Чебурашка (СИ)

24. Быстро лето пролетело…

Мы сидим друг напротив друга. Оба спокойны, холодны и непроницаемы.

— Нет, ни о какой иконе я не слышал, — говорит Парус.

Ну и дурак. Я закрываю глаза, желая заглянуть внутрь себя. Цель простая. Нужно найти своего Тёмного Дока, разбудить, заставить включить красный огненный меч и поразить им оппонента. А именно, попросить его признать мою правоту и закрыть вопрос.

— Артём, — тут же обращается ко мне следак. — С тобой всё хорошо? Ты как себя чувствуешь?

— Да, всё нормально, — говорю я, открывая глаза.

Всё нормально, просто я этого идиота видеть не могу.

— Всё нормально, — повторяю я, — просто задумался, может, это с моей памятью что-то не так? Может быть, этот человек действительно хотел получить от меня не икону, а, скажем… ну, я не знаю… может, он хотел получить слиток золота из швейцарского банка или, может быть, автомобиль, например?

— Автомобиль? — настораживается следователь. — Какой автомобиль?

— Действительно, — пожимаю я плечами. — Какой?

Сосредоточиться и достучаться до дока, похоже, никто мне не даст. Так почему бы не попробовать достучаться до Паруса.

— Какой? — задумчиво повторяю я, глядя в упор на сантехника. — Может быть, тот, который…

— Он прав, — выстреливает вдруг Парус. — Речь об иконе. Старинная, в серебряном окладе.

Ну надо же, на третий день острый глаз сокола заметил, что в камере двух стен не хватает!

— Вот эта? — достаёт следователь из стола дядькину икону и показывает Парусу.

— Да, — говорю я.

— Артём! — обрывает меня следак.

— Да, — неохотно подтверждает подозреваемый, даже не взглянув на неё.

Вот и зря не взглянул, на кого ему ещё уповать в его-то положении? Выражение лица у него такое, что будь его воля, разорвал бы меня на кусочки голыми руками. Ну, по крайней мере, догадался, что машину я не запалил перед следствием. С одной стороны, это хорошо, поскольку мой Чебурашка остаётся вне интереса органов, если не брать во внимание дядю Витю.

Впрочем, сейчас, насколько я понимаю, дядя Витя должен прижать хвост и особо не отсвечивать, опасаясь, как бы на него не пролился гнев прокуратуры. С другой же стороны, то, что Парус знает, что машину я не отдал, может вылиться в интерес к моей персоне со стороны его дружков, подельничков и тэ дэ, и тэ пэ. Но из двух зол всегда следует выбирать наименьшее. Вот я и выбираю.

Собственно, на этом сегодняшнее посещение прокуратуры заканчивается, и мы с мамой прощаемся со скучным следаком.

— Всё-таки, я не понимаю, — говорит мама, когда мы шагаем домой. — Но ведь икону я сама взяла из квартиры Гришы уже после его кончины.

Блин, мам, ну, какая разница!

— Так это я её туда отнёс.

— Зачем? — удивляется мама.

— Ну, подумал, сейчас приедет тётя Таня, скажет, была икона, а теперь нет. Будут думать, что всё из-за неё или, что мы такие меркантильные, первым делом икону захватили… Вот и отнёс от греха…

— Так похоже всё действительно из-за неё.

— Ну, я решил, что если отнести её на место, я смогу предотвратить лишние вопросы. Ведь никто, судя по всему, не знал, что дядя Гриша её мне подарил.

— Мог бы и со мной посоветоваться, — качает мама головой.

— Ну, да, — пожимаю я плечами. — Ладно. В другой раз буду советоваться.

— В другой раз тебе… Ты уже знаешь, кстати, что Катя завалила рисунок?

Знаю, как не знать…

— Серьёзно? — удивляюсь я. — Завалила, значит? Она же хорошо рисует.

— Не знаю, там очень большой конкурс, сумасшедший просто.

— И что, она уже вернулась? — как бы между делом спрашиваю я. — Не звонила пока.

— Нет, не вернулась. Решила в Москве остаться, я вчера с тётей Олей говорила. У неё же там тётка. Пока поживёт у неё, а когда устроится на работу, перейдёт в общежитие. А на следующий год снова будет поступать.

— Чего⁈ Решила в Москве остаться⁈

— Да, — усмехается мама. — А ты, раз так скучаешь, мог бы и сам тёте Оле позвонить или Антоше, хотя бы, узнать, как у твоей боевой подруги дела.

Блин, да я ведь и так знаю, как у неё дела. Вернее, как у неё должны быть дела! Это что же такое получается? Я поменял историю? Ведь Катька должна была вернуться. Поторчать до сентября в Москве и вернуться несолоно хлебавши…

— Да, мам, мог… Позвоню…

— Сейчас-то уж чего звонить? Я ведь тебе уже всё рассказала…

Но я всё-таки звоню. Телефон её тётки у меня записан. Поэтому, когда мы возвращаемся домой, я нахожу номер и иду на главпочтамт. Захожу в кабинку, бросаю пятнадцатикопеечную монетку в прорезь автомата и набираю нужную комбинацию цифр.

— А Кати нет дома, — поясняет тётя. — Она придёт вечером, попозже. Пошла устраиваться на работу, а потом ещё с друзьями погулять немного. Так что звонить нужно завтра.

С друзьями? С какими, нахрен, друзьями? Капец… Разница во времени у нас четыре часа, значит позвоню завтра утром. У неё будет утро, а у меня уже день. История меняется на глазах… Не замахнуться ли на что-то большее? На спасение империи, например… Блин, но какого хрена она не возвращается? Вопрос остаётся без ответа и напоминает неприятную ссадину. Вроде и ничего страшного, но, с другой стороны, и хорошего тоже мало…

Я снова возвращаюсь домой, переодеваюсь и иду в гараж. Пора заняться своим новым другом. Автослесарь из меня тот ещё, конечно, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают.

Открываю ворота, выкатываю Чебурашку и примеряюсь, соображая, с чего бы мне начать. Для начала, думаю, сниму и вытащу сиденья, потом обшивку дверей. Её, блин, хрен снимешь с кондачка… Завальцована сучка. Половое покрытие, потолок… М-да…

Открываю багажник. Запаска, грязные тряпки, какие-то поршни, или хрен знает, что это… Тормозные вроде цилиндры… О, клаксон знатный… Под правой фарой проржавело всё… Походу придётся полностью всё снимать с кузова, кроме движка… Это не только для того, чтобы найти клад, но и чтобы привести дружка в порядок.

Нужно зачистить ржавчину, кое-где зашпатлевать вмятинки, зашлифовать… Блин, стёкла тоже наверное, придётся снимать. Да, ёлки, работы здесь охренеть сколько, конечно. Ну, до восемнадцатилетия время есть.

— Чебурашки, чего делаете? — долетает до меня насмешливый голос.

Я оборачиваюсь и вижу… вот тебе раз… Я вижу идущую ко мне Вику.

— Бонжурчики, — киваю я. — Вот, смотрю, с чего начать. Хочу сделать из него офигенную тачку.

— А он разве уже не офигенный?

— Офигенный, но пока ещё не максимально.

— Страшно представить, каким он будет, когда достигнет максимума, — улыбается она.

— Неотразимым. Как и я.

Она смеётся.

— Ну, давай, прокати, а то я так и не поняла пока, чего в твоём Чебурашке такого хорошего.

Ну, что тут будешь делать, сама ведь пришла, какой тут ремонт, нужно покатать барышню.

— Серьёзно? Не боишься?

— Я? — с вызовом бросает она и в этом «я» проскакивает что-то их семейное, Хаблюковское.

— Ну, падай тогда, — говорю я и открываю дверку. — Погнали!

Она забирается внутрь, я закрываю гараж, и мы выезжаем.

— Куда поедем?

— Ты уж сам реши, — усмехается она.

— Ладно, тогда на тот берег. На речку, идёт?

— Как скажешь, — кивает Вика. — Сегодня ты начальник.

— Только сегодня?

— Посмотрим, — усмехается она.

Мы выезжаем из двора и вливаемся в поток машин. Доезжаем до Кузнецкого и вязнем в веренице грузовиков. Переезжаем через мост, едем по Красновке и выскакиваем, наконец, из города. Поста ГАИ здесь нет, поэтому я это направление и выбрал.

— Ну как тебе? — спрашиваю я.

— Ну, чёт пока не ахти… — делает скептическую гримаску Вика. — Инвалидка, да инвалидка. Тарахтит и на колдобинах трясётся. Не знаю даже, что ты в нём… Э-э-й… Ты чего… Артём! Хорош, притормози! Артё-ё-ё-м!!! А-а-а!!!

Я вдавливаю педаль, и мой маленький «Порш» превращается в ракету и становится необузданным монстром. Его немного ведёт в сторону, но он не сдаётся и прёт какое-то время бочком, как кошка, испугавшаяся большого огурца.

Вика визжит, будто на американских горках, а я хохочу, изображая Мефистофеля. Через некоторое время я сбавляю скорость и дальше мы просто летим вперёд, без особого экстрима.

— Ну, что скажешь? Инвалидка, да? Всё ещё не ахти?

— Атас, Артём! — кричит она, — Страху натерпелась! Но это классно! Класс, да! Давай ещё так!

— Вон там под горку даванём.

И я снова заставляю её кричать от ощущения, будто она сама, безо всякой машины, летит над дорогой с бешеной скоростью. Ну, честно говоря, скорость те то, чтобы прямо бешеная, но ощущения от разгона довольно острые, это правда.

Мы заезжаем в Журавли и, проехав через деревню, попадаем на берег реки. Здесь пусто и кроме нас никого нет. Мы выходим из машины, садимся на большущее бревно и смотрим, как течёт река и любуемся пока ещё далёкой панорамой города.

Изредка пролетают медлительные мухи, по реке лениво плывут редкие брёвна. Сегодня тепло, настоящее бабье лето, так что солнце, хоть уже и выглядит изрядно утомлённым, ещё хорохорится и из последних сил припекает. Но дело уже к осени… Ночи становятся холодными, осенними. Быстро лето пролетело… Всё всегда быстро пролетает. Всегда…

— Ну ладно, — говорит Вика, словно подтверждая мою мысль. — Надо возвращаться. Было классно, но уже пора.

Она поднимается, а я остаюсь на месте. Сижу и щурюсь на солнце. Хорошо. И ехать никуда не хочется. Вика обходит меня сзади и опирается, наваливаясь всем телом, кладёт локти мне на плечи.

— Не хочется уезжать, да? — тихонько спрашивает она.

Не хочется…

Её руки опускаются мне на грудь, а губы касаются уха.

— Мне тоже… — шепчет Вика. — Не хочется…

Я поворачиваю голову, и она чуть подаётся вперёд, на мгновение замирает, а потом… А потом наши губы соприкасаются, и она не отстраняется, а, наоборот, прижимается плотнее.

Я поворачиваюсь всем корпусом, обхватываю её и прижимаю к себе. Она не сопротивляется, но оступается и падает, усаживаясь на бревно. Наверное, это довольно чувствительно, но Вика не подаёт виду и продолжает меня целовать.

Всё это наваждение длится минут десять, а, может быть, мне только кажется и, на самом деле, проходит не десять минут, а десять лет или десять жизней. Я не знаю. Нацеловавшись, мы сидим обнявшись. Она приваливается ко мне спиной, а я прижимаю её к себе…

Кажется, мы только что вступили в заговор против всего мира. Против затухающего светила, против брёвен и даже против течения времени. Просто и без затей. Раз, и всё переменилось. И теперь кроме нас в мире нет больше ничего существенного. Но в этой тихой радости я вдруг ловлю себя на том, что чувствую внутри себя что-то смутное, необъяснимое, тревожное и странным образом похожее на чувство вины…

Я отмахиваюсь от это го чувства и когда солнце превращается в красный шар, а от воды начинает тянуть холодом, встаю, подаю Вике руку и веду к машине. Открываю дверцу и возвращаю её в свой космический снаряд. Пора возвращаться на Землю.

Мы въезжаем в город и двигаем в центр. С Кузнецкого я сворачиваю на Советский, а тут уже рукой подать до Викиного дома. Она молчит всю дорогу. Да и я тоже. Кажется, слова сейчас лишние и, заговори кто-то из нас, вся магия исчезнет.

Останавливаюсь на светофоре. Слева от меня встаёт машина. Я машинально поворачиваю голову и… бляха-муха… встречаюсь взглядом с… Хаблюковским лейтёхой.

— Песец… — тихонько говорю я, и он тоже что-то говорит.

Говорит и показывает на меня пальцем. И из-за его плеча появляется лицо Викиного папы.

— Чего? — спрашивает Вика и наклонившись вперёд, смотрит туда, куда смотрю и я.

Увидев за моей спиной «дочу», Хаблюк меняется в лице.

— Ой, — шепчет она. — Кажется, влипли…

Ага, кажется… Коротко вскрикивает сирена, вспыхивают синие космические лучи мигалки, и Хаблюк, продёрнув вперёд, жёстко нас блокирует. Я едва успеваю открыть дверь, а он уже стоит передо мной. И не просто стоит, а тянет меня из машины.

— Костров! — орёт он. — Ты совсем что ли охерел⁈

Лейтёха не высовывается и с серьёзным видом наблюдает за происходящим из окна.

— Костров!!! Да я тебя!!! А ты, дура, чё сидишь?!!! Выметайся из этого гроба на колёсиках!!! Выходи, я сказал!

— Ну, папа! — превращается Вика в капризную принцессу. — Что такого⁈

— Ах, ты не знаешь, что такого⁈ А я тебе сейчас растолкую, что такого!!! Так растолкую, что ты на зад свой дурной месяц сесть не сможешь! Что такого!!!

— Иван Денисович, — начинаю я…

— Какой тебе Иван Денисович?!!! Тамбовский волк тебе Иван Денисович!!! Я тебе шею сверну, и меня оправдают!!! Ты понял, щегол?!!! Тебе сколько лет⁈ Это хорошо я, а если бы гаишники тебя прихватили⁈ Ты знаешь, что бы было⁈ Ты знаешь, какой шухер…

— Папа, ну, перестань…

— А ты, идиотка, марш домой! Бегом! Хочешь разбиться вместе с этим дебилом⁈ Пошла, я сказал!

— Вик, ну, беги, — пожимаю я плечами.

Дом её вот уже, рядом.

— Нет, вы смотрите, он разрешил, видите ли. От горшка два вершка, а уже туда же, «Вик, ну беги»! Я бл**ь тебя сейчас под орех распишу, ты у меня на всю жизнь запомнишь!

Вика уходит, а её суровый родитель ещё добрых десять минут изрыгает проклятья, распекает и втаптывает меня в грязь. Наконец, он немного успокаивается, сажает лейтёху вместо себя за баранку, а сам усаживается за руль моего Чебурашки.

— Это чё такое? — обалдевает он, поворачиваясь ко мне. — Я не понял. Это как так? Ну-ка…

Хаблюк прижимает педаль газа, и послушный Чебурашка буквально взвивается над дорогой.

— Костров, это чё такое? — с блеском в глазах повторяет он. — Нихера себе! Бляха, Костёр! Это чё за ракета, а?

— Моя личная ракета, — киваю я. — А вы ругались. Видите, как здорово?

— Заткнись, сиди молча… Охереть! Охереть!

Он довозит меня до гаража, выходит из машины и несколько раз обходит вокруг.

— Чё ты ему заливаешь? — спрашивает он. — Коньяк что ли?

Я открываю крышку над мотором и Хаблюк свистит от удивления.

— Это «жигулёвский что ли»?

— Да, — киваю я.

— А не закипает?

— Пока не было такого, — качаю я головой.

— Ну, ты матёрый, — уважительно цедит он, но, словно опомнившись, тут же добавляет. — Смотри у меня, чтоб дочу не катал больше. Сначала права получи, а потом уже катай кого хочешь. Если тебя за рулём накроют, на меня не рассчитывай, ты понял?

— А на кого мне ещё рассчитывать-то? — развожу я руками.

— Я тебя предупредил! — тыкает он меня пальцем в грудь.

— Ладно, — недовольно соглашаюсь я. — А что там с дядей Витей Шерстнёвым? Он так и будет спокойно работать?

— Тихо, не болтай. Он с Печёнкиным завязан, поэтому надо наверняка действовать. Возьмут, не горюй. Смотри только, чтоб ни полслова никому!

Время начинает ускоряться. Дозвониться до Кати мне так и не удаётся. Мысль об этом постоянно всплывает, немного раздражая. Могла бы и сама позвонить, вообще-то. Хотя, если быть честным, она пару раз тоже звонила, мне мама передавала. Звонила и тоже не дозвонилась.

Мне, собственно и не до неё, в общем-то. Тут вроде с Викой наметились подвижки. Хотя, ключевое слово здесь «вроде». Потому что после того выезда за город мы ни разу не бывали с ней вдвоём. Я приглашал её и в кино и в кафе, но у неё вечно какие-то дела, тусовки, подружки, да и дружки.

Больше всех меня бесит её дружок Цеп. И студент-мотоциклист. Сейчас, правда уже не сезон на мотоцикле гонять. И ещё парочка разных воздыхателей. Все бесят. Я изображаю из себя крутого мачо, типа мне всё это совершенно по барабану — и её дружки, да и она сама. Не она мне нужна, а я ей. Ну… не совсем так, конечно, но более-менее в таком ключе.

Зато Луткова после дня рождения не даёт мне проходу, и вместо Вики в кино и кафе я вожу её. А ещё каждую свободную минуту я стараюсь проводить в гараже, колдуя над Чебурашкой. Правда только, если в этот момент не долблю грушу, появившуюся в моей комнате, или не подкидываю гирю. Причём, это происходит только в промежутках между тренировками и медитациями. А надо ещё и уроки делать…

В медитациях я застопорился и не могу сдвинуться с места. Разбудить дока мне удаётся почти всегда, но времени это занимает обалдеть сколько… В машине тоже какой-то ступор. Я ровным счётом ничего не могу найти и не понимаю, почему Парус так хотел её заполучить. Может, конечно, дядя Валя что-то нашёл во время смены движка и забрал себе, но на него, честно говоря, непохоже.

Он постоянно приходит, когда видит меня в гараже, и одобрительно крякает, даёт советы и наставления. Да только, всё равно, я ровным счётом не нахожу никаких ценностей. Да вообще ничего не нахожу, кроме постоянно увеличивающегося объёма работы.

Примерно через неделю после памятной вылазки загород, я лечу в Москву. У дяди Пети юбилей, шестьдесят лет. Отец на это время подгадал командировку, а мы с мамой просто напросились, тем более, что юбиляр очень горевал, что мы далеко и он не сможет отпраздновать шестидесятилетие вместе с нами.

Мы вылетаем в пятницу утром и я пропускаю два дня. Возвращаемся в понедельник рано утром, так что в школу придётся идти не выспавшись, ну и пофиг. На уроках придавлю. Честно говоря, при всей любви к дяде Пете, главная моя цель — найти Катьку. Я должен разобраться, какого хрена происходит и почему течение времени поменяло направление, как я повлиял на события и какого хрена, собственно, она не возвращается. Ну и… я просто хочу её увидеть. Соскучился. Заколебался со всеми этими Наташами и Виками, не говоря уже об остальных…

Квартира у дяди Пети небольшая, но нам много и не нужно. Как только мы до него добираемся, мама едет с ним за водкой и за продуктами, чтобы сэкономить на кафе, где будет проходить вечеринка. А я отправляюсь болтаться по Москве. Ну, первым делом, разумеется, еду к Катькиной тётке. Время рабочее, никого дома нет. Ёлки. Неприятно, но ожидаемо. Придётся приходить вечером и выпытывать, где её вообще носит, Катю эту. Тихоня такая, а дома ни минуты не сидит.

Знать бы, конечно, собирается она уезжать из Москвы или действительно нет, и, если да, можно было бы прикупить джинсы, а то я поиздержался за лето, да и Хаблюк всё про джинсы напоминает…

Покрутившись у её дома, я возвращаюсь к дяде Пете. От Багратионовской до Крылатского, вроде как, не слишком далеко, но времени уходит дофига, тем более, что от метро до дяди Пети ещё пилить и пилить.

День проходит в суете, я помогаю таскать какие-то сумки, снедь, алкоголь. Гостей будет немного, с нами человек семнадцать, но организация мероприятия оказывается довольно хлопотным делом. Вечером я снова отправляюсь на поиски Кати. Тётка оказывается дома, а Катя нет.

— Ой, она нашла работу в ведомственном ателье, — объясняет тётя, — и ей приходится сейчас очень много трудиться. Но зато там и оклад неплохой для девочки её возраста. Эх, Катюшка, конечно, расстроится, что с тобой не встретится, но что поделать.

— Завтра суббота, она, наверное, будет дома. У нас торжество у родственника, но я попытаюсь подъехать. Или позвонить, хотя бы, а то с ней и по телефону-то связаться невозможно.

— Да, — разводит руками тётка. — Сама её не вижу. Но она и по выходным работает. Я же говорю, трудиться приходится много. Но это и хорошо. Кто с младых ногтей к труду приучится, тому легче в жизни придётся, потому что жизнь, это не вальс и фуги-буги, а бесконечная пахота. Вот так-то…

— А может, к ней на работу можно подъехать?

— Не-е-т, — качает она головой. — Там режимное предприятие, вход строго по пропускам. Я уж у неё спрашивала.

Ну, Катька, зашифровалась. Не могу объяснить себе почему, но я злюсь. Эта ситуация меня бесит. Может, конечно, не меня, а того, кем я могу стать, дока. Может и так, да только какая разница? Бесит и точка.

Я выхожу из подъезда и поворачиваю в сторону метро. Прохожу метров сто и останавливаюсь, как вкопанный. Потому что вижу Катю. И мне всё в один миг становится ясно — и что это за работа без выходных, и что это за режимное предприятие. А, главное, кто директор этого предприятия. Вот он, вышагивает рядом с ней. Хохмит, болтает, зубоскалит. Пижон, мля. А ведь я его предупреждал. Я же тебя предупреждал, Артурчик.

Катя устало качает головой и идёт мимо меня. Проходит с толпой и не замечает. И хлыщ этот тоже не замечает. Спекулянт хренов, предприниматель сраный.

— Катя, — негромко окликаю её я. — Катя…

Она оборачивается и тоже останавливается.

— Тёма? — удивлённо восклицает она. — Что ты здесь делаешь?

— Даже и не знаю, что сказать… — пожимаю я плечами. — Мимо вот проходил. А ты?

— Я? — хлопает она глазами. — Я же тут у тёти живу…

— Ну, рад, что у тебя всё хорошо, — зло говорю я и поворачиваюсь, чтобы идти дальше…