XIV
Начало церковной унии
в Западной Руси
Водворение иезуитов в Польше и Литве. — Их коллегии. — Совращение Радивилов и других протестантов. — Неустройства Западнорусской церкви. — Епископы Красенский и Лазовский. — Киевские митрополиты. — Галицко-Львовская епархия и Гедеон Балабан. — Львовское братство. — Избирательная борьба после Батория. — Московская кандидатура. — Выбор Сигизмунда III. — Патриарх Иеремия в Вильне. — Кирилл Терлецкий и Ипатий Потей. — Вопрос об унии и приготовления к ней. — Михаил Рагоза и подпись епископов на унию. — Провозглашение унии в Риме. — Ревность к ней Сигизмунда. — Брестский собор. — Разделение его на две стороны. Переговоры и обоюдные постановления. — Усердие князя Острожского и возбуждение среди православных. — Литературная борьба.
1569 год отмечен двумя важными событиями в истории Западной Руси: в этом году завершилась политическая уния Литовско-русского государства с Польшей; в том же году водворились в Литовской Руси иезуиты, немедленно принявшиеся хлопотать о церковной унии сей православной Руси с католической Польшей.
Первый, озаботившийся призывом иезуитов в польской области, был епископ Вармийский (в Западной или Королевской Пруссии) кардинал Гозий, наиболее энергичный между польскими прелатами поборник католицизма в его борьбе с реформацией. Иезуиты представлялись тогда наилучшим орудием для воспитания юношества в преданности католической церкви; а потому иезуитские коллегии и школы распространялись с замечательной быстротой. В 1564 году кардинал Гозий, с помощью папского нунция Коммендоне, водворил в своей епархии иезуитскую колонию из И человек, которые в следующем году открыли воспитательную коллегию из пяти классов. Сначала они с большим трудом добыли несколько учеников; но потом, благодаря искусному образу действия, дело пошло успешно; не только католики, даже протестанты начали отдавать им своих детей, а вместе с тем пошла успешнее и вообще борьба с реформацией. Не ограничиваясь Польшей, Гозий позаботился и о Литве; по сему вопросу он вошел в переговоры с виленским католическим епископом Валерьяном Прота-севичем и посоветовал ему также вызвать к себе иезуитов. Протасевич очень охотно последовал сему совету и купил для них дом насупротив своих палат; на содержание их назначил часть своих доходов, а для школы подарил несколько своих деревень.
Виленские протестанты, с воеводой и литовским канцлером Николаем Рыжим во главе, неприязненно отнеслись к сему призыву и даже намерены были силой воспротивиться водворению иезуитов. Поэтому в сентябре 1569 года прибыла от Гозия первая их партия из пяти человек, Протасевич отправил к ним навстречу собственную карету. После того как стемнело и враждебно настроенная народная толпа разошлась, иезуиты незаметно въехали в город в епископской карете, окруженной конским конвоем. Потом начали прибывать поодиночке и другие иезуиты. Благодаря их скромности и наружному смирению народное волнение мало-помалу улеглось и ничто не мешало им постепенно подготовлять почву для своей будущей деятельности. В следующем 1570 году открыты были в Вильне иезуитский коллегиум и при нем гимназия. Ректором этого учреждения был поставлен Станислав Варшевецкий, природный поляк, получивший образование в заграничных университетах, исполнявший прежде должность королевского секретаря и посланника к разным дворам, а теперь сделавшийся ревностным членом Иезуитского Ордена. Свою виленскую гимназию иезуиты разделили также на пять классов (инфима, грамматика, синтаксис, поэтика и риторика). Рядом с этой светской школой они вскоре основали и духовную, или семинарию, назначавшуюся для тех воспитанников, которые готовили себя в духовное звание. Но и здесь вначале они также с трудом добывали себе учеников: католики и протестанты имели собственные школы, а православные не отдавали своих детей, опасаясь их окатоличения. Однако благодаря стараниям епископа и тому, что иезуиты привлекали бедных мальчиков, обучая их бесплатно, школы их стали наполняться; а потом, видя блестящие успехи учеников, особенно в латинском языке, родители разных исповеданий начали охотно посылать сюда своих детей.
В то же время иезуиты стали действовать и другим орудием против иноверцев: посредством публичных богословских диспутов. Когда кальвинские учителя уклонялись от сих диспутов, хитрые иезуиты устраивали на площади перед костелом прения между католиками, с одной стороны, лютеранами, кальвинистами и социанами — с другой; причем роль трех последних играли лица, выбранные из среды самих иезуитов. Разумеется, победа в этих прениях всегда оставалась на стороне католиков. Кроме школы и диспутов они постепенно стали развивать и другие свои средства для борьбы с противниками. С согласия епископа они завладели костелом св. Яна, роскошно его обновили, украсили иконами и распятиями, завели отличный орган и певчий хор и начали отправлять богослужение с невиданными дотоле торжественностью и великолепием, чем привлекали к себе толпы богомольцев. В этом костеле раздавались красноречивые проповеди, также привлекавшие многочисленных слушателей. Сам ректор Варшевецкий владел ораторским талантом. Еще большим успехом пользовался здесь знаменитый проповедник Петр Скарга, прежде каноник львовский, а теперь также ревностный член Иисусова ордена. Этот же Скарга, с разрешения папы и короля, устроил в Вильне при Свентоянском костеле «братство тела Господня»; в число братчиков вписали свои имена кардинал Гозий и епископ Протасевич, а также Виленский войт, бургомистр и другие влиятельные лица, духовные и светские. Члены братства делали обильные приношения в его кассу и своим участием в религиозных церемониях еще более увеличивали блеск и торжественность церковного обряда. Надобно отдать справедливость иезуитам: для успеха своей пропаганды они не щадили ни трудов, ни самой жизни. Когда в Литве в 1571 году свирепствовала страшная моровая язва, спасаясь от нее, из Вильны уехали сам епископ с своим капитулом и почти все ксендзы. Одни только иезуиты остались на своих местах; гфодол-жали совершать церковные службы, посещали и ухаживали за больными в городе и его окрестностях, исповедовали и приобщали умирающих. Некоторые из них при сем сами заразились и умерли. Такими подвигами самоотвержения они возбудили в местном населении большое к себе расположение.
Но главные усилия их обращены были не на простой народ, а на знатные и богатые фамилии, которые они старались или возвратить, или совратить в католичество. Эти усилия вскоре и в значительной мере увенчались успехом.
В Вильне проживал Ульрих Гозиус, родной брат кардинала — епископа вармийского Станислава Гозиуса. Несмотря на все усилия брата кардинала, этот знатный, богатый человек оставался усердным кальвинистом; но он не устоял против увещаний Скарги и перешел в католицизм. Одновременно с ним еще один усердный кальвинист, из среды знатнейших литовских вельмож, Ян-Иероним Ходкевич (собственно, Ходкович), староста Жмудский, усилиями Варшевецкого был совращен в католицизм вместе с сыном своим Яном-Карлом, впоследствии великим гетманом Литовским. Затем произошли и другие важные совращения. Наиболее же блистательным успехом иезуитов было возвращение в лоно католичества сыновей того самого Николая Радивила Черного, который был главным поборником и двигателем кальвинизма в Литовской Руси. После него осталось четыре юных сына. Старшему из них Николаю Христофору, прозванному Сироткой, было только 16 лет при смерти отца. (Прозвание свое он получил, будучи ребенком, от короля Сигизмунда Августа, который раз застал его одиноким, покинутым няней и плачущим.) Иезуиты постарались своими сетями опутать неопытного юношу; рассказывают, что они не остановились даже перед грубым обманом вроде подложного письма, будто бы написанным отцом Христофора перед смертью, в котором он выражает свои сомнения в истине протестантского учения. Увещания Скарги окончательно увлекли юношу. Несмотря на все просьбы дяди своего Николая Рыжего, Сиротка покинул кальвинизм и торжественно принял католичество. За ним последовали и младшие братья: из них Юрий поступил в духовное звание и был преемником Валерьяна Протасевича (умершего в 1580 году) на виленской епископской кафедре; впоследствии папа Григорий XIII возвел его в сан кардинала. Братья отличались теперь особой ревностью к католицизму. Ревность эту они простерли до того, что Николай Сиротка скупал экземпляры протестантской Библии, изданной его отцом, а его брат епископ приказывал публично жечь их вместе с другими иноверческими книгами.
Пример и поощрение со стороны такой фамилии, как Радивилы, владевшие огромными поместьями и имевшие массу клиентов, вызвали многих подражателей и вообще сильно повлияли на дальнейшие успехи католицизма в борьбе с реформацией. Иезуиты, дотоле столь скромные и смиренные, теперь, почувствовав свою силу, стали действовать решительно и открыто. Число их школ и учеников быстро возрастало. Еще при жизни короля Сигизмунда Августа иезуиты укрепились в Польше и Литве. А во время двукратного безкоролевья и краткого царствования Генриха Валуа они отлично пользовались для своих целей тем, что внимание Николая Радивила Рыжего и других вожаков реформации было отвлечено борьбой политических партий. Когда же королем сделался Стефан Баторий, иезуиты сумели этого, дотоле равнодушного к церковным вопросам, человека обратить в усердного своего покровителя. Они привлекли его на свою сторону в особенности тем, что стали проповедовать против злоупотреблений политической свободы и в пользу сильной монархической власти, а для укрепления государства выставляли королю необходимость водворить единую католическую веру. Баторий возвел Виленскую иезуитскую коллегию на степень академии, т. е. дал ей право выпускать бакалавров, магистров, лиценциатов и докторов богословия, философии и других наук; одним словом, сравнял ее в правах и привилегиях с Краковской академией (1579 г.). Литовский канцлер Николай Радивил Рыжий (или Рудый) отказался приложить печать к грамоте об этом возведении коллегии на высшую степень и об ее привилегиях; литовские сенаторы объявили их нарушением своих вольностей. Но король угрозами заставил подканцлера Евстафия Воловича приложить свою печать. Когда был взят Полоцк, король, по просьбе Скарги, основал в нем иезуитский коллегиум, ректором которого был поставлен тот же Скарга; на содержание этого коллегиума король назначил многие городские дворы, принадлежавшие разоренным православным церквам, и несколько поземельных когда-то духовных владений, отобранных у разных владельцев. Баторий и его любимец коронный канцлер Замойский с особым рвением ухватились за водворение иезуитов среди православного населения, ибо понимали, что только помощью окатоличения и ополячения высших слоев этого населения можно было упрочить за Речью Посполитой обладание Западнорусскими областями. Кроме Полоцка Баторий основал иезуитский коллегиум и в Риге. Сиротка основал таковой же в своем Несвиже и на содержание его подарил богатое имение.
Из дальнейших многочисленных совращений в католичество особенно важным приобретением для него был Лев Сапега, великий канцлер Литовский. Он принадлежал к православной семье, но, воспитываясь в Германии, переменил православие на кальвинство, а в 1586 году Скаргой был совращен в католичество. Еще прежде него сделался добычей иезуитов Януш, старший сын знаменитого ревнителя православия Константина Острожского. Находясь при дворе немецкого императора Максимильяна II, он подпал влиянию иезуитов и перешел в католицизм, к великому огорчению своего отца. Вообще, иезуиты, призванные в Польшу и Литву собственно для борьбы с реформацией, не ограничились одной этой борьбой и, заручившись некоторым в ней успехом, немедленно обратили свои усилия против русского православия, для чего они особенно воспользовались своими школами. Хотя в Литовской Руси и были православные школы при церквах и монастырях, но обучение в них редко шло далее простой грамотности. А потому многие достаточные родители, желая дать своим детям более высокое образование, начали посылать их в иезуитские коллегии и особенно в Виленскую академию. Некоторые ревнители православия, как, например, известный князь Курбский, восстали против такого доверия иезуитам и указывали на совращение в латинство, грозившее ученикам от их хитрых учителей. Одни слушались этих увещаний, а другие, обманутые смирением и лаской иезуитов, не хотели видеть ничего худого в их обучении{90}.
В борьбе с реформацией много помогали иезуитам заметное и наступившее еще прежде охлаждение знатных вожаков реформации к интересам религиозным, а также разделение протестантов на секты и их взаимная вражда. Вообще реформация в Польше и Литве находилась уже в упадке, когда явились здесь иезуиты; поэтому победа досталась им так легко. Православная же Западнорусская церковь, хотя и не страдала разделением на секты и явным равнодушием к ней знатных русских фамилий, но находилась тогда в таком бедственном состоянии, которое обещало хорошо организованному и богатому средствами католичеству легкую над ней победу.
В главных чертах Западнорусская церковь, после ее отделения от Восточнорусской, сохраняла общий с ней иерархический строй, общие догматы и обряды. Но с течением времени явилось немало отличий, вытекавших, собственно, из утраты политической самобытности за-падноруссов. Меж тем как в Московской Руси церковь находилась под охраной православного правительства и не подвергалась напору иноверных исповеданий; в Литовской Руси, наоборот, при иноверном правительстве она предоставлена была самой себе и принуждена находиться в упорной борьбе, отчасти с реформацией, а главным образом с латинством. Поэтому церковная иерархия здесь должна была искать опоры вообще в народе, а особенно в светских вельможах. Искала она также опоры и в Цареградском патриархе, признавая над собой его высший авторитет; но по отдаленности своей он не мог принимать постоянное участие в ее делах. Хотя подобные обстоятельства обусловили большую степень самодеятельности в Западнорусской церкви, однако они неизбежно повлекли за собой и разные церковные неустройства. Главным источником сил последних послужило слишком частое и близкое вмешательство светских лиц в церковные дела. Особенно вредно отзывался на них так наз. «патронат» или право знатных людей заведовать церквами и монастырями, основанными на их земле ими самими или их предками; эти лица присвоили себе право ведать доходы и суд в именьях означенных церквей и монастырей, представлять кандидатов на должности их священников и настоятелей и даже передавать свои права другим лицам («право подаванья»). Такое право распоряжаться монастырскими или церковными доходами вело ко многим злоупотреблениям и напоминало систему «кормлений» в Московской Руси. Иногда потомки основателей («ктиторов») переходили в латинство или в кальвинизм, а между тем продолжали оставаться патронами православных монастырей и храмов, откуда возникали еще большие злоупотребления. Монастыри с их отчинами, угодьями и доходами отдавались в пожизненное управление не только духовным лицам, но и светским, которые жили в них с своими семьями, т. е. с женами и детьми, что служило соблазном для народа. Особенно вредно влияло постоянное вмешательство иноверных королей, от которых прямо зависели наиболее значительные западнорусские монастыри, и они раздавали эти монастыри в награду за службу лицам равно духовным и светским. Не ограничиваясь монастырями, польские короли, оба Сигизмунда и Баторий, присвоили себе и самое значение епископов и митрополита, которые до того выбирались духовной властью сообща с народом. Помещение на церковные кафедры также сделалось наградой за службу. Мало того, короли еще при жизни епископов стали назначать им преемников, которые и пользовались частью доходов. Иногда такими кандидатами на епископские кафедры или «нареченными» епископами назначались прямо лица светские, еще не посвященные в духовное звание.
Эти обстоятельства вносили сильную порчу в западнорусскую церковную иерархию: она стала наполняться людьми жадными, корыстолюбивыми, думавшими не о церковных делах, а о своих доходах, и державшимися в своем образе жизни привычек и обычаев светских вельмож. Подобно последним, они иногда буйствовали, заводили междоусобия, вооруженной рукой нападали на соседей, производили наезды и грабежи. Яркие примеры подобных иерархов представляли во второй половине XVI века два западнорусских епископа: Иона Красенский и Феодосий Лазовский. В 1565 году за смертью епископа Иосифа освободилась кафедра Владимирско-Брестская. На нее явились два претендента: шляхтич Иван Борзобогатый Красенский и епископ холмский Феодосий Лазовский. Король Сигизмунд Август выдал грамоту на эту кафедру обоим соперникам, сначала Красенскому как нареченному епископу, а потом и Лазовскому. Первый успел ранее захватить епископский замок во Владимире. Но Феодосий явился с многочисленным вооруженным отрядом, состоявшим из конницы и пехоты, с пушками, и взял замок приступом. По жалобе Красенского, король позвал Лазовского на свой суд, но тот не явился. Это был значительно буйный и порочный пастырь. Он лично делал наезды на соседних помещиков и производил разбой на большой дороге, разорял церковные имения, а священников, заявлявших протесты, бил своим посохом. При упадке королевской власти и гражданского порядка в Речи Посполитой подобные деяния нередко оставались безнаказанными. Лазовский дожил до глубокой старости, и, с согласия короля Батория, передал Владимирскую епархию архимандриту Киево-Печерского монастыря Мелетию Хребтовичу Богуринскому. Тем временем бывший соперник его Иван Красенский получил от короля епархию Луцкую и Острожскую, с званием нареченного епископа; причем прошло еще несколько лет, пока он, по настоянию митрополита, принял духовное посвящение с именем Ионы. Поведение его на кафедре было столь же соблазнительно, как и Лазовского: имениями и доходами церковными он распоряжался как своей собственностью. Но кончил он не так благополучно. Получив в свое владение богатый Жидичинский монастырь, Иона Красенский принялся так его грабить и разорять, что король Стефан Баторий приказал отобрать у него монастырь и отдать другому лицу. Но Иона вздумал занять монастырь вооруженной силой и обороняться от посланного против него военного отряда. Однако он был побежден (1585 г.). Иона Красенский умер баннитом, т.-е. осужденным на изгнание и лишенным покровительства законов. Преемником его на кафедре Луцко-Острожской Стефан Баторий назначил Кирилла Терлецкого, дотоле епископа Пинского и Туровского, происходившего из довольно знатной русской фамилии. Этот Кирилл Терлецкий вскоре явился одним из главных деятелей церковной унии.
Для обсуждения мер против церковных неустройств в Литовской Руси собирались иногда духовные соборы так же, как и в Московской Руси. Соборы эти созывались с соизволенья короля западнорусских митрополитов, который именовался «Киевским, Галицким и всея Руси»; хотя он реже всего жил в Киеве, а пребывал большей частью или в столице Литовской Руси, т. е. в Вильне, или в Новогродке. Постановления сих соборов и попытки их водворить церковную дисциплину большей частью оставались бесплодными, при равнодушии иноверного правительства к интересам православия и при той слишком недостаточной власти, которой в действительности пользовался Киевский митрополит по отношению к другим епископам. К тому же и сами киевские митрополиты, на выбор которых более всего влияли король и западнорусские вельможи, не всегда были людьми достойными. Одним из наименее достойных является преемник митрополита Макария, убитого татарами на пути из Вильны в Киев (1497 г.), Иосиф Болгаринович, который оказался поборником Флорентийской унии и по желанию великого князя литовского Александра уговаривал его супругу Елену Ивановну перейти в католичество. Но он скоро умер. А в числе наиболее достойных западнорусских архипастырей был Иосиф Солтан, занимавший митрополию в первой четверти XVI века. Но и этот ревностный, хорошо образованный иерарх, находивший поддержку себе в князе Константине Ивановиче Острожском, самом могущественном из западнорусских вельмож того времени, не мог воспрепятствовать королю Сигизмунду I и его супруге Боне, чтобы они не раздавали русские епархии и русские монастыри в кормление разным панам и шляхтичам.
Неустройства Западнорусской церкви особенно уси-лись во второй половине XVI века, когда митрополичий престол занимали один за другим: Сильвестр Белькевич, бывший королевский «скарбник» (казначей) в Вильне, прямо из мирян сделавшийся митрополитом; Иона Протасевич (может быть, родственник помянутого выше бис-купа Валерьяна Протасевича); Илья Куча, возведенный на кафедру также прямо из светских лиц, и Онисифор Девочка, поставленный вопреки канонам, так как был из двоеженцев.
Немалое влияние на расстроенное состояние Западнорусской церкви оказало то же самое движение, которое едва не сломило в Польше и Литве церковь католическую, т. е. протестантизм; этим движением были увлечены многие члены знатных православных фамилий, каковы: Ходкевичи, Воловичи, Сапеги, Вишневецкие и др. Православные тем легче поддавались влиянию протестантов, что последние, во-первых, являлись их союзниками в борьбе с общим неприятелем, т. е. латинством, а во-вторых, протестантство привлекало к себе сочувствие потому, что возбуждало везде умственное оживление, стремление к заведению школ и типографий и вообще вызывало просветительное движение, т. е. деятельность научную и литературную. Из протестантских исповеданий немалый успех имела в юго-западной Руси секта антитринитариев или социниан. К этой секте примкнули последователи пресловутой новгородско-московской ереси жидовствующих. Около половины XVI века во главе всей ереси, как известно, явился Феодосий Косой, который, спасаясь от наказания, убежал из Московской Руси в Литовскую и здесь нашел себе очень многих последователей, даже между священниками и другими духовными лицами.
Сильным покровителем антитринитарской секты в Литовской Руси был виленский каштелян Ян Кишка, женатый на дочери князя Константина Острожского; в своих обширных имениях, литовских и белорусских, он устраивал школы, заводил типографии и во множестве издавал антитринитарские сочинения. Только после его смерти (1593 г.), с переходом его богатых поместий в другие руки, социнианство в Литве начало упадать. В ту же эпоху социнианство сильно распространилось и на Волыни, где особенно большой успех имели Феодосий Косой и его товарищи. Известный московский выходец князь Курбский, живший в том краю, жалуется, что в то время «мало не вся Волынь заражена была язвою сего учения». Сам князь Острожский, тесть Кишки, находился в дружеских сношениях с некоторыми антитринитариями. Так, когда иезуит Петр Скарга пос-вятил ему первое издание своего сочинения об унии церквей, князь Острожский поручил написать опровержение на эту тему некоему Мотовиле, проповеднику антитринитарства. Князь Курбский, получив экземпляр сего опровержения, пришел в негодование и написал Острожскому укорительное послание за то, что тот учеников Фотина и Ария ставит священниками православной. церкви. Но эти укоризны не сделали Острожского врагом антитринитариев, которых он уважал именно за их стремление к народному просвещению. На Волыни социнианство процветало еще долее, чем в Литве и Белоруссии.
Из всех западнорусских областей Галицкая или Червонная Русь наиболее выдавалась бедственным положением православной церкви. Ранее других присоединенная непосредственно к Польше, она до некоторой степени уже подверглась ополячению и окатоличению. Это обстоятельство прежде всего отразилось на знатных фамилиях, так что в XVI веке мы почти не находим здесь православных вельмож, подобных тем, которые явились сильной опорой православия в Литовской Руси. Меж тем как в Львове учреждена была католическая архиепископия, православная и обширная Галицко-Львовская епархия, вмещавшая в себя и Подолию, после присоединения Галиции к Польше оставалась без собственных епископов в течение более полутора столетия, и ею ведали наместники Киевского митрополита, на выбор которых влияли сначала местная светская власть, а потом львовские католические архиепископы; причем священники отправлялись иногда для рукоположения в соседнюю Молдавию. При таком порядке, разумеется, латинское духовенство заняло здесь господствующее положение и латинская пропаганда развивалась почти беспрепятственно, а православие терпело всякое унижение. Наконец, по просьбе галицких дворян и горожан, Сигизмунд I дозволил поставить во Львове православного епископа в качестве викария Киевского митрополита (1539 г.). Около половины XVI столетия на Львовскую кафедру избран был вдовый шляхтич Марк Балабан. Он еще при жизни своей выхлопотал у короля Сигизмунда II грамоту на то, чтобы после его смерти епископия была передана его сыну Григорию, принявшему в монашестве имя Гедеона. И действительно — хотя не тотчас по смерти отца — Гедеон Балабан впоследствии получил Львовскую кафедру, вопреки противодействию католического архиепископа. Особенно сильное столкновение с сим архиепископом пришлось ему выдержать по поводу введения Григорианского календаря. Известно, что папа Григорий XIII в 1582 году ввел новый календарь. Король Стефан Баторий предписал принятие сего календаря в Польше и Литве всеми жителями без различия вероисповедания. Но это распоряжение встретило сильный отпор со стороны православных, которые объявили, что подобный вопрос подлежит решению вселенского патриарха, а никак не светской власти. Цареградский патриарх Иеремия прислал окружную грамоту православному духовенству, убеждая его не принимать нового календаря и праздновать Пасху по-старому. В некоторых местах латиняне вздумали силой принудить православных к его принятию. Так, в Львове арцибискуп Суликовский велел, с помощью вооруженного отряда, запечатать все православные церкви, чтобы помешать отправлению богослужения в праздники по старому календарю. Гедеон Балабан против этого насилия внес протест в городские книги. А потом на собиравшемся тогда Варшавском сейме позвал Суликовского к ответу. Но тут, при посредстве нескольких вельмож, они заключили мировую; причем Суликовский формально отказался от вмешательства в дела православной Львовской епархии. А король при виде сильных волнений, возбужденных в русском народе вопросом о новом календаре, отменил свое распоряжение и подтвердил православным беспрепятственное сохранение их обрядов и церковных преданий.
Галицко-русские дворяне, прибывшие вместе с Гедеоном на Варшавский сейм 1585 года, призывали сюда и митрополита Онисифора, чтобы совокупно защищать интересы православия. Митрополит обещал приехать; однако же он сам не приехал, а прислал какие-то «артикулы». Оскорбленные его поведением помянутые дворяне отправили к нему обличительное послание. Тут они яркими красками описывали его нерадение о своей пастве и допущенные им беспорядки в церковных делах, вследствие чего православные терпят такие беды, каких прежде никогда не бывало, каковы: запечатание св. церквей, отобрание колоколов, отдача церквей в аренду жидам или обращение их в латинские костелы, захват церковных имуществ; отдача монастырей семейным людям, которые живут в них с женами и детьми; поставление недостойных епископов без соборного избрания и пр. В связи с последним упреком в том же послании указан поразительный пример беспорядка. Король Стефан назначил на Перемышльскую епископию некоего тиуна Брыльского, человека, «слову Божьему неученого» и подданного Пере-мышльского старосты, который и распоряжался церковными имениями, ибо нареченный епископ, как его подданный, не смеет ему противоречить. Послание просит митрополита не посвящать его во епископы до следующего сейма, на котором обыватели земли Перемышльской и Самборской намерены представить королю и панам — раде о негодности сего лица. Но просьба галицких обывателей осталась втуне. Брыльский все-таки был посвящен и до самой своей смерти (1591 г.) управлял епископией, которую оставил после себя в крайне расстроенном состоянии: всякая дисциплина среди местного духовенства упала; священники нередко были двоеженцами, венчали беззаконные браки и легко расторгали законные, что весьма вредно влияло на нравственность народную. Преемником Брыльского на Перемышльской кафедре был Михаил Копыстенский. О нем Львовское братство писало цареградскому патриарху: «епископ Холмский тоже и Пинский с женами живут, еще же и Перемышльский епископ со женою на епископство возведен». «Каковы святители, — пишет далее братство, — таковы и священники. Когда священников (многобрачных или развратно живущих) обличали на соборе перед митрополитом, чтобы они отказались от священства, те отвечали: пусть сперва святители откажутся от своего святительства и послушают закона, тогда и мы их послушаем».
Любопытное и вместе отрадное явление представляет это Львовское братство.
Опасности, грозившие православию со стороны протестантства, а главным образом со стороны иезуитов, пробудили его от дремоты и вызвали на энергичную борьбу, несмотря на расстроенное состояние церковной иерархии. Важнейшими орудиями для этой борьбы явились братства и училища. Братства возникали и прежде в Западной Руси под именем «медовых»; они устраивались в городах под влиянием распространившегося Магдебургского права; но их задачи ограничивались преимущественно материальной поддержкой некоторых церквей, больниц и богаделен. Теперь же они стали или преобразовываться, или вновь возникать, с задачами преимущественно духовными и просветительными, с целью приготовлять достойных учителей и защитников православия, заводить училища, устраивать типографии, издавать книги и т. п. Во главе таких братств явились: Львовское при церкви Успения и Виленское при Святотроицком монастыре. Львовское братство существовало и прежде; но теперь оно было возобновлено и получило новый устав в 1586 г. от антиохийского патриарха Иоакима, который посетил Западную Русь, путешествуя в Москву за милостыней. Теперь всякий вступающий в братство шляхтич или мещанин вносил в братскую кружку шесть грошей и затем давал известное количество грошей в год; братства обязывались помогать своим членам в нужде, провожать умерших братьев со свечами до могилы и т. п. Кроме того, братству предоставлена была власть не только наблюдать за благочестием мирян и духовных, и в случае неисправления их доносить епископу, но и входить в пререкания с самим епископом, если он поступает не по правилам св. Апостолов и св. Отцов. Цареградский патриарх Иеремия дал Львовскому братству права ставропигии, т. е. прямой зависимости от патриарха, а не местного епископа. Эти права и привилегии не замедлили повести к столкновениям Львовского братства с Гедеоном Балабаном. С благословления тех же патриархов, Львовское братство открыло свою школу и печатню, с славянским и греческим шрифтом. В школе этой обучали не только грамотности, но также грамматике, риторике, богословию и другим наукам, в том числе языкам латинскому и греческому. Подобные же школы и типографии возникли в Остроге, иждивением князя Константина Константиновича Острожского, и в Вильне при Святотроицком братстве. Таким образом, для русских явилась возможность получать образование почти равное тем, которое давалось в протестантских школах и иезуитских коллегиях. А это образование вскоре отразилось большим оживлением русской духовной литературы, преимущественно полемической, направленной против латинской, иезуитской пропаганды. Из учителей (дидаскалов) Львовской братской школы особенно выдавались Стефан Зизаний и Кирилл Транквиллион. Зизаний, кроме того, стяжал себе известность красноречивого церковного проповедника.
Как ни трудна была борьба православия с латинством в эпоху Сигизмунда Августа и Стефана Батория, отличавшихся сравнительною веротерпимостью, но она сделалась еще труднее в царствование следующего короля, известного своим католическим фанатизмом, — Сигизмунда III{91}.
Последние годы царствования Стефана Батория, кроме обычных внутренних неладов Речи Посполитой, были ознаменованы вновь возникшей жестокой борьбой двух партий: с одной стороны, королевского любимца всемогущего коронного гетмана и канцлера Яна Замойского, с другой — братьев Зборовских, принадлежавших к весьма знатной и влиятельной польской фамилии. Один из этих братьев, буйный и беспокойный искатель приключений, Самуил, за убийство сановника приговоренный к баниции еще при короле Генрихе Валуа, не обращая внимания на сей приговор, продолжал являться на родине, разъезжать по знакомым и приятелям; причем носился с какими-то замыслами против короля и Замойского. Сей последний, бывший в то же время краковским старостой, воспользовался случаем, когда беспечный Самуил очутился в пределах его староства; канцлер послал вооруженный отряд, чтобы схватить баннита и привести в Краковский замок, и здесь, с согласия короля, велел отрубить ему голову (26 мая 1584 г.). Эта необычная в Польше казнь знатного человека произвела большой шум среди польских магнатов и шляхты; она вооружила против Замойского и самого Батория семью Зборовских со всеми их родственниками и клиентами. Но энергичный король и его канцлер смело продолжали начатую ими борьбу, пытаясь восстановить уважение к закону и королевской власти среди своевольного сословия панов и шляхты. В следующем 1585 году на сейме в Варшаве возбужден был судебный процесс против другого из братьев Зборовских, Кристофа, которого обвиняли в намерении поднять против короля бунт, для чего он будто бы вступил в сношения с Запорожьем, с Германским императором и с Московским царем. Сам Кристоф на суд не явился; несмотря на разные протестации, он был приговорен к лишению чести и к изгнанию (инфамия и баниция), Взяв на себя непосильную задачу подавить в Речи Посполитой партийную борьбу и возвысить королевскую власть, Баторий в то же время замышлял вновь направить народ или собственно шляхетское сословие на борьбу с внешним неприятелем и воодушевить его таким широким и славным предприятием, как новая война с Москвой, имевшая своей целью уже покорение целого Московского государства, ибо смерть Ивана Грозного и наступившее царствование неспособного Феодора Ивановича как бы давали надежду на то, что исполнение подобного предприятия не представит неодолимых препятствий. А по завоевании Восточной Руси он задумывал в соединении с другими христианскими государями ударить на грозную Оттоманскую державу.
Смерть застигла Стефана Батория, как известно, посреди этих химерических замыслов и приготовлений к новой войне. Он умер в Гродне 12 ноября 1586 года, имея только пятьдесят три года от роду, после непродолжительной болезни, что подало повод к слухам об отраве, в которой обвиняли одного из двух его врачей — итальянцев.
При наставшем безкоролевье тотчас вступили во взаимную борьбу те же две главные партии, которые резко обозначились в предыдущие годы; во главе первой стоял гетман и канцлер Ян Замойский; во главе второй — братья Зборовские, а именно: Ян, каштелян Гнезненский, и Андрей, маршал надворный. На Варшавском сейме конвокацийном в феврале 1587 года сторона Зборовского взяла верх благодаря отчасти тому, что к ней пристал архиепископ Гнезненский, или примас, престарелый Кар-нковский — высшая власть во время безкоролевья. Андрей Зборовский как надворный маршал руководил обрядами на этом сейме. В сенате главной опорой сей партии был Гурка, воевода Познанский, а в посольской избе — красноречивый референдарий Чарнковский (отличавшийся на Люблинском сейме 1569 года); последний, хотя уже слепой, громил своими речами Замойского, и требовалось назначить над ним суд за несправедливые наказания двух братьев Зборовских. Но гетман воспользовался находившимися в его распоряжении военными силами Речи Посполитой и занял грозное положение по отношению к своим противникам. Партия Зборовских, еще прежде имевшая связи с Австрийским двором, выставила кандидатом на польский престол- одного из австрийских эрцгерцогов. Этого кандидата поддерживал и папский легат архиепископ Аннибал Капуанский. А партия Замойского, подчиняясь желанию вдовой королевы Анны Ягеллонки, стала за ее племянника шведского королевича Сигизмунда (сын короля Иоанна Вазы и Екатерины Ягеллонки).
В то время как поляки разделились между двумя претендентами на престол, литовские или собственно западнорусские паны и шляхта склонялись на сторону третьего претендента, царя Московского, и охотно вступили в переговоры по сему поводу с московскими боярами. Ивана Грозного, который устрашал их своей свирепостью, не было теперь в живых, а соединение с Восточной Русью представляло им многие выгоды. В Москве весьма опасались избрания шведского королевича, которое могло повести за собой соединение Польско-Литовского государства со Шведским и потому отправили на сейм большое посольство, во главе которого стояли боярин Степан Годунов, князь Федор Троекуров и дьяк Василий Щелкалов. Московское правительство обещало в случае избрания Феодора Ивановича не нарушать ни в чем шляхетских вольностей, жаловать панов землями в собственном государстве, уплатить долг Батория наемному венгерскому войску (100 000 золотых) и т. п. Со своей стороны, литовские паны объявили послам, что для выбора Феодора нужно преодолеть только три препятствия или, как они выражались, «пересечь три колоды», воздвигаемые со стороны польских панов. Последние требовали: 1) чтобы государь короновался в Кракове, в католическом соборе; 2) чтобы в титуле своем писался прежде королем Польским и великим князем Литовским и 3) чтобы переменил свою веру на католическую. И на сей раз, как при Грозном, Московское правительство не хотело сорить деньги на подкупы; посольство его ограничилось одними переговорами и обещаниями. Тем не менее, когда перед избирательным сеймом в поле под Варшавой выставлено было три знамени, московское с шапкой наверху, австрийское со шляпой и шведское с сельдем, то значительная часть шляхты собралась вокруг московского знамени. Но едва начались переговоры послов с польскими панами и с литвинами-католиками, как тотчас оказалось, что пересечь три означенные колоды не было никакой возможности. В особенности о перемене религии московские уполномоченные не хотели и слышать; а потому переговоры с ними кончились только продолжением перемирия.
Таким образом, избирательная борьба сосредоточивалась около двух претендентов, австрийского и шведского. Обе стороны явились на элекцийный сейм под защитой вооруженной силы. Однажды дело почти дошло до битвы вокруг сенаторской шопы, или палатки, стоявшей посреди поля. Только усилиями примаса удалось в самом начале прекратить эту битву. После того Карнковский велел сжечь окровавленную шопу. Сам он перешел на сторону Замойского и тем дал ей решительный перевес. 19 августа (нового стиля) 1587 года коло Замойского, состоявшее главным образом из малополян с южноруссами, выкрикнуло королем Сигизмунда; Литва пристала к нему как к потомку своей любимой династии. Примас с гетманом отправился в костел св. Яна, где и отправил благодарственный молебен в честь новоизбранного короля. Но коло Зборовских, состоявшее наиболее из великополян, не признало этого выбора; а спустя три дня выкрикнуло королем эрцгерцога Максимильяна, одного из братьев императора Рудольфа II. Между тем Замойский установил с шведскими послами условия или так наз. pacta conventa. Главное условие состояло в том, чтобы шведское правительство заключило с Польшей прочный мир и отдало бы ей Эстонию. Оба принца, и Сигизмунд и Максимильян, приняли выбор и согласились на предложенные каждому условия. Теперь предстоял вопрос, кто из них успеет прежде другого прибыть в Краков и короноваться. Максимильян был гораздо ближе; с небольшим войском он двинулся в Польшу в надежде на сильные подкрепления от своих польских сторонников. Он уже подошел к самому Кракову, но Замойский не дремал и приготовился к энергичному отпору. Отбитый после неудачного приступа Максимильян отступил к Ченстохову, где стал ожидать новых подкреплений. В это время Сигизмунд высадился в Данциге; отсюда под прикрытием военного отряда поспешил в Краков, куда и прибыл благополучно. Коронование его здесь совершено было примасом Карнковским 28 декабря того же 1587 года (январского). После того сторона Максимильяна стала заметно уменьшаться; многие поляки покидали ее и отправлялись к новому королю искать его милостей. Замойский с значительной силой выступил в поход против Максимилиана. Последний отступил в Силезию и стал под Бычином. Замойский смело перешел границу, напал на противников и разбил их (13 января 1588 г.) На поле Бычинской битвы найдено было 1800 трупов с подбритыми головами по польскому и венгерскому обычаю и 1200 с остриженными по-немецки. Вслед затем Замойский осадил замок Бычин, где заперся было Максимильян, и эрцгерцог принужден был сдаться военнопленным. Впоследствии, по настояниям Австрийского двора и Римской курии, он был отпущен из плена, и хотя, вопреки условию, продолжал титуловать себя королем польским, но без всякой для себя пользы. Победа под Бычином утвердила польско-литовскую корону на голове Сигизмунда III.
В лице молодого шведского принца на польско-литовском престоле воссела явная умственная ограниченность, соединенная с слепой преданностью папству и католической церкви. Такими резкими чертами определился характер всего этого долговременного царствования. Речь Посполитая не приобрела никаких существенных выгод от сего выбора: главное его условие, т. е. отдача Эстонии — которая соединила бы все земли бывшего Ливонского Ордена под польским владычеством — не было исполнено шведским королем, и самый союз с Швецией не только не состоялся, а, напротив, потом отказ шведов-протестантов признать своим королем Сигизмунда как ревностного католика повел к враждебным отношениям двух стран. Своей ненаходчивостью и чопорностью новый король с самого начала произвел в Польше неприятное впечатление. При первом же свидании с ним Замойский был поражен упорным молчанием и холодностью двадцатилетнего Сигизмунда, так что, обратясь к одному из своих приятелей, заметил: «что за немого послали нам черти»! Этот самый Замойский, которому Сигизмунд был обязан своей короной, первый испытал на себе его черную неблагодарность. Недоброхоты канцлера начали внушать королю, что сила и значение сего вельможи затмевают самую королевскую особу и что он явно стремится подчинить короля своему постоянному влиянию. Сигизмунд дал веру этим внушениям, под разными предлогами начал удалять от двора главных приверженцев канцлера, а потом своим явным пренебрежением заставил отдалиться и его самого, особенно после своего брака с австрийской эрцгерцогиней Анной — брака, которому тщетно противилась польско-патриотическая партия Замойского. Самыми приближенными к королю и влиятельными лицами сделались его придворные ксендзы-иезуиты, между которыми находился также известный Петр Скарга. Влияние их не замедлило отразиться на отношениях нового короля к диссидентам вообще и к православной Руси в частности.
Хотя при своей коронации в Кракове Сигизмунд III, в числе других пунктов, присягнул охранять свободу вероисповедания диссидентам или некатоликам, однако присяга эта нисколько не стеснила его вскоре потом начать долгий, неустанный поход против русского православия; причем он явился усердным орудием в руках своих главных советников, иезуитов{92}.
Люблинская уния 1569 года, укрепляя политическое объединение Западной Руси с Польшей, естественно открывала широкие пути для влияния сей последней на первую в культурном отношении, а следовательно и в области религиозной. Успешно совращая знатные роды из протестантства и православия в католичество, иезуиты не захотели уже ограничиться высшим сословием, а задумали и весь русский народ в церковном отношении подчинить папскому престолу. Так как попытка общего и прямого обращения в католичество могла вызвать народные волнения и мятежи, то они обратились к мысли о единении церквей, т. е. снова подняли вопрос об осуществлении Флорентийской унии. С этой целью известный Скарга еще в том же 1569 году сочинил книгу «О единстве церкви Божией под одним пастырем и о греческом от сего единства отступлении». Сия книга была два раза издана на польском языке (в 1577 и 1590 гг.). Первое ее издание посвящено князю Константину Константиновичу Острожскому, а второе — королю Сигизмунду III. Так как предлагаемая уния оставляла православным их обряды и богослужение на церковнославянском языке, а только требовала признания папского главенства, то она была встречена благодушно многими православными. Сам известный ревнитель православия князь Константин Константинович Острожский, с обычной своей близорукостью, вначале относился к этой мысли благосклонно, надеясь с помощью Римской курии водворить порядок и благочиние в сильно расстроенной западнорусской иерархии. Но мысль о церковной унии прозябала до тех пор, пока на польском престоле-не явился подходящий для нее король, т. е. Сигизмунд III. Тогда она быстро пошла к своему осуществлению и скоро нашла себе усердных сотрудников в среде самих западнорусских иерархов.
В 1588 году произошло, небывалое дотоле, посещение Руси цареградским патриархом, которого верховную власть над собой издревле признавала русская иерархия. Патриарх Иеремия, предприняв известную поездку в Москву, направил свой путь на Польшу и Литву, так как при посредстве канцлера Яна Замойского получил от короля грамоту на свободный проезд через эти страны. Он остановился в Вильне, где был принят православными жителями с большим почетом и где собственною печатью подтвердил представленный ему устав недавно возникшего Святотроицкого братства. Иеремия на сей раз недолго оставался в Литовской Руси: он спешил в Москву. Прошло не менее года, когда он на обратном пути из Москвы вновь остановился в Вильне и на более продолжительное время. Теперь он деятельно занялся приведением в порядок сильно расстроенной Западнорусской митрополии, получив на то разрешение от короля Сигизмунда III. Первым делом патриарха было собрание в Вильне духовного собора и низложение недостойного митрополита Онисифора Девочки. Это низложение впрочем было совершено косвенным образом: Иеремия издал окружную грамоту, повелевающую удалить от священнослужения всех двоеженцев и троеженцев; а так как митрополит оказался двоеженцем, то и его соборным декретом принудили оставить кафедру в двадцатых числах июля 1589 года. А в первых числах августа, на митрополию «Киевскую и всея Руси» был посвящен в Виленском Пречистенском соборе архимандрит минского Вознесенского монастыря Михаил Рагоза, назначенный самим королем Сигизмундом III, будто бы по просьбе «панов рады и рыцарства великого княжества Литовского». Существуют подозрения, что это лицо заранее намечено было иезуитами и указано королю как наиболее подходящее по своему характеру к их целям. Патриарх хотя и неохотно, но принужден был утвердить выбор короля. Слыша неодобрительные отзывы о новом митрополите, он вздумал поправить дело тем, что рядом с ним учредил сан своего экзарха, или наместника, с которым митрополит должен был делиться своей властью. 14 в этот сан возвел никого иного, как умевшего ему понравиться ловкого, пронырливого («лукавого аки бес», по выражению летописца) епископа луцкого Кирилла Терлецкого. Но вместо исправления первой он сделал другую ошибку. Михаил Рагоза остался крайне недоволен таким умалением своей власти и оказанным ему недоверием, что, конечно, могло только предрасположить его к отпадению от греческой патриархии. Посвящение Кирилла в экзархи Иеремия совершил во время своего пребывания в Бресте. А отсюда он отправился гостить в Замостье, к канцлеру Яну Замойскому, и здесь продолжал заниматься разбором разных тяжб. Между прочим, он рассмотрел взаимные жалобы и пререкания львовского Успенского братства и львовского епископа Гедеона Балабана за обладание Онуфриевским монастырем; сначала принял сторону епископа и осудил братчиков, а потом, наоборот, осудил Гедеона и оправдал братство, признав его своим ставропигиальным или независимым от местного епископа. В то же время он сначала поверил доносам Гедеона на Кирилла Терлецкого и подписал против него какие-то грамоты, а потом, выслушав оправдания Терлецкого, выдал грамоту в его пользу против Гедеона. Вообще патриарх Иеремия во время своего пребывания в Литве и Польше обнаружил явное неведение и непонимание местных лиц и обстоятельств. Таким образом, вместе с исправлениями некоторых противуканонических обычаев Западнорусской митрополии он сделал несколько важных промахов и оставил здесь дела едва ли не более запутанными, чем прежде, а отношения еще более обострившимися. Его промахами, конечно, не замедлили воспользоваться двигатели и поборники церковной унии. Любопытно также, что патриарх охотно принимал гостеприимство ревностного католика Яна Замойского; тогда как не видно, чтобы во время своего посещения Западной Руси он входил в близкие сношения с главным ревнителем православия князем Константином Острожским{93}.
При отъезде патриарха западнорусские архиереи почти ежегодно съезжались на собор в Бресте Литовском для устранения церковных беспорядков и для решения разных спорных вопросов; но соборы эти, не достигая своей прямой цели, подвинули только вопрос об унии. Первым из русских иерархов-отщепенцев на этом поприще выступил Кирилл Терлецкий.
Около того времени епископ Луцкий и Острожский, в сане экзарха, Кирилл подвергся разным преследованиям со стороны светских властей. Особенно вооружился против него луцкий староста Александр Семашко, незадолго совращенный из православия в латинство. Староста, например, на Страстную субботу и Светлое воскресение приставил к воротам архиерейского дома стражу, которая ничего и никого не пропускала к епископу, так что последний сидел как бы в заточении, терпел голод и холод, а Семашко между тем в притворе соборной церкви забавлялся танцами и музыкой. Или он под самыми ничтожными предлогами требовал епископа к себе на суд, глумился над ним, подвергал побоям его доверенных лиц и т. п. Кирилл нигде не находил управы; сам князь Острожский не оказывал ему никакой защиты, потому что враги постарались восстановить князя против епископа, обвиняя последнего (и отчасти справедливо) в крайне безнравственном образе жизни. В этих действиях явно проглядывал известный преднамеренный план, кем-то внушенный Семашке и другим притеснителям православного духовенства. Возможно, что этот план возник не без участия латинского епископа в Луцке Бернарда Мациевского, одного из деятельных подготовителей церковной унии. Такой образ действия увенчался успехом: честолюбивый, привязанный к роскоши и удобствам жизни, Кирилл Терлецкий не выдержал и сделался поборником унии. Во время Брестского духовного собора 1591 года вдруг появляется грамота, помеченная 24 июня и составленная от имени четырех православных епископов: трое из них, Гедеон Львовский, Леонтий Пинский и Дионисий Холмский, уполномочивают четвертого, епископа луцкого и экзарха Кирилла, заявить королю о своем желании поддаться под власть святейшего Папы Римского, признать его истинным наместником св. Петра и единым верховным пастырем. Но грамота эта не тотчас сделалась известной. Очевидно, происходили какие-то таинственные переговоры, и только в мае следующего 1592 года появился ответ короля на означенную грамоту. Король выражал свою радость по поводу желания епископов, обещал им свое покровительство и всякие льготы. Любопытно, что около этого времени не только прекратились враждебные действия старосты Семашки против Кирилла Терлецкого, но они однажды вместе прибыли в городской Владимирский суд, где заявили о своем примирении и уничтожили все происходившие между ними тяжбы. Со своей стороны, король, руководимый иезуитами, ловко поддерживал взаимные распри православных. Так, обещая Гедеону Балабану, как одному из сторонников унии, всякие льготы и милости, он в то же время в споре епископа с Львовским братством об Онуфриевском монастыре принял сторону братства, чем еще более вооружил их друг на друга.
В 1593 году сторонники унии получили важное подкрепление в лице епископа Потея. Потей происходил от благородных и православных родителей, в молодости служил некоторое время у главы литовского протестантства князя Николая Черного Радивила и принял протестантизм. От Радивила Адам Потей перешел на королевскую службу и впоследствии получил звание брестского судьи, а потом кастеляна и сенатора. Хотя он и воротился в православие, но обнаруживал большую наклонность к унии. Поэтому, когда умер Мелетий Хребтович, епископ Владимирский и Брестский и вместе архимандрит Киево-Печерской лавры, кафедру его предложили Брестскому кастеляну. Переход из светского звания прямо на епископство, как мы видели, в те времена не был редкостью в Западной Руси, соединенной с Польшей. Кирилл Терлецкий постриг Потея в монашество и нарек его Ипатием; а затем он возведен был в сан Владимирского епископа, на что король охотно дал свое согласие. В это время и князь Константин Острожский дружил с Потеем. Князь не только знал его мысли об унии, но и сам поддерживал эти мысли. Он даже побуждал нового епископа выступить в следующем брестском соборе с проектом единения церквей. Только князь Острожский понимал это единение по-своему; он не только требовал сохранения за Восточной церковью всех ее обрядов и имуществ, а также уравнения православных епископов с латинскими в правах политических (участия их в сенате и на сеймах), но считал непременным условием унии, чтобы она состоялась с согласия иерархов греческих, московских, волошских и вообще всех православных. Он мечтал о действительном единении церквей, Восточной и Западной, а не о подчинении только Западнорусской церкви папскому престолу. Он даже предлагал Потею отправиться в Москву для переговоров об этом великом деле. Потей отвечал ему уклончиво; ибо нисколько не разделял подобных утопий, но пока скрывал от него свои настоящие мысли и намерения.
Любопытны происходившие в то время сильные распри Гедеона Балабана с львовским Успенским братством из-за владения некоторыми церквами и имуществами. Духовные соборы, собиравшиеся в Бресте, неоднократно занимались решением сих распрей, но без успеха. Михаил Рагоза, возмущенный тем, что епископ львовский, Гедеон, будучи собственно его викарием, не хотел подчиниться в этих спорах ни его авторитету, ни самому патриарху, призывал Гедеона на суд перед собором 1593 года, но Гедеон не явился. Тогда собор произнес отлучение Гедеона с запрещением архиерействовать. Тот не подчинился соборному определению. На следующем соборе 1594 года митрополит торжественно в храме повторил отлучение Гедеона. Но последний не обращал никакого внимания на эти отлучения, ибо они не были поддержаны какой-либо исполнительной властью: Гедеон, как один их четырех епископов, подписавших свое согласие на унию, находился тогда под покровительством короля.
Со времени сей подписи прошло уже три года, а дело об унии как будто заглохло; на соборах в течение этого времени о ней не было и речи. Но, по всем признакам, втайне происходили деятельные переговоры и совершались приготовления. Эти тайные переговоры велись, конечно, с главными деятелями подготовлявшейся унии, Кириллом Терлецким, Ипатием Потеем и Михаилом Рагозою. Но митрополит, по своему робкому уклончивому характеру, долго не решался выступить открыто под знаменем унии и пока тщательно скрывал от русских вельмож и от народа замышляемое отступничество. Открытый почин в этом деле взяли на себя Терлецкий и Потей. Сначала епископ Луцкий в мае 1594 года, вместе со своими клирошанами (или капитулою), явясь во владимирский городской уряд для залога одного имения своей кафедры, письменно заявил, что этот залог он делает с разрешения короля на путевые издержки, ибо король посылает его, Терлецкого, в Рим вместе с епископом владимирским Ипатием Потеем, дабы они засвидетельствовали святейшему папе свою покорность по поводу совершившегося давно желанного соединения церквей, Восточной и Западной. Этот первый шаг, по-видимому, не вызвал особого противодействия со стороны духовенства и мирян и как будто не был ими замечен. Тогда последовал второй шаг. В декабре того же 1594 года Терлецкий и Потей от имени всех русских епископов написали грамоту, или постановление, о своем соединении с Римской церковью под одним верховным архипастырем, т. е. святейшим папою. Но обоим составителям грамоты потом стоило многих хлопот и усилий, чтобы убедить других епископов подписаться под ней. Позднее всех дал свое формальное согласие на унию митрополит Рагоза, но просил Терлецкого об этом согласии пока хранить молчание. Терлецкий и Потей после того ездили в Краков к королю с условиями и артикулами, на которых епископы принимали унию. Гедеон Балабан также приступил к сему акту. Мало того, в январе следующего 1595 года он собрал у себя во Львове епархиальное духовенство, которое склонил также подписаться на унию. Около того времени он примирился с митрополитом Рагозою, который снял с него запрещение святительствовать и дал ему свою благословенную грамоту.
Как ни старался митрополит Рагоза скрывать свое участие в деле унии, но наконец это участие должно было обнаружиться. В июне 1595 года подписаны были митрополитом и епископами окончательные и подробные артикулы, или условия, унии и, кроме того, соборное послание к папе. В последнем иерархи изъявляли свое согласие на унию и признавали папу верховным пастырем, о чем передать ему уполномочивали своих братий, епископов Ипатия Потея и Кирилла Терлецкого. Что же касается до артикулов, имевших поступить на утверждение папы и короля, то важнейшие из них были следующие: относительно догмата о Св. Духе униаты предлагают исповедовать, что Он исходит от Отца чрез Сына. Сохраняя за собой все обряды Восточной церкви, они особенно настаивают на сохранении причащения под обоими видами и супружества священников; просят, чтобы митрополит и епископы получили места в сенате наравне с латинскими бискупами; чтобы церковными имуществами никто не смел распоряжаться без согласия епископа и капитулы и чтобы имения, незаконно захваченные светскими людьми, были возвращены церкви; чтобы на вакантные кафедры духовенство выбирало четырех кандидатов, из которых одного утверждает король, и т. д.
Когда разнеслась весть, что митрополит и епископы окончательно подписались на унию и отправляют двух уполномоченных в Рим, когда сделались известны и самые условия этой унии, в Литовской Руси произошло сильное волнение, конечно уже подготовленное и прежними слухами о замышляемой измене православию. С разных сторон раздались громкие протесты. Во главе протестующих стали два знатнейших русских сановника: князь Константин Константинович Острожский, воевода Киевский, и Федор Скумин-Тышкевич, воевода Новогородский. (Митрополит, имевший тогда главное пребывание в Новогродке Литовском, особенно опасался сего последнего воеводы и долго скрывал от него свое отступничество)/ Князь Острожский, дотоле попускавший обманывать себя насчет истинного значения унии, теперь, когда увидал, что это совсем не та уния, о которой он думал, и что об общем действии с другими православными церквами нет и помину, пришел в сильное негодование и разразился энергичным воззванием к православным жителям Литвы и Польши. Тут митрополита и епископов он называет мнимыми пастырями, волками, сравнивает их с христопродавцем Иудою и извещает всех об их измене. После того Острожский, по просьбе Скумина, начал ходатайствовать перед королем о созвании собора, на котором православные миряне вместе с своим духовенством могли бы обсудить начатое епископами дело унии. Сигизмунд сначала было согласился, но потом отказал, ибо ему донесли, что собор может обратиться не в пользу, а против унии, ввиду начавшегося против него движения. Один из первых сторонников унии, львовский епископ Гедеон Балабан, также был захвачен этим движением и последовал увещаниям князя Острожского. При его посредстве он постарался прекратить свои споры с львовским Успенским братством и помириться с ним. В то же время 1 июля он явился в городской владимирский уряд и тут в присутствии князя внес в актовые книги протест против унии. При сем свою подпись под некоторыми грамотами, выражавшими согласие епископов на унию, Гедеон объяснил простым подлогом: он будто бы вместе с другими епископами давал экзарху Кириллу Терлецкому бланкеты, т. е. чистые листы со своими подписями и печатями, для того, чтобы на этих листах представить королю разные жалобы на притеснения от латинян, а Терлецкий воспользовался ими, чтобы написать на них постановления относительно унии. Подобное объяснение, конечно, не заслуживает никакого вероятия и противоречит положительным данным, но оно было охотно принято православными; прежние действия были прощены Львовскому епископу после того, как он отказался от унии и явился энергичным борцом против нее. Однако еще в течение нескольких месяцев он показывал колебание между внушениями митрополита, с одной стороны, и князя Острожского, с другой, пока влияние последнего не взяло верх окончательно. Сильное возбуждение против измены митрополита и епископов обнаружилось и между православными жителями города Вильны, где действовало Троицкое братство, объявившее, что митрополит и владыки продали православную веру. Особенно громко раздавался здесь красноречивый голос дидаскала братской школы и церковного проповедника Стефана Зизания. Смущенный таким движением, Рагоза грозил Виленским проповедникам отлучением; даже на некоторое время он прекратил в Вильне богослужение, а Зизания потом действительно отлучил соборне от церкви.
Протесты православных и колебание некоторых епископов задержали на время отправление Терлецкого и Потея для торжественного представления папе акта об унии. Наконец, они отправились в сентябре 1595 года. В то же время Сигизмунд III выдал манифест на польском языке; тут король говорил о счастливом окончании своих стараний привести пастырей Греческой церкви к соединению с Католической церковью под властью Римского апостольского престола; обещал и впредь стараться отечески привести к этому соединению тех своих подданных, которые от него уклонялись. В действительности, около этого именно времени усилились всякие притеснения православному исповеданию со стороны католических властей, духовных и светских. Наглядный пример тому, между прочим, представляет протестация, записанная в Львовском городском суде послами воеводств Киевского, Волынского и Брацлавского, с православными князьями Ддамом Вишневецким и Кириллом Рожинским во главе. Эта протестация, или жалоба, говорит следующее: православным священникам города Львова, отправляющимся с дарами к больным, паписты запрещают проходить через рынок в облачении и с зажженными свечами; запрещают праздничные процессии с крестами из городских церквей в предместья. Учеников православных школ бьют и насильно таскают их в свои училища; слуг своих принуждают ходить не в церковь, а в костел; запрещают колокольный звон, который будто бы мешает говорить католическим проповедникам, и т. д. Из других известий и протестаций видим, что подобные притеснения совершались в королевских имениях и городах прямо по грамотам самого короля; причем иногда запечатывали церкви, выносили из них церковные облачения, силой препят-(гвовали справлять праздники по старому календарю; людей греческой веры устраняли от должностей и ремесел, отказывали им в судебных исках и т. п.
Потей и Терлецкий, 15 ноября прибывшие в Рим уполномоченными от лица всех епископов Западной Руси, разумеется, были там приняты с распростертыми объятиями. Их поместили близ папского дворца и роскошно содержали; пока обсуждались условия унии, привезенные ими документы переводились на латинский язык, а с латинского переводилось на русский новое обязательное для них исповедание веры, с прибавлением filioque (от Отца и Сына исходящего), с признанием папы наместником Христовым и согласием на все постановления соборов Флорентийского и Тридентского. Когда все было готово, 23 декабря 1595 года совершилось торжественное представление послов папе Клименту VIII в присутствии коллегии кардиналов, многих епископов, прелатов (в том числе церковного историка Барония), а также высших и придворных сановников, иностранных послов и пр. Когда в залу собрания ввели Потея и Терлецкого с их свитой, оба посла поцеловали папские ноги и стали на колена. Ипатий Потей, как знавший по-латыни, сказал о цели их посольства. Затем они подали свои грамоты, которые были прочитаны вслух и в подлиннике, и в переводе. После ответной речи папского секретаря оба епископа прочли исповедание веры, Потей по-латыни, Терлецкий по-русски, и поклялись, положив руки на Евангелие. В заключение церемонии послы вновь облобызали ноги его святейшества, а он обнял их и объявил, что принимает митрополита Михаила и всех русских епископов с их клиром и русским народом, подвластным польскому королю, в лоно католической церкви. Все спутники послов, духовные и миряне, также удостоились облобызать папские ноги. В память этого события была выбита медаль с изображением Климента VIII, сидящего на троне и благословляющего русских послов, и с надписью Ruthenis receptis. Потей и Терлецкий оставались в Риме еще около полутора месяцев, весьма чествуемые Климентом VIII и нередко сослужившие ему в храме св. Петра. Наконец 7 февраля 1596 года они отправились в обратный путь, снабженные многочисленными папскими посланиями к русским и польским епископам, к королю и сенаторам. Папа поздравлял всех с счастливым событием и высказывал желание, чтобы в Литовской Руси созван был поместный собор для торжественного провозглашения унии и принятия всеми русскими епископами нового исповедания веры.
Когда послы воротились в отечество, происходили приготовления к генеральному сейму в Варшаве. Православные вельможи и шляхта, с князем Константином Константиновичем во главе, воспользовались этим сеймом, чтобы подать королю протесты против Потея и Терлецкого, которые ездили в Рим, самовольно приняли там унию, а потому должны быть лишены своих кафедр. Православные сеймовые депутаты не ограничились подачей жалоб королю, а внесли свои протесты и в актовые книги Варшавского сейма. Подобные же протесты были внесены в актовые книги Вильны и по другим городам. Сигизмунд III, не обращая на них внимания, по окончании Варшавского сейма издал универсал, которым объявлял о совершившейся унии и разрешал митрополиту Михаилу Рагозе созвать собор в Бресте из духовных и мирян. Тем временем волнения, вызванные известиями об унии, распространялись по Литовской Руси; православные братства вооружались против епископов-униатов и перестали признавать их своими владыками. Особенно восстало виленское Троицкое братство против своего владыки-митрополита. Дидаскал этого братства Стефан Зизаний, отлученный митрополитом от церкви и осужденный королем на изгнание, не признавал своего отлучения и подал жалобу на Михаила Рагозу в Виленский трибунал, который послал ему позыв на суд, а Виленские православные граждане прямо начали разные враждебные действия против митрополита. Восточные патриархи также спешили отозваться на призыв о помощи со стороны западноруссов. Александрийский патриарх Мелетий Пигас прислал на имя Константина Острожского обширное послание с увещанием всех православных до конца пребыть твердыми в вере. Вместе с сим посланием он отправил своего протосинкела ученого Кирилла Лукариса. От Цареградской патриархии прибыл великий протосинкел Никифор, облеченный саном экзарха. Несмотря на королевское запрещение, оба эти мужа успели пробраться в Литовскую Русь и здесь они приняли непосредственное участие в знаменитом Брестском соборе{94}.
Окружной грамотой митрополит Михаил Рагоза назначил быть собору всех православных в Бресте на 6 октября 1596 года. Этот собор, окончательно решивший вопрос об унии, по своим размерам и по своему значению, далеко оставил за собой все подобные съезды Западной Руси.
Уже с самого начала съезда произошло разделение ('го на две противные стороны: приверженцев унии и ее противников. Последняя сторона оказалась гораздо многочисленнее. Во главе православного духовенства явились: во-первых, два греческих экзарха, Никифор от Цареградского патриарха и Кирилл Лукарис от Александрийского; кроме них Лука, митрополит Велиградский, и два святогорских архимандрита, Макарий и Матвей: а во-вторых, два западнорусских епископа, Гедеон Балабан Львовский и Михаил Копыстенский-Перемышльский. За ними следовали киево-печерский архимандрит Никифор Тур, архимандриты Супрасльский, Дерманский, Пинский и другие, несколько игумнов, многие священники и монахи; так что число всех духовных православной стороны простиралось свыше ста. Кроме духовенства на этой стороне собралось и много мирян, в числе коих были некоторые сановники, послы от русских воеводств и поветов, от городов и важнейших братств. Во главе мирян стали известный ревнитель православия киевский воевода князь Константин Острожский с сыном своим Александром, воеводой Волынским, и князь Александр Полубенский, каштелян Новогородский. Зная, с кем имеют дело, и опасаясь какого-либо насилия от противной стороны, Острожский и другие вельможи прибыли в Брест с многочисленной вооруженной свитой из гайдуков, казаков, татар и даже с пушками, хотя созывная грамота запрещала приходить на собор с вооруженной толпой. К православным примкнули и местные протестанты. На униатской стороне было гораздо менее духовенства вообще; зато тут сосредоточилось большинство западнорусских иерархов, в числе шести, а именно: митрополит Михаил Рагоза, епископы владимирский Ипатий Потей, луцкий Кирилл Терлецкий, полоцкий Герман, пинский Иона Гоголь и холмский Дионисий Збируйский. Кроме них тут были три архимандрита: Лаврашовский, Браславский и Минский. К униатской стороне присоединились три католических епископа, назначенных сюда папой и королем, и конечно из наиболее потрудившихся для дела унии: арцибискуп львовский Димитрий Суликовский, бис-куп луцкий Бернард Мациевский и бискуп холмский Станислав Гомолицкий; при них находилось несколько иезуитов, в том числе известный Скарга. Мирян на этой стороне также было гораздо менее, чем на православной; во главе их явились в качестве королевских послов гетман литовский Христофор Радивил, канцлер Лев Сапега и подскарбий Дмитрий Халецкий. Духовные и светские вельможи этой стороны имели при себе также вооруженную свиту, но далеко не столь многочисленную, как сторона православная. Поэтому приверженцы унии, не надеясь на силу своих убеждений, с самого начала уклонились от общения с противниками и на их приглашения собраться вместе для предварительных совещаний отвечали отказом.
Когда наступил день 6 октября, митрополит со своими единомышленниками отслужил литургию в соборном храме Николая, а потом прочитал обычные перед открытием собора молитвы. В это время православные, не получив никакого уведомления от митрополита, не знали, что предпринять. Пытались они собраться в каком-либо храме, но все храмы нашли запертыми по распоряжению Потея, как местного владыки. Не желая прибегать к насилию, они решили собраться в одном частном доме (Райского), где была обширная зала, служившая молельной протестантам. Отсюда они посылали депутацию к митрополиту с приглашением открыть собор. Но депутация не могла добиться даже свидания с ним. Православные немедля устроили свой особый собора причем они разделились на две части, или на два кола: духовное и светское, или рыцарское. Маршалом рыцарского кола был выбран один из волынских послов, Демьян Гулевич; а духовное коло назначило для наблюдения за порядком заседаний двух протоиереев, Нестора Заблудовского и Игнатия Острожского. Общепризнанным главой, т. е. председателем, православной части собора был старший член его экзарх Никифор как заместитель самого цареградского патриарха; душою же собрания явился энергичный Гедеон Балабан. А председателем униатской половины вместо робкого, нерешительного митрополита Рагозы выбран католический арцибискуп Дмитрий Суликовский.
Второй день собора, 7 октября, также прошел в пересылках православной части с униатской и в бесплодных попытках добиться какого-либо ответа от митрополита. Наконец, Рагоза «с яростию» объявил посланникам, что никакого ответа им не будет. Между тем назначенные на собор от короля католические сановники, по просьбе бискупов, снеслись с князем Острожским и взяли с него слово, что он не прибегнет к вооруженной силе и что спокойствие собора не будет нарушено. Затем, когда таким образом взаимные отношения сторон достаточно выяснились, на третий день собора, 8 октября, было при-ступлено к более решительным действиям. К митрополиту и владыкам вновь послана была депутация от православных с приглашением прибыть на общее заседание: приглашаемые на сей раз прямо ответили, что они уже соединились с Западной церковью и то, что сделано, изменено быть не может. Со своей стороны, от униатской части собора прибыли королевские послы с иезуитом Скаргой и вызвали из зала заседания князей Острожских; к последним, по желанию собора, присоединились по нескольку лиц от обоих кол, а также владыки Львовский и Перемышльский с некоторыми священниками. Послы напоминали, как оба эти владыки прежде заявляли о своем желании принять унию, как сам князь Острожский не был против нее; укоряли православных в том, что они собрались не в церкви, а в еретическом доме и главой себе поставили Никифора, беглого Грека и союзника турок, а также в том, что дозволяют мирянам вмешиваться в соборные деяния. В заключение именем Бога, короля и отчества приглашали их соединиться с католиками. На это приглашение православные ответили, что готовы принять унию, но только в том случае, если она будет произведена законным образом, т. е. с согласия патриархов и всей Восточной церкви. После того православный собор занялся делом Стефана Зизания и других виленских проповедников, отлученных митрополитом, которых и разрешил от этого отлучения.
На четвертый день собора униатская сторона, вместе с католическими епископами, отправила в храм Николая торжественное молебствие о соединении церквей; после чего с амвона во всеуслышание был прочитан самый акт унии, подписанный митрополитом и владыками, вместе с тем исповеданием веры, на котором Потей и Терлецкий присягнули в Риме. А затем униатская часть собора предала проклятию и объявила лишенными сана епископов Гедеона и Михаила, архимандритов и прочих духовных лиц, отказавшихся от унии, о чем на следующий день выдана была окружная соборная грамота. Эти ее деяния завершились разными торжествами, пиршествами и веселием. Но в то же время и православная часть собора подвергла заочному суду Михаила Рагозу и единомышленных ему владык за отступничество и постановила над ними приговор, подписанный всеми членами духовного кола и торжественно объявленный председателем экзархом Никифором: митрополит и епископы-отщепенцы лишались не только архиерейского, но и всякого духовного сана. Приговор этот был немедленно сообщен митрополиту и епископам-униатам. Затем члены и духовного, и светского кола подписали торжественный протест против унии, обязались не признавать духовной власти униатских иерархов и постановили просить короля об отобрании церковных имуществ от осужденных, а также о назначении других епископов и митрополита.
Презрение к отщепенцам со стороны православных немедленно выразилось в некоторых листах, вкратце оповещавших о решении собора и, вероятно, развезенных в разные края членами этого собора, разъехавшимися из Бреста. Между прочим, тут говорится, что «митрополит Рагоза и владыки полоцкий Германко, володимерский Потейко, луцкий Кривилко, холмский Збиражко, пинский Ионище» как сначала тайком и скрытно бегали к римскому папе, отступив от святого православия греческого, так и теперь явно приложились (к папе). «За что от латынян в замке (Берестейском?) были чествованы и как медведи музыкой скоморошескою и тарарушками утешаны, или, вернее, осмеяны». «Они только сами одни отдались волку; а стадо, хвала Богу, в православии давнем вкупе осталось».
Последние слова выражали собственно надежды православных, а не действительность. Архиереи-униаты, покровительствуемые королем, остались на своих местах и получили полную возможность распространять дело унии в своих епархиях. Ближайшим следствием знаменитого Брестского собора 1596 года было распадение Западнорусской церкви на две части: униатскую и православную, дальнейшая борьба между которыми сделалась неизбежна. Эта борьба главным образом и обусловила развитие последующей истории в Западной Руси.
Король особым универсалом подтвердил окружную грамоту митрополита Рагозы о низложении епископов Львовского и Перемышльского; а экзарх цареградского патриарха протосинкел Никифор своей окружной грамотой, напротив, признавал означенных епископов теперь единственными архиереями в Западнорусской церкви, митрополита же и других епископов объявлял отверженными за их отступничество. Александрийский патриарх Мелетий Пигас, занявший около того времени кафедру Цареградскую, сначала в качестве местоблюстителя ее, а потом и патриарха, человек ученый, энергичный и вообще весьма достойный, подтвердил приговор Брестского православного собора и назначил своими экзархами для Западной Руси епископа Гедеона Балабана, архимандрита Кирилла Лукариса и князя Константина Острожского, которого увещевал не уставать в своих подвигах на защиту православия. В действительности, настоящим и деятельным экзархом явился епископ Гедеон. Любопытно, что, несмотря на неоднократно объявленные низложения, владыки той и другой сторон остались на своих местах. Хотя каноническая власть, издавна утвержденная за цареградскими патриархами, была на стороне православных, но без воли короля они не могли сместить иерархов-отщепенцев и на их место выбрать других. Зато и король, объявивший о низложении православных епископов, был связан присягой на pacta conventa, утверждавших свободу православного исповедания, а также не мог принимать решительных насильственных мер из опасения возбудить не только волнение, но и открытые мятежи со стороны многочисленной русской шляхты и всего русского народа, еще крепко державшегося веры своих предков. Уже на ближайшем генеральном сейме в Варшаве, в 1597 году, православные послы из русских областей настойчиво напоминали королю о pacta conventa и его присяге и защищала Брестский соборный договор. Поэтому Сигизмунд III свою бессильную злобу на православное духовенство выместил на председателе собора греке Никифоре, против которого представлено было нелепое обвинение, будто он не уполномоченный цареградского патриарха, а самозванец и турецкий шпион. По требованию короля князь Острожский проживавшего у него Никифора представил на суд сенаторский, но на этом суде не сумел его отстоять. Никифор был заключен в Мариенбургский замок, где потом и скончался, вероятно, не своей смертью.
Владыки-отщепенцы после Брестского собора принялись вводить унию в своих епархиях, но во многих местах встретили большие затруднения и явное неповиновение своей власти. Так, древний город Киев, эта колыбель русского православия, опираясь на своего воеводу князя Острожского, решительно отказывал в повиновении митрополиту Рагозе и не обращал внимания на королевские грамоты. Король распорядился, между прочим, чтобы оставшийся верным православию архимандрит Никифор Тур покинул настоятельство знаменитой Киево-Печерской лавры, которая со всеми ее имуществами передавалась в непосредственное ведение митрополита. Но архимандрит отказался исполнить это распоряжение. Неоднократно королевские чиновники пытались удалить архимандрита; но их встречали старцы с вооруженными казаками, гайдуками и монастырской челядью и не пускали в монастырь. Так, Никифор Тур до своей кончины и оставался настоятелем Лавры. Более успеха имел митрополит в главном городе собственно Литовской Руси, т. е. в Вильне; здесь духовенство не нашло во властях и жителях такой опоры, как в Киеве, и признало власть митрополита-униата. Только Святотроицкое братство продолжало сопротивляться ему, за что терпело разные притеснения. А во время богослужения в своей церкви, на Пасху 1598 года, братчики подверглись наглому нападению со стороны студентов иезуитской коллегии. В Слуцке, во время объезда своей епархии, митрополит едва не был побит камнями. Зато в Новогрудке, обычной своей резиденции, он не встретил почти сопротивления, потому что местный воевода Скумин-Тышкевич, прежде бывший усердным противником унии, поддался его убеждениям и перешел на ее сторону. Самыми же ревностными распространителями унии — как и следовало ожидать — были главные ее деятели, т. е. Потей и Терлецкий, которые в своих епархиях всеми мерами принуждали духовенство к ее приятию. Другие епископы далеко не были так усердны, а Герман Полоцкий не только не принуждал священников, но, как говорят, даже не скрывал сожаления, что сам согласился на унию. Вообще для униатских владык скоро началось некоторое разочарование в тех надеждах, которые они питали при своем отступничестве. На них но посыпались ни почести, ни богатые пожалования от Речи Посполитой; король и не думал давать им обещанные места в сенате наряду с латинскими прелатами. Они скоро могли убедиться в том, что до равенства в правах и почете с высшим латинским духовенством им далеко, что последнее смотрит на них свысока и даже с некоторым пренебрежением.
Меж тем в лагере православных Брестская уния произвела чрезвычайное оживление и большое наряжение сил для обороны своей церкви. Из духовных особенную энергию обнаружил в этом деле епископ Гедеон Балабан, который не только охранял от унии свои епархии, но и в других, униатских, епархиях входил в сношения с православными, ставил им священников и удовлетворял разным церковным потребностям в качестве патриаршего экзарха, на что епископы-униаты тщетно приносили свои жалобы митрополиту и королю. А из мирян наибольшую энергию в это время показал знаменитый ревнитель православия князь Константин Острожский. Между прочим, по его почину православные вошли в переговоры с протестантами о союзе против общего их врага латинян, сильных в особенности ревностным покровительством короля. Острожскому помогал в сем случае зять его, знатнейший из протестантских вельмож виленский воевода Христофор Радивил. Представители особых исповеданий, т. е. православного и евангелического, в мае 1599 года съехались в Вильне в доме князя Острожского. Кроме сего князя и его сына Александра из русских вельмож здесь были, сохранявшие еще православие, князья Сангушко, Корецкий, Горский, Вишневецкие и некоторые другие. Члены съезда заключили политическую унию с целью оказывать взаимную поддержку и защиту своим храмам и духовенству против папистов везде, где будет нужда, а также сообща действовать для того в сенате и на сеймах. Уния эта хотя и не принесла всех ожидаемых от нее плодов, по разногласиям вероисповедным, тем не менее она оказала свою пользу во многих случаях.
В том же 1599 году скончался униатский митрополит Михаил Рагоза. Преемником ему король назначил Ипатия Потея, т. е. самого энергичного из русских епископов-отщепенцев. Возведя его на митрополию, Сигизмунд III оставил за Потеем и прежнюю его Владимирскую епископию со всеми принадлежавшими ей имуществами, что сосредоточивало в его руках большие материальные средства, которыми он широко воспользовался для своего служения делу унии. Это дело пошло теперь значительно успешнее благодаря его энергии. Так, отправляя послушную грамоту слуцкому духовенству и призывая его к повиновению, он заключает ее угрозой: «помните, что я вам не Рагоза». Одним из первых деяний сего митрополита было изгнание из Вильны красноречивого проповедника и обличителя унии Стефана Зизания и отнятие Троицкого монастыря у Виленского братства. При этом монастыре он основал митрополичий коллегиум, или униатскую семинарию. Но попытка его, по смерти архимандрита Никифора Тура, завладеть Киево-Печерской лаврой потерпела такую же неудачу, как и попытка его предшественника благодаря заступничеству киевской православной шляхты.
Одновременно с борьбой западнорусского православия против унии на поприще всякого рода действий и мер, церковных и гражданских, закипела и борьба между ними в области мысли и письменности, т. е. в области литературной. Укажем важнейшие явления в этой сфере.
Во-первых, уже самый Брестский собор 1596 года сделался предметом повествований и толкований обеих сторон, следовательно написанных с разных точек зрения и различными красками. Вскоре после этого собора в следующем 1597 году появились два повествования о нем. Одно из них принадлежит перу иезуита Петра Скарги; оно издано на польском языке («Собор Берестейский») и на русском («Оборона синоду Берестейскому») и, конечно, прославляет собственно униатскую часть собора, а православную унижает и отрицает ее законность. Другое сочинение — православного автора, оставшегося неизвестным, — изданное на польском языке в Кракове, озаглавлено приблизительно так: «Эктезис или краткий обзор деяний поместного собора в Бресте Литовском»; оно посвящено преимущественно православной части собора, считая только ее истинным и законным собранием. Эти две книги немедленно вызвали ряд полемических сочинений в противоположных лагерях. Против Скарги в том же 1597 году в Вильне вышло обширное сочинение на польском языке (а потом и на русском) под заглавием «Апокрисис», т. е. ответ; автор его скрыл свое имя под псевдонимом Христофор Филалет. Любопытно, что в действительности сочинитель сей книги был не православный, а протестантский ученый писатель, некто Христофор Вронский, предпринявший оборону православия по поручению князя Константина Острожского и награжденный от него поместьями. Книга его отличается дельным историческим изложением и в то же время обнаруживает большие богословские познания. Задетые за живое успехом сей книги, сторонники унии в защиту ее выдали сочинение «Антиррисис или Апология против Христофора Филалета», по поручению Ипатия Потея написанное на латинском языке учителем его брестской школы неким греком Петром Аркудием (скрывшим свое имя под псевдонимом Филотея), потом переведенное на русский и польский языки. С православной стороны после Апокрисиса замечательными сочинениями являются: «Отпись» некоего острожского клирика, направленная преимущественно против Флорентийского собора, и «Пе-рестрога», принадлежащая перу одного львовского священника, в особенности обличающая тайные приготовления к унии и несправедливость папских притязаний.
Рядом с сими, так сказать, крупными писателями на полемической арене того времени появились и многие другие авторы. Распространенные в Западной Руси типографии быстро печатали их произведения; таким образом, горячие споры между православными и униатами или латинянами охватывали все грамотные слои западнорусского общества и возбуждали в них большое умственное оживление. Немалое участие в борьбе с унией и латинством в это время принимал сам канонический глава Русской церкви ученый патриарх Мелетий Пигас: он написал целый ряд посланий к князю Константину Острожскому и вообще к православной русской пастве, убеждая ее твердо стоять за свою церковь и обличая ухищрения противников. Послания эти печатались в Острожской типографии и распространялись в народе. С далекого Афона один западнорусский инок, Иоанн Вышенский, написал на родину тоже несколько посланий в защиту православия против унии. В одном из этих посланий, обращенном к епископам-отщепенцам, он, между прочим, обличает их такими словами: «покажите мне, кто из нас исполняет шесть заповедей Христовых: алчного накормить, нагого одеть, больного посетить и пр.? Не вы ли заставляете алкать и голодать ваших бедных подданных, носящих тот же образ Божий, как и вы? Где вы послужили больным? Не вы ли делаете и здоровых больными, бьете их, мучаете, убиваете? Постучись только в лысую свою голову, бискупе луцкий (Кирилл Терлецкий), сколько ты во время своего священства живых послал к Богу мертвыми, сколько изгнал из этой жизни, одних сечением, других потоплением, третьих палением огненным!.. Покажите мне, кто из вас отрекся мира и взял на себя крест Христов?.. Вот его милость Потей, хотя и каштеляном был, но только по четыре слуги волочил за собою, а ныне, когда бискупом стал, то больше десяти насчитаешь. Так же и его милость арцибискуп (Рагоза), когда был простою рагозиною, не знаю, мог ли держать и двух слуг, а цыне больше десяти держит. Так же и Кирилл, когда был простым попом, только дьячка за собою волочил, а как стал бискупом, догоняет числом слуг двух первых владык»{95}.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги