Чебурашка (СИ)

23. Чебурашка против всех

Похоже, Цеп оказывается загнанным в угол. Глаза бегают, он, кажется, осознаёт, что ляпнул лишнего, брать батину тачку боязно, да ещё и сумма на кону немаленькая. Совсем немаленькая.

Но на другую чашу весов положены его репутация и авторитет. И если батя даже надаёт тумаков, то пережить это можно, да и не отречётся же он от родного сына из-за того, что тот тупой, тем более, как мне известно, сам батя тоже тот ещё мудрец. Что, впрочем, не помешает ему в будущем отжать у такого умного и прошаренного чувака, как я, и бизнес и жену-красавицу.

А вот репутация… С ней всё сложнее. Потеряв однажды, восстановить будет крайне трудно или даже невозможно, хоть что ты сделай, а обязательно найдётся тот, кто припомнит, что с «запорожцем» состязаться он зассал. Похоже, даже такой дебил, как Цеп, это понимает.

Поэтому мужественно сжав ягодицы, он выдыхает:

— Да кто зассал-то? За тебя же, дурачка, переживаю. Улетишь куда-нибудь на своём «запоре». Но если ты такой тупой дебил, ладно. Давай, я согласен…

Толпа отзывается на это предложение громким воплем. Толпа требует зрелищ, толпа хочет развлечений, острых ощущений и волнения в крови.

— Отлично! — улыбаюсь я и, сжав кулак, дёргаю руку на себя. — Йес! Давай, чё сидишь тогда? Беги за тачкой и подъезжай сюда. Отсюда уже все вместе поедем на Патриса Лумумбы, там дорога всегда пустая. Прохожих нет, жилых домов нет, ментов нет. Идеальные условия. Едем в сторону «Карболита», до конца улицы, разворачиваемся и мчим обратно. Кто раньше, тот и победил.

— А как мы все туда уедем? — хмуро спрашивает Цепень. — На Лумумбу твою…

— Нормально, — пожимаю я плечами, — шесть человек сядет к тебе и шесть — ко мне.

— Да к тебе и вдвоём не залезешь, — пренебрежительно смеётся он, пытаясь за смехом скрыть неуверенность.

— Шесть человек, как с куста! — подмигиваю я, укрепляя его положение ведомого. — Давай, одна нога здесь, другая там.

Он уходит.

— Эта гонка, — говорю я, — проводится в честь именинницы! Так что пока Цеп готовится, мы насладимся трапезой. Пир исполнен друзья!

Мы усаживаемся за стол.

— Цеп-то не пожрёт, — замечает кто-то.

— Так его и не приглашал никто, — оппонируют ему.

Вечеринка у нас безалкогольная, поэтому мы поднимаем бокалы, наполненные «Дюшесом» и смородиновым морсом.

— Ну, чтобы получить от дня рождения вообще все удовольствия, — со смешком заявляет Юрик, — после гонки нужно ещё в «бутылочку» поиграть!

Призыв вызывает противоречивую реакцию, но, в целом, добавляет праздничного возбуждения. Настроение у всех приподнятое.

— Так, а кто будет давать отмашку? — спрашиваю я.

— Какую ещё отмашку?

— Ну, должна быть красотка, которая махнёт флагом. Это сигнал к старту.

— Вика! — кричат одни.

— Наташка! — кричат другие.

— Так! — мотает головой Вика. — День рождения у Наты, заезд проводится в честь этого события, значит она и будет давать отмашку.

— Нужно быть в купальнике, — смеюсь я. — И на высоченных каблуках!

— Ага! — грозит мне пальцем Наташка. — Щас прям! В каком ещё купальнике!

— Тогда в мини-юбке! И в облегающей футболке!

— Холодно!

Юношеские сердца вибрируют, нервы, натягиваются, как струны, а флюиды носятся по комнате, как шальные пули. Густым туманом стелется предчувствие чего-то острого, опасного и небывалого. Настоящее приключение!

Наконец, появляется Цеп. Злой, хмурый, нервный, вздёрнутый. Ну да, угнать у бати тачку забава старинная, но рискованная, отнимающая душевный покой и чувство превосходства.

— Слышь, это… — говорит он, наклонившись ко мне. — Бабки завтра будут. Сегодня никак. Но… бля, ты, всё равно, проиграешь.

— Не вопрос, — отвечаю я. — Завтра, значит завтра. Джентльмены верят друг другу на слово, не так ли сэр? Заодно и проверим, сэр ты или сыр. Ребят, кто-нибудь хочет ставку сделать?

Но денег ни у кого не оказывается, поэтому получается, что играем только мы с Цепом. Так даже и лучше. Дуэль так дуэль.

— Смотрите, — обращаюсь я ко всем сразу, — сейчас будем грузиться, давайте как можно тише, потому что бдительных граждан хватает, стуканут, позвонят ментам и празднику конец. Будет тесно, но в тесноте, да не в обиде. Не пищите и не орите.

Мы тихонечко выходим из дому и грузимся по машинам. В основном, народ желает ехать на «Волге», особенно после того, как получает возможность рассмотреть моего Чебурашку вблизи.

Юрик сразу перекидывается к Цепу, и я складываю пальцы в виде пистолета и посылаю ему смертельный привет. Наташка едет со мной, впереди. На заднее сиденье забиваются четыре худенькие девчонки, а Вика садится вперёд к Цепу. Сзади трамбуются пацаны.

— Ну, — говорю я, — не подкачай, Чебурашенька, не развались.

— Ты что! — возмущаются девчонки. — Прекрати пугать! Тебе ещё с Цепом состязаться.

Мы подъезжаем на место без приключений и встаём на позицию.

— Наташ, — говорю я перед стартом и подмигиваю, — выглядишь просто огонь.

Не вру. У неё крутая причёска, торчащие какими-то немыслимыми перьями волосы, моя футболка с «Киссом», короткая ветровка, короткая юбка, колготки и туфли на каблуке. Юбка, и без того короткая, подтянута под футболку на максимально допустимую высоту.

Думаю, Вика ощущает некоторый дискомфорт, поскольку сейчас фокус внимания перемещён с неё на именинницу. Зато она была единственной девушкой в машине, битком набитой пацанами. И, если говорить честно, выглядит она ничуть не хуже Наташки.

Фигурка у неё ого-го и взгляд прожигающий. Она смотрит на меня с улыбочкой, говорящей, мол, давай-давай, малыш, я-то знаю, ради кого ты стараешься. Наверное, так и есть.

Луткова от моих слов слегка румянится, а может и не от моих слов, а от всего происходящего. У неё в руке красный вымпел победителя соцсоревнования, присобаченный к коротенькому кию от детского биллиарда.

Машины стоят широко, на большом расстоянии друг от друга. Я встаю на встречку, хрен с ним, всё же у меня по-любому водительский стаж больше, хоть в последние годы я и обходился без тачки.

Цепень сидит за рулём с самодовольной рожей, но я вижу, что он на нервах, страшновато ему.

— Значит так, — говорю я, — сейчас пойдёт обратный отсчёт от десяти. Все будут считать хором. Как доберутся до нуля мы не едем, стартуем только после того, как Наталья махнёт флагом. Ну-ка, Наташ, попробуй. Выше, выше руку поднимай.

Луткова поднимает и резко опускает.

— Вот, молодец, — хвалю я. — Если кто-то рванёт раньше флага, получает технический проигрыш и на этом гонка заканчивается. Ясно?

— Ясно, — сквозь зубы бросает Цеп и сплёвывает на асфальт.

— Хорошо. Ну, и всё. Едем по прямой до конца улицы, разворачиваемся и гоним обратно. Там у нас два наблюдателя, чтобы всё было честно. Вопросы?

Цеп ничего не отвечает и отворачивается. Понятно, вопросов нет.

— Разворачиваемся за наблюдателями и гоним обратно.

Наблюдатели уже стоят там, я их отвёз и проинструктировал. Пришлось тянуть жребий, потому что никто не хотел там торчать. Я сажусь в машину, завожу движок. Работает, как часики. Подваливаю газку. Рычит мой дружок, аж сердце радуется. А если учесть, что в нём где-то ещё и сокровища запрятаны, вообще счастье.

— Давайте, считайте!

— Десять! — начинают отсчёт зрители. — Девять! Восемь! Семь! Шесть! Пять! Четыре! Три! Два! Один! Ноль!

Наташка машет флагом и мы рвём с места. Подо мной визжат шины. Я взлетаю, как гиперзвуковая ракета! Чебурашке чуть заносит жопу влево, но я выравниваю рулём, подкручиваю немного лишнего, и задница едет вправо, но при этом я несусь вперёд.

Разгоняюсь на раз-два и радуюсь, что нужно мчаться по прямой, маневрировать на скорости было бы проблематично. И так меня ведёт то влево, то вправо, но я руль не дёргаю и уверенно ухожу вперёд, не оставляя Цепу ни одного шанса. Доезжаю до наблюдателей, сбрасываю скорость, спокойно разворачиваюсь и жду, когда он подъедет.

Это уже чистое пижонство, конечно, но я бравирую своим преимуществом, типа, как если бы начал танцевать перед пустыми воротами соперника, прежде, чем закатить в них мяч.

Цеп летит, торопится, выжимает из тачки всё что может, но, понимая, что шансов у него нет, тормозит, не доехав до наблюдателей и начинает разворачиваться.

— Ах, ты, сучонок! — в сердцах кричу я и жму по газам.

Он успевает закончить манёвр ровно в тот момент, когда я его настигаю. Ну, блин, джентльмен! Мудак сраный! Он крутит баранку и буквально бросается под меня. Я торможу и пытаюсь обойти с другой стороны, но он снова бросает машину под меня. Козлина. Ну, ладно, сейчас ты у меня попляшешь.

Я чуть отстаю и когда он начинает отрываться, втапливаю газ и гоню по прямой, прямо ему в зад. Он несётся по середине и до последнего момента не понимает, с какой стороны я буду его обходить — слева или справа.

Я решаю идти слева. Чуть подруливаю и, не прекращая разгона, херачу вперёд. Заметив что я сейчас вырвусь, он тоже бросает машину влево, но я больше не собираюсь скидывать скорость и пру напролом. А дополнительно к этому ещё и начинаю давить на клаксон. Получается громко и страшно.

Не знаю, от звука ли гудка или от моей решимости и нежелания уступить, а может, глянув в зеркало и поняв, что через секунду я его протараню, он резко дёргает руль вправо. Не справившись с инерцией, вильнув задом, как ветренная девица и не в силах удержаться, его «Волга» начинает рыскать.

Цеп пытается обуздать своего рысака, резко тормозит, блокирует колёса и срывается вправо и уже через мгновенье налетает передним колесом на высокий бордюр. Машина вылетает на газон и, сделав оборот вокруг оси, срывая колёсами широкие полосы дёрна, останавливается.

Мы почти у финиша. Вернее, у финиша я, а Цепень на газоне. Я торможу и выхожу наружу. Цеп тоже выскакивает и начинает метаться вокруг своего подбитого скакуна.

— Сука! — орёт он. — Сука! Сука! Сука! Ты меня с дороги сбросил! Сука!

Бедный, он хватается за голову, глядя на то, во что превратилось колесо и, возможно, помимо колеса ещё кое-что. Что-то, что пока не видно.

— А ты, как выяснилось, не джентльмен, — усмехаюсь я.

Подбегают болельщики.

— Если бы он меня не выдавил, я бы пришёл первым! — орёт Цеп.

— Ты проехал половину дистанции, мешок, — усмехаюсь я. — Полтос завтра в школу принеси.

— Хер там! — орёт он. — Я выиграл! Ты меня подрезал!

— Чего? Ты дурак что ли? Все видели, что ты творил. И наблюдатели скажут, что ты развернулся, не доехав до конца.

Вскоре подбегают наблюдатели.

— Цепень не по правилам проехал! — орут они.

— Засохните! — огрызается тот.

Я молчу, просто улыбаюсь и смотрю на него, как на насекомое, как на паразита, вытянутого из одного места.

— Если б ты сам жопой не крутил, не вылетел бы с дороги, — выносит вердикт Вика, и тут крыть Цепу уже нечем, на неё с матом и кулаками не попрёшь.

— Мы же видели всё! — кричат возбуждённые болельщики. — Цеп чмо! Как проигрывать начал, жопой закрутил! Цепень сосёт! Чебурашка победил! Чебурашка! Чебурашка! Че! Бу! Раш! Ка! Че! Бу! Раш! Ка!

— Да, заткнитесь вы! — орёт Цеп. — Заткнитесь, долбо**ы!

— Ну, что же, — говорю я. — Зло посрамлено, возвращаемся за стол.

Мне приходится делать две ходки, чтобы перевезти всех обратно. Всех, кроме Цепа, разумеется. Во второй раз я ныкаюсь по дворам, потому что по улице проезжает патрульная машина, а я не горю желанием налетать на проверку.

Девчонки разогревают голубцы, и все мы набрасываемся на них, будто месяц ничего не ели. Наташка усаживает меня по правую руку от себя, а Вику — по левую. После голубцов идут десерты — чай, торт и другие сладости. Юрик снова выходит с предложением покрутить бутылочку, но на него не обращают внимания. И зря, между прочим.

Впрочем, мне и без бутылочки достаётся дополнительная порция сладкого.

— Ну что, — говорит Вика.

Она поднимается из-за стола и подходит ко мне.

— По-моему, у Наташи получился очень классный день рождения. Я никогда ничего похожего не видела. Артём устроил нам здоровское развлечение!

— Не Артём, а Чебурашка! — кричат из-за стола. — Чеба молодец!

— Поэтому, — заканчивает мысль Вика, — мы должны его хорошенько поблагодарить!

Она наклоняется и чмокает меня в губы.

— А-а-а!!! — кричат восторженные зрители. — У-у-у!!!

Луткова чуть бледнеет, глядя на это и тоже, встав со своего места, подходит ко мне. Я ловлю её взгляд, решительный и сосредоточенный. Она наклоняется и делает то же, что и Вика. Но в этот раз я оказываюсь подготовленным и, когда она приближает голову, быстро кладу ей на затылок руку и не даю отпрянуть после чмока.

Она дёргается, пытаясь высвободиться, но я целую её под улюлюканье гостей. Держу, конечно, недолго и вскоре отпускаю. Она выпрямляется и становится краснее вымпела, которым подавала сигналы к старту. А мне смешно, я смотрю на неё и смеюсь. Детские шалости. Она набирает воздуха в грудь, чтобы выдать мне по первое число, но я её опережаю.

— Целуйте именинницу! — кричу я, — Она сладкая!

Поднимается галдёж и суматоха, Луткова отбивается от наседающих «целовальников» и тут появляется папа-профессор.

— О, как у них тут весело! Вы что в фанты играете?

— Балдеем, Александр Модестович, — смеюсь я. — Детство в головах взыграло!

— Что? — хлопает он глазами. — А вы знаете, молодой человек, что такое балдёж? Балдёж — это предродовое состояние коровы перед отёлом. Так что это жаргон пастухов. Так вот.

— Знаю, конечно, — киваю я. — Но в современном молодёжном жаргоне это слово означает совсем другое.

— И что же? — поднимает он брови.

— Ну… — пожимаю я плечами, — это эйфория, кайф, разные глупости, приятное времяпрепровождение, торч, удовольствие, иногда даже безделье.

— Торч! — подхватывает братия. — Торч! А-а-а! Торч! Чебурашка! А-ха-ха!

— Вот как? — удивляется профессор.

Знал бы ты, как молодёжь в будущем шпрехать будет. Без словаря вообще не разобраться.

— Пойдём, Саша, — мягко говорит его жена. — Пусть дети… побалдеют немножко…

— Чеба, чё такое торч? — хохочет Юрик.

— Торч, это когда ты торчишь, Юрок. И не обязательно от запрещённых веществ.

— Я торчу, в натуре! — ржёт он. — Торчу!

Утром он проснулся знаменитым. Кажется, я теперь примерно представляю, что это значит. Когда я захожу в школу, на меня все смотрят. Девчонки улыбаются или смущённо отворачиваются, а пацаны провожают оценивающими взглядами.

В классе все толпятся вокруг Юрика. Он стоит спиной к двери и меня не видит. Одноклассники же, заметив меня, хихикают и, посторонившись дают место. А Юрик плывёт на своей волне и заливается соловьём, рассказывая подробности вчерашней гонки. Болтун — находка для шпиона.

— А вы Цепа видели? — беспечно разглагольствует он. — Он уже здесь, в туалете отсиживается, типа курит. У него вот такущий бланш под глазом. Потому что батя у него никуда не уезжал и когда узнал, что сынок взял его машину, да ещё и разбил, он его так отдубасил, что тот едва жив остался.

В класс входит Цеп.

— Цеп, — коротко говорю я, наклонившись к уху Юрика.

Тот вздрагивает, замолкает и начинает с испуганным и одновременно независимым видом осматриваться вокруг.

— О, Чеба, здорово, — бросает он мне.

Я только головой качаю:

— Я торчу, Юрик, ну что ты за болтун!

Он тут же расплывается в улыбке. Цепень проходит с независимым видом и садится за последнюю парту. И под глазом у него действительно чернеет свеженький фингал.

Я подхожу к нему.

— Принёс?

— Чё те надо? — щерится он.

— Бабки мои принёс?

— Какие тебе бабки! — рычит он. — Я из-за тебя тачку разбил.

— Не из-за меня, а из-за себя. Но это, как в пословице. Впрочем, не мне тебя учить. Это было честное пари. За тобой долг чести.

— Отвянь, я сказал.

— Народ! — повышаю я голос.

Все стихают. Они и так прислушивались к нашему разговору, а теперь и подавно. Всем интересно.

— Перед новым годом я устраиваю бой без правил и вызываю на него Альберта Цепа Черепанова! Будем биться до нокаута. Победит крутейший! За Цепом долг чести и я требую смыть его кровью!

Поднимается тихий гул.

— На бой будут приниматься ставки. Без ограничений. Сделайте правильную ставку и поднимите нехилые бабки! Будет круто! Настоящий праздник! Настоящее зрелище! Если Цепень не зассыт!

— А он не зассыт! — раздаётся позади меня.

Это Вика входит в класс.

— Да же, Алик? — обращается она к Цепу. — Ты же примешь этот вызов? Ну, пожалуйста!

— Да я его соплёй перешибу, — недовольно цедит он. — С кем там биться-то?

— Значит, ты победишь, — пожимаю я плечами. — Цепень, ты чё, как ссыкло, в натуре? Чё ты жопой опять крутишь? Ты будешь биться или нет?

— Ну… ладно, — неохотно пожимает он плечами. — Считай, ты уже покойник. Я могу хоть сейчас тебя урыть. Зачем четыре месяца ждать?

— Что? Что ты там шепчешь, девочка? Высунь язык из задницы и скажи ещё раз! Ты будешь биться или нет?

— Да, щегол! — говорит он громче.

— Не слышу, сучонок!

— Да!!! — орёт он и вскакивает из-за стола. — Я надеру тебе жопу, сука!

— Да!!! — ору я в ответ и потрясаю над головой сжатыми кулаками. — Ты покойник, Цепень!

Ну, а что, шоу — значит шоу.

— Да!!! — орёт и Юрик. — Чебурашка против Цепня! Бой века! Да!!!

— Юра, Белозерский, — раздаётся от двери спокойный голос биологички. — Ты чего шумишь? Иди-ка лучше к доске. Все начинают ржать. Давай-давай, выходи. Здравствуйте, ребята…

После школы я забегаю домой. Забегаю совсем ненадолго, бросаю «дипломат» и уметаюсь в прокуратуру. Там меня должна ждать мама, чтобы присутствовать на допросе.

Мы поднимаемся по лестнице, находим нужный кабинет и заходим внутрь. Следователь, скучный лысеющий человек, зачёсывающий редкие волосы на плешь и прячущий маленькие тусклые глазки за толстыми линзами очков. Вид у него постный и голос невыразительный и монотонный. Да и кабинет у него тоже до ужаса скучный и невзрачный.

— В принципе, у меня особых вопросов нет, — говорит он, когда мы садимся перед ним за стол. — Всё понятно, остаётся только несколько отдельных моментов, но это не к вам вопросы. Отпечаток на ноже принадлежит задержанному, так что тут даже и смысла нет копья ломать. Нет, нюансы, конечно могут быть даже в таком простом деле, но не в нашем случае. Подозреваемый ранее судимый, да он и не отрицает, словом, получит он полной программе. Но вот, что мне не даёт покоя, так это икона. Понимаете? Он потребовал от вас икону, правильно?

— Да, — подтверждаю я, радуясь, что не приходится приносить присягу на библии. — В противном случае, угрожал убить моих родителей.

— А почему вы ничего родителям не сказали? Это ведь немного странно…

— Да, — киваю я. — Но у меня мама, знаете какая впечатлительная, она бы сразу в милицию побежала. Да я, собственно и сам побежал… Ну, вы знаете, наверное.

— Да-да, — суетливо подтверждает он, бросая взгляд на маму, но она про дядю Витю не в курсе. — Это у нас другое дело, оно пока в разработке, так что о нём мы сегодня говорить не будем.

— Конечно-конечно. Ну, вот, собственно, вы понимаете, почему я не хотел, чтобы это всё раскручивалось в обычном порядке и почему я пошёл напрямую к Сергею Андреевичу Пьянову.

— Да-да, — кивает следак и снова бросает взгляд на маму. — Потому что не хотели волновать родителей.

— Вот именно, — улыбаюсь я.

Про Шерстнёва меня настоятельно просили ни с кем не говорить, даже с родителями.

— Хорошо, — продолжает следователь. — Но икона… Мы провели экспертизу и выяснилось, что она стоит очень недорого и исторической ценности не представляет.

— Но мой дядя этого не знал, — говорю я, — и всем рассказывал, насколько она редкая и ценная.

— Так-так, да, — кивает он каждому моему слову. — Но почему-то подозреваемый это отрицает. В убийстве он практически сознался, а вот в том, что требовал от вас икону, не представляющую художественной и исторической ценности, не признаётся. Почему?

— Мне трудно сказать, что может быть в голове у преступника, — пожимаю я плечами. — Ни малейшего представления не имею.

— Понятно… Понятно…

Он поджимает губы и долго смотрит в свои бумаги, но потом, очнувшись, поднимает глаза на маму и обращается к ней.

— Нина Александровна, вы разрешите нам провести короткую очную ставочку? Ничего страшного и неприятного. Я просто поговорю в вашем присутствии с подозреваемым.

— Что? — теряется мама и беззащитно смотрит на меня.

— Знаете, — говорю я, — нам бы очень не хотелось встречаться с этим рецидивистом. Разве можем мы заставить его сказать правду, если он не хочет. Для чего нам волновать маму? Да и для меня эта встреча очень даже неприятная.

— Понимаю, понимаю, — соглашается следак. — Но это очень бы помогло следствию. Вы поймите, для вас никакой угрозы нет, а вот для меня это очень важно. Не для меня, конечно, а для торжества справедливости. Понимаете… с иконой этой… не сходится что-то… Не сходится… Нина Александровна, ну, разве вы не хотите помочь следствию и поскорее уже перевернуть эту страницу?

Он смотрит так проникновенно, что мама начинает колебаться. Нет, нахрен надо! Здесь, конечно, моё слово против слова Паруса. Но если сейчас опять заведут бодягу о том, была ли икона в квартире дяди, когда там побывал сантехник, может получиться кисло. Вылезут несостыковки и всё такое.

— Мы помочь хотим, — говорю я. — И помогаем, причём очень активно. Буквально всё дело мы вытаскиваем на своих плечах, уговаривая правоохранительные органы раскрыть это преступление. Вернее, череду преступлений. Но встречаться с преступником…

— Скажите, — говорит мама, — я не поняла, а что по поводу смерти моего брата? Этот… подозреваемый… он причастен?

— Вот, чтобы скорей ответить на этот вопрос, я и прошу вас согласиться на встречу с подозреваемым.

— Нет-нет, — начинаю говорить я, но мама меня опережает.

— Хорошо, — кивает она. — Мы согласны. Ничего, Тёма, не надо за меня так переживать, я же взрослый человек, в отличие от тебя.

— Отлично, — мгновенно оживляется следак и тут же жмёт на кнопку. Появляется дежурный.

— Веди, — кивает ему следователь. — Давай, скоренько.

Ну, ёлки… Блин…

Буквально через минуту открывается дверь и в кабинет заводят Паруса. Руки у него сложены за спиной, брови нахмурены, губы плотно сжаты. Он поворачивает голову и замечает меня. И в тот же миг лицо его преображается, становясь злым и хищным, а глазах вспыхивает ледяной огонь…