Человек, который придумал Магию

Глава 20

Глава 20. "Последний покой"

Раненых отправили спать. У меня разболелась правая рука — перенапряг. Больная нога опухла. Вчера в горячке сложно было заметить на сколько покалечился.

С трудом и болью в теле, сел на скамье, на которой спал.

— Теть, все уже работают?

— Не работает сегодня никто, Малик, только скотину покормят. Ты чего такой разбитый?

— Да нога вот разболелась. Я вчера пока через поле бежал, подвернул. И о чертополох ноги подрал. Рука ещё болит.

— Да что ж ты, милый сразу не сказал? Заразу же можно занести. Мы не маги, лечить волей не умеем. Сейчас трав заварю и в бочку полезешь. Встать можешь? Разведи костёр, все котелки, что есть, ставь близко к огню, водой перед этим наполни.

— Хорошо, Теть.

Отвык уже от того, что за мной кто-то ухаживает.

Прихрамывая, натаскал семь котелков, в которых в обычное время каши варили, да супы с картошкой.

Набросал дровишек между ними, и поджёг.

Постепенно, бочка наполнилась наполовину. Мне хватит.

Полусогнув колени погрузился в горячую водичку, в которую тётя выдила котелок с заваренными травами. Ох, как хорошо. Щиплет только каждую ссадину. Заноз вытащил перед этим — аж пять десятков. Как только уснул, ума не приложу.

— Как вода из горячей тёплой станет, вылазь, а то настынешь.

В общей сложности удалось понежиться минут двадцать. Рука почти перестала болеть, да и ноге чуть легче стало.

— Всё, давай, вылазь, вода почти остыла уже. Вот тряпицы вскипятила в воде с травами, оберни ими ноги и ложись на печь. А я обед готовить начну.

Меня снова разморило в сон.

— Малик, просыпайся. Надевай чистые порки и рубаху. Садись за стол.

— Уже обед?

— А как ты думал. Ну-ка, ноги покажи. Отлично, ничего не восталилось. Нога только опухшая у тебя. Так, давай-ка, есть тряпица бинтовая. Надо плотно обмотать.

Тетя перемотала лодыжку самодельный бинтом. Разок ойкнул.

— Вот. Смотри, чтобы нога не затекла. И сапог надень. Чтобы не размотались повязки. Не свой, не влезет. Вот, сапоги твоего деда ещё. Здоровый мужик был. На правую дедовский. Да и на левую тоже давай, а то как шут будешь.

— Может я хоть на улице чего поделаю?

— Сиди уж, поделает он. Нам тебя потом на руках в соседнюю деревню тащить?

— Кваш, да на телеге он поедет, куда ему на ногах.

— А ты не умничай. Пущай выздоравливает.

— Ну хотя бы на лавку.

— Ешь, потом иди на лавку. Но не вздумай ослушаться. А то вновь спать отправлю.

С большим аппетитом съел картошку. Тётя ещё сварила ромашковый отвар. И заставила выпить весь. Как по мне — это уже лишнее было.

Улица встретила привычным дневным щебетанием птиц. Вот только радости перед новым днём не было. Почти у каждого дома был свежий холмик. Так хоронят, только если собираются покинуть дом. Навсегда.

Хмурых лиц я не видел только потому что все заняты были скотиной и сбором вещей.

За околицей дымился затухший костёр. Там должны были сжечь разбойников. Хоть и заставляла нынешняя вера всех людей хоронить одинаково, но никто их за людей не считал.

Потихоньку, я пошёл к поднимающемуся столбику дыма.

Сразу на обочине. Сюда в яму, в которую сбрасывали ветви и все что долго гниёт.

Теперь это был небольшой холмик из сгоревших тел.

На нем сидели отголоски душ.

Я подошёл чуть ближе, и краешком стопы, как тот пузатый священник, коснулся энергетической дымки.

Быстро померкли. До десяти сосчитать успел.

"получен 1 уровень"

"25 единиц суперпозиционной энергии."

"1 % заряда квантового ядра маны. Активация ядра. Разгон. Предположительно время завершения ~ 500 лет"

Тоскливо. Я то думал, все сразу работать будет. Безысходностью конечно веет где-то далеко на горизонте своими склизкими лапами, но нужно надеяться на лучшее. Всё будет хорошо. Ведь мы сами выбираем в какую сторону идти. Мир — это наши мысли, и то, куда мы их направляем, приводит к их исполнению. Наши мысли — это наши желания. И когда это любовь, счастье. И даже когда это ненависть. И даже голод и безысходность. Жить хорошо возможно только тогда, когда думаешь о хорошем. Главное принять, что твои желания — это желания всего мира, что вокруг.

— Малик, тётя же сказал тебе, будь рядом с домом. Иди, сиди, отдыхай. Выздоравливай.

— Да. Я просто хотел это увидеть.

— И не хватало тебе на кладбище того же?

— Дядь, но ведь на кладбище люди покоятся с миром. После мирной жизни. А эти, — я махнул в сторону кучи пепла и недогоревшей плоти, — как жили, так и захоронены. Как куча мусора.

— Прав, ты, прав. Только если не вернёшься, скажу тёте, что ты выдумал прогуляться. Думай о нас тоже. Чем быстрее выздоровеешь, тем быстрее и работу себе на новом месте найдёшь. И невесту. А лечиться не будешь — так хромым и останешься.

— Все, иду на лавку. А отъезд? Не стали откладывать?

— Кроме меня уцелели ещё три мужика, считая деда Архара. Так как меня по голове огрели, то я остался. Дед же стар слишком для пешего перехода, да с раскуроченным лицом. В общем, двое мужиков пошли в соседнее селение за помощью. Завтра, думаю, вернутся. Собрать ведь надо ещё и телеги и тягловых. Коров особо не запряжешь. Они ж наши кормилицы. А бык слишком своенравный. Да и тот один. Телята когда-а ещё от его подрастут на смену.

В общем, иди отдыхай. А там видно будет. Мы свой скраб почти собрали. Благо телега есть. Но и надежда только на тягловых с соседнего селения.

Я шёл рядом с дядей и слушал его разговор, как-то незаметно перешедший в монолог. Слова-то какие вспоминаются. Али учёным мужем был в прошлые воплощения?

Сидеть на лавке и думать о своём получалось достаточно хорошо. Гробовщик — профессия заставляющая думать о чем угодно, кроме работы. Иначе с ума сойдешь. Знамо и я мог сидеть часами в мыслях своих. Но когда ж было такое чтоб аж полдня?

Солнцу было все равно на произошедшее ранее. Тучи где-то грохочут вдалеке, но хорошо, обойдут стороной. По грязи особо не попутешествуешь.

В больших городах, говорят, да и в том, который собираемся, есть каменные мостовые. Аж до дома старосты и чуть дальше.

Раз в десяток лет дороги обновляют. Где только камень в нашей местности берут? Кроме земли вокруг почти ничего.

Впрочем, откуда знать? Я ж кроме своих краёв ничего не видел.

Не заметил, как пролетело время и оказался на лавочке, с набитым ужином животом.

Тело просил отдыха, хоть и занимался сегодня ничегонеделанием. Видимо, на выздоровление тоже нужны силы. Хотел было заглянуть в статус, но мысли поплыли и я провалился в сон.

Ночью начало лихорадить.

Бросало то в жар, то в холод. Ближе к утру, пропитал п'отом все тряпки, что были на мне, включая даже шкуру, которой укрывался и на которой спал. Под утро стало лучше.

— Малик, вставай, все вещи уже собрали. Скотину мелкую загрузили в телеги, остальную так погоним. Поедешь с курами в одной. Слава богам, соседи выделили достаточно телег и лошадей, чтобы всю скотину увезти.

— Уже встаю.

— Как себя чувствуешь? Всю ночь елозил.

— Жар был. Сейчас уже хорошо все. Даже бодро себя чувствую.

А ещё, промолчал о том, что чувствовалась какая-то едва весомая сила, струящаяся вместе с кровью по телу. В ней была какая-то незримая, очень-очень пока слабая мощь, но и не влияла она пока на организм. Лишь своим движением обозначая, что она вообще есть. Как ключевая вода, наполняющая живот, когда на греется теплом твоего тела, и не ощущается больше. Булькает разве что. Но то вода. Магия струится по венам. М… М… Слово вертится на языке, но никак не могу вспомнить название.

— Всё? Все в мешок положил?

— Да.

— Грузимся. Всё таки соседская помощь как манна небесная. А то привыкли все сами да сами. Оплатим им добром, Малик, как сможем.

— Конечно, тётушка.

Точно, мана. Только не небесная, которая манна. А просто. Мана струится по телу. Хех. Струится. У меня поток соплёй из носа при простуде был сильнее. Время покажет, на что она еще годна. Может, благодаря ей маги колдуют?

Ужасный скрип телег, пускающий мурашки по коже. Никто не стал тратить время на смазывание осей жиром. Давно ими не пользовались. С прошлого сбора урожая, наверное.

Самая наглая курица по кличке, удостоившаяся личной клички, Глаша, запрыгнула на колени, да и уселась, как кошка. Видел несколько раз лесных котов. Очень скрытые и пугливые. Говорят, в городах держат таких, помогают от крыс. Ну, а нам что? Пускай попробуют крысы к свиньям забежать. Те играться, не станут. Сожрут вместе с потрохами и хвостом.

Хотелось бы завести кошку. Или собаку.

Но лучше жениться. А то, чую, то от желания нарожать с любимой детей опять витаю в своих фантазиях. Одернул себя. Ну не могу я ни о чем думать, как все делают. Мне нужен труд для ума.

Говорят, от соседских мужиков слышал, за монету малую, женщины в кабаках городов могут ублажить, но и замуж не проситься. Не понимаю я их. Ни мужиков, ни баб тех. Коли нарожают от каждого встречного, кто ж детей будет кормить и воспитывать? Одна баба за всеми не углядит. Вырастут дурни, которые кроме хозяйских дел разве что разбойничать научиться смогут. Но надо ли им учиться то? В своей деревне я последний грамотный был. Может и в других селениях учёба — тоже редкость. Хорошо бы, чтобы все читать и писать умели. Что-то мне подсказывает, только обученные грамоте могут большие города строить, империи возводить.

Мы повернули на развилке мимо дороги, ведущей в ближайший городок.

— Дядь, а куда мы едем?

— Знамо куда, в Околье. Там, конечно, бардак, но мы рядом селиться решили.

— А почему так далеко, есть же пара селений ближе?

— На ближнее зверьё какое-то напало. Голод там будет ближайший год. Много скотины погрызли. Волки, наверное. Коли медведи стаями не ходят. Хотя говорят, что тамошние волки аки медведи и были.

— А в Холмике что случилось?

— Лихоманка, как в Тишине.

— Непонятно только почему аж через селение перескочила. От человека к человеку же передаётся.

— Поэтому, и решили дальше ехать.

А вот я, кажется, догадался, каким образом так получилось. Разбойники ниоткуда не берутся — это ушедшие во все тяжкие жители соседних деревень и городов, что решили пожить за чужой счет. Такие плавно переходят с воровства на убийства ради наживы. Значит, и заразу они к нам занесли. Когда издали смотрели кто чем живет. И позарились на наш бедняцкий угол. И никто им не мог оказать достойного сопротивления. Так они думали.

А еще. Из-за них у нас померло столько народа. И мои родные в том числе. Ублюдки. Теперь их семьи будут страдать от большего голода, чем страдали мы. Их деревенька хоть и побольше нашей на тысячу человек была, но в таких и умирают чаще. Значит, потеря мужей и сыновей ударит по ним сильнее. Они ведь никуда такой гурьбой не дернутся уехать.

Дяде не стал говорить эти догадки. Не то, чтобы я хотел это скрыть. Наши деревенщины захотят мести. Скорее всего. Хотя какая с баб месть? Без них семей нет, а коли если и есть места где бабы боевые, как солдатня, то там и вымерли все давно. Рожать то кто будет? Да и кашеварить кто будет, пока мужики на охоте да в поле? Опять же бабы без мужиков тоже не могут. Ни охотиться с луком или острогой не могут. Ни поля возделывать — надорвутся, да и рожать не смогут, коли лоно выпадать будет от тяжкого труда. Замкнутый круг, все должны быть при своих делах.

Тяжело я переношу потерю земляков. Постоянно мысли в сторону сносит, лишь бы не думать о прошедшем пред-предпоследнем дне в Тишине.

Дядю же я лишь спросил:

— Дядь, а как долго ехать?

— День, ночь, и еще день и еще ночь.

— Долго.

— Ничего, стерпим, там земли, говорят, хорошие, плодородные.

— Тогда хорошо.

Ну да, считать то он не умеет.

Святоши грамоту вообще недолюбливают. Особо когда она у земледельцев. Так и говорят: “Нам то письмена святые вам читать, да сказы оные. А вы — земледельцы да охотники, почто оно вам? Грешно не своим делом заниматься.

Грешно. Не грешнее, чем младенцев есть и кровососом быть. Надо поглядывать, что будут святоши чудить. Как бы вреда не творили против наших. Да и вообще людей.

С другой стороны. Что я могу сделать? Это в лесу на отдаленном кладбище один на один еле отбился. А коли найдутся дурни, что их защищать будут? Или чего похуже — и тех и других будет несколько? Определенно, хорошо, что собрались селиться немного в отдалении от стен. Стены должны быть, если город такой крупный, как говорят.

Утро провожало в путь благовониями цветочных трав. И запахом силоса, куриного помета и свиного дерьма. Как бы парадоксально ни звучало — запах дерьма — запах жизни. Им не пахнет только там, где смерть прошла уже давно. Сгоревшие дотла деревни, или вымершие от болезней, разбоев, погосты и другие места захоронений ничем не пахнут. Кроме природы вокруг.

Как пахнет жизнь, понятно. Но как пахнет смерть? Раз уж я теперь… Некромант? Смерть пахнет тленом во всех его проявлениях. И… Есть в ней какое-то онемение. Так же когда отлежишь руку, перестаёшь её чувствовать, а потом когда кровь возвращается в конечности — покалыывание, зуд, как фоновый шум. Хотя какой из меня некромант. Блоху не оживлю. А знать все равно надо. Пригодится. Хотя бы для того, чтобы избегать оживления трупов. Случайно ведь тоже может получиться? Как знать. Так о чем это я. Если сравнивать с отлежанной рукой — то смерть это ложное ощущение спокойствия, с чёткой границей невозврата. Как отлежать руку, но до такой степени, что она отомрет. Это… Это… как вообще назвать? Спокойствие, превращающее все в тлен. В вечную тишину. Нет, не так. Тишину. В которой нет ничего. Мир не меняется при смерти любого живого существа, будь то древо, блоха или медведь. Мир не меняется, даже если деревни вымирают. Что это может значить? Смерть — это как безжизненная грязь. Болото с чёрным при-чёрным илом. Неживым илом.

Но как тогда некроманты оживляют трупы? С помощью магии и маны? Но что она делает с трупами?

Определенно, на это тратится много маны. Как минимум, на “неоживление”. Но как после? Они ведь ходят. Едят плоть, судя по рассказам торгашей. Им верить — себя не уважать, конечно. Но чем черт не шутит?

Возможно, они существуют, благодаря поеданию энергии с нейронного кружева? Просто у них нет навыка вампиризма? Или они не могут им воспользоваться? Наверное так. Иначе бы где-нибудь встречалась нежить-маги. Возможно, даже нежить-маги всё-таки есть, но они только из магов и получаются. Много бед такая напасть принесет.

Как же всё-таки недостает знаний. Может, и зря я закопал те книги? Но с другой стороны, и пользоваться ими не собираюсь. Да и на костре рисковал бы быть сожженным в новом доме. Возможно, вместе с домом. И тетей, и дядей. Если заниматься этим — то уходить в лес жить. Или далеко, за селений десять, крупных, чтобы точно никто не нашел. Пол лета пешком идти столько. Это если не останавливаться на сон. И еду. Нет, нужен какой-то другой вариант.

Надо будет поспрашивать в деревнях соседних не пропадали ли у них мужики, два десятка. Так и вычислим. Всё же отвечать за смерти стоит. Даже родне. Как минимум, дочерей ихних наши заберут и сыновей. А то наши так и вымрут. Так хоть помощь старикам будет. А коли откажутся — солдаты найдут другое наказание. Поэтому на такие условия согласятся в любом случае.

В том городке наших из молодежи, уехавших, живет под три десятка. Кто без жен еще, с удовольствием к нам вернутся, на новое место. Ведь живут они либо у подмастерьев, либо в чужих семьях на правах обязательного заключения брака с дочерью, ну или сыном, коли это девица.

Да, землю в надел дают только погорельцам, беглецам с других краёв и других пришельцев из дальних и не очень деревень.

Всё внутренности растряс в дороге. Останавливались на короткий обед из холодных каш и мяса, в туалет ходили по разные стороны повозок, мужики справа, бабы слева. Не до приличий. Все же беда общая, даже бытовые стеснения убирает с соседями.

Надо было соорудить себе костыль. Отёк на ноге от тряски стал проходить медленнее. Сейчас бы окунуть стопу в горячую воду. Надо долечить, а то так и на всю жизнь хромым останусь, как дядя стращает.

Послеобеденное время пролетело чуть быстрее. Бабы хныкали, но плакать в дороге ни у кого сил не нашлось.

Было очень грустно. Но новая жизнь — новое счастье. И так уж получилось, что старому счастью здесь не место.

Как только солнце начало клониться к горизонту, все повозки встали. Самый бойкий мужик из пришлых, начал командовать.

— Всё слушаем меня! Меня зовут Боромир. Повозки расставить полукругом, коней распрячь, стреножить и накормить. Дрова есть? Отлично. Делаем пять костров рядом, на них готовим еду. Как только еду с готовили, все костры тушим, кроме одного. У него мужики дежурить будут по очереди.

Наверное, чтоб зверь опасное не проворонить.

— После ужина расстилаете все тряпье по повозкам, в которых везёте скраб, чтоб не настыли. И, внимание, никто, слышите, никто не спит на земле! Даже на остывшем кострище. Чтоб все были здоровы. Желающие первыми подежурить, подойдите.

— Малик, сиди, куда ты, у тебя ж нога. — Забеспокоилась тётя.

— Всё в порядке, тёть. Я заодно ногу погрею у костра. А то ноет. В воде то горяченькой не попарить в походе.

— И то верно, ну давай, только осторожнее, не перенапрягись.

— Не перенапрягись, тёть, я ж просто у костра буду, да глазеть по сторонам.

— Ну хорошо. Запомни где телегу поставили, ночью меж нас ляжешь.

— Хорошо. И это… Спасибо за заботу, вы единственные, кто у меня остались.

— Ой, да чего уж там, или давай, ступай только аккуратно. — отвернулась тётя, смахивая краем платка слезу.

Хорошая у меня родня. Тётя в свои 30 уже статная женщина. Многочисленные морщинки показывали её трудолюбие. И что труд её не из лёгких.

Через час кушанья были готовы. В каши порезали мелко ломти вяленого мяса, скотину резать не стали, ни ледников нет, ни коптильнь. Да и солнце не особо жаркое, чтоб мясо заготавливать в таком количестве. Ещё по паре яиц всем досталось — куры и в дороге неслись неплохо. Телеги, накрытые сетями надёжно укрывали от излишне яркокого желания некоторых попробовать полетать.

— Вот, кушай, Малик. На новое место приедем, индюшек заведём. Они, птицы, хоть и не шибко живучие, но зато цыплят быстро делают. За сезон пара индюшек 3–4 десятка спокойно может принести. Четверть, или половина выживет — уже хорошо. Много мяса будет.

— А почему мы раньше их не держали?

— Держали, просто мал ты ещё любыл, чтоб помнить. У нас из-за засухи трав лечебных вокруг не осталось в то лето, ими надо цыплят кормить, да взрослых на всякий случай. И падеж случился. Жалко было, все наши бабы ревели. А ради индюшек вдаль идти — не с руки. Просто гусей побольше да кур держать стали. А ещё, у того городка недалече есть пруд к большой. Там и рыбачить можно. Ещё дальше — речка широкая, шагов двести. Так что и уток заведём. Там и надо то всего — пару селезней да уток, а дикие сами к ним привыкнут и ходить кушать в сени будут к нашим.

— Здорово.

— Ага. Эх, надо было раньше уходить. — Потупился её взор, а я поспешил перевести разговор на другую тему.

— А что там ещё есть?

Тетя сразу оживилась.

— А ещё, Малик, там есть мельница. Будем пшено, да рожь сеять окромя овса. И хлеб у нас будет. Очень сытно будем кушать. Прям как лет двадцать назад, когда староста наш толстым был аки барсук на сносях.

— Он самым толстым в деревне был?

— Ну ежели попа не считать, то да. Тот больше на хряка был похож.

— Да уж, представляю. — перед глазами встал несущийся на меня Святоша-кровосос. Видимо, на моем лице что-то отразилось.

— Не веришь? А зря. Тоже радоваться такой сытой жизни будешь. А чем больше еды — тем больше сил для работы. Даже уставать меньше будем, коли сыто заживём.

— Классно.

— Ну что, покушал?

— Да тёть.

— Тогда или к костра ногу греть, а бабы поедят пока, те, что готовили.

Около ближайшего костра стоял мужик, что ранее раздавал команды.

— Малик? Хромаешь как. Вот ногу и погреешь, расходишься потом. Слушай значит, объясню каждому. К костру сидеть спиной, чтобы в темноте видеть. Перед собой до колен сделать каждому по два кола, шкуру меж ними натяните. Это чтоб не дул вам в спину костёр, а то загоритесь ещё. По кругу от костра тоже шкуры, да одеяла, что мы привезли с собой, на палки выставите. Это чтоб, если ветер будет то все равно тепло оставалось в том месте, где сидите. Один отдежурил — будишь следующего. Дежурить по часа полтора. Тебе, как первому — пока первый засвет в небе не появится со стороны восхода солнца, коли первому дежурить проще. Это вон там. — показал он пальцем.

— Хорошо. У вас хорошо получается командовать.

— Солдатом был, старшим сержантом., пока в спину не ранили стрелой. Ни стоять не могу долго, ни сидеть. Либо хожу, либо лежу.

Заметил, что он то и дело переступает с ноги на ногу. А при ходьбе у него иногда подкашивается правая нога, будто в ямку ступает не глядя.

— Располагайтесь, в общем, через полчаса будешь на посту. А остальные — спите. — Обратился он к остальным мужикам.

— Если что случится, что делать?

— Правильный вопрос, пацан. Обычно на такое скопление народ никто не рискнет напасть, даже разбойники. В походе народ более готов к нападению, чем в деревне. Зверье же разве что бешеное забрести может в такую толпу. Нечисти в наших краях замечено не было. Если не считать нападение тех здоровых волков.

— Те волки — нечисть?

— Нет, волки не нечисть. Волки — зверье. — Странновато он разговаривает, с мысли на мысли прыгает. Наверное, и по голове в битвах прилетало. — В общем так Если зверье какое заметите — будите меня. Если стая волков — поднимаете шум, будите всех. Если людей увидите, любых, даже одинокого путника- будите всех мужиков, кто в дежурстве, и меня. А там решим. поднимать ли тревогу.

— Понятно.

— Вот и славно, давайте, обустройте местечко себе, я помогу.

За полчаса натыкали жердей, навязали перекладин и получилась низенькая загородка, в которую почти не задувал ветер. Ночи еще не летние, холодные, поэтому очень поможет не замерзнуть. На несколько топчанов улеглись мужики — мне достался старый бочонок. Неудобно сидеть. Оно и понятно — чтоб не заснуть. А потом мое место займет следующий мужик.

У самого костра поставили котел с водой, в который вперемешку разных трав набросали — цикория, иван-чая и еще чего-то. Чтоб согреться, взбодриться. Ароматный чаек вышел. Жаль, пить нельзя, это на утро. Иначе как заснуть после?

Солнце уже скрылось за горизонтом, народ уложился спать — все устали в дороге.

Чем сильнее охлаждался воздух к наступлению ночи, тем приятнее было тепло костра. Дровишек накидали за импровизированной загородкой. Я периодически вставал и 1–2 дровишки подбрасывал.

Ночь наступила быстро. И ярко. Стоило небу стать темно-синим, как начали появляться звезды, а из-за горизонта показалась луна.

А ведь днем звезд не видно. Святоши говорят, что земля плоская, и крутится как блин. Сверху солнце — снизу звезды в небесной глади. Но не верится. Звёзды то плавно выступают. Думается мне, что она такая, какой описывал её папа — круглая, слегка приплюснутая. И уж больно звездочки похожи на маленькие солнца. Может и наш мир не одинок в небосводе?

Эх были бы у нас школы, как в крупных городах.

В дали, на границе видимости пробежал какой-то зверек. На зайца похож. Поднимать из-за него тревогу? Кто его знает. Вроде просто заяц. Но они зверьки дневные. Чего ему бегать ночью?

Лучше разбужу солдата.

Боромир спал в одной из крайних телег. Я смотрел в какую сторону он шел, когда все укладывались спать.

— Боромир… — шепотом позвал я. Тот сразу открыл глаза, будто и не спал.

— Что случилось? Кого заметил?

— Зайца.

Спросонья он не очень соображал. Смотрит в небо и никак не соберется мыслями.

— Боромир, зайцы ночью спят. Его кто-то спугнул. Может волки?

— Так. Что там по времени. Ага, засветлело небо в стороне заката. Можешь идти спать. Я подежурю со следующим мужиком вместе. Давай, пошли к костру вместе.

Боромир споро встал, накрыл место ночлега шкурой, чтобы не сильно остудилась лежанка в телеге.

— Аркаша, вставай, твоя очередь дежурить. — Аркаша — самый крупный мужик в нашем обозе.

— А? Уже?

— Давай, подъем, пусть пацан отдохнет.

— А ты что встал? Снова спина?

— Зайца малец заметил.

— Так они ж ночью спят.

— Вот именно. Кто-то мог спугнуть. Если ушастый просто пугливым оказался, оно и хорошо. Лучше перебдеть.

— Давай, пацан. Ложись спать пока место не остыло. Аркаша заботливо подтолкнул в топчану.

— Спасибо. — Может стоило пойти к тёте с дядей? Но глаза слиплись быстрее, чем я успел додумать.

Лежать оказалось очень мягко и приятно, но не очень удобно — привык на лавке. А тут как на муравейнике зимой. Я чуть подвинул топчан к костру, чтоб подошвы немного пригревало от костра.

На свежем воздухе сон берет особо быстро. Чуть прикрыл глаза и уже посмотрел полсна, где снова работал на деревенском кладбище. За мной гонялись разбойники в рясах святош со ржавыми мечами, грозясь высосать душу досуха. Меня почти нагнали, как вдруг…

— Всем подъём! Тревога!