Чемпион флота

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Алексей Громов проснулся от равномерной нудной качки и, не открывая глаз, постепенно приходил в себя. Он лежал на жесткой матросской койке и всем телом, всем своим существом, всеми поджилками чувствовал неприятную монотонную болтанку. Казалось, что не волны, а жесткие, сильные, широкие ладони моря поднимали и опускали железный корпус корабля. Вверх и вниз, вверх и вниз… При подъеме вверх Алексею было относительно легко, даже вполне сносно, можно было терпеть, хотя раны давали о себе знать. Но когда корабль опускался вниз, то словно открывались разом все клапаны, как бы срывались повязки, присохшие к ране, и нарастающая боль колючими иглами пронизывала тело насквозь, терпение обрывалось, как обрывается чересчур туго натянутая струна, и из стиснутых губ Алексея невольно вырывался глухой протяжный стон…

С каждым последующим подъемом корабля на очередной волне вверх Громов постепенно приходил в себя. Он не спешил открыть глаза, веки, казалось, слиплись и стали непомерно тяжелыми, ресницы сцепились между собой, и разнять их не хватало силы, да и не было пока на то желания.

Он, не открывая глаз, лежал и усилием воли как бы пробивался сквозь густой и липкий туман, опутавший его, и постепенно сознание прояснялось и прояснялось, и он с радостным осознанием ощущал такое знакомое ему состояния возвращения из глухой темноты непонятного небытия в живую радость жизни. А с возвращением в живую действительность почувствовал и хлынувший потоком стремительный прилив освежающих и оздоровляющих сил, окрыляющих и вселяющих веру в самого себя, в свое закаленное и тренированное годами тело.

Так было с ним совсем недавно, в конце мая, в Москве, на первенстве Военно-морского флота СССР, когда в первом же раунде бурно начатого финального поединка он неожиданно зевнул и пропустил короткий прямой справа. Алексей до сих пор не может понять, как очутился на полу ринга? Но он помнит хорошо, как мгновенно все вокруг померкло, потухло, словно разом повсюду выключили свет, и он провалился в глухую темноту небытия. Боли от пропущенного удара Громов не ощущал, лишь само падение на настил ринга. Это ощущение Алексей запомнил на всю жизнь. Сухая жесткая прохладность брезента обожгла не просто спину, а все его нутро, острой иглой пронизала насквозь сознание, словно его ошпарили кипятком. Он — на полу! Он — первая перчатка Краснознаменного Черноморского флота очутился на полу ринга! В самой Москве, столице нашей Родины! И на него смотрят, на нем скрестились взоры тысячи глаз из в одно мгновение притихшего и онемевшего, переполненного зрителями и болельщиками зала, и только слышен четкий, словно удары колокола, голос судьи на ринге, начавшего отсчет быстротекущих секунд, под взмах руки: «Раз!.. Два!.. Три!..»

Громов в те короткие секунды беспомощного пребывания в лежачем состоянии враз ощутил со всей полнотою свое постыдное состояние и на какое-то мгновение растерялся. Но только лишь на мгновение.

«Нет! Нет! — закричал у него внутри властный призывный голос. — Еще не конец! Еще не все проиграно! Черноморцы не сдаются! Нас так просто не одолеть!»

И в следующие секунды кровь в его жилах забурлила, вскипела, словно откуда-то в его тело, во все его существо хлынул мощный поток оздоровляющих жизненных сил. При счете «три» Громов не поднялся, а буквально вскочил, словно у него в ногах появились мощные пружины и они подбросили его тело вверх.

Но судья на ринге продолжал отсчет: — Пять!.. Шесть!..

Алексей поднял руки в боевую позицию, давая понять судье, что он готов продолжать поединок, и шагнул навстречу сопернику, который по правилам бокса отошел в дальний нейтральный угол.

Раздались редкие одобрительные хлопки, но большинство зрителей разочарованно вздохнули — надо же, поднялся! — они ждали, что до конца счета черноморец не встанет.

А соперник у Громова был серьезный, не салага на ринге, а тоже первая перчатка своего Краснознаменного — знаменитого Балтийского флота, да к тому же еще и чемпион Военно-морского флота СССР прошлого, 1940 года, и он стоял, нагнув слегка стриженую голову, набычившись, только и ждал судейского разрешения, чтобы ринуться на Алексея и досрочно, в первом раунде, закончить свое победное торжество.

Бокс! — дал команду рефери и шагнул в сторону, давая соперникам пространство для поединка. Балтиец стремительно ринулся в атаку, нанося жесткие прямые удары с быстротой скорострельной пушки, убежденно надеясь, что ему удастся в одночасье сокрушить и задавить строптивого черноморца, лишь по счастливой случайности пробившегося в финал. Но не тут-то было! Алексей был уже другим. Совсем другим, словно его подменили. Он смело принял вызов и шагнул навстречу. Так штормовая волна обрушивается на прибрежный выступ скалы, надеясь ее разметать, сокрушить, но сама же разбивается на мелкие брызги и откатывается назад, ничего не поняв, чтобы с новой силой ринуться на скалу.

Поединок был трудным, минуты казались резиновыми и тянулись непомерно долго. Выстояв в первом раунде, Громов в последующих смог наверстать упущенное и к концу третьего уже был хозяином положения. Судьи единогласно по очкам присудили ему победу, а с нею и высокое звание чемпиона Военно-морского флота СССР.

Но то было в мае, в теперь уже далекой, прошлой, мирной жизни, а сейчас иное время. Идет война. Ее ждали, к ней готовились, но она обрушилась внезапно и совсем не так, как предполагали, планировали и отрабатывали на учениях. Не наступательная, а оборонительная. Более суровая и более жестокая, чем проведенные боксерские поединки. И Громов сейчас под нудную качку корабля вспоминал не перипетии трудного финального поединка, а те секунды возрождения из небытия, счастливый прилив оздоровительных жизненных сил, которые тогда наполнили все его существо и дали возможность встать и продолжить боксерскую схватку. Они, эти жизненные силы, были нужны ему сейчас, в теперешнем его незавидном положении, чтобы тоже встать, подняться с койки и вернуться в боевой строй.

Ему было неприятно, даже постыдно, что он не может сдерживать нахлынувшую боль, и в противной беспомощности позволяет себе произносить эти нечленораздельные звуки. Алексей усилием воли старался подавить в себе эту недостойную моряка, да еще спортсмена — боксера, чемпиона всего флота, эту гнусную бабскую беспомощность над своим телом. Он так и зафиксировал в своем уме «бабскую беспомощность» и, кусая губы, стремился подавить в себе зарождающиеся где-то глубоко внутри обидно противные звуки, но окончательно побороть боль не мог, и глухой подавленный стон нет-нет да и вырывался наружу…

Постепенно свыкаясь со своим положением, Алексей стал мысленным взором обследовать свое тело, главным образом те места, откуда исходили болевые сигналы. Они шли от левой ноги, левого плеча и правого бока. От ноги понятно, плеча тоже — новая рана, а откуда появилась боль в боку?

От левой ноги, стянутой плотным гипсом, шла хорошо знакомая и уже привычная ему, длинная и тягучая боль. Он грустно усмехнулся — на всю жизнь, если, конечно, выживет в этой военной мясорубке, останется рубцеватый шрам, памятная метка на левой ноге.

Со связкой гранат Алексей пошел на тупоносый немецкий танк. На второй танк. Первый удалось подбить легко, даже, можно сказать, лихо. Бросил связку из гранат, как отрабатывали на учениях. Он только помнит, как за спиною сквозь грохот взрывов, треск выстрелов и автоматных очередей раздался отчаянно тревожный крик:

— Леха, берегись!

Но он уже выскочил из-за прикрытия — полуразваленной кирпичной стены разрушенного здания, где они заняли оборону — навстречу железной махине с белым крестом на черной броне, поцарапанной светлыми следами от пуль и осколков, и в тот же миг почувствовал, как его ударили чем-то тяжелым и горячим по ноге. Падая вперед, Алексей все же успел метнуть связку гранат под гусеницу надвигающегося танка.

В последний миг Громов с торжествующий радостью видел, как яркой молнией вспыхнул взрыв и тяжелый танк вздыбился, приподнялся и беспомощно завалился на бок, открывая черную рваную дыру в железном брюхе. Все это произошло быстро, в какие-то мгновения, но боксер привык в краткие мгновения видеть летящий на него удар.

Взрывная волна достала и его, накрыла, оглушила, отбросила в сторону, и Алексей потерял сознание. Что было потом, он не помнит. Как его вытаскивали, как несли на руках…

Очнулся в госпитале, на хирургическом столе от страшной боли в ноге. Рванулся всем телом, чтобы встать, убежать, и неожиданно для всех, отчаянно закричал:

— Не дам отрезать ногу!

Ему сунули под нос что-то остро пахучее, мгновенно успокаивающее, и Алексей, проваливаясь в мягкую темноту, как сквозь дрему, услышал обнадеживающие слова врача, произнесенные усталым голосом:

— Не волнуйся, чемпион! Сохраним тебе ногу.

Второй раз он очнулся, когда ночью на Южном причале шла посадка раненых на санитарный транспорт «Армения» и лидер «Ташкент». Одни шли своим ходом по трапу, других несли на носилках. Эсминец пришел в Севастополь около полуночи, после разгрузки, которая закончилась очень быстро, на корабль стали торопливо подниматься раненые.

От тряски на носилках, которые двое моряков несли скорым шагом, почти бегом, Алексей очнулся, встревожился:

— Куда меня тащите?

— Гляди, живой! — радостно воскликнул тот, что нес носилки сзади. — Очухался!

— Знать, теперь выдюжить, — многозначительно произнес тот, что нес носилки впереди, и добавил: — Крепись, браток, вся война ешо впереди.

— Куда тащите? — снова выдохнул криком Алексей.

— Куды, куды… Закудыкал не к месту, — и добавил сурово: — Не кудычь, а то себе и другим путь спортишь.

— На корабль. А то еще куда можно теперь? На «Армению», хотя ее уже загрузили под завязку, набили как сельдей в бочке, — хмуро произнес его напарник. — А мы остаемся тут, как в мышеловке.

— Так там же медицина и доктора разные в наличии. Курорт!

Вдруг поток двигающихся раненых разорвала женщина в белом халате, надетом поверх военного кителя. Она растопырила руки, преграждая движение, и громким приказным тоном выкрикнула:

— Баста! Все! Погрузка закончена! — взмахнула рукой в сторону эсминца: — Поворачивайте туда! На лидер!

— И нам тоже? У нас тяжелораненый на носилках.

— И вам тоже! Все на эсминец! Не останавливаться! Не задерживать движение.

Алексей разочарованно вздохнул. На «Армении» условия размещения совсем иные, далеко не такие, как на боевом корабле. Он бывал на «Армении». Комфорт, одним словом! Лидер «Ташкент» Громов тоже хорошо знал. Совсем не курорт. А корабль классный! Один из лучших эсминцев Черноморского флота, новенький, вступил в строй в прошлом году. Быстроходный, имеет самую современную паротурбинную установку. Мощное вооружение — восемнадцать орудий разного калибра, зенитные батареи, крупнокалиберные пулеметы, три трехтрубных торпедных аппарата, да еще принимает более сотни морских мин.

И внешний вид у него особенный. Алексей до глубины сердца моряка любил и гордился своим строгим могучим красавцем крейсером «Червона Украина», но часто искренне любовался лидером «Ташкент». Да и не только он один. Эсминцем нельзя было не любоваться. Слегка откинутые назад мачты и трубы, первая из которых как бы срослась с крыльями мостика, и обтекаемой рубкой, острый, как бы задиристый, форштевень и залихватски «зализанные» обводы высокого полубака — все это словно специально создано, чтобы подчеркивать стремительность корабля, и уверенно говорит о большой скорости его хода. Выразительное сочетание быстроты и силы! И с общим щеголеватым обликом удивительно гармонировала не совсем обычная окраска бортов и палубных надстроек. Она была не просто серо-стальной, как у большинства кораблей, не традиционной, а своеобразной, с теплым оттенком, чем-то напоминавшим голубоватый отблеск стального клинка.

Командовал эсминцем капитан третьего ранга Василий Николаевич Ерошенко, человек строгих правил, вспыльчивый, но отходчивый, заядлый любитель боксерских соревнований. На эсминце много любителей мужественного вида спорта. С отдельными из них Громову приходилось встречаться на ринге.

— Пристройте меня на палубе, — попросил Алексей.

— Постараемся, коли удастся.

Около трех часов ночи в полной темноте эсминец отдал швартовы. С палубы отплывающего корабля Алексею открылась панорама осажденного города. Он помнил, как еще совсем недавно выглядел Севастополь ночью с моря — празднично и ярко, весь увешанный, как новогодняя елка, гирляндами и ожерельями электрических фонарей. А в бухтах — корабли, унизанные разноцветными огнями. Красота неописуемая! Сейчас же город посуровел, как бы ссутулился и прикрылся темнотой ночи, словно полою матросской черной суконной шинели.

Внезапно белый луч, как шпага, прочертил светлую линию от земли в небо. Тут же вспыхнул другой луч, и высоко в небе они скрестились. Вражеский самолет заметался, но прожекторные лучи не выпускали его. С земли тонкими прерывистыми нитями протянулись к нему светящиеся трассы. Пучками ваты разрывались зенитные снаряды. Сюда, в открытое море, глухо доносились трескотня пулеметов и торопливое уханье зениток. Самолет дрогнул, словно наткнулся на невидимую стену. Короткая вспышка взрыва, и он стал разламываться в воздухе на куски…

— Ура!! Сбили гада! — торжествовали люди на палубе.

Открытое море было неспокойным, задул встречный ветер, начинало штормить. Впереди темным силуэтом двигалась идущая параллельным курсом «Армения». С погашенными огнями двигался и эсминец. Корабль покачивало, но то была приятная для Алексея легкая качка. Она давала ему возможность снова ощутить себя моряком. Прохладный ветер бодрил. Спать не хотелось. Носилки удобно расположили под навесом рядом с зенитной батареей. Артиллеристы, а среди них были спортсмены, узнали чемпиона. Окружили его вниманием, предложили место в каюте, но Громов отказался.

— Буду с вами, мне в палате осточертело. — Алексей действительно на палубе стал себя чувствовать лучше. — Хочу морским воздухом подышать.

Моряки принесли шерстяное одеяло, укутали.

— Поправляйся, Леша!

На рассвете со стороны моря появились немецкие самолеты, на которые поначалу не обратили внимания. Возможно, их приняли за своих, поскольку летели они с востока, со стороны алой зари. А может быть, на эсминце просто прозевали, не заметили тревожное предупреждение, поданное с «Армении».

Завыл пронзительный сигнал воздушной тревоги. Моряки кинулись к своим боевым местам.

А над санитарным транспортом на изрядной высоте уже нависла группа самолетов, которая ринулась в пике. С «Армении» торопливо застучали все четыре зенитные пушки и счетверенные пулеметы.

Вторая группа пикирующих бомбардировщиков устремилась к эсминцу.

— Орудия к бою! — раздалась команда. — Заряжай!

Свист летящих бомб, рев пикирующих самолетов, непрерывная стрельба зенитных батарей и пулеметов, оглушительные взрывы авиабомб, гигантские фонтаны вздыбленной воды, трескотня и скрежет по металлу падающих осколков, противный, удушливый запах и отчаянные вопли раненых, крики команд — все слилось в какой-то звуковой кошмар, который навалился на Алексея, оглушил и заставил онеметь сердцем от своей беспомощности и невозможности защищать себя, двигаться, сражаться.

Море вокруг эсминца кипело от взрывов. Все шестнадцать зениток «Ташкента» не умолкали ни на минуту. В их оглушительный грохот врывались гулкие взрывы авиационных бомб. Они падали возле бортов, перед носом, за кормой. Командир, используя великолепные ходовые качества эсминца, непрерывно и умело маневрировал, менял курс, скорость корабля: то резко застопорит на полном ходу, то повернет, то вдруг круто опишет полукруг, а потом даст задний ход. Бомбы сыпались, как груши с дерева, но ни одна не попадала на эсминец. Зато осколки и пули от пулеметных очередей сыпались на корабль градом. И в этом непрерывном грохоте Алексей услышал отчаянный крик:

— «Армения» тонет!!!

Приподнявшись на локтях, Громов с замирающим сердцем видел, как санитарный транспорт, словно ударенный гигантским топором, разломился и срединной своей частью уже уходил под воду, а нос и корма его неестественно приподнялись над кипящим от взрывов морем и на корме в лучах восходящего солнца крутились и поблескивали лопасти винтов…

«Я же там мог быть!» — обожгла пронзительная мысль, и он с благодарностью вспомнил женщину в белом халате, которая в порту одним мановением рук отвела от него смертельную опасность. А он еще позавидовал тем, кому посчастливилось попасть на «Армению»…

Но в следующую минуту Алексей невольно гневно сжал кулаки, когда увидел, что немецкие летчики на бреющем полете стали кружить над тонущим кораблем и из пулеметов безжалостно и хладнокровно расстреливать беспомощных и беззащитных людей, барахтавшихся в морских волнах.

— Что ж вы делаете, стервецы!

Вдруг над его головой, над эсминцем низко, чуть ли не задевая мачту, с оглушающим воем пронесся пикирующий бомбардировщик, осыпая корабль пулеметными очередями и снарядами скорострельной пушки.

Один снаряд разорвался на палубе возле зенитного орудия. Взрыв разметал прислугу. Это произошло так быстро, что Алексей ничего не увидел и не понял. Его ослепила невероятно яркая вспышка, грохот разрыва, хлесткий удар по руке, колющий ожог в боку, что-то тяжелое навалилось на голову, и он, теряя сознание, провалился в темноту…

Кто и когда оказал ему первую помощь, а потом и перенес сюда в каюту, — эти вопросы оставались пока без ответа, как неразгаданная загадка.

Сейчас вокруг было тихо, если можно назвать тишиной ровный шум работающих турбин, который едва слышно, но доходил сюда, и этот шум и качка порождали счастливую уверенность, что страшная беда миновала, обошла стороной…

Алексей еще не знал о том, что судьба еще раз уберегла его, что страшная беда действительно обошла его лично стороной. Он еще не знал о том, что произошло на палубе эсминца. Когда его, под бомбежкой и обстрелом, опять раненого, истекающего кровью, унесли в каюту, где хозяйничали и колдовали медики, рядом с бортом в море угодила огромная бомба. Эсминец, избегая прямого попадания, упреждающе сделал крутой поворот, но гигантский столб морской воды, поднятый взрывом бомбы, обрушился на палубу. Он смыл за борт все, что можно было смыть на том участке палубы, — эвакуированных мирных граждан, женщин, детей, раненых защитников Севастополя, ценные грузы, ящики…

Стервятник, развернувшись, решил повторить налет, но на этот раз у него ничего не получилось. Он промазал, бомба упала за кормой, взрывом подняв высоченный столб морской воды. Эсминец ловко увернулся, резко прибавив ход, а зенитчики не промахнулись и всадили пару снарядов в брюхо самолета, разворотив все его нутро.

— Получай, гадина!

Тяжелая черная железная птица с белыми крестами на крыльях неестественно клюнула носом и, не сбавляя скорости, оставляя за собой сине-серый дымный шлейф, рухнула в морские волны и гулко взорвалась, разбрасывая во все стороны обломки…

— Тут тебе не Париж, враз получил по сопатке! — выкрикнул зенитчик, довольный результатом стрельбы. — Только суньтесь к нам!

А немецкие самолеты, прекратив бомбежку эсминца, как-то все разом отвалили, и сделав круг над тем местом, где рухнул в море и взорвался, ушел в пучину сбитый зенитчиками бомбардировщик, над растекающимся жирным маслянистым пятном и плавающими в волнах обломками самолета, развернулись и ушли в сторону Крыма.

На эсминце радовались успеху, радовались своей победе.

— Знай наших! — грозили вслед стервятникам кулаками.

Но моряки даже не предполагали, какой непоправимый урон нанесли немецкой морской авиации. Они сбили, они угробили знаменитого командира эскадрильи, прославленного аса, отличившегося во многих воздушных сражениях, топившего и успешно бомбившего боевые корабли английского, французского, бельгийского и других флотов. На его победном счету были и наши потопленные транспортники и поврежденные корабли. А тут вдруг на тебе! Бац — и готово! Какой-то русский эсминец, который еще и воевать-то как следует не научился, неотесанный Ванька из Рязани, чуть ли не лаптем махнул и попал… Простить этого гитлеровцы не могли. Не прошло и часа, как со стороны крымского берега черной стаей появились немецкие самолеты.

На лидере «Ташкент» еще не успели прийти в себя после успешного боя. Оказывали помощь раненым, задраивали пробоины, сгребали с палубы немецкие пули и осколки разорвавшихся снарядов, приводили зенитные пушки, еще не остывшие после стрельбы, в боеспособное состояние.

Эсминец, развернувшись, подошел к месту гибели «Армении» и стал подбирать уцелевших, барахтающихся в холодных волнах моря людей, поднимать их на палубу.

Резко и властно зазвучал сигнал воздушной тревоги.

— Все по местам! Приготовиться к бою!

И началось жуткое огневое пекло, такое адское светопреставление, какого уцелевшие в том бою и выжившие в войну моряки никогда больше не видели за все четыре года боевых сражений. Они навсегда запомнят это пасмурное ноябрьское утро и всю свою последующую жизнь, вспоминая или рассказывая о нем, каждый раз будут мысленно заново переживать перипетии смертельного поединка лидера «Ташкент» с полусотней озверевших стервятников.

Бомбы и снаряды сыпались на эсминец со всех сторон, словно в небе трясли гигантскую грушу и с ее ветвей сыпались и сыпались железные, несущие смерть плоды. Море вокруг эсминца кипело и бурлило от взрывов, и боевой корабль, казалось, не плыл, не маневрировал, а чудом двигался среди обступивших его со всех сторон гигантских водяных столбов и фонтанов, которые мгновенно вырастали и опадали, обрушиваясь на «Ташкент». А он, с пеной на носу, снова и снова выныривал из пучины и находил себе единственно счастливый спасительный путь в этом фантастически странном живом лесу.

Беспрестанно, не замолкая ни на минуту, гулко гремели скорострельные зенитные пушки, отражая атаки пикирующих бомбардировщиков. Непрерывно надсадно били счетверенные пулеметы. Многие раненые, взяв в руки винтовки, кто с колена, а кто и лежа, кое-как приспособившись, стреляли по налетающим самолетам. И лишь те, кто, как Алексей Громов, был тяжело ранен и потерял много крови, лежали без сознания, ничего не ощущая, не зная, что же происходит, бредили и стонали…

Зенитчики вели такой ураганный огонь, что докрасна накалялись стволы. Краснофлотцы сбрасывали с себя форменную робу, мочили в холодной морской воде, прикладывали ее к пушкам, охлаждая раскаленные стволы, и продолжали пальбу.

Попали в один самолет, он взорвался и развалился в воздухе на куски, которые посыпались на корабль и в море. Сбили второй, и он, оставляя в небе дымный след, камнем скатился в воду. Подбили третий. Странно ковыляя, он отвалил в сторону и потащился к спасительному берегу Крыма. А бомбардировщики, как стая разъяренных ворон, с надсадным воем и ревом моторов все пикировали один за другим.

Бомбы сыпались, однако попасть в эсминец немецким асам, несмотря на все усилия и старания, не удавалось. Командир корабля Василий Николаевич Ерошенко, решительный морской офицер, был уверен в крепости своего корабля, мощности турбин, в мужестве и боевой выучке людей, которые понимали его с полуслова и спешили выполнить любой приказ. Он чувствовал намерение атакующих, буквально предугадывал, пророчески предвидел каждый очередной маневр немецких пилотов, яростно бросающих крылатые машины на огрызающийся огнем «Ташкент», и каким-то непонятным образом для них, наседающих сверху, в считаные минуты, даже секунды, опережал фашистов, уводя эсминец от неминуемой гибели.

Но бесконечно так продолжаться не могло. Схватка была слишком неравной. От близко разорвавшейся бомбы эсминец получил серьезную пробоину в носовой части. В грохоте боя многие моряки даже не сразу сообразили, что же произошло и почему раненых в одном белье, по пояс испачканных нефтью, стали выводить из кубриков на палубу…

В отсеки корабля хлынула вода. Отчаянные попытки авральной команды задраить пробоину и снизить поступление забортной воды оказались тщетными. Нос эсминца стал оседать, как бы зарываясь в набегающие волны. Крен с каждой минутой все усиливался. Скорость «Ташкента» и его маневренные возможности заметно снизились.

В эти напряженные минуты смертельной опасности командир корабля отдал неожиданный приказ: «Затопить кормовые отсеки!» Ерошенко хорошо понимал, что это единственно возможное и правильное решение: если быстро затопить кормовые отсеки, то тем самым удастся предотвратить и остановить опасное погружение носовой части.

Краснофлотцы кинулись исполнять приказ. Из кормовых помещений спешно выносили раненых, выводили женщин и детей. Аварийная команда, вооружившись пожарными шлангами, стала торопливо закачивать соленую морскую воду, заливая отсеки.

Несколько осев на корму, эсминец как бы слегка погрузился всем своим железным телом в воду и тем самым сразу же выровнял дифферент, погружение носа остановилось. Зато заметно сократилась высота надводной части борта и, естественно, уменьшился запас плавучести эсминца. Жизнь лидера буквально повисла на волоске. Скорость заметно снизилась. Достаточно было эсминцу еще хоть немного осесть, и он неминуемо пошел бы ко дну.

А вражеские самолеты продолжали висеть над «Ташкентом», торопливо сбрасывая смертоносный груз. Летчики хорошо видели, что эсминец поврежден, скорость его заметно снизилась, маневренность уменьшилась, и они спешили добить лидера, потопить. Фашисты не могли не видеть, что палубу заполнили не только раненые, но и люди в гражданской одежде, эвакуированные жители Севастополя, в основном женщины и дети. Но это их нисколько не смущало, они с тупым остервенением продолжали расправляться с кораблем, расстреливая его из пушек и пулеметов. Казалось, что гибель эсминца, смерть более двух тысяч людей уже неотвратимы. Берега не видно. Но многие в отчаянии стали сбрасывать с себя обувь, снимать одежду, чтобы легче было плыть.

Алексею Громову, которого, как и других «неходячих» раненых, вынесли на палубу, привязали бинтами спасательный пробковый круг:

— Держись, браток!

Но в эти трагические минуты вдруг произошло нечто непонятное. Немецкие самолеты, так свободно хозяйничавшие в небе, вдруг словно встрепенулись и, как испуганные воробьи, всей чернокрылой стаей отхлынули от полузатопленного эсминца, от своей добычи, и поспешно стали уходить в сторону Крыма, почти полностью занятого гитлеровскими захватчиками.

Люди на израненном эсминце на какое-то мгновение замерли в недоумении, даже в оцепенении от непонятного поведения наглых воздушных стервятников. Что же с ними произошло? Почему вдруг фашисты стали удирать? Но тут тишину взорвал радостный выкрик:

— Наши-и!!! Летят!

Со стороны Таманского полуострова на перехват улетающим немецким бомбардировщикам стремительно мчалась эскадрилья краснозвездных истребителей и на ходу из пулеметов поливала стервятников длинными очередями.

Поведение немецких летчиков так и осталось непонятным и загадочным. То ли они испугались горстки краснозвездных истребителей, то ли израсходовали на потопление «Ташкента» весь свой боезапас и на исходе было горючее…

А на эсминце ликовали. Люди смеялись, обнимались, плакали счастливыми слезами, неистово махали руками, фуражками, платками советским пилотам, которые делали контрольный круг, приветливо покачивая крыльями, над живым и не сдавшимся врагу лидером.

Алексей Громов, очнувшийся при всеобщем шумном ликовании, только устало следил глазами за краснозвездными истребителями, пролетавшими низко над эсминцем, и счастливо улыбался запекшимися побелевшими губами.

Капитан эсминца Василий Николаевич Ерошенко тоже устало улыбнулся и, подняв руку, посмотрел на часы, подаренные ему самим командующим Черноморским флотом, фиксируя время:

— Два часа тридцать восемь минут выстояли под жесточайшей бомбежкой. Ай да мы, черноморцы!

Он еще не смотрелся в зеркало и не видел первой седины, которая тронула серебром его подстриженные виски…

А эсминец, как истинный лидер, вспарывая волну опущенным носом, своим ходом устало двигался на восток, где осеннее солнце уже поднялось над морем и теплыми лучами приветствовало победителя.

В Цемесской бухте Новороссийска, куда направлялся лидер, готовились его встретить и ремонтники, и спешащие к причалу машины «скорой помощи».

Мастера ремонтных бригад быстро заделают пробоины, исправят и наладят поврежденное, и лидер снова станет в строй боевых кораблей. Много славных дел и походов будет вписано в его историю, десятки сбитых вражеских самолетов и потопленные немецкие подводные лодки будут на боевом счету «Ташкента».

В последние дни обороны Севастополя эсминец под жестким огнем батарей противника трижды сумеет прорваться в Камышовую бухту. В те дни, когда уже перестали удивляться мужеству, отчаянный героизм лидера, его отвага и боевая везучесть будут восхищать. Жаркие бои в море, швартовка под обстрелом в необорудованной бухте, выгрузка боеприпасов и снаряжения, погрузка сотен раненых и мирных жителей, главным образом женщин и детей, — и снова в море. Во время своего последнего рейса «Ташкент» прорвется в Севастополь в полночь, за два часа выгрузится и примет на борт более двух тысяч человек, главным образом раненых, и тяжелые рулоны знаменитой «Севастопольской панорамы». Перегруженный эсминец мог идти только задним ходом — маневрировать в узкой Камышовой бухте не было возможности. Поднялся сильный ветер, и корабль стало сносить к берегу под огонь вражеских пушек. Но Василий Николаевич Ерошенко, уверенный в своем корабле и слаженных действиях моряков, вывел эсминец на чистую воду, в море. С наступлением утра в небе появятся немецкие пикирующие бомбардировщики и торпедоносцы. Но и на этот раз, несмотря на тяжелые потери и пробоины в корпусе, эсминец окажется победителем и придет в Новороссийск своим ходом.

И тем не менее короткой окажется боевая жизнь легендарного лидера…

В знойный день 2 июля 1942 года в так хорошо ему знакомой Цемесской бухте, находясь на ремонте, эсминец, отражая очередной массовый налет фашистов на Новороссийск, примет свой последний бой. Несколько сотен немецких бомбардировщиков будут сбрасывать смертоносный груз на город, и главное, на порт, на корабли. Гитлеровские воздушные пираты выследили ненавистный им быстроходный и храбрый боевой корабль. Зажатый в тисках берегов бухты, где особенно не развернешься, где нет простора для маневра, израненный лидер отражал бесконечные атаки пикирующих бомбардировщиков, но… Как будет написано в официальном документе: «Эсминец затонул в результате прямого попадания двух авиабомб»…

Однако до того июльского дня нужно было еще дожить.

Никто не знает своего будущего, тем более на войне, когда каждый новый день, даже новый час может принести роковые неожиданности…

Иван Ефимович Петров, грузно наклонившись над столом, на котором была разостлана карта окрестностей Севастополя, и покусывая карандаш, снова и снова всматривался в условные топографические знаки, словно видел эту карту, испещренную штабниками синими и красными пометками, впервые и мысленным взором проходил по дальним рубежам обороны главной базы Черноморского флота. На любом участке обороны, куда ни ткни пальцем, остро не хватает и вооружения, и главное, людей, обученных воевать на земле. Он так и подумал: «Обученных воевать на земле».

Генерал, поправив пенсне, через стекла смотрел на карту, и она говорила ему о многом. О прошлом и настоящем, вернее, о прошлом, которое повторяется в настоящем. Сто лет назад, в ту Крымскую войну, русская армия отходила от реки Альма через горы, через Бахчисарай к Севастополю. По тем же дорогам пришлось двигаться и Приморской армии. В старину дороги наверняка были похуже, но и приморцам пришлось нелегко — пробивались с боями, тащили на веревках и лямках орудия, повозки, ящики с боеприпасами, продовольствие… Да, в Севастополе тогда не было подготовленной обороны с суши, войскам приходилось ее создавать своими руками. Но и полки его армии, пробившееся в Севастополь, уже в спешном порядке занимаются укреплением и строительством траншей, блиндажей, опорных узлов, как и в прошлом веке, создавая три полосы обороны и передовые позиции…

Петров знал, что командование Черноморского флота и городской комитет обороны, приняв энергичные меры, буквально за последние два дня почти удвоили численный состав защитников Севастополя. Были спешно сформированы и вооружены полки и батальоны из курсантов военно-морских училищ, учебных отрядов, моряков береговой обороны и кораблей, студентов средних и высших учебных заведений, а также рабочих и служащих предприятий и учреждений города. Но как бы ни был высок патриотизм этих людей, вставших на защиту своего родного Севастополя, воевать, мягко говоря, они еще не умели, даже отчаянно храбрые моряки. А за учебу, за «науку воевать на земле», на этой самой «приземленной суше», как покровительственно-панибратски говорили самовлюбленные морские волки, приходится расплачиваться дорогой ценой. Эту простую и горькую истину командующий Отдельной Приморской армией усвоил еще в первые дни обороны Одессы. Отчаянность и храбрость несомненно дают ощутимый результат, но лишь потом, со временем, по мере освоения науки воевать на «примитивной суше». Так что вся надежда здесь и сейчас, под Севастополем, ложилась на поредевшие полки и бригады Отдельной Приморской армии, на плечи бойцов и командиров, уставших и измотанных непрерывными боями, но пробившихся сюда, к главной базе Черноморского флота, к легендарному городу России.

Командующий армией даже в самых мрачных предположениях никогда не думал о том, что ему после невероятно тяжелой и тягостной обороны Одессы, после успешного выполнения хорошо продуманного ухода многотысячной армии буквально под носом у противника придется теперь брать на себя всю тяжесть ответственности здесь, в Крыму, защищая Севастополь. Петров был убежден в том, что нашим войскам удастся надолго задержать гитлеровские полчища под Перекопом, где сама природа создала уникальный рубеж. Но этого не произошло…

Во второй половине октября 1941-го, блокировав все подступы с суши к полуострову, немецкие войска сконцентрировали крупные силы, провели мощную артиллерийскую подготовку и при активной поддержке с воздуха пикирующих бомбардировщиков начали штурм Перекопа. Уже через несколько дней гитлеровцы, сломив сопротивление советских войск на Ишуньских позициях, добились крупного успеха — их передовые механизированные части и танковые соединения прорвались на степные просторы Крыма, где никаких оборонительных рубежей не было…

В те напряженные осенние дни немцы торжествовали не только на этом южном участке, а повсюду, на всех главных стратегических направлениях, и многим казалось, что судьба советского государства повисла на волоске. То было самое трагическое время великой войны, когда гитлеровские войска, не считаясь с потерями, благодаря превосходству в технике и живой силе добивались успехов на всем гигантском фронте от Балтики до берегов Черного моря.

Захватив Мгу, стремительно развивая успех, моторизированные части вермахта группы «Север» вышли к берегам Ладожского озера и овладели Петрокрепостью, легендарным Шлиссельбургом, замкнув кольцо вокруг Ленинграда, блокировав его с суши… Город подвергся методической жесточайшей бомбардировке, в гигантском огне погибли знаменитые Бадаевские склады, в которых хранились огромные запасы продовольствия. Потери оказались невосполнимыми, впереди маячила суровая голодная зима в осажденном Ленинграде.

На Западном фронте Центральная группа войск вермахта, неся тяжелейшие потери, упрямо двигалась к столице. Передовые рубежи обороны, где шли непрерывные ожесточенные бои, проходили не в сотнях, а в десятках километров от стен Кремля. Участились бомбардировки, немецкие самолеты буквально засыпали столицу фугасными и зажигательными бомбами. Из Москвы были спешно эвакуированы в глубокий тыл, на Восток, за Урал, крупные промышленные и оборонные предприятия. Под открытым небом в еще недостроенных цехах, едва установив станки, рабочие приступали к выпуску необходимой фронту продукции. Из столицы в город на Волге Куйбышев, бывшую Самару, переехали правительственные учреждения, министерства, научные центры, дипломатический корпус. Но Верховный Главнокомандующий и штаб оставались в Москве. Столица готовилась к обороне. Создавались опорные пункты, улицы и площади ощетинились противотанковыми ежами, сваренными из железнодорожных рельсов, вырастали баррикады, стены из плотно сложенных мешков с песком. Десятки тысяч добровольцев брали в руки оружие и вступали в полки и дивизии народного ополчения. Появилась внутренняя полоса обороны, которая проходила по Садовому кольцу, и вторая — по Бульварному.

Москва стала прифронтовым городом. Государственный Комитет Обороны — ГКО, взяв на себя руководство войсками и всей обороной столицы, 19 октября принял постановление о введении в Москве и прилегающих к ней районам осадного положения. В постановлении говорилось, что оборона столицы на западных рубежах поручена командующему Западным фронтом генералу армии Жукову, а оборона непосредственных подступов к городу возложена на войска Московского гарнизона.

На Южном же направлении в это время, во второй половине октября, немецкие ударные войска, захватив большую часть Украины, развернули масштабное наступление на Донбасс и Крым.

Гитлеровское командование хорошо понимало стратегическое и геополитическое положение Крымского полуострова. Владея им, можно полностью контролировать не только вход в узкий Керченский пролив, но и весь бассейн Азовского моря. Через Крым пролегает кратчайший путь на Кавказ, к нефтяным кладовым Баку. Да к тому же Крымский полуостров представлял собой превосходный плацдарм для базирования авиации. Именно из Крыма советские летчики наносили бомбовые удары по портам и нефтеносным районам Румынии. А его географическое положение в Черном море, позволяющее контролировать все основные морские коммуникации, вообще трудно переоценить. На это особенное и чрезвычайно выгодное положение Крыма указывал фюрер на секретном совещании немецкого главного командования, которое проходило в середине августа, настаивая на необходимости в кратчайшие сроки овладения полуостровом, который, по его словам, является непотопляемым авианосцем Советского Союза.

Для захвата Крыма немецкое командование выделило ударную группировку, в которую вошли доукомплектованная 11-я армия Манштейна и румынский горный корпус. Главный удар через Перекопский перешеек наносили немецкие дивизии, а вспомогательный, через Чонгарский мост, — румынские бригады.

Такова была истинная и весьма неблагоприятная картина происходящих событий на фронте. Но ее знали немногие, лишь в главных штабах. Однако и ежедневных безрадостных сообщений Советского Информбюро было вполне достаточно для того, чтобы понимать трагичность положения на всем театре военных действий. Ибо и этих скупых сведений и перечня оставленных городов и территорий было вполне достаточно, чтобы задуматься и о дальнейшей судьбе государства, и о своей собственной тоже…

Моторизированным частям вермахта, прошедшим с победными боями по Европе, противостояла лишь ослабленная 51-я Отдельная армия, которая была спешно сформирована в Крыму совсем недавно, в августе, и состояла в основном из мобилизованного местного населения. Полки и дивизии, измотанные непрерывными боями, отчаянно сопротивлялись, но устоять не смогли. Спешившие на выручку войска Отдельной Приморской армии, только что перевезенные на полуостров из Одессы, едва высадившись, разрозненными частями с ходу вступали в бой, пытаясь отдельными контратаками остановить наступление противника. Однако они, несмотря на предпринятые усилия командования и героизм бойцов, изменить общую обстановку в лучшую для себя сторону уже не смогли…

Прорвав оборону на Ишуньских позициях, немецкие дивизии, главным образом танки и мотопехота, стали развивать успех. Генерал Манштейн, ободряя и поощряя наступательный порыв своих войск, издал приказ, который заканчивался кратким призывом: «Вперед к Севастополю! Этот город — крепость слабая. Она защищена всего несколькими батареями береговой обороны и десятками пулеметных блиндажей. Взять город маршем, коротким ударом!»

Наши войска оказались на неподготовленной к обороне, равнинной открытой местности и вынуждены были начать отход на тыловой оборонительный рубеж, проходивший по линии Советский — Новоцарицыно — Саки. Однако выполнить отход быстро и планомерно не успели. Как всегда, при спешном отступлении между отдельными частями и полками возникала неразбериха, сдобренная доброй долей нервозности, нерасторопности, а то и обычного разгильдяйства. Более маневренные и дисциплинированные части противника упредили советские войска и, с ходу захватив станцию Альма, перерезали дорогу из Симферополя на Севастополь, создав непосредственную угрозу главной базе Черноморского флота.

В изменившейся критической обстановке наши потрепанные и измотанные в неравных боях войска разделились на две части.

Полки и дивизии 51-й Отдельной армии под командованием вице-адмирала Левченко с боями начали поспешный отход на восток, на Керченский полуостров, где загодя были созданы оборонительные рубежи. Но и там они, как через пару недель покажут события, задержаться надолго не смогут, не сумеют остановить наступательный натиск противника. После непрерывных тяжелых боев на Ак-Монайских позициях и под Керчью, неся большие потери и под натиском превосходящих сил противника, во второй половине ноября, как сказано в официальных сводках, эти части «вынуждены были оставить Крым и эвакуироваться на Таманский полуостров». Но в этом сообщении ни слова не было сказано о том, что тысячи бойцов, не успевших переправиться через пролив, не сложили оружия и совместно с местным населением и партизанами ушли в каменоломни, создали подземный гарнизон и продолжали неравную борьбу.

А части Отдельной Приморской армии в те напряженно-трагические последние дни октября с тяжелыми боями стали отступать на юг.

Это решение — отводить войска к Севастополю — было принято командующим армией самостоятельно, без каких-либо указаний и распоряжений сверху. Петров понимал, какую громадную ответственность он взваливает на себя и на плечи командиров и бойцов.

Еще совсем недавно Приморская армия доблестно сражалась в осажденной Одессе. Вот краткая оценка действий, приведенная в официальных документах:

Когда были исчерпаны все возможности обороны, по приказу Ставки защитники Одессы буквально вырвались из огненного кольца, совершив невероятное, — гитлеровцы даже не заметили отход частей и подразделений Приморской армии!

Приведу выписку из второго тома «Истории Великой Отечественной войны»:

Еще одна цитата, характеризующая масштабность этой дерзкой операции по переброске войск:

Приморская армия, хотя и ослабленная непрерывными боями, имела за плечами солидный боевой опыт ведения войны в современных условиях.

Накануне отхода на юг Крыма поздним вечером в предгорном селе Экибаш в помещении местной школы, которую занял штаб армии, генерал Петров собрал командиров дивизий на совет и изложил свою точку зрения на создавшуюся критическую обстановку.

— Куда будем отводить нашу армию? — Петров умышленно не произнес тяжелого слова «отступать» и уточнил: — Повернем на Керченский полуостров, как это уже сделала пятьдесят первая, или двинемся на Севастополь?

И добавил, что главная база Черноморского флота, оставшаяся без надежного прикрытия сухопутными войсками, в ближайшие же дни может стать легкой добычей гитлеровских генералов.

Отводить армию на Керченский полуостров удобнее и перспективнее. Есть подготовленные оборонительные рубежи и за спиною надежные тылы.

Он сделал ударение на словах «надежные тылы», и каждый из присутствующих понимал, на что именно намекает командарм. Но Петров счел необходимым расшифровать и даже конкретизировать:

— Под Керчью, за спиною, через пролив, просторы Кубани и горы Кавказа. А тут будет посложнее, чем было в Одессе. И ответственности побольше. Уже была одна оборона, героическая, — и командирским тоном произнес: — Прошу каждого высказать свои соображения!

Большинство командиров дивизии поняли, что задумал генерал. Они ему верили и доверяли. В дни обороны Одессы Петров командовал легендарной 25-й Чапаевской дивизией и лишь совсем недавно, с 5 октября, по приказу Ставки возглавил Отдельную Приморскую армию.

— Оперативную карту на стол, — распорядился Петров, — наметим путь каждому подразделению.

Штабисты расстелили на столе военную карту с обозначением расположения каждой дивизии на тот момент.

— Прямая дорога на Севастополь уже, как вам известно, перерезана. Немецкие части вышли на равнинное западное побережье и оттуда будут рваться в Севастополь. А нам придется двигаться по горной местности и неблагоприятным дорогам. Через горы на Алупку, по ущельям, по ялтинской дороге.

Командиры склонились над картой, и каждый, развернув свой планшет, заносил маршрут, по которому его частям предстояло совершать нелегкий переход.

Главный фактор — это время! — произнес генерал, заканчивая совещание. — Наша задача — успеть опередить немцев.

Поздно ночью, когда наконец определили пути отвода полков и согласовали действия, а командиры шумно двинулись к дверям из накуренной комнаты, чтобы отправиться к своим частям и уже с рассветом начать выполнять намеченный план, генерал предложил остаться начальнику особого отдела.

— Капитан, задержитесь.

Петрову в последние дни не давала покоя тревожная мысль, что на оборонительных рубежах Перекопа произошло что-то непоправимое, какие-то нестандартные события, которые резко повлияли на исход боев, и немцы так быстро смогли преодолеть, казалось бы, непреодолимую преграду. Но в официальных донесениях ничего вразумительного на этот счет не говорилось.

— Присаживайтесь к столу.

Капитан Оркин, погасив папиросу, подошел к опустевшему столу, с которого штабисты сняли карту, поправил очки.

— Слушаю, товарищ генерал!

— Разузнал что-либо?

Оркин кивнул головой.

— Да, — и добавил тихо: — Там много неприятностей, вернее — одна большая.

— Выкладывай.

— Секретные, очень секретные сведения, товарищ генерал.

— От меня нет секретов.

— Оставление боевых позиций, — сказал капитан.

— Не совсем ясно.

— Оставление боевых позиций значительным числом, — повторил Оркин канцелярскую формулировку. — Главным образом представители местного населения.

— Неужели дрогнули в бою, струсили и побежали?

— Оставили боевые позиции перед самым боем, — и, понизив голос, пояснил: — Ночью разбежались, захватив оружие.

— Так это же прямое предательство!

— Да, предательство, — подтвердил Оркин и уточнил: — Не единичные случаи, а десятками и сотнями. Дезертирство в крупных масштабах.

То, что сообщил начальник особого отдела, ни в какие рамки не укладывалось. Петров знал из секретных сообщений о том, что в первые дни боевых действий на Западной Украине, особенно в Карпатах, были часты случаи дезертирства. Но то была Западная Украина, присоединенная к СССР лишь два года назад, в 1939-м, многие западные украинцы еще не привыкли к нашему образу жизни. Но чтобы здесь, в Крыму, где советская власть утвердилась давно и прочно, дезертировали представители местного населения? Разве им плохо жилось? Чушь какая-то! Петров знал, что в Крыму, к примеру, крымские татары составляли по переписи 1939 года меньше одной пятой из общего числа населения полуострова. Тем не менее это меньшинство нисколько не было ущемлено в своих правах. Скорее, даже наоборот. Государственным языком Крымской Автономной Советской Республики наряду с русским был и татарский. И в основу административного деления был положен национальный принцип: наряду с многочисленными русскими и украинскими сельсоветами существовали самостоятельные сельские советы татарские, греческие, болгарские, армянские, еврейские, немецкие, эстонские. Были, по компактности проживания, вообще целые национальные районы — пять татарских, один немецкий, один еврейский. В школах дети этих национальностей обучались на своем родном языке. И вдруг на тебе, подарочек! Даже в самых мрачных предположениях генерал не мог себе такое представить. Если б это сказал ему кто-либо другой, Петров никогда бы не поверил. Но генерал хорошо знал Оркина, его пунктуальность и дотошность в составлении документов, его прямоту в оценке людей и событий, пусть иногда и с некоторой перестраховкой. В честности его Петров не сомневался.

— В основной массе дезертировали лица мусульманской национальности, призванные, вернее мобилизованные, в начале войны, пару месяцев назад. Они и сделали брешь на оборонительных позициях, особенно на Ишуньских.

— Теперь-то понятна стремительная победа Манштейна, — задумчиво произнес Петров и после короткой паузы спросил: — А в нашей Приморской армии как? У нас в частях ведь тоже служат и татары, в том числе крымские, и бойцы из других мусульманских национальностей?

— Ни одного такого случая, товарищ генерал! — твердо и уверенно произнес капитан и спросил: — Я свободен?

— Да, — Петров устало улыбнулся. — Спасибо тебе, капитан, за сообщение.

Более подробно и полно о трагическом положении дел на Перекопе, да и во всем Крыму, станет известно лишь через два года, весною 1944-го, когда Советская Армия, сокрушив немецкие войска, очистит полуостров от гитлеровских захватчиков и в наши руки попадут секретные документы из разгромленных штабов, проливающие свет на многое из того, что казалось неясным и загадочным в осенние дни тревожного 1941-го года. Вот краткая выдержка из докладной записки заместителя наркома госбезопасности СССР Б. Кабулова и заместителя наркома внутренних дел СССР И. Серова, составленная на основе захваченных трофейных немецких документов и направленная в Политбюро ЦК ВКП(б) на имя Л. П. Берии:

Краткая цитата из другого документа.

Газета «Азат Крым» («Свободный Крым»), которая издавалась с 1942 по 1944 год, в номере от 3 марта 1942 года писала:

В той же газете через несколько дней — 10 марта — было опубликовано Обращение президиума Мусульманского комитета к «Освободителю угнетенных народов, сыну германского народа Адольфу Гитлеру»:

Но осенью 1941-го защитники Севастополя, да и не только они, обо всем этом, вполне естественно, ничего не знали, а до победных дней весны 1944-го года было еще далеко…

Заседание Военного совета обороны подходило к концу. Вице-адмирал Октябрьский на нем не присутствовал, он срочно вылетел в Новороссийск, где в бухтах Кавказа полным ходом шла подготовка баз к приему кораблей Черноморского флота. На заседание Военного совета прибыли высшие командиры флота, береговой обороны и Приморской армии, руководство города.

Генерал-майор Петров не любил длительных совещаний. Оборона Одессы многому научила. А положение в Севастополе было не лучше первых дней блокады в Одессе, а значительно хуже. Хорошо еще, что до прорыва немцев в Крым командующий Черноморским флотом совместно с местными городскими властями, мобилизовав все внутренние резервы, начали создавать вокруг Севастополя три оборонительных рубежа — передовой, главный и тыловой. Но к подходу гитлеровских войск успели соорудить лишь передовой, да и то инженерное оборудование его не было завершено в полном объеме. И теперь под огнем противника продолжалось усиленное строительство оборонительных сооружений. Недоставало вооружения, не хватало людских ресурсов, боеприпасов, не говоря уже о танках и авиации. Слабой оказалась и противовоздушная оборона города. На весь оборонительный район в наличии имелось всего полсотни зенитных орудий и три десятка зенитных пулеметов. Немногочисленная истребительная авиация, несмотря на героизм летчиков, просто физически не имела возможности прикрыть город, военно-морскую базу и Сухопутные войска на рубежах обороны и дать отпор массированным налетам вражеских самолетов… С каждым днем, даже с каждым часом, положение становилось все труднее и труднее. Немецкие войска передовым ударным клином моторизованных подразделений и танков продвигались по Евпаторийскому шоссе. На севере они уже вышли к Каче и лишь огнем береговой батареи да отчаянной контратакой отряда морских пехотинцев были остановлены в двух десятках километров от военно-морской базы. Второй ударный клин вражеских танков и мотопехоты рвался по Ялтинскому шоссе с юга на Балаклаву, стремясь выйти к Севастополю.

Нерешенных проблем было много, оборона города была пестрой и лишь начинала принимать свой облик. На Военном совете вопросы решались по-военному быстро, решения принимались оперативно, они обретали форму приказов, которые тут же направлялись по инстанциям или непосредственно в войска.

— Еще есть вопросы? — Петров усталым взглядом обвел присутствующих.

— Надо утвердить списки представленных к наградам, — дивизионный комиссар Кулаков встал с папкою в руке.

Высокого роста, плотный телом, широкоплечий, сильный. Открытое русское лицо, мягкая, подкупающая улыбка и уверенный голос человека, привыкшего убеждать и вести за собой.

— Поддерживаю ходатайство командования авиагруппы о присвоении звания Героя Советского Союза младшему лейтенанту Якову Иванову, — начал дивизионный комиссар. — Охраняя воздушные подступы к Севастополю, он смело вступил в неравный бой с пятью «юнкерсами» и тремя истребителями. Решительной лобовой атакой расстроил боевой порядок немецких самолетов, метким огнем сбил ведущий бомбардировщик, не дал остальным стервятникам возможность прицельно бомбить, вынудив их в спешке сбросить бомбы в море. А когда кончился боезапас, младший лейтенант пошел на таран.

— У кого какое мнение? — спросил Петров.

— Вопросов нет, это действительно герой! — произнес Борис Алексеевич Борисов, первый секретарь городского комитета партии, возглавивший Комитет обороны Севастополя.

— Кандидатура утверждается, — подытожил Петров.

Морская бригада ходатайствует о присвоении звания Героя Советского Союза краснофлотцу, который совершил героический подвиг, — продолжал Кулаков и, раскрыв папку, прочел:

— Фамилия моряка? — спросил Петров и добавил: — Это действительно подвиг! Моряк подбил два танка!

— Громов.

— Громов фамилия в Севастополе известная, — сказал Борисов, — а как звать? Не Алексей?

— Да, Алексей. Алексей Громов.

— Так это наша гордость! Первая перчатка, мастер спорта, чемпион Черноморского флота и всех Военно-морских сил Советского Союза! Неужели он?

— О спортивных достижениях в наградном листе ничего не сказано.

— Одну минутку! — Капитан Оркин встал и, уточняя, раскрыл свою папку. — Как его фамилия, товарищ дивизионный комиссар? Вы сказали Громов?

— Алексей Громов, — повторил Кулаков и, скрывая раздражение, спросил: — У особого отдела имеется иное мнение?

— Да, имеется, — уверенно, без тени смущение перед высоким начальством, сказал Оркин и, сделав паузу, произнес страшные слова обвинения: — Он дезертир!

— Кто дезертир? Громов? — раздались удивленные голоса.

Где-то недалеко глухо ухнул очередной разрыв. Немцы постоянно бомбили город. Штаб размещался в глубокой штольне. Пол чуть дрогнул, люстра на потолке слегка закачалась. Но к бомбежке уже привыкли. А тяжелые слова, которые уверенно произнес ровным голосом начальник Особого отдела, действительно потрясли.

— Не может быть!!

— Может! Если только они не двойники, если у них не совпадают имена и фамилии, что в жизни бывает, но встречается весьма редко.

— Интересно, — сурово сказал Петров и кивнул начальнику Особого отдела: — Продолжайте, капитан.

— У меня подтверждающие документы. — Оркин поднял красную папку. — Здесь рапорты и показания свидетелей.

— Короче можете? Доложите по сути дела.

— Можно и короче, товарищ генерал-майор. Факты таковы. Алексей Громов по увольнительной сошел на берег с крейсера «Червона Украина» и в положенное время не вернулся на корабль. Пропал! Самовольно оставил боевой пост! Где находится, а точнее, скрывается, никому неизвестно. По законам военного времени это тягчайшее преступление. — И Оркин снова произнес свое обвинение: — Дезертирство!

— Законы пишутся для людей, а не люди для галочки закона, — глухим тоном сказал дивизионный комиссар. — Тут надо разобраться.

— Вот вы и займитесь этим, Николай Михайлович, — сухо произнес, как бы ставя точку, Петров и добавил: — А за геройство наказывать — это преступление.

— И поощрять дезертиров — тоже преступление, — самоуверенно сказал негромким голосом Оркин и сел на свое место.