением городов и острожков и устройством укрепленных линий выдвигает на юг и восток свое военнослужилое сословие. Но долго еще, до самого конца XVI века, первую или внутреннюю оборонительную линию для столицы и вообще государственного центра от набегов Крымской орды и ногаев составляют река Ока и расположенные по ней или по ее притокам города: Нижний, Муром, Касимов, Переяславль Рязанский, Кашира и Серпухов. За этой внутренней выступала вторая линия, передовая или украинная, на востоке начинавшаяся от реки Суры, а на западе упиравшаяся в Десну. Эта линия шла по украйнам мещерским, рязанским и северским, большими изломами и выступами, и имела разветвления, особенно в западной своей части, т. е. в Северской украйне. Она заключала в себе города: Алатырь, Темников, Кадом, Шацк, Ряск, Данков, Пронск, Михайлов, Епифан, Дедилов, Тулу, Мценск, Новосиль, Орел, Рыльск, Путивль и Новгород Северский. За этой передней или украинной линией начиналось упомянутое выше пустынное пространство, в котором постепенно там-сям появлялись городки и острожки; умножаясь в числе, они потом связывались в новые пограничные черты или линии, которые отодвигали далее на юг и восток прочно занятые пределы Московского государства. Так, при Федоре Ивановиче возобновлены древние города Курск на Семи, Елец на Быстрой Сосне и вновь построены в области верхнего Дона и Донца Ливны, Воронеж, Оскол, Валуйки и Белгород. Эти города составили уже так наз. польскую (т. е. степную) украйну.

Достигнув престола, Борис Годунов выдвинул еще далее в степь южный угол этой польской черты построением Царева-Борисова на Осколе, почти у впадения его в Донец. Постройка города поручена была известному Богдану Бельскому и Семену Алферьеву. Сохранился наказ, данный по сему поводу названным воеводам, и другие документы, которые сообщают нам любопытные подробности о способах постройки и содержания пограничных городов в то время. А именно:

В 1599 году, за неделю до Ильина дня должны были собраться в Ливнах служилые и мастеровые люди, назначенные для основания нового города; тут были дворяне, дети боярские, станичники, стрельцы, казаки, плотники, кузнецы, пушкари и пр. Воеводы осмотрели их, снабдили порохом, свинцом, ядрами, сухарями, толокном, крупой и двинули к городу Осколу. Здесь они посадили пешую рать на суда, которые нагрузили также съестными и военными припасами. Взято было и все нужное для церковного строения — образа, антиминсы, книги, ризы. Суда поплыли Осколом, а конница пошла рядом с ними по обоим берегам, высылая разъезды в степь и всячески оберегая себя от нападения татар и черкас (украинских казаков). Придя к устью Оскола, воеводы остановились подле того места, которое заранее было осмотрено и выбрано для города двумя служилыми людьми, Чулковым и Михневым. Тут они предварительно поставили острожек, укрепленный рвом и пушками, и потом велели нарубить соснового и дубового леса и после молебствия с водосвятием приступили к постройке самого города, который должны были назвать Цареборисовым. Вновь построенный пункт оказался тщательно укрепленным. Сосновая стена собственно города или кремля заключала до 380 сажен в окружности и была двойная, в 4 сажени высоты. Отступя от нее на несколько сажен, около города шел земляной вал, насыпанный между подпорами из бревен, досок, кольев и плетня и сверх всего этого обложенный дерном; местами в нем были поставлены башни; за валом шел глубокий ров, а за ним расположены слободы стрельцов, казаков и пушкарей; около слобод срублен острог в две сажени высоты. Этим не ограничивалось укрепление города: в 7 верстах от него в поле поставлены тройными рядами надолбы; внутри этого пространства во время опасности пасся скот горожан и могли поместиться будущие окрестные крестьяне со своими стадами. В городе воздвигли два храма, Троицкий и Борисоглебский, снабженные полным причтом. Изнутри города на случай осады выкопан тайник, ведший к реке. Гарнизон его составляли около 3000 ратных военнослужилых людей, которые в назначенные сроки сменялись партиями, приходившими из других, более безопасных украинных городов. Известно, какой печальной участи подвергся от подозрительного Бориса главный строитель этого города оружничий Богдан Бельский. После ссылки Бельского Годунов продолжал заботиться о Цареборисове и вообще придавал ему важное значение. Но в наступившую вскоре Смутную эпоху этот город, слишком далеко выдвинутый в степь и не успевший развить собственное оседлое население, был покинут ратными людьми и на время запустел.

Новопостроенный город, как мы видим, обыкновенно окружался разными слободами, каковы: пушкарская, стрелецкая, казачья и др.; это обстоятельство показывает, что московское правительство, выводя русскую военную колонизацию в украинных пространствах, принимало меры, чтобы эта колонизация пустила там прочные корни и утвердила центры, около которых развивались бы местное население, земледельческая и промышленная деятельность. В мирное время те же служилые люди обрабатывали отводимые им, ближайшие к городу, поля и луга. Впоследствии к ним присоединялись новые переселенцы из внутренних областей, которые строили в этой местности деревни и починки, а во время сильной военной тревоги спешили со своими семействами, имуществом и стадами укрываться за городскими укреплениями, увеличивая собою число их защитников.

Одновременно с делом русской военной колонизации на южной или польской украйне, происходило такое же колонизационное движение в восточной или Волжской полосе. Только здесь оно пока направлялось почти исключительно вдоль самой реки Волги. После покорения царств Казанского и Астраханского московское правительство прежде всего воздвигло русские твердыни в самых их столицах, т. е. в Казани и Астрахани, а затем принялось последовательно и настойчиво возводить города по приволжским краям в видах внешней обороны и прочного закрепления за собой всего течения этой великой реки.

Построение первых городов направлено было против беспокойных инородцев бывшего Казанского царства, в особенности против мятежных черемис; в их стране на правом нагорном берегу Волги, выше Казани, между Васильсурском и Свияжском были основаны Козмодемьянск и Чебоксары. А ниже Казани, также при Иване Грозном, были построены Тетюши на правом же волжском берегу и Лаишев на Каме, недалеко от ее впадения в Волгу. Два последних города, кроме обуздания местных инородцев, имели своей задачей защиту края от набегов ногайских татар. Не представляя такой сплоченной силы, как Крымская орда, ногаи были и менее воинственны. Однако их набеги и движения причиняли немало забот московскому правительству, в особенности при их наклонности возбуждать к мятежу и подавать руку помощи бунтовавшим приволжским инородцам. Для обороны от их вторжений оно выбрало на Волге и Каме преимущественно те пункты, где издавна существовали перевозы, т. е. где совершалась обычная переправа татар на левый берег. В таких именно пунктах и были построены Лаишев и Тетюши. При Федоре Ивановиче против ногаев строится город Самара, на левой стороне Волги, при впадении в нее реки Самары, т. е. на оконечности Самарской луки. Вслед за Самарой, ниже на Волге возникает Царицын, там, где Волга сближается с Доном, или на так наз. Переволоке, и Саратов — почти на средине расстояния между Самарой и Царицыным. Построением этих трех городов область Казанская связана с Астраханской и важный судовой путь по Волге приобрел более безопасности как от кочевых татарских орд, так и от шаек воровских казаков.

Понятно, что появление подобных укрепленных мест весьма не нравилось степным хищникам; их набеги в пределы Московского государства встречали теперь немалые затруднения, а еще более затруднений должны были они испытывать, когда возвращались из этих набегов, обремененные добычей и пленниками: московские отряды, вооруженные огнестрельным оружием, выходили из городов и преграждали им путь в каком-либо тесном месте или при переправе через реку. Когда Борис Годунов воцарился в Москве, крымский хан Казы-Гирей прислал ему грамоту, в которой убеждал его не строить городов в степи и приводил такие доводы: доселе он отговаривал турецкого султана посылать рать на Московское государство за дальностью расстояния, а теперь, когда султан узнает, что московские города подошли близко, то, пожалуй, пошлет рать; да и татар теперь трудно будет удерживать от задирания русских, так как города последних стоят недалеко. Казы-Гирею отвечали, что турецкая рать Москве не страшна, а города поставили в поле против воров черкас и донских казаков, которые грабили московских и крымских послов и гонцов. Еще прежде того, при Федоре Ивановиче, когда на Волге построена была Самара, ногайский князь Урус с своими мурзами потребовал от астраханских воевод, чтобы Самара была снесена, а иначе грозил ее разорить. Ему также отвечали, что город поставлен для оберегания самих ногаев от воровских казаков.

Так как самой естественной задержкой для татарских набегов служили речные переправы или «перелазы», то крымцы старались обходить сколько-нибудь значительные реки и для сего пользовались водоразделами. Поэтому главным путем их вторжения в Московское государство был так наз. Муравский шлях. Он шел от Крымского перешейка или Перекопа на север по возвышенному кряжу, который разделяет сначала бассейны Донской и Днепровский, потом Донской и Окский, и упирался в город Тулу или, точнее, в Тульскую оборонительную засеку. Засеками назывался, собственно, срубленный лес, наваленный вдоль оборонительной черты с проходами, которые оберегались ратными людьми, а в местах открытых и ровных эти засеки соединялись между собой рвом с валом и частоколом, в которых местами также были проходы или ворота с бойницами; речные броды и перелазы в такой оборонительной черте забивались сваями и дубовыми кольями. От Муравского шляха, как ветви, отделялись другие шляхи, а именно Изюмский и Калмиусский. Изюмский шлях начинался у верховьев Орели, пересекал Донец и шел далее по водоразделу Донца и Оскола; а Калмиусский направлялся еще восточнее. На сем последнем и были расположены помянутые выше польские или степные города Ливны, Оскол, Валуйки и Цареборисов. Кроме этих главных дорог с юга в Россию, существовало много других, которыми также пользовались татарские хищники, особенно когда они вторгались мелкими партиями; таковы, прозванные потом, шляхи Бакаев или Овинный, Сагайдачный, Ромодановский и др.

Чтобы наблюдать за военными движениями татар в степи и вовремя получать известия об их вторжениях, на Московских юго-восточных украйнах издавна учреждена была сторожевая, станичная и полевая служба. Начало ее восходит к XIV веку, к эпохе Димитрия Донского, а распространение — к XV, особенно ко времени Ивана III. Но вполне развилась она в XVI веке при Иване Грозном. Московские сторожевые отряды рассеяны были по степям. Они выходили из украинских крепостей под начальством своих сотенных голов и располагались стоянкой где-нибудь в укрытом месте, откуда высылали разъезды по всем направлениям, высматривали степные шляхи и сакмы, добывали языков, т. е. перехватывали татар, от которых можно было получить вести, и давали знать украинским воеводам о приближении хищных крымцев, ногаев или казанцев. Эти сторожевые или подвижные станицы предшествовали построению полевых украинских городков и острожков и намечали их места, а с размножением сих укреплений, они получали в них новые опорные пункты и сами выдвигались все далее и далее в юго-восточные степи и дубровы. Около 50-х годов XVI века московские сторожи и станицы охватывали все пустынное юго-восточное пространство от Алатыря и Темнинова до Рыльска и Путивля. Благодаря им немало крымских и казанских вторжений встретили своевременный отпор со стороны предупрежденных московских воевод.

Сторожевая и станичная служба находилась в ведении Разрядного приказа. Чтобы дать ей более порядка и лучшее устройство, Иван IV в январе 1571 года назначил главным ее начальником знаменитого воеводу князя Михаила Ивановича Воротынского; в помощники ему дал князя Тюфякина и известного дьяка Ржевского для сторожи со стороны крымцев, а Юрия Булгакова — со стороны ногаев. Воротынский и его помощники собрали все хранившиеся в Разряде росписи сторожам и станицам, вызывали в Москву самих станичников и делали им подробные расспросы. После того они написали новый устав для этой службы, который и был утвержден царем. Вот некоторые образцы правил, заключавшихся в сем уставе. «Сторожам стоять в местах усторожливых и ездить по урочищам направо и налево по два человека», «два раза на одном месте кашу не варить (т. е. огонь не раскладывать); а где кто полдневал, там не ночевать»; если сторожи подстерегут приход татар, то посылают своих ближайших товарищей с вестями в украинские города; сами же должны следовать за татарами и по их сакмам (т. е. по ширине и торности конской дороги) и по станам смекать, какое их число, а потом посылать с новыми вестями других своих товарищей. Станицы в определенные сроки сменяют друг друга; если же которые не дождутся смены и уйдут, а в это время случится татарский набег, то виновным назначена смертная казнь. Сторожи, которые простоят лишнее время по неприбытию других им на смену, берут с последних в свою пользу пеню по полуполтине на человека в день. Если каких сторожей люди, посланные от воевод и голов с дозором, найдут стоящих небрежно и неусторожливо или не недоезжающих до назначенных урочищ, тех бить кнутом. Сторожи выезжали на службу с запасными конями («о дву конь») и коней должны были иметь «добрых», а не «худых». Станичная служба начиналась с весны с апреля, продолжалась до декабря, т. е. восемь месяцев, и была разделена на 8 станиц, а так как срок для каждого караула был двухнедельный, то каждой станице приходилось выезжать на сторожу два раза в год. Кроме служилых людей, именно детей боярских и казаков, в северские сторожи прежде допускались и наемные севрюки, т. е. жители Северщины; но так как эти севрюки обыкновенно стоят неусторожливо и вовремя не усматривают приход татар или приезжают с ложными вестями и производят напрасную тревогу, то впредь запрещено принимать их в сторожевую службу.

Прежде нежели было закончено введение нового устава, а также сделаны проверка и более целесообразное распределение сторожевых станиц на самых местах их службы, совершилось известное нашествие Девлет-Гирея на Москву летом того же 1571 года. После него поэтому новый устав был введен с особым тщанием и сторожевая служба приведена в лучший порядок, о чем ясно свидетельствует неудачное нашествие того же Девлет-Гирея в следующем 1572 году. После опалы и смерти князя Воротынского начальником сторожевой службы Иван IV назначил своего родственника боярина Никиту Романовича Юрьева, который в свою очередь сделал в сторожевой службе некоторые сообразные с обстоятельствами перемены, усилил дозор за станичниками и выдвинул их разъезды еще далее в степи. Но так как эти слишком дальние разъезды (иногда на несколько сот верст от украинских городов) препятствовали своевременной доставке вестей, то при Федоре Ивановиче видим обратное стремление: разъезды по возможности сокращать, а занимать степи построением городков и острожков. С умножением украинских городов умножались и сторожевые станицы, ибо в каждом новопостроенном городе учреждалось известное количество сторож, которые по очереди совершали определенные для них разъезды.

Итак, постепенное закрепление степной окраины за Московским государством совершалось в XVI веке преимущественно посредством военной колонизации, т. е. посредством служилого сословия, так как мирному населению пока еще не было места в этой полосе, подверженной постоянным военным тревогам. Состав украинского служилого сословия представляется довольно разнообразный. Высший его слой составляли дворяне и дети боярские; но число их было невелико сравнительно с остальными низшими классами, каковы стрельцы, казаки, пушкари, затинщики, воротники, засечные сторожа и пр. Так, обращаясь к помянутому основанию Цареборисова, мы видим, что с Богданом Бельским и Семеном Алферовым отправлено было 46 дворян и 214 детей боярских, а стрельцов, казаков и других разрядов около 2700 человек. Дворяне, дети боярские и часть казаков составляли конницу; из них назначались и станичные разъезды; стрельцы и остальные казаки составляли пехоту, а пушкари, затинщики и воротники — артиллерию. Хотя правительство старалось заменить денежное жалованье раздачей всем служилым людям ближних к новопостроенному городу (и никому тогда не принадлежавших) пахотных полей, дубров, сенных покосов и других угодий на поместном праве, но, пока эти земли не могли быть обрабатываемы, украинные служилые люди получали на свое содержание денежное и хлебное довольствие. Только с построением новых городов, еще далее выдвинутых в степь, население прежних, вместе с большей степенью безопасности, получало возможность обращаться к обработке земель и высылать в окрестные места земледельческие деревни и починки, которые благодаря плодородию почвы скоро поднимали местное благосостояние.

В этой русской колонизации, в этом обратном движении русского народа на юго-восточные украйны, когда-то занятые славянскими племенами, но отнятые у них половцами и татарскими ордами, весьма важную роль играет казачество^{66}.

Начало казачества на Руси восходит ко временам татарского ига, если не ранее (так как предшественниками его можно считать древнерусские вольные дружины бродников). Но самое имя его несомненно перешло к нам от татар, у которых казаками называлась, в противоположность большим и знатным родам, наиболее бедная часть народа, обреченная на бесприютное скитальческое существование; вообще оно означало низший разряд ордынцев. Это имя связывалось у нас с бездомками, бобылями, чернорабочими ватагами и т. п. людьми; но главным образом оно сосредоточилось на известном военнослужилом классе, представлявшем легковооруженный и наиболее подвижной отдел войска. Впервые такое военнослужилое сословие встречается около половины XV века на Рязанской украйне, вооруженные копьями, рогатинами и саблями. А в XVI веке мы видим его распространенным уже по всем южно-русским ук-райнам. Оно составляет часть гарнизона в украинских городах и отправляет службу отчасти пешую, отчасти конную; последнюю особенно в качестве сторожевых разъездов или станиц. Это так называемые городовые казаки, которые получают за свою службу от правительства денежное и хлебное жалованье, а иногда и земельные наделы. Рядом с этими городовыми вскоре появляются и вольные казаки. То были люди, ушедшие далеко в степь, полуоседлые и не признававшие над собой никакой государственной власти. Они соединялись в отдельные ватаги или станицы, которые располагались преимущественно по берегам рек, обильных рыбой, и заводили некоторое хозяйство. Управлялись они своими выборными атаманами и своим общинным кругом (род древнерусского веча). Ватаги вольных казаков наполнялись самыми смелыми людьми, которых тянуло в степное приволье или которым почему-либо тяжело было оставаться на родине. Тут были люди разных состояний, преимущественно из тех же городовых казаков, а затем беглые крестьяне и холопы, искавшие личной свободы. Но, выдвигаясь на самые крайние пределы пустынной полосы в близкое соседство с татарскими ордами, вольное казачество, естественно, должно было вооруженной рукой отстаивать от них свое существование, а при удобном случае оно само переходило в наступление и нападало на отдельные отряды или становища татарские, грабило их и разоряло. Таким образом, вольное казачество являлось самым передовым оплотом и вместе двигателем русской колонизации в южных степях.

Это казацкое колонизационное движение с самого начала приняло два главных направления: с одной стороны, на нижний Дон и Волгу, с другой — на нижний Днепр. Относительно движения на Дон имеем любопытный наказ, данный Иваном III в 1502 году великой княгине рязанской Агриппине (управлявшей по малолетству своего сына Ивана), по поводу обратного проезда турецкого посла чрез рязанские земли. Великий князь московский наказывает ей дать послу провожатых сотню и более; а ее деверь удельный рязанский князь Федор, должен был выставить еще 70 человек. «Да на сотню десятка три своих казаков понакинь», говорит наказ. Это, очевидно, рязанские городовые казаки, которые тут же далее противополагаются коренному военнослужилому сословию: «и ты бы у перевоза десяти человекам ослобонила нанявшись казакам, а не лучшим людям». Провожатые должны были сопутствовать послу только до Рясской переволоки, заключавшейся между притоками Оки и Дона. «А ослушается кто и пойдет самодурью на Дон в молодечество, их бы ты, Аграфена, велела казнити» — прибавляет Иван III. Ясно, что тут под молодечеством разумеется вольное Донское казачество, в которое уходили преимущественно городовые казаки и другие ратные люди, вероятно те, которые были недовольны тягловой службой или убегали от наказания за какую-либо вину. К концу XVI века вольное казачество своими поселками или станицами охватило уже среднее и нижнее течение Дона, и главным его средоточием, по-видимому, является укрепленный городок или станица Раздоры, расположенная при впадении Донца в Дон.

Дон сделался рассадником казачества по всему юго-восточному пространству; отсюда оно распространилось на Терек и на Волгу, а с Волги потом и на Яик. Считаясь большей частью номинально в подданстве Москвы, а в сущности не признавая над собой никакой государственной власти, Донское и Волжское казачество нередко занималось разбоем и потому сделало небезопасным торговые пути, как сухопутные, так и в особенности судовые. Причем оно не разбирало татарские, персидские и бухарские караваны от русских и грабило даже московских послов, отправляемых в мусульманские страны. Своими речными походами оно напоминало древних новгородских повольников. Московское правительство при случае пользовалось казацкой силой в борьбе с кочевниками; подарками и наградами старалось привлечь атаманов на свою службу; а когда крымцы или ногаи приносили жалобы на грабежи и нападения казаков, отвечало, что они ему неподвластны и воюют на свой страх. Так казаки однажды взяли и пограбили ногайский городок Сарайчик на Яике, а в другой раз пограбили турецко-татарский город Азов. Когда же казацкие грабежи становились слишком дерзки, обращаясь отчасти на царские караваны, и вызывали горькие жалобы союзных Москве ногайских князей, то выведенное из терпения московское правительство посылало воевод с значительными отрядами для того, чтобы ловить и вешать грабительские шайки.

Во вторую, бедственную половину царствования Ивана IV, в семидесятых годах XVI столетия, особенно усилились казацкие грабежи на Волге, так что этот важный торговый путь сделался тогда крайне небезопасным. Обыкновенно казацкая шайка где-либо в укрытом природой месте поджидала подходящие по Волге караваны и потом неожиданно нападало на них на своих легких ладьях. Такими удобными притонами наиболее славилась тогда Самарская лука с ее береговыми утесами и пещерами, закрытыми дремучим бором. Поперек этой луки течет на север небольшая речка Уса, которая в южной части луки сближается с Волгой. Тут при устье речки с вершины волжских утесов казацкие сторожевые наблюдали приближение судовых караванов, шедших сверху. Завидев караван, казаки или тотчас бросались на него, или переплывали по реке Усе на южную сторону луки и успевали переволакивать свои челны в Волгу, пока караван огибал луку. Из казачьих атаманов, занимавшихся такими грабительскими подвигами, особенно сделался известен Иван Кольцо. Государь Иван Васильевич, разгневанный дерзкими грабежами царских караванов и послов, отправил на разбойников рать и велел казнить их смертью. Воеводы действительно захватили многих казаков и перевешали. Но часть их с некоторыми своими атаманами успела уйти вверх по Волге и по Каме; в числе этих атаманов были Ермак и Кольцо. Здесь, на Каме, они вошли в связи с Строгановыми, богатыми пермскими промышленниками и землевладельцами.

Предки Строгановых, по всей вероятности, принадлежали к тем новгородским фамилиям, которые когда-то колонизовали Двинскую землю, а в эпоху борьбы Новгорода с Москвой перешли на сторону последней. Они имели большие владения в Сольвычегском и Устюжском крае и нажили великие богатства, занимаясь здесь соляным промыслом, а также ведя торговлю с соседними инородцами пермяками и югрою, у которых выменивали дорогие меха. Главное гнездо этой фамилии находилось в Сольвычегодске, в соседстве с Зырянами Малой Перми. О богатствах Строгановых свидетельствует известие, что они помогли Василию Темному выкупиться из татарского плена; за что в свою очередь получили от великих князей московских разные пожалования и льготные грамоты. При Иване III известен Лука Строганов; а при Василии Ивановиче внуки этого Луки Строганова получают дозволение населить один пустынный участок в Устюжском уезде. Продолжая заниматься соляным промыслом и торговлей, Строгановы в то же время являются самыми крупными деятелями на поприще заселения северо-восточных земель. В царствование Ивана IV они распространяют свою колонизационную деятельность и на Прикамский край, т. е. на Великую Пермь, которая была присоединена к Московскому государству при Иване III. В то время главой сей замечательной семьи является Аникий, внук помянутого Луки; но, вероятно, он уже был стар, и деятелями выступают собственно его три сына: Яков, Григорий и Семен. Они выступают уже не простыми мирными колонизаторами закамских стран, но с правами иметь свои военные отряды, строить крепости, вооружать их собственными пушками и на свой счет и страх отражать набеги враждебных инородцев, ногайских и сибирских татар, вогуличей, остяков, башкир и т. п. Таким образом, Строгановы представляли род феодальных владельцев на нашей восточной окраине. Московское правительство, только что покорившее Казань и Астрахань и озабоченное тогда на юге борьбой с Крымцами, а на северо-западе начавшейся войной с Ливонией, охотно предоставляло предприимчивым людям все льготы и права на оборону северо-восточных пределов.

В 1558 году Григорий Строганов бьет челом Ивану Васильевичу о следующем: в отчине государя в Великой Перми по обеим сторонам Камы-реки от Лысвы до Чусовой лежат места пустые, леса черные, реки и озера дикие, острова и наволоки, не обитаемые и никому не отписанные. Челобитчик просит пожаловать Строгановым это пространство, обещая поставить там город, снабдить его пушками, пищалями, пушкарями и воротниками, чтобы оберегать государеву отчину от ногайских людей и от иных орд; просит дозволения в этих диких местах лес рубить, пашню пахать, дворы ставить, людей неписьменных и нетяглых призывать, варницы заводить и соль варить. Царь велел навести справки, и оказалось, что места сии действительно лежат впусте и доходу в казну никакого не приносят. Тогда грамотой от 4 апреля того же года царь пожаловал Строгановым земли по обеим сторонам Камы на протяжении 146 верст от устья Лысвы до Чусовой, с просимыми льготами и правами, и позволил заводить слободы, населяя их людьми нетяглыми, исключая воров и разбойников; освободил их на 20 лет от платежа податей и от земских повинностей, а также от суда пермских наместников; так что право суда над слобожанами принадлежало тому же Григорию Строганову, а сам он является подсудным только суду царскому непосредственному. Эта царская грамота любопытна еще тем, что на ней подписались окольничие Федор Иванович Умного и Алексей Федорович Адашев. Отсюда можем догадываться, что энергичная деятельность Строгановых на нашей северо-восточной украйне является не без связи с деятельностью лучшего советника первой половины сего царствования. Григорий Строганов построил городок Канкор на правой стороне Камы, при впадении в нее речки Пастырки. Спустя шесть лет, он испросил позволения построить другой городок, на 20 верст ниже первого на Каме же, на Орловском наволоке, наименованный Кергеданом (но впоследствии он назывался Орлом). Эти городки были обнесены крепкими стенами, вооружены огнестрельным нарядом и имели гарнизон, составленный из разных вольных людей: тут были русские (в том числе казаки), литовцы, немцы и татары. Когда учредилась опричнина, Строгановы просили царя, чтобы их города были причислены в опричнину, и эта их просьба была исполнена.

В 1568 году старший брат Григория Яков Строганов бьет челом царю об отдаче ему на таких же основаниях всего течения реки Чусовой и двадцативерстное расстояние по Каме ниже устья Чусовой. Царь согласился на его просьбу; только льготный срок был теперь назначен десятилетний (следовательно, он кончался в одно время с предыдущим пожалованием). Яков Строганов поставил острожки по реке Чусовой и завел слободы, которые оживили этот безлюдный дотоле край. Вскоре начались и военные их действия для обороны края от соседних инородцев. Так, в 1572 году в земле Черемисской вспыхнул бунт; толпа черемис, соединясь с остяками и башкирами, вторглась в Прикамский край, разграбила на Каме суда и побила несколько десятков торговых людей. Строгановы послали на черемис своих ратных людей, которые и усмирили бунтовщиков. Но черемис поднимал против Москвы сибирский хан Кучум; он же запрещал остякам, вогулам и югре платить ей дань. Посему в следующем 1573 году племянник Кучума Магметкул приходил с войском на реку Чусовую и побил много остяков, московских даньщиков; причем убил и царского посла (Чабукова), ехавшего в Киргиз-Кайсацкую орду. Однако он не посмел напасть на Строгановские городки и ушел обратно на Каменный пояс (Уральский хребет). Извещая о том царя, Строгановы просили разрешения распространить свои поселения за Поясом, построить городки по реке Тоболу и его притокам и заводить там слободы с теми же льготами, которые им даны на Каме и Чусовой, а они, с своей стороны, обещали не только оборонять московских даньщиков остяков и вогулов от царя Кучума, но воевать и подчинять государевой дани самих Сибирских татар. Грамотой от 30 мая 1574 года Иван Васильевич исполнил и эту просьбу Строгановых, на сей раз с двадцатилетним льготным сроком, причем дозволил разыскивать медную, свинцовую и горючую серу.

Но такое дело, как перенесение военных действий за Уральский хребет и покорение Сибирского царства, уже превышали собственные средства братьев Строгановых. Около десяти лет их намерения с этой стороны оставались одними намерениями, пока на сцену действия не явились помянутые выше казацкие вожди с своей дружиной.

Царство Сибирское является одним из многих осколков обширной империи Чингиз-хана. Оно выделилось в особое ханство из среднеазиатских татарских владений довольно поздно, по-видимому не ранее XV века — в ту же эпоху, когда слагались особые царства Казанское и Астраханское, Хивинское и Бухарское, особые орды Ногайские и Киргиз-Кайсацкие. Сибирская орда, по-видимому, находилась в ближайшем родстве с Ногайской ордой. Она называлась прежде Тюменской, Ишимской и Шибанской. Последнее название указывает на то, что здесь господствовала та ветвь Чингизидов, которая происходила от Шейбани, одного из сыновей Джучи и следовательно Батыева брата, и которая властвовала в Средней Азии или Туркестане. Одна отрасль этих Шейбанидов основала особое царство в степях Ишимских и Иртышских и распространила его пределы на север и восток до Уральского хребта и реки Оби. При Иване III, как мы видели, шейбанский хан Ивак, подобно крымскому Менгли-Гирею, враждовал с золотоордынским ханом Ахматом и даже был его убийцей; следовательно, является также союзником московского князя. Но Ивак, в свою очередь, был убит своим соперником в собственной земле. Дело в том, что от Шибанской орды, еще прежде того, отделилась часть татар под предводительством одного знатного бека Тайбуги. В малом виде тут повторилось то же, что было в великой Волжской орде, от которой отделилась Ногайская, с потомством Эдигея во главе. Но так же, как в Ногайской орде, преемники Тайбуги назывались не царями или ханами, а только князьями, т. е. беками; ибо и тут право на высший титул принадлежало только потомству Чингизову, т. е. Шейбанидам. Преемники Тайбуги удалились со своей ордой далее на север на берега Иртыша, где средоточием ее сделался городок Сибирь, лежавший пониже впадения Тобола в Иртыш, и где она подчинила себе соседние земли остяков, вогулов и отчасти башкир. Ивак был убит одним из преемников Тайбуги. Между сими двумя родами шла жестокая вражда, и каждый из них искал себе союзников между сильными соседями, именно: в Бухарском царстве, в Киргизской и Ногайской ордах и, наконец, в Московском государстве.

Этими внутренними междоусобиями и объясняется та готовность, с которой князь Сибирских татар Едигер, потомок Тайбуги, признал себя данником московского царя Ивана IV. В 1555 году послы Едигера явились в Москву и, поздравив Ивана IV со взятием царств Казанского и Астраханского, били челом, чтобы он принял Сибирскую землю под свою защиту и брал бы с нее дань. Ясно, что Едигер искал у Москвы поддержки в своей борьбе с Шейбанидами. Иван Васильевич действительно принял сибирского князя и его землю под свою руку, наложил на него дань по тысяче соболей в год и отправил к нему Димитрия Непейцина, которому велел привести к присяге жителей Сибирской земли и переписать черных людей; число их, по донесению сибирских послов, простиралось до 30700 человек. В последующие годы со стороны Москвы возникло неудовольствие на то, что определенная дань не была доставлена сполна; хотя Едигер оправдывался тем, что его воевал шибанский царевич, который много людей увел в плен. Этот шибанский царевич был не кто иной, как столь известный Кучум, внук хана Ивака. Получив помощь или от киргиз-кайсаков, или от ногаев, Кучум одолел соперника, убил самого Едигера и брата его Бекбулата и завладел Сибирским царством (около 1563 г.). Вначале он также признал себя данником московского государя и учинил присягу на верность перед московским посланцем. Московское правительство признало за ним титул царя (хана), как за прямым потомком Шейбанидов. Но потом, когда он прочно утвердился в Сибирской земле и распространил магометанскую религию между своими татарами, Кучум не только перестал платить дань, но и начал ряд враждебных действий против нашей северо-восточной украйны; причем принуждал соседние с ней поколения остяков, вместо Москвы, платить дань ему самому. По всей вероятности, происходившие в то время тяжелые и неудачные для нас войны на западе за Ливонию не остались без влияния на сию перемену отношений на дальнем северо-востоке^{67}.

По словам одной Сибирской летописи, в апреле 1579 года Строгановы послали грамоту к казацким атаманам, разбойничавшим на Волге и Каме, и приглашали их к себе в Чусовые городки на помощь против Сибирских татар и других восточных инородцев. Братья Яков и Григорий Аникиевы около того времени умерли. Место их заступили их сыновья: Максим Яковлевич и Никита Григорьевич. Эти-то двоюродные братья, или по крайней мере Максим Яковлевич и его дядя Семен Аникиевич, обратились с помянутой грамотой к волжским казакам. На их призыв откликнулись пять атаманов: Ермак Тимофеев, Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан и Матвей Мещеряк, которые и прибыли к ним с своими сотнями летом того же года. Главным вождем этой казацкой дружины явился первый из названных атаманов, Ермак, которого имя вскоре приобрело такую громкую известность наравне с его старшими современниками Кортецом и Пизарро.

Наши скудные источники не дают точных сведений о происхождении и предыдущей жизни этого замечательного исторического лица. Имеем только одно темное, хотя, может быть, и не лишенное исторической основы предание о том, что дед Ермака был посадский человек города Суздаля, занимавшийся извозом и по обстоятельствам удалившийся из своего родного города; что сам Ермак, в крещении Василий (по другим Герма), родился где-то в Прикамской стране, отличался телесной силой, отвагой и даром слова; в молодости работал в стругах, ходивших по Каме и Волге, а потом пошел в разбой и сделался атаманом шайки. Во всяком случае, нет никаких прямых указаний на то, чтобы Ермак принадлежал собственно к Донскому казачеству; скорее, это был уроженец северо-восточной Руси, хорошо знавший ее пути, промыслы и население, закаленный в борьбе с суровой северной природой, своей предприимчивостью, опытностью и удалью вполне воскресивший тип древнего новгородского повольника. Такими же качествами обладало и большинство его товарищей^{68}.

Казацкие атаманы пробыли два года в Чусовых городках и в это время помогали Строгановым обороняться от беспокойных инородцев. Так, когда мурза Бекбелий с толпой вогуличей напал на Строгановские деревни и починки, то казаки разбили их и взяли в плен самого Бегбелия. В течение этого времени казаки сами предпринимали разные поиски против вогуличей, вотяков и пелымцев и таким образом приготовили себя к последующему большому походу на Кучумово ханство.

Трудно сказать, кому именно принадлежал главный почин в этом предприятии. Одни летописи всецело приписывают его Строгановым, которые будто бы послали казаков покорять Сибирское царство. Другие говорят, что казаки, с Ермаком во главе, по собственному замыслу, самостоятельно предприняли этот поход; причем угрозами заставили Строгановых снабдить их всеми нужными для того запасами, съестными и огнестрельными. С вероятностью можно предположить, что почин был обоюдный, но со стороны казаков более добровольный, со стороны же Строгановых более вынужденный обстоятельствами. Казацкая дружина, прибывшая в Чусовые городки, была не такого характера, не таких привычек, чтобы долгое время могла спокойно нести скучную сторожевую службу, покорно подчиняться местным купцам-землевладельцам и довольствоваться скудной добычей в соседних инородческих краях. Много требовалось искусства и терпения сдерживать эту буйную толпу от обид и грабежей, которые она причиняла самим местным жителям. По всей вероятности, она скоро сделалась бременем для собственного края. А между тем преувеличенные известия о широком речном раздолье за Каменным Поясом, о богатствах, собранных Кучумом и его татарами с слабых, невоинственных сибирских народцев, и, наконец, жажда удалых подвигов, которыми можно было бы смыть с себя тяжкие прошлые грехи — все это возбудило сильное желание идти в малоизведанную страну и попытать там счастья. Подобным настроением, конечно, руководились в особенности атаманы и более всех Ермак Тимофеевич; судя по его последующей предводительской роли, он-то, вероятно, и был главным двигателем всего предприятия и склонил самих Строгановых способствовать ему. Последние избавлялись таким образом от беспокойной толпы казаков и приводили в исполнение давнюю мысль свою собственную и московского правительства: о перенесении борьбы с Сибирскими татарами в их собственную землю за Уральский хребет и наказании хана, переставшего платить дань Москве.

Как бы то ни было, Ермак с товарищами принялся нагружать суда всеми нужными запасами. Строгановы снабдили казаков провиантом, необходимым для дальнего пути, а именно: ветчиной, толокном, мукой, крупой, солью, а также ружьями, пищалями, свинцом и порохом. Мало того, дали им еще 300 человек из собственных ратных людей, в числе которых кроме русских были наемные литовцы, немцы и татары; дали им также провожатых и толмачей, знавших сибирские пути и языки. Казаков налицо было 540. Следовательно, число всего отряда простиралось свыше 800 человек. Отправляясь в такой дальний и трудный поход, казаки сознавали, что его успех был бы невозможен без строгого военного порядка (дисциплины); потому за нарушение его атаманы установили разные наказания: так, блудников положено публично мыть и потом сажать на три дня в оковы, а ослушников и беглецов топить в реке. Предстоявшие труды и опасности напомнили казакам о церкви Божией и сделали их богомольными; говорят, что Ермака сопровождали три священника и один монах, которые ежедневно совершали божественную службу. Приготовления к походу потребовали немало времени, так что самый поход начался довольно поздно, уже в сентябре 1581 года. Помолясь Богу, воины сели на суда и при звуке военных труб и сопелей отплыли вверх по Чусовой. После нескольких дней плавания они вошли в ее приток, речку Серебрянку, и достигли волока, который отделяет систему реки Камы от сибирских рек, именно от Обской системы. Пришлось употребить немало трудов и усилий, чтобы перебраться со всеми тяжестями через этот волок и спуститься в ближайшую речку Жеравлю; только немногие наиболее легкие лодки удалось перетащить, а некоторые застряли на самом волоке. Наступило уже ненастное холодное время, реки стали покрываться льдом, и где-то около этого волока казаки должны были зазимовать. Они поставили себе острожек, откуда одна их часть на лыжах и нартах предпринимала поиски в соседние вогульские края за съестными припасами и всякой добычей, а другая строила новые лодки и изготовляла все нужное для весеннего похода. Когда наступило половодье, дружина села на суда и Жеравлею спустилась в речку Баранчу, Баранчею в Тагил, а Тагилом выплыла в Туру, приток Тобола, и таким образом вступила в пределы Сибирского ханства. На берегах Туры стоял остяцко-татарский юрт Чингиди (Тюмень), которым владел или родственник Кучума, или просто его данник местный князек Епанча (или Епанза). Тут произошла первая, упоминаемая в сибирских летописях, битва, которая окончилась совершенным поражением и бегством епанчинских татар. Турой казаки вошли в реку Тобол и там на устье Тавды имели некоторое удачное дело с татарами. Беглецы татарские принесли Кучуму вести о пришествии русских воинов; причем (по словам сибирских летописей) оправдывали свое поражение действием незнакомых им ружей, которые считали особыми луками: «когда русские стреляют из луков своих, тогда от них пашет огонь, и дым великий исходит, и гром грянет как будто с небеси; стрел не видно, а раны наносят смертельные, и никакими ратными сбруями невозможно от них ущититься: куяки наши, и бехтерцы, и пансыри, и кольчуги все пробивают навылет». Вести эти сильно опечалили Кучума и смутили его тем более, что разные знамения, если верить народному преданию, уже предрекали ему приход русских людей и падение его царства. Между прочим, оно рассказывает следующее. На Иртыше против устья Тобола был песчаный островок, и окрестные жители будто бы не раз видели, как на этот островок выходили два зверя, один из Иртыша, другой из Тобола, и бились между собой. Первый большой, белый, косматый, подобный волку, а второй небольшой, черный, похожий на гончего пса; второй убивал первого и обратно уходил в воду; но и первый через несколько времени вставал и скрывался в воде. Когда донесли Кучуму об этом явлении, он вопросил волхвов и гадателей, и те объяснили ему, что большой зверь означает его царство, а малый русского воина, который придет и возьмет его царство. (Любопытные черты сходства с преданиями о завоевании Мексики Кортецом).

Сибирский хан, однако, не теряет времени и спешит принять деятельные меры для своей обороны. Он собирает повсюду своих князей и мурз с татарами, кроме них еще толпы подвластных остяков и вогулов, и посылает их под начальством своего близкого родственника, храброго царевича Магматкула навстречу казакам. А сам между тем устраивает земляные укрепления и засеки около устья Тобола, под так называемой Чувашевой горой, чтобы преградить доступ к своей столице, городку Сибири, расположенному, как сказано, на Иртыше, несколько ниже впадения в него Тобола.

Последовал ряд кровопролитных битв, в которых обе стороны дрались с большим упорством. Магметкул сначала встретил казаков около урочища, именуемого Бабасаны. Тут казаки вышли на берег и вступили в сражение. Ни конница татарская, ни стрелы, ни копья неприятельские не устояли против мужества казаков и их пищалей. Магметкул бежал назад к засеке под Чувашевой горой. Казаки поплыли далее по Тоболу и дорогой овладели улусом Карачи или главного советника Кучумова, где нашли склады меду и всякого добра, принадлежавшего хану. Достигнув устья Тобола, они сначала уклонились от помянутой засеки, повернули вверх по Иртышу, взяли на его берегу городок мурзы Атика и расположились тут на отдых, обдумывая дальнейший план действия. Большое скопище неприятелей, укрепившихся под Чувашевым, заставило их призадуматься. Собрался казачий крут для решения вопроса: идти ли вперед или воротиться. Некоторые голоса советовали отступить. Но более мужественные и энергичные восстали против такого совета, напоминали данный перед походом клятвенный обет стоять всем за один и скорее пасть до единого человека, чем со срамом бежать назад. При том уже наступала глубокая осень, скоро реки должны были покрыться льдом, и обратное плавание делалось крайне опасным. Нет сомнения, что самым красноречивым и самым решительным противником был Ермак, который сумел ободрить товарищей и вдохнуть в них единодушную решимость победить или умереть. 23 октября рано поутру казаки, помолясь Богу, вышли из городка. При кликах: «с нами Бог!», «Господь помози рабом своим!» они ударили на засеку, и начался самый упорный бой. Неприятели встретили нападающих тучей стрел и многих переранили. Несмотря на отчаянные приступы, казаки не могли одолеть укрепления и начали изнемогать. Тогда татары, считая себя уже победителями, сами в трех местах разломали засеку и сделали вылазку. Но тут в отчаянной рукопашной схватке казаки показали, насколько они крепче неприятелей духом и телом; татары были побеждены и бросились назад: вслед за ними русские ворвались в засеку и водрузили на ней свои знамена. Остяцкие князьки первые покинули поле боя и с своими толпами ушли домой. Царевич Магметкул, раненный, спасся в лодке на другую сторону Иртыша. Кучум с своими мурзами и уланами наблюдал за битвой с вершины горы и приказывал муллам читать молитвы, призывая на помощь Аллаха и Магомета. Увидев бегство всего войска, он и сам поспешил в свою столицу Сибирь; но не остался в ней, ибо уже некому было оборонять ее; а захватив с собой что можно из своего добра, бежал на юг в Ишимские степи. Узнав о бегстве Кучума, 26 октября 1582 года, в день св. Димитрия Солунского, Ермак с казаками вошел в пустой город Сибирь; здесь они нашли ценную добычу, которую разделили между собой, в том числе много золота, серебра, разных тканей и особенно мехов собольих, лисьих и куньих. Спустя несколько дней жители начали возвращаться: первым пришел остяцкий князек со своими людьми и принес Ермаку и его дружине дары и съестные припасы; затем мало-помалу возвращались и татары с женами и детьми.

Итак, после неимоверных трудов и почти баснословных подвигов казаки водрузили русские знамена в столице Сибирского царства. Хотя огнестрельное оружие и давало им сильное преимущество перед туземными народцами, однако при оценке их подвига нужно иметь в виду, что на стороне врагов было огромное численное превосходство: по словам летописей русские воины имели против себя будто бы в 20 и даже в 30 раз большее количество неприятелей. Только необычайная крепость духа и тела помогли казакам одолеть столько врагов. А эти дальние походы по незнакомым рекам и странам при всех переменах сурового северного климата показывают, до какой степени Ермак и его товарищи были людьми бывалыми, закаленными в лишениях, привычными к такого рода трудам и к борьбе с северной природой.

Завоеванием Кучумовой столицы, однако, война далеко еще не кончилась. Сам Кучум нисколько не считал для себя потерянным свое царство, которое наполовину состояло из кочевых татарских улусов и бродячих инородцев; соседние степи, куда казаки не могли за ним следовать, представляли ему надежное убежище; отсюда он мог делать внезапные нападения на казаков, и потому борьба с ним затянулась потом на довольно продолжительное время. Особенно опасен был предприимчивый царевич Магметкул, скоро успевший оправиться от своих ран. Уже в ноябре или декабре того же года он подстерег небольшой отряд казаков, беспечно занимавшихся рыбной ловлей на ближнем Абалацком озере, и нечаянным нападением почти всех перебил. Это была первая чувствительная потеря, которая очень огорчила Ермака и всю его дружину. Ермак начал изыскивать средства к отмщению. Наконец следующей весной от одного преданного себе татарина он узнал, что Магметкул расположился станом на реке Вагае (левый приток Иртыша между Тоболом и Ишимом), верст за сто от города Сибири. Посланный против него отряд казаков, в свою очередь, внезапно напал ночью на его стан и многих татар убил, а самого царевича захватил в плен живым. Потеря храброго царевича нанесла сильный удар Кучуму и на некоторое время обезопасила казаков от его предприятий. Но число их уже сильно убавилось; военные запасы истощились, тогда как предстояло еще много трудов и бйтв, чтобы докончить покорение Сибирской земли и упрочить там русское владычество. Поэтому была настоятельная нужда в русской помощи.

Уже вскоре по взятии города Сибири Ермак и его товарищи отправили к Строгановым вести о своих успехах; а потом с теми же вестями послали в Москву к самому царю Ивану Васильевичу атамана Ивана Кольцо с несколькими казаками и с дорогими сибирскими соболями, а также с просьбой прислать им царских ратных людей на помощь.

Меж тем как доблестная казацкая дружина завоевывала Москве новое татарское царство, в Пермском краю произошло событие, которое повлекло на Строгановых гнев Грозного царя и новую опалу на товарищей Ермака. Пользуясь тем, что в Пермском краю оставалось мало ратных людей, какой-то пелымский (вогульский) князь пришел с толпами остяков, вогулов и вотяков, доходил до Чердыни, т. е. до главного города этого края, а потом обратился на Камское Усолье, Канкор, Кергедан и Чусовские городки, выжигая окрестные села, погосты и посады и забирая в плен крестьян. Строгановы едва отстояли от неприятелей свои городки. Чердынский воевода Василий Пелепелицын, может быть, и без того недовольный привилегиями Строгановых и их неподсудностью себе, воспользовался этим нападением для их обвинения. В своем донесении царю Ивану Васильевичу всю вину претерпевшего Пермским краем опустошения он свалил на Строгановых: они-де без царского указа призвали в свои остроги воровских казаков, на вогуличей и вотяков посылали и их задрали, с сибирским салтаном ссорили русских людей; когда же пришел пелымский князь, государевым городам своими ратными людьми не помогли; а Ермак с товарищами, вместо того, чтобы оборонять Пермскую землю, пошел воевать на вогулов, остяков и татар. Вследствие этого донесения Строгановым отправлена из Москвы немилостивая царская грамота, подписанная дьяком Андреем Щелкаловым и помеченная 16 ноября 1582 года.

Этой грамотой повелевалось Строгановым впредь казаков у себя не держать, а волжских атаманов, Ермака Тимофеевича с товарищами, прислать в Пермь (т. е. Чердынь) и Камское Усолье, где они должны стоять не вместе, а разделясь; у себя же позволялось оставить не более ста человек с одним атаманом. Если же этого повеления не будет в точности исполнено и опять над пермскими местами учинится какая беда от вогулов и сибирского салтана, то на Строгановых будет наложена «большая опала». В Москве, очевидно, не знали ничего о сибирском походе и требовали присылки в Чердынь Ермака с казаками, которые в это время уже располагались на берегах Иртыша в средоточии Сибирского ханства. Понятно, что, получив сию грамоту, Строгановы были «в великой печали». Они понадеялись на данное им прежде разрешение заводить городки за Каменным Поясом и воевать сибирского салтана, а потому и отпустили туда казаков, не сносясь ни с Москвой, ни с пермским воеводой. Недолго, однако, длилась их печаль. Вскоре подоспела радостная весть от Ермака с товарищами об их необыкновенной удаче. С этой вестью Строгановы лично поспешили в Москву. А потом прибыло туда же и казацкое посольство во главе с опальным атаманом Кольцо (когда-то осужденным на смерть за разбои). Разумеется, об опалах не могло быть более и речи. Государь принял атамана и казаков очень ласково, наградил деньгами и сукнами и опять отпустил в Сибирь, послав атаманам и казакам свое милостивое слово и многие подарки за верную службу. Говорят, что Ермаку он послал шубу со своего плеча, серебряный кубок и два панциря. На подкрепление им он потом отправил князя Семена Волховского и Ивана Глухова с несколькими сотнями ратных людей. Пленного царевича Магметкула царь велел привезти в Москву, где он потом был пожалован вотчинами и занял место между служилыми татарскими князьями. Строгановы были награждены новыми торговыми льготами и еще двумя земельными пожалованиями, Большой и Малой Солью.

После взятия в плен Магметкула казаки стали более обеспечены со стороны Кучума, который в то время был отвлечен и возобновившейся борьбой с соперником своим, т. е. с родом Тайбуги. Они употребили это время на то, чтобы докончить покорение (собственно, обложение данью) остяцких и вогульских волостей, входивших в состав Сибирского ханства. Из города Сибири они ходили по Иртышу и Оби, и между прочим на берегах последней взяли остяцкий город Казым, причем пленили местного князька; но тут на приступе они потеряли одного из своих атаманов, Никиту Пана. Вообще число завоевателей сильно убавилось; едва ли их осталась и половина; с нетерпением ожидали они помощи из России. Только осенью 1584 года, наконец, приплыли на стругах Волховской и Глухов: но они привезли с собой не более 300 человек — помощь слишком недостаточная для того, чтобы упрочить за Россией завоевание такого обширного пространства, когда на верность только что покоренных местных князьков еще нельзя было положиться и когда наш главный непримиримый враг Кучум еще жил и действовал во главе своей татарской орды. Казаки с радостью встретили московских ратных людей и привезенные им царские подарки. Но приходилось разделить с пришедшими свои и без того скудные съестные запасы; наступившей зимой от недостатка продовольствия открылась смертность в городе Сибири. Тогда же умер и князь Волховской. Только весной, благодаря обильному улову рыбы и всякой дичи, а также хлебу и скоту, доставленным от окрестных инородцев, миновало бедствие и русские оправились от голодного времени. Так как князь Волховской, по-видимому, был назначен сибирским воеводой, которому казацкие атаманы должны были сдать город и сами подчиниться, то смерть его избавляла горсть русских людей от неизбежного впоследствии соперничества и несогласия начальников; ибо едва ли атаманы охотно отказались бы от своей самостоятельности и своей первенствующей роли в новозавоеванной земле. Со смертью Волховского соперничество устранялось; Ермак снова и окончательно стал во главе соединенного казацко-московского отряда.

Доселе русское дело в Сибири шло вообще хорошо, и удача сопровождала почти все предприятия Ермака. Но — как это обыкновенно бывает в жизни и отдельных исторических лиц, и целых народов — счастье, наконец, стало изменять; наступили невзгоды, и дела приняли дурной оборот. Продолжительная удача ослабляет постоянную напряженную предосторожность и порождает беспечность, а сия последняя в свою очередь ведет за собой бедственные неожиданности. Так было и в Сибири с ее первыми завоевателями.

Один из местных князьков-данников, которому летописи дают звание Карачи, т. е. бывшего ханского советника, задумал измену и прислал к Ермаку своих послов с просьбой оборонить его от ногаев (вероятно, Кучумовых союзников). Послы шертвовали, т. е. присягнули в том, что не мыслят никакого зла против русских. Ермак и другие атаманы поверили их клятве. Иван Кольцо и с ним сорок казаков отправились в городок Карачи, были ласково приняты, и потом — вероятно, во время сна, отдыха или пирушки — вероломно все умерщвлены. Весть о их гибели была тяжким ударом для русской дружины. Для отмщения за них послан был отряд с атаманом Яковом Михайловым; но и этот отряд (вероятно, попав в засаду) был также истреблен вместе со своим атаманом. После того окрестные инородцы легко склонились на увещания Карачи и подняли восстание против русских. С большой толпой татар и остяков он пришел под самый город Сибирь и осадил его. Весьма возможно, что он находился в тайных сношениях с своим бывшим ханом Кучумом и следовал его внушениям. Русская дружина, ослабленная помянутыми потерями, принуждена была запереться в городе и выдерживать осаду. Последняя затянулась, и русские начали уже испытывать сильный недостаток в съестных припасах: карача надеялся выморить их голодом. Но отчаяние придает силы и решимости. В одну июньскую ночь казаки разделились на две части: одна осталась с Ермаком стеречь город, а другая с атаманом Матвеем Мещеряком незаметно вышла в поле и прокралась к стану самого Карачи, отдельно стоявшему за несколько верст от города. Тут много неприятелей было избито, в том числе и два сына Карачи; а сам он едва успел спастись бегством. На рассвете, когда в главном стане осаждавших узнали о вылазке казаков, толпы неприятелей поспешили на помощь Карачи и окружили малочисленную дружину казаков. Но последние огородились карачинским обозом и встретили врагов ружейным огнем. Наконец дикари не выдержали и рассеялись. Город освободился от осады, а вместе с тем окрестные племена снова признали себя нашими данниками и снабдили русских съестными припасами. После того Ермак предпринял удачный поход вверх по Иртышу для утверждения русского владычества в той стороне и, может быть, для поиска за Кучумом, который, как мы сказали, едва ли был чужд помянутому восстанию Карачи. Но изворотливый, неутомимый Кучум был неуловим в своих Ишимских степях и строил новые козни на погибель русским.

Едва Ермак воротился в Сибирь и расположился на отдых, как к нему приходит известие, будто караван бухарских купцов шел с товарами в город Сибирь, но где-то остановился, ибо Кучум не дает ему дороги! Прибытие бухарского каравана и вообще возобновление торговых сношений Сибири с средней Азией было событием весьма желанным для казаков, собиравших богатые дани дорогими мехами, на которые они могли бы выменивать шерстяные и шелковые ткани, ковры, оружие, пряности, сухие фрукты и прочие предметы среднеазиатской промышленности. Ермак был обрадован вестью о караване и, в первых числах августа, лично с небольшим отрядом поплыл навстречу купцам вверх по Иртышу. Казацкие струги достигли устья Вагая, однако никого не было видно, ни бухарцев, ни Кучумовых татар. Ермак поднялся еще немного по Вагаю; та же пустыня. Он поплыл назад. В один темный, бурный вечер он пристал к берегу и тут нашел свою погибель. Подробности ее навсегда остались неизвестны для истории и сделались достоянием легенды; но уже сама по себе, касающаяся замечательного исторического лица, она заслуживает передачи, и тем более, что не лишена некоторой степени правдоподобия.

Вот что она рассказывает:

Казаки пристали собственно к острову, образуемому притоком или рукавом Иртыша, а потому, считая себя в безопасности, расположились тут станом и предались отдохновению, не поставив стражи. Утомленные трудным походом, все они погрузились в глубокий сон. А между тем Кучум был недалеко. (Самая весть о небывалом бухарском караване едва ли не была пущена им же для того, чтобы заманить Ермака в засаду.) Его лазутчики скрытно следил? за всеми движениями казаков и донесли хану об их остановке на ночлег. У Кучума был один татарин, осужденный на смертную казнь. Хан послал его искать конского броду на остров, обещая помилование в случае удачи. Татарин перебрел реку или рукав ее и воротился с вестью о полной беспечности казаков. Кучум сначала не поверил и велел принести какое-либо доказательство. Татарин отправился в другой раз и принес три казацких пищали и три лядунки с порохом. Тогда Кучум посылает на остров толпу татар. При шуме дождя и завывании ветра татары неслышно прокрались к стану и затем принялись избивать сонных казаков. Легенда прибавляет, что проснувшийся Ермак бросился в реку к своему стругу, но попал в глубокое место; тут, имея на себе железную броню, он не мог выплыть и утонул. Как бы то ни было, при сем внезапном нападении весь казацкий отряд был истреблен вместе с своим вождем. Так погиб этот русский Кортец и Пизарро, этот храбрый, «велеумный» атаман, как его называют сибирские летописи, из удалых разбойников силой обстоятельств и своих богатых дарований превратившийся в героя, которого слава никогда не изгладится из народной памяти.

Несомненно, что два важных обстоятельства помогли казацко-русской дружине при первом завоевании Сибирского ханства: с одной стороны, огнестрельное оружие, соединенное с закаленностью в военных трудах и лишениях; с другой — внутреннее состояние самого ханства, ослабленного междоусобиями двух соперничествующих родов, а также недовольством многих местных язычников против насильно вводимого Кучумом мусульманства; понятно, что сибирские шаманы с их кудесами и идольскими жертвами неохотно уступали свое место магометанским муллам. Но была еще третья важная причина успеха — это личность самого «начального» атамана Ермака Тимофеевича, его неодолимое мужество, опытность и знание военного дела, его предводительский талант, безыскусственное красноречие и железная сила характера. О последней ясно свидетельствует порядок и повиновение, т. е. та воинская дисциплина, которую он сумел водворить в своей дружине между вольными казаками, с их буйными нравами, с их привычкой к разгулу и своеволию.

Гибель Ермака воочию подтвердила, что он действительно был главным двигателем и душой всего предприятия. Когда весть о ней достигла города Сибири, оставшаяся казацкая дружина не только горько оплакала потерю своего вождя, но и тотчас решила, что без него, при своей малочисленности, она не может держаться посреди ненадежных туземцев против Сибирских татар, избавившихся от их главной грозы, т. е. от Ермака. Казаки и московские ратные люди, в числе не более полутораста человек, немедленно покинули город Сибирь с стрелецким главой Иваном Глуховым и Матвеем Мещеряком, единственным оставшимся у них из пяти атаманов; дальним северным путем по Иртышу и Оби они отправились обратно за Камень. Едва русские очистили Сибирь, как Кучум послал сына Алея занять свой стольный город. Но он недолго здесь удержался. Выше мы видели, что владевший Сибирью князь Тайбугина рода Едигер и брат его Бекбулат погибли в борьбе с Кучумом. После Бекбулата остался маленький сын, по имени Сейдяк. Он нашел убежище в Бухаре, вырос там и теперь явился мстителем за отца и дядю. Получив помощь от бухарцев и киргизов, Сейдяк возобновил борьбу с Кучумом. Последний был побежден; Алей изгнан из Сибири, и сей стольный город перешел в руки Сейдяка.

Таким образом, татарское царство в Сибири было восстановлено, и завоевание Ермака казалось утраченным. Но это только казалось. Русские уже узнали дорогу в Сибирь, изведали слабость, разноплеменность этого царства и его естественные богатства; они уже считали его своим достоянием и не замедлили вернуться^{69}.

Ошибку Ивана IV, недостаточно оценившего трудное положение завоевателей в Сибири, спешило исправить следующее правительство Федора Ивановича, которое отправляет туда один отряд за другим. Еще не зная о гибели Ермака и уходе русской дружины из Сибири, московское правительство летом 1585 года послало ей на помощь воеводу Ивана Мансурова с сотней стрельцов и других ратных людей и — что особенно важно — с пушкой. На этом походе с ним соединился остаток первых завоевателей с атаманом Мещеряком. Найдя город Сибирь уже занятым татарами, воевода проплыл мимо, спустился по Иртышу до его впадения в Обь, остановился здесь на зимовку и поставил городок. Местные народцы думали, что они уже избавились от русского подданства, и нисколько не желали подчиниться ему снова.

Приходилось вновь начинать дело покорения; но на сей раз оно пошло легче и быстрее с помощью опыта и по проложенным путям. Окрестные остяки собрались вокруг русского городка и попытались взять его; но были отбиты. Тогда, по словам летописей, они принесли своего главного идола, пользовавшегося большим поклонением; поставили его под деревом и начали творить ему жертвы, прося помощи против христиан. Русские навели на него свою пушку; раздался выстрел, и дерево вместе с идолом было разбито в щепы. Остяки в страхе рассеялись и оставили русских в покое. Мало того, остяцкий князь Лугуй, который владел шестью городками по реке Оби, первый из местных владетелей отправился в Москву, где бил челом, чтобы государь принял его в число своих данников и не велел воевать его своим ратным людям, сидевшим на Усть-Иртыше. С ним обошлись ласково и наложили на него дань в семь сороков лучших соболей. Вслед за Мансуровым прибыли в Сибирскую землю воеводы Сукин и Мясной и начали с того, что на реке Туре, на месте старого городка Чингия, построили крепость Тюмень и в ней воздвигли христианский храм. А в следующем 1587 году, после прибытия новых подкреплений, голова Данила Чулков отправился из Тюмени далее, спустился по Тоболу до его устья и здесь на высоком берегу Иртыша основал Тобольск, в котором построил две церкви; этот город вскоре сделался средоточием русских владений в Сибири, благодаря своему выгодному положению в узле сибирских рек, т. е. главных путей сообщения. Таким образом, вместо далеких и трудных походов первых завоевателей, московское правительство и здесь употребило обычную свою систему: распространять и упрочивать свое владычество на окраинах постепенным построением крепостей.

Тобольск явился неподалеку от прежнего средоточия Сибирского царства, т. е. от города Сибири. Такое соседство сильно стеснило татарского князя Сейдяка Бекбулатовича. Он попытался на открытую борьбу с русскими; собрал сколько мог войска и приступил к Тобольску. Но выстрелами из пищалей и пушек русские отразили приступы татар, а потом сделали вылазку и окончательно их разбили; причем сам Сейдяк был ранен и взят в плен. Этот бой замечателен еще тем, что в нем пал Матвей Мещеряк, последний из пяти известных атаманов. По другому известию, с Сейдяком покончили иным способом. Будто бы с одним киргиз-кайсацким царевичем и карачою, бывшим Кучумовым вельможею, теперь перешедшим на сторону Сейдяка, сей последний задумал захватить Тобольск хитростью; для чего пришел с 500 человек и расположился на лугу подле города, под предлогом охоты. Догадываясь о его замысле, Чулков притворился его приятелем и пригласил его в гости, а также для переговоров о мире. Сейдяк с царевичем и карачою вошел в город в сопровождении сотни своих татар, которых, однако, русские при въезде в город обезоружили. Во время пиршества, когда воевода пригласил своих гостей выпить за здоровье государя, те будто бы стали пить и поперхнулись. Тогда воевода объявил, что у них на уме недобрый замысел, и велел их схватить. После чего они были отправлены в Москву, в 1588 году. (Полагают, что упомянутый здесь киргизский сампан, или царевич, был не кто иной, как Ураз-Мухамед, который потом, в царствование Бориса Годунова, посажен ханом в Касимове.) После того стольный татарский город Сибирь был оставлен татарами и мало-помалу запустел.

Покончив с Сейдяком, русские воеводы принялись за Кучума, который оставался еще на свободе, кочевал в барабинской степи и оттуда продолжал своими нападениями тревожить русских, упорно не признавая их владычества в своем бывшем ханстве. Он получал помощь от соседних ногаев, с князьями которых находился в близком свойстве, женив некоторых своих сыновей на их дочерях и выдав за них собственных дочерей. К нему же примкнула теперь и часть мурз осиротелого Тайбугина улуса. Летом 1591 года воевода князь Масальский ходил в Ишимскую степь близ озера Чили-Кула, разбил Кучумовых татар и взял в плен его сына Абдул-Хаира. Но сам Кучум спасся и потом продолжал свои разбойничьи набеги. Чтобы обезопасить с этой стороны русские владения и стеснить движения Кучума, в 1594 году князь Андрей Елецкий с сильным отрядом двинулся вверх по Иртышу и близ впадения в него реки Тары заложил городок, названный именем этой реки. Новый город очутился почти в центре той плодородной и хорошо орошенной степи, по которой кочевала орда Кучума, угрозами и насилием собирая ясак с татарских волостей, расположенных по Иртышу и уже присягнувших на русское подданство. Город Тара действительно оказал большую пользу в борьбе с ним. Отсюда русские неоднократно предпринимали против него поиски в степи; били его татар, разоряли его улусы, перехватывали шедших к нему гонцов и торговцев, ногайских и бухарских, вступали в сношения с его мурзами, которых подарками и обещаниями льгот переманивали в наше подданство. При сем воеводы не раз посылали к нему с увещаниями, чтобы он прекратил свое сопротивление и покорился русскому государю, обнадеживая его царскими милостями. От самого царя Федора Ивановича отправлена была к нему увещательная грамота: она указывала на его безвыходное положение, на то, что два его сына в плену, друзья его оставили, Сибирь покорена, что сам Кучум сделался бездомным казаком, что государю стоит только послать на него свою большую рать, чтобы его уничтожить; но что государь готов все забыть, если Кучум явится в Москву с повинной; тогда в награду ему даны будут города и волости, а если пожелает, то и прежний его юрт, т. е. самая Сибирь. Пленный Абдул-Хаир, по внушению московского правительства, также писал отцу и склонял его покориться, приводя в пример себя и брата Магметкула, которым государь пожаловал города и волости (в кормление). Ничто, однако не могло склонить упрямого старика к покорности. В своих ответах он бьет челом Белому царю, чтобы тот отдал ему назад Иртышский берег, а воевод русских просит воротить ему один конский вьюк, захваченный ими вместе с шедшими к нему послами; в этом вьюке находилось зелье для его больных глаз. С самого прихода Ермака он борется с русскими и Сибири им не отдавал: сами взяли. Помириться он готов, но только «правдою». И к этому он еще прибавляет наивную угрозу: «с ногаями я в союзе, и если с двух сторон станем, то плохо будет московскому владению».

Решили во что бы то ни стало покончить с упрямым, беспокойным стариком. В августе 1598 года воевода Воейков выступил из Тары в Барабинскую степь с отрядом в 400 человек казаков и служилых татар. Посланные вперед лазутчики добыли языков (вестей), по которым узнали, что Кучум с 500 своей орды ушел на верхнюю Обь, где у него посеян хлеб. Воейков шел день и ночь и 20 августа на заре внезапно напал на Кучумово становище. Татары защищались отчаянно, но должны были уступить превосходству «огненного боя» и потерпели полное поражение; одни из них пали в битве, другие погибли в реке Оби во время бегства, третьи взяты в плен и перебиты вследствие большого ожесточения ратных людей: пощажены только некоторые мурзы с женами и семейство Кучума; тут было захвачено восемь его жен, пять сыновей, несколько дочерей и снох с малыми детьми. Сам Кучум и на этот раз спасся от плена: с несколькими верными людьми он уплыл в лодке вниз по Оби. Воейков послал к нему одного татарского сеита с новыми увещаниями покориться и ехать к московскому государю. Сеит нашел его где-то в лесу на берегу Оби; при нем было три сына и человек тридцать татар. «Если я не поехал к московскому государю в лучшее время, — отвечал Кучум, — то поеду ли теперь, когда я слеп и глух, и нищий». Об одном только старик горько сожалел: отняли у него любимого сына, царевича Асманака. «Лучше бы у меня всех детей взяли, да Асманака мне оставили», — плакался он. Есть что-то внушающее некоторое сочувствие и уважение в поведении этого старого татарина, доходившего до героизма в своем непреклонном решении жить и умереть вольным человеком и, хотя бы только по имени, царем сибирским. Конец его был жалкий. Скитаясь в степях верхнего Иртыша, потомок Чингиз-хана существовал тем, что отгонял скот у соседних калмыков; спасаясь от их мести, он убежал к своим бывшим союзникам ногаям и там был убит. С его смертью русские владения в Сибири избавились от своего непримиримого врага. Меж тем семейство его было отправлено в Москву, куда прибыло уже в царствование Бориса Федоровича Годунова; оно имело торжественный въезд в столицу, на показ народу, обласкано новым государем и потом разослано по разным городам. Вообще в Москве с великой радостью были встречены известия об окончании борьбы с Кучумом: в столице победа Воейкова была отпразднована с молебствием и колокольным звоном; а сам он и его товарищи награждены золотыми и денежным жалованьем^{71}.

Во время этой борьбы с Кучумом московское правительство не теряло времени и продолжало закреплять за собой область реки Оби построением новых городков и острожков. А именно при Федоре Ивановиче и Борисе Годунове явились еще следующие укрепленные поселения: на левом притоке Тобола, на реке Тавде, при впадении в нее Пелыма — Полым, недалеко от впадения Сосвы в Обь — Березов, в самых низовьях Оби — Обдорск, а на среднем ее течении — Сургут, Нарым, Кетский Острог (собственно, на правом ее притоке Кети) и Томск (на правом же ее притоке Томи); на верхней Туре построено Верхотурье, сделавшееся главным пунктом на дороге из Европейской России в Сибирь, а на среднем течении той же реки — Туринск; на реке Тазе, впадающей в восточную ветвь Обской губы, — Мангазейский острог. Все эти городки и острожки снабжены были небольшими деревянными и земляными укреплениями, весьма достаточными для того, чтобы держать в страхе полудиких туземцев, в особенности благодаря своим пушкам и пищалям. Гарнизон этих укреплений составлялся обыкновенно из нескольких десятков стрельцов, казаков и других служилых людей, переводимых сюда из разных мест северной и восточной России. Вслед за служилыми, или ратными, людьми, московское правительство переводило сюда и посадских, или торговых, людей, и пашенных крестьян, или земледельцев, которые заводили поселки вблизи городов. Служилым людям также по обычаю раздавались земельные участки и угодья, в которых они устраивали кое-какое хозяйство. Переводили и духовенство, так как в каждом городке обязательно воздвигались, хотя и небольшие, деревянные храмы.

Вообще надо отдать справедливость московскому правительству; рядом с завоеванием, оно умно и расчетливо вело дело русской колонизации, дело, в котором успело уже приобрести достаточную опытность при занятии пустынных и инородческих областей на востоке и юге Европейской России. Отправляя переселенцев, оно приказывало областным властям или местным обитателям снабжать их известным количеством скота, живности и хлеба, т. е. лошадей, овец, свиней, гусей и кур, муки, круп, толокна, телегами, санями, сохами и, кроме того, деньгами, так что поселенцы не только получали хорошие земельные наделы, но имели и все нужное, чтобы немедленно завести свое хозяйство. Высылались также и необходимые ремесленники, особенно плотники, для постройки речных стругов, городских зданий, стен, церквей и проч.; высылались ямщики для заведения ямской гоньбы и т. д. Вследствие разных льгот и поощрений, а также вследствие преувеличенной молвы о богатствах Сибири кроме высылаемых правительством переселенцев туда потянулись и многие охочие люди, особенно промышленники-звероловы. Рядом с этой колонизацией началось дело обращения туземцев в христианство и их постепенное обрусение. Не имея возможности отделить для Сибири большую ратную силу, московское правительство озаботилось привлечением в нее самих туземцев; так многие татары и вогулы, конечно из наиболее верных и преданных, обращены были в служилых людей, преимущественно в сословие казаков; они охотно записывались в это сословие, как все-таки привилегированное по сравнению с простыми инородцами, обеспеченное земельными наделами, жалованьем и оружием. Кроме того, при всяком нужном случае татары и другие инородцы обязаны были выставлять вспомогательные отряды конные и пешие, которые обыкновенно ставились под начальство русских детей боярских. Московское правительство в особенности приказывало ласкать и привлекать в нашу службу прежние владетельные роды и наиболее знатных между туземцами; местных князьков и мурз оно иногда переводило в Россию, где они принимали крещение, получали поместья и вступали в число дворян или детей боярских. А тех князьков и мурз, которые не хотели покориться и платить ясак (дань) или, дав шерть (присягу)», затевали потом измены, правительство приказывало ловить и подвергать смертной казни или другому тяжкому наказанию, городки же их опустошать и выжигать. При сборе ясака или взимании подвод для казенных гонцов правительство приказывало также делать разные облегчения бедным, старым и увечным туземцам, а в некоторых местах, вместо пушного ясака, облагало их известным количеством хлеба, чтобы приучить их к земледелию и вместе облегчить доставку хлебных запасов, которые ежегодно посылались из России для служилых людей, так как своего, сибирского, хлеба производилось слишком недостаточно.

Разумеется, далеко не все благие распоряжения центрального правительства добросовестно исполнялись местными сибирскими властями, и туземцы терпели многие обиды и притеснения; тем не менее дело русской колонизации и русского господства здесь было поставлено умно и успешно, и наибольшая заслуга в этом деле принадлежит, конечно, Борису Федоровичу Годунову. Сообщения в Сибири главным образом производились летом по рекам, для чего строилось большое количество казенных стругов. Русские телеги и сани годились для близких расстояний. А дальние сообщения зимой поддерживались или пешеходами на лыжах, или ездой на нартах, т. е. легких санках, запряженных оленями или собаками. Чтобы связать Сибирь с Европейской Россией постоянным сухопутьем, по распоряжению правительства проложена была посошными людьми дорога от Соликамска через хребет до Верхотурья. По этой дороге ездили служилые и торговые люди, возили казенные запасы, хлебные и военные (порох, свинец, пушки, ядра и пр.), церковные принадлежности и т. д.

За все усилия, заботы и расходы, которых потребовало водворение русского владычества в Сибири, сия последняя стала вознаграждать нас своими естественными богатствами, в особенности огромным количеством дорогих мехов. Так, уже в первые годы царствования Федора Ивановича наложен был на занятый край царский ясак в 5000 сороков соболей, 10000 черных лисиц и полмиллиона белок^{72}.