Чемпион флота

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В нашей стране издано немало книг, в том числе историко-научной и мемуарной литературы, написанных самими полководцами или рассказывающих об их боевой деятельности. Но, честно говоря, очень мало издано и написано о военачальниках нашего противника, а если они и появлялись на страницах книг или журналов, то, к сожалению, изображались обычно пренебрежительно или вообще в карикатурном свете. Мне кажется, что это неправильно и необъективно, ибо война была тяжелая и кровопролитная, причем с очень сильным и умным врагом. Серьезный рассказ о событиях тех лет требует соответственно серьезного и объективного отношения к противнику.

Мне трудно удержаться, чтобы не обратить внимание читателя на одно весьма необычное, если не сказать мистическое, совпадение: генерал-полковник Эрих фон Манштейн и генерал-майор Иван Ефимович Петров почти одновременно стали во главе своих армий, которым предстояло длительный период времени воевать друг против друга в Крыму.

Генерал-лейтенант Сафронов осенью 1941 года приказом Ставки был отстранен от командования Приморской армией из-за тяжелой болезни, и генерал-майор Петров, 5 октября, в напряженно-критические дни эвакуации многотысячной армии из осажденной Одессы приступил к исполнению новых для себя и очень ответственных обязанностей.

Этой же осенью, а точнее в начале сентября, погиб, подорвавшись на партизанской мине, командующий 11-й немецкой армией генерал-полковник фон Шоберт и на его место был назначен генерал-полковник Эрих фон Манштейн. Он прибыл в Николаев 17 сентября 1941 года и возглавил командование армией, не подозревая о том, что судьба на долгое время приковала его к Крыму.

Эрих фон Левински — он же Манштейн — родился 24 ноября 1887 года в Берлине, в семье будущего генерала артиллерии и командира 6-го корпуса Эдуарда фон Левински, предки которого уходили корнями в Пруссию. Двойную фамилию Эрих получил вследствие усыновления его генералом Георгом фон Манштейном.

После окончания кадетского корпуса он был назначен в 3-й армейский полк, квартировавший в Берлине. Затем два года учебы в военной академии. Первую мировую войну Эрих встретил адъютантом командира 2-го гвардейского резервного полка и принимал участие в боях на полях Бельгии, а затем — на Восточном фронте в сражениях против России — в Восточной Пруссии и в Южной Польше, где был тяжело ранен. Памятная метка на теле осталась у него на всю дальнейшую жизнь, как и понимание того, что с русскими воевать непросто.

Оправившись после ранения, с мая 1915 года Эрих фон Манштейн служил офицером штаба в армиях генералов фон Гальвитца и фон Белова. Участвовал в наступлении в Северной Польше, в военной кампании против Сербии, в боях под Верденом. С осени 1917 года он начальник штаба 4-й кавалерийской дивизии, а с мая 1918 года — начальник штаба 213-й пехотной дивизии уже снова на Западном фронте. Дивизия участвовала в наступлении в районе Реймса в мае и июле, затем последовали длительные оборонительные бои вплоть до окончания войны и подписания позорного мира, а по сути капитуляции Германии.

В послевоенный период в отличие от других офицеров Манштейн постарался удержаться в войсках, он служит офицером штаба погранзащиты «Юг» в Бреслау. Был зачислен в рейхсвер и служил попеременно в генеральном штабе и в войсках. С февраля 1934 года Манштейн возглавляет штаб 3-го военного округа в Берлине. Он не отдаляется от власти, его военная карьера не прерывается. С июля 1935 года Манштейн становится начальником оперативного управления генерального штаба сухопутных войск. В октябре 1936 года ему присвоен чин генерал-майора и предоставлена важная должность первого обер-квартирмейстера генерального штаба, причем одновременно он является первым помощником и заместителем начальника генерального штаба генерала фон Бека.

В феврале 1938 года неожиданно карьера Манштейна приостановилась. Он был снят с должности, по сути удален от столицы в Лигниц на должность командира 18-й дивизии. В качестве начальника штаба вторгшейся армии Манштейн участвует в оккупации Судетской области при ее отторжении от Чехословакии.

В 1939 году он уже начальник штаба группы армий «Юг», которой командует фон Рундштед. Эти армии вторгаются в Польшу, сметая сопротивление польской армии, и оккупируют значительную территорию страны. Именно это внезапное вторжение немецких войск 1-го сентября 1939 года принято считать началом Второй мировой войны…

Затем Манштейн был переведен вместе с Рундштедом на ту же должность в группу армий «А» на Западный фронт. Однако вскоре он с этой должности был снят и назначен командиром армейского корпуса, с которым участвовал в победной кампании 1940 года на Западе, за что был награжден Рыцарским крестом.

В марте 1941 года Манштейн — командир 56-го танкового корпуса. В июне — корпус переброшен к границе с Советским Союзом. С первых дней войны успех сопутствует генералу — на его счету стремительный танковый рейд из Восточной Пруссии на Двинск (Даугавпилс) и до озера Ильмень.

В сентябре 1941 года — повышение в должности. Как уже говорилось, после гибели генерал-полковника фон Шоберта Манштейн назначается командующим 11-й немецкой армией.

В первые месяцы 11-я армия под его командованием добивается блестящего успеха. Немецкие дивизии, сломив отчаянное сопротивление поредевших частей на Перекопе, прорываются на оперативный простор в равнинную часть Крыма и стремительно продвигаются по степным просторам на восток — к Феодосии и Керчи, на запад — к Евпатории. В центре же, обтекая Крымские горы, танки и мотопехота при сильной поддержке авиации устремились на юг, надеясь с ходу овладеть Севастополем.

Но стремительным натиском взять город не удалось. Героическими усилиями моряков и полков народного ополчения севастопольцы остановили немцев на дальних рубежах обороны. А пробившиеся через горы дивизии Приморской армии с ходу вступали в бой и закрепили эти оборонительные рубежи.

После провала первого штурма Севастополя генерал Манштейн стал спешно готовиться к новому наступлению, еще окончательно не понимая, что перед ним возник довольно сильно укрепленный объект.

Сегодня рассекреченные документы тех лет позволяют нам знать гораздо больше, чем было известно генералу Петрову в дни Севастопольской обороны. Вот как описывает свой замысел второго штурма Манштейн, определяя направление главного удара:

В середине ноября 1941 года Манштейн предпринял вторую попытку овладеть Севастополем. Но и она окончилась неудачно, не дала желаемого победного результата, а лишь принесла огромные потери в технике и живой силе. Таких потерь 11-я армия, победно прошедшая по Европе, не знала с самого начала похода на восток.

Генерал Петров разгадал замысел немецкого командующего. Быстро реагируя на все перипетии боя, он находил возможность не только своевременно перебрасывать скудные резервы и останавливать вклинившиеся части гитлеровцев, но и контратаковать их. По скоплению немецких войск были нанесены мощные удары артиллерии и авиации главным образом силами артиллерийских подразделений (включая и батареи береговой обороны) и боевых кораблей, находящихся в севастопольском регионе. Не один раз с благодарностью вспоминал в эти напряженные дни генерал Петров легендарного адмирала Корнилова, опыт которого он удачно использовал! Чтобы ослабить натиск врага, адмирал применил одновременный огневой контрудар всей наземной и корабельной артиллерии. Тогда, в такие же осенние дни 1854 года, он нанес врагу такие большие потери, что тот не смог атаковать и штурм захлебнулся. Сочетание внезапного и мощного массированного пушечного огня было таким неожиданным для объединенной армии англичан и французов, что быстро охладило их порыв и стало началом позиционной обороны. И в ноябрьские дни 1941 года внезапный мощный гром артиллерийской канонады был своеобразной исторической перекличкой двух героических поколений защитников Севастополя.

Пытаясь оправдать безуспешные атаки своих войск, Манштейн ссылается… на природные и погодные условия:

Добавим, что не только транспорта.

А конкретнее о самом провале второго штурма Севастополя в мемуарах Манштейна — ни слова, ни полслова, словно его и не было вообще.

Уже одно это говорит о многом. Манштейн даже спустя десятилетия не хочет вспоминать те ноябрьские дни, которые приносили одни неприятности. Причем не просто неприятности, происходящее вызывало у него откровенную тревогу. А волноваться было от чего. На Южном фронте русские внезапно перешли в наступление, оттеснили немцев за реку Миус и освободили город Ростов. Разгневанный Гитлер за потерю инициативы и оставление Ростова — ключевого города на южном направлении — снял с должности командующего группой армий «Юг» фельдмаршала Рунштедта и назначил на его место фельдмаршала Рейхенау. А фельдмаршал Рунштедт был для Манштейна не просто сослуживцем, старшим начальником, с которым судьба связывала многие годы, а гораздо более значимой и близкой по духу личностью… Манштейну было о чем поразмыслить в долгие и темные осенние ночи.

Немецкая 11-я армия, несмотря на все ее усилия, уже почти два месяца топчется у стен Севастополя, в одночасье ставших неприступными. Слава Богу, что на востоке Крыма его полки, сломив упорство русских, овладели Керчью, а древняя Феодосия, словно спелая груша, сама упала в руки победителям. Да к тому же мусульманские комитеты крымских татар развернули в Крыму бурную и шумную деятельность, которую Манштейн записал в свой актив, как «умение» работать с местным населением. Тысячи крымских татар, дезертировавших из Советской Армии, поступили на службу в полицию и влились в карательные подразделения. Они повсеместно оказывали оккупационным войскам и властям всяческую поддержку, особенно в борьбе с партизанами. Немецкая пропагандистская машина на все лады расписывала такое «братское единение» двух народов.

Но из Берлина, кроме скромной похвалы за «братание» с крымскими татарами, все явственнее и явственнее доносился уже не вопрос, а властный окрик: долго ли еще будешь топтаться под Севастополем? Однако выполнить приказ фюрера оказалось далеко не просто. Севастополь, словно крупная рыбья кость, торчал в горле у всей немецкой армии. Желание выдернуть эту ненавистную кость было огромным не только у Манштейна, но и у самого Гитлера.

После провала штурма Манштейн впервые по-настоящему оценил и упорство тех, кто защищал город, и главное — полководческий талант генерала Петрова, его умение буквально на пустом месте и почти из ничего организовать мощную оборону, а из разношерстных и потрепанных армейских подразделений создавать крепкие, боеспособные и стойкие в боях полки.

К новому натиску на оборонительные рубежи — на штурм Севастополя — Манштейн стал готовиться тщательно и более фундаментально. Подтягивал войска, артиллерию, авиацию, особенно из Восточного Крыма, где оставил лишь одну 46-ю пехотную дивизию и штаб 42-го корпуса. Штаб 11-й армии разместился в Симферополе. А сам командующий и группа офицеров-операторов расположились в поселке Сарабуз.

Еще одно любопытное судьбоносное совпадение! Именно в этом поселке генерал Петров, когда связь с командованием войсками Крыма была прервана, самостоятельно принял по свой сути историческое решение — куда именно повести Приморскую армию, на восток к Керчи или на юг к Севастополю… А приняв решение, собрал командиров дивизий и полков.

Манштейн жил в просторном здании правления зажиточного колхоза. Как он сам пишет:

Своими воспоминаниями он лишний раз подчеркнул своеобразие его командования, которое резко отличалось от стиля руководства войсками генерала Петрова. Того трудно было застать в штабе. Он постоянно находился там, где личное его присутствие способствовало быстрому разрешению проблем или фронтовая обстановка была наиболее тяжелой и опасной. Личным мужеством и хладнокровием Петров не только вселял уверенность в подчиненных, но, главное, быстро и адекватно реагировал на создавшуюся критическую обстановку, и, исходя из своих возможностей, отдавал такие распоряжения и приказы, которые решали исход боя на данном участке.

Вот, к примеру, что пишет в своих воспоминаниях полковник И. Ф. Хомич, бывший начальник штаба 345-й дивизии, о боях на Мекензиевых горах в дни второго штурма:

А Манштейн не отлучался из своего уютного дома, управляя войсками армии из глубокого тыла посредством посылки на передовую офицеров штаба или по прямой телефонной связи. Много ночей и дней провел он, колдуя над картами, отыскивая уязвимые места в обороне, намечая атакующие прямые и фланговые удары пехоты, танков, артиллерии, авиации… Но сломить сопротивление защитников Севастополя не удавалось никак.

И еще одно мистическое совпадение. Никто не знает своего будущего. Даже ближних часов, не говоря о завтрашнем дне. А судьбе было угодно, чтобы через два года, в первых числах мая 1944 года, командующие Манштейн и Петров как бы поменялись ролями. Словно в шахматной игре, примерно в той же самой позиции, когда игроки поворачивают шахматную доску на сто восемьдесят градусов. Только теперь наступать будут советские войска, а обороняться в Севастополе — немецкие. Итог сражений известен и символичен. Восемь месяцев, а точнее 250 дней и ночей, армия Манштейна яростно штурмовала укрепления Севастополя, и всего лишь недели хватит войскам Красной Армии и Черноморского флота, чтобы одним мощным штурмом преодолеть свои в недавнем прошлом, усиленные немцами рубежи обороны, считавшиеся неприступными позиции, и освободить Севастополь. И произойдет это 9-го мая 1944 года, ровно за год до полной капитуляции Германии…

Военный госпиталь жил по своим законам. Поступали новые раненые, выписывались подлечившиеся. Тяжелораненые отправлялись в глубокий тыл на дальнейшее излечение. А здесь оставались и долечивались те моряки, которые снова могли стать в строй.

Основную нагрузку несло хирургическое отделение, расположенное на первом этаже. Тут постоянно витал густой запах хлороформа и других остропахнущих лекарств. Врачи работали посменно, круглые сутки, чередуясь бригадами, как вахтенные на большом корабле. Они спасали людям жизни, возвращали их в строй своим умением и талантом. Сшивали, отрезали, соединяли раздробленные кости, извлекали из пораненного тела застрявшие пули, железные осколки большие и малые куски стекла, черепицы, дерева… Такую же постоянную нагрузку, если не сказать еще большую, несло перевязочное отделение, где обрабатывали раны, накладывали новые повязки, гипсовали… По длинным школьным коридорам шастали выздоравливающие, ходячие, прыгающие на костылях. Витал стойкий запах курева и лекарств. Новичкам бросались в глаза слишком простые отношения раненых с обслуживающим персоналом. Но их можно по-человечески понять. Спало напряжение фронтовой обстановки, ушло в прошлое время возвращения в жизнь из небытия, выздоравливающее молодое тело радуется, что выжило, перенесло тяготы и теперь, когда дело идет на поправку, хочется любить, быть любимым, значимым, с надеждою смотреть в будущее, улыбкою встречать каждый новый день… Алексей Громов не был исключением из общего числа. Радовался жизни и своему выздоровлению. Своим ходом, опираясь на костыли, добирался на перевязку и всегда и повсюду искал и находил возможности для очередной тренировки. Костыли превратились в его руках в оригинальные спортивные снаряды. Он их то поднимал махом вверх над головой, так штангисты делают рывок, то выжимал подряд десятки раз, как выжимают пудовую гирю, то крутил на вытянутой здоровой руке.

Особое внимание Алексей уделял, как принято говорить в боксерском мире, «работе ног». С нагрузкой, то есть с отяжелением, и без нее. На носочках и на полной ступне. Потом мысленно обдумал следующее упражнение: держась рукой за кровать, сделать приседание на здоровой ноге.

Первый раз, когда он решился сделать приседание на одной ноге, которое само по себе не каждому здоровому человеку по силам, оно у Алексея просто не получилось. Тренировку начал рано утром, до обхода врача. Присесть-то он присел, а вот подняться не смог.

На третьей попытке подняться, как говорят спортсмены, «сорвался». Шлепнулся на задницу и еще ударился о пол загипсованной ногой. Чуть не взвыл от нахлынувшей боли. Упал с грохотом — задел свои костыли, они шумно повалились на тумбочку, сбили литровую стеклянную банку с водой, в которой находились осенние оранжевые цветы «золотой шар». Костыли и банка грохнулись на пол, банка разбилась вдребезги, в разные стороны полетели брызги и осколки… В дальнем углу спросонья кто-то крикнул:

— Бомбят! Спасайся!

Раненые зашевелились на своих кроватях. Кто-то в сердцах матюгнулся. В палате стало шумно. Прибежала дежурная медсестра.

— Что случилось?

Увидела Громова на полу, потеки воды, рядом разбитую банку, разбросанные цветы. Всплеснула руками:

— Упал, бедненький! Свалился с кровати!

Кинулась помогать ему встать на ногу, забраться на койку.

— Как же так, а? Наверное, страшное приснилось?

Ей и в голову не могла прийти мысль, что Громов сам, по собственной воле… Просто так неуклюже выполнил гимнастическое упражнение, что ему не хватило сил удержать свое тело.

— Да я сам виноват, — Алексей злился на себя, на свою беспомощность. — Не получилось приседание.

— Какое еще приседание? — сестра ничего не понимала.

— На одной ноге, — пытался коротко пояснить Алексей, располагаясь на кровати.

— Что на больной ноге?

— На здоровой.

— Что на ноге?

— Приседание делал. Вернее, только пытался.

— При чем тут приседание какое-то?

— Упражнение такое есть. Приседание на одной ноге. Только на одной! Присесть и встать, — пояснял Алексей. — Гимнастическое спортивное упражнение то есть. Для тренировки ног.

— Хватит мне голову морочить! — Она запахнула полы халата, закрывая округлые колени, сердито посмотрела на Громова. — Здесь у нас госпиталь, а не стадион! Только вот посмейте еще раз свою гимнастику вытворять, так я мигом главному врачу доложу!

— Доложи, доложи, пожалуйста, сегодня же главному, товарищ дежурная медицинская сестра, — голос матюгалыцика окреп. — И пусть меня переведут в другую палату. Опротивело глазеть на его выкрутасы, на штучки-дрючки разные. Постоянно дергается, то руками машет, то ногами дрыгает. Да и с костылями такое вытворяет, цирк один! Просто никакого покою нет!

— И головою трясет в разные стороны, как псих ненормальный! — добавил другой.

— Обязательно доложу, не беспокойтесь, — медсестра круто повернулась и направилась к двери, слегка покачивая бедрами.

Николай Павлович, сосед Алексея, посмотрел ей вслед и, лихо расправив рыжие усы, выразительно причмокнул:

— Да, краля что надо и все при ней!

— Есть да не про нашу честь, — вздохнул другой сосед, как шутили — «сосед соседа», моряк крупного телосложения с морской фамилией Чайка, грудь которого была замотана бинтами. — Она на нашего брата, матросню, не клюет, вокруг нее офицеры роем вьются.

— Это еще как сказать! Мы тоже не лыком шиты, — отпарировал Николай Павлович и, поправив на своей койке серое суконное одеяло, повернулся к Громову: — Алеша, не тушуйся, никуда она не побежит докладывать, не в ее интересах.

— Не удержался я, равновесие потерял, — сказал Алексей, оценивая свою неудачу. — Раньше на одной ноге запросто приседал по десять раз кряду, а тут не вышло и одного.

— А ты нагрузку не учел, — вставил со знанием дела Чайка. — Нога твоя загипсованная основательно добавленную тяжесть дала, это же факт!

— Тише, вы! Тише! — зашикали на них с разных сторон. — Последние сообщения из Москвы передавать будут!

На стене, где висела неснятая черная классная доска, почти под потолком был прикреплен черный, похожий на большое блюдце круг радиоточки.

В палате наступила настороженная тишина. Да и не только в палате, во всем госпитале, в каждом доме, в каждой квартире, на всем огромном пространстве страны: на заводах и фабриках, на стройках и колхозных фермах, во фронтовых землянках, на кораблях и в партизанских отрядах, поймав московскую волну, миллионы людей в эти минуты затаили дыхание.

Послышался легкий щелчок, шипение и прозвучал знакомый голос столичного диктора.

— Говорит Москва! Передаем последние известия, — после краткой паузы, как главную новость, озвучил диктор. — От Советского Информбюро! Сегодня, двадцать второго ноября, на всем Западном фронте советские войска вели ожесточенные бои с переменным успехом. Войска Южного фронта и 56-й Отдельной армии в ходе наступательной операции освободили город Ростов-на-Дону от немецко-фашистских захватчиков! В тяжелых боях на ворошиловградском направлении остановлено наступление противника севернее Кадиевки.

— Ура! Ростов наш! — раздались радостные выкрики. — Ростов — папа, Одесса — мама, а мы, братишки огольцы, севастопольцы!

Московский диктор, словно читая мысли раненых моряков, торжественным голосом продолжал:

— Закончились ожесточенные оборонительные бои советских войск по отражению массированного наступления противника на Севастополь, начатого 11 ноября. Советские войска, дивизии Отдельной Приморской армии, полки и бригады морской пехоты при поддержке кораблей Черноморского флота, после тяжелых и ожесточенных оборонительных боев, сорвали попытку противника прорваться к Севастополю с юга на Балаклаву. Немецкие войска остановлены в четырех-пяти километрах восточнее Балаклавы. Вследствие больших потерь 11-й армии немецко-фашистское командование было вынуждено прекратить наступление на Севастополь.

Это сообщение вызвало общий вздох облегчения. О мощном наступлении немцев на Севастополь знали, как говорится, из первых рук и больше недели с тревогой следили за ходом сражения. Москва подтвердила то, что передавали из осажденного города, но во что верилось с трудом: наши устояли!

— На Западном фронте советские войска, — продолжал читать диктор, и от его слов, как от порыва холодного ветра, снова повеяло тревогой, стало гаснуть пламя надежды, — после продолжительных боев на Тульском направлении оставили город Сталиногорск.

— Так это ж почти под самой Москвой! — вслух произнес Николай Павлович то, что думали многие. — Вот гадина, прет и прет.

— Николай, а ты что, бывал в том городе? — спросил Чайка.

— Город шахтеров, мой родной город! Вся моя родня там и все сплошные крутые шахтеры, один я в моряки подался, — и грустно добавил: — А я вчера им письмо послал.

— Теперь они под немцем, в оккупации то есть, — сказал Чайка. — И почта наша уже там ни фига не может доставлять.

Алексей отрешенно смотрел в белый потолок, а мысли уносились в родную Феодосию. «Как там мои? Отец, мать… Тренер Кирилл Борисович, неунывающий Кир-Бор… В Феодосии тоже немцы, хотя про нее в последних известиях ничего не было сказано, но ясно и так. Если Керчь оставили, оттуда сколько раненых привалило, а про оборону Феодосии никто даже и не заикается, возможно, ее и не было вовсе, тут и ежику понятно. Как они там, мои родные? Живы ли? Когда теперь свидятся? Да и свидятся ли вообще?»

Алексей в который раз с начала войны мысленно ругал себя. Ведь мог, мог побывать дома! Когда приехал из Москвы чемпионом, была возможность, сам командующий флотом дал ему отпуск на неделю. Но не воспользовался возможностью, не поехал в Феодосию, хотя она почти рядом. Отложил, вернее, отодвинул, отпуск. Начиналось крупное учение. В середине июня на Черном море проходили совместные маневры Черноморского флота и войск Одесского военного округа. Отрабатывались задачи оперативно-тактического взаимодействия сил флота и сухопутных войск. К ним долго и упорно готовились и на его крейсере «Червона Украина», отрабатывались действия всех служб и подразделений корабля. Старшина 1 статьи просто не мог, совесть не позволяла, оставить друзей-товарищей по службе в такие ответственные дни.

Командир корабля капитан 1 ранга Басистый, узнав о таком решении чемпиона — гордости крейсера! — сказал тогда Громову: «Молодец! Правильно решил! — И добавил: — Если маневры пройдут успешно, поедешь к родным не на одну, а на две недели!» Маневры прошли успешно. Экипаж крейсера получил благодарность от Командующего. В Севастополь пришли днем в пятницу, с понедельника Алексей должен был убыть в отпуск, но на рассвете в воскресенье началась война — немецкие бомбардировщики совершили первый налет на базу Черноморского флота…

— На Северо-Западном фронте идут затяжные бои, — продолжал диктор. — Начала действовать ледовая трасса через Ладожское озеро. Дорога по льду связала осажденный Ленинград с советским тылом.

В палате живо обсуждали такое необычное решение ленинградцев, поскольку многие уже пережили блокаду в Одессе и теперь в Севастополе и понимали значение живой связи, как говорили, «с материком».

Но Алексей не принимал в разговоре участия. Он думал о своем, о том, что прошло и осталось навсегда в его сердце. Он мысленно переносился назад, в прожитое время, в последнюю предвоенную субботу, в летнюю севастопольскую ночь, когда вдруг тревожно зазвучали гудки заводов, кораблей и, покрывая всех, раздался басовитый голос Севастопольского морского завода, означавший в экстренном случае общий сигнал «большого сбора». А две минуты спустя, как не раз бывало на городских учениях «противовоздушной обороны», выключили электричество и, как по команде, Севастополь погрузился в темноту. Город замер в наступившей тревожной тишине. Алексей со Стеллой выходил из Матросского сада.

— Опять, наверное, учения? — спросила Стелла.

Но Громов не успел ответить. Глухую темноту неба вспороли белые лучи прожекторов, загремели выстрелы зенитных орудий, и первый гулкий взрыв сброшенной бомбы прогремел громовым раскатом над городом…

— Леша… неужели война?

Прошло полгода, а кажется, целая вечность! Алексей и сейчас ощутимо чувствовал теплоту девичьих рук, охвативших сильно и страстно его за шею. Запах ее тела и нежного тонкого аромата духов «Огни Москвы» — этот красивый темно-синий флакон он сам выбрал в большом магазине на Красной площади и привез ей в подарок из столицы. И ее щеку, прижавшуюся к его щеке. И голос, голос Сталины, милой его сердцу Стеллы, и слова, которые прозвучали, как клятва верности:

— Леша! Что бы ни случилось, мы будем навсегда вместе!..

Ах, какой праздничной и радостно веселой была та последняя мирная суббота!

Субботний день ждут с нетерпением и командиры больших и малых кораблей, и офицеры, и старшины, и краснофлотцы. Ждут, потому что, по давно заведенной морской традиции и уставному порядку, в субботу можно сойти на берег. А ту июньскую последнюю мирную субботу ждали особенно. Почти две недели флот находился в море на маневрах.

Но Алексею увольнительная на берег не предвиделась. Кому-то надо оставаться на корабле. Командир бортовой артиллерийской башни младший лейтенант Коркин сказал:

— Старшина Громов, ты и так с понедельника в отпускном отгуле, а на крейсере сохраняется повышенная боеготовность. Заступаешь на вахту!

— Есть! — отчеканил Алексей.

Он, понимая обстановку, мысленно был согласен с решением командира и все же в глубине души завидовал тем, кто отправляется на берег: в Севастополе сегодня большой физкультурно-спортивный праздник. Пройдут, как гласила афиша, различные турниры, показательные выступления борцов, штангистов, состязания по военно-прикладным видам спорта, боксерские соревнования «открытый ринг», футбольный матч, шлюпочные гонки и массовый заплыв моряков на дальнюю дистанцию. Но его тянуло на водную станцию «Динамо», центр спортивной жизни города, где должны состояться финальные лично-командные соревнования по спортивной гимнастике на первенство Севастополя. Ему так хотелось побыть там! На этих соревнованиях будет выступать Стелла. Студентка индустриального института. В высшей группе, по первому разряду, за команду спортивного общества студентов «Буревестник». Он с ней познакомился на сборах, на которых спортивные команды города готовились к ответственным соревнованиям по программе Спартакиады Крымской Автономной Республики.

Они не виделись целую вечность! — почти месяц, больше трех недель. У Стеллы — весенняя экзаменационная сессия, а у Алексея — поход в море на маневры. И сейчас, и во время похода он думал о ней и переживал. Как ей удастся справиться с двойной нагрузкой: с одной стороны, нужно сдавать зачеты и экзамены, а с другой — в эти же дни интенсивно тренироваться и готовиться к лично-командному первенству города? Спортивная гимнастика — серьезный вид физической культуры и требует полной отдачи. Если бокс заслуженно считается королем спорта, то гимнастика издавна величается как мать спорта.

В программе соревнования на первенство города — женское многоборье. А оно — Алексей хорошо знал — включает в себя четыре обязательных раздела, или четыре вида. Первый — упражнения на параллельных брусьях разной высоты, где преобладают маховые, динамичные элементы. Второй вид программы — упражнения на бревне, на котором нужно, не теряя равновесия на уменьшенной площади опоры, выполнить ряд поворотов, переворотов, махов, кувырков, подскоков. Третий вид — опорные прыжки с разбега через «козла», где надо проявить смелость и решительность, исполняя в полете акробатические элементы. И четвертый вид — вольные упражнения на ограниченном пространстве ковра под музыкальное сопровождение. В женском, да и в мужском гимнастическом многоборье в одно целое сплетены, соединены сила мышц и гибкость тела, выносливость и четкость исполнения. Красота движений и пластики! Соревнования проходят по обязательной и произвольной программам. Гимнасты состязаются на лучшее исполнение упражнений. Чем труднее и сложнее они, чем лучше техника выполнения этих упражнений, тем больше оценочных баллов получает гимнаст от судей.

Алексей знал и всячески поддерживал намерение Стеллы попробовать побороться за чемпионский титул, стать первой гимнасткой Севастополя. Ему очень хотелось быть рядом с ней в такие важные для нее минуты, своим присутствием на соревновании подбодрить, вдохновить, поддержать…

Но он не знал, даже не догадывался, а если бы кто-то ему об этом сказал, то ни за что никогда бы не поверил, что оставлен на корабле своим прямым начальником исключительно и только по его личной инициативе. Сознательно, с корыстными целями пользуясь своей командирской властью. Даже более того, из тайного желания если не устранить, то хоть на какое-то время отстранить чемпиона со своего пути. Особенно в этот субботний день. У младшего лейтенанта флота Коркина были свои личные, далеко идущие жизненные планы на будущее, которые он напрямую связывал с красивой гимнасткой. Он никогда и никому о них не рассказывал. Лелеял в душе. Верил в свои планы и терпеливо подготавливался к их осуществлению.

Он давно, еще со школьных лет, положил свой глаз на Стеллу, на Сталину Каранель, стал ее незримой тенью. В десятом классе на шумном новогоднем балу, который проходил в школьном спортивном зале, он, Сергей Коркин, комсомольский вожак, уверенный и самонадеянный, впервые заметил шуструю восьмиклассницу. Вернее, первым на нее обратил внимание его разбитной друг Петух, Василий Петухов:

— Глядь, Серж! Чудо!

Сергей взглянул и обалдел. Перед ним действительно было «чудесное явление». Она выделялась из общей массы миловидных школьниц, роем вертевшихся вокруг Коркина, отличника и комсорга. Она стояла вполоборота к нему и не обращала на него никакого внимания. Стройная фигура в гимнастическом трико явственно просматривалась сквозь полупрозрачную, усыпанную блесками, голубую ткань просторной накидки, которая царственно ниспадала с ее плеч. Иссиня черные, слегка волнистые волосы и — глаза. Необычные глаза. Большие и бездонные. Серые и не серые, как будто бы и светло-голубые, прозрачно-ясные — таким бывает море на рассвете, чистое, с легкой голубизной, вдали отливающее серебряным светом, зовущие и притягивающие, обрамленные длинными, как стрелы, ресницами. От них исходил какой-то таинственный ослепляющий свет.

Сергей на мгновение растерялся от ее мимолетного скользящего взгляда, почувствовал себя робким и беспомощным, словно у него вынули стальной стержень уверенности. От ее улыбки его пробила странная дрожь. Но Коркин успел взять себя в руки, внутренне собрался и пошел нахрапом в лобовую атаку. Уверенно и нагло, что многим поклонницам нравилось. Он еще не знал, что такое поражение. Ему еще не пришлось сталкиваться с отказом. А тут он встретил твердый отказ.

Сергей не думал отступать. Он, как только заиграли вальс, подошел снова к ней самоуверенно, как к старой знакомой, запросто и слегка небрежно пригласил на танец.

— Давай, детка, повертимся-покрутимся!

Отказать парню, не пойти с ним танцевать считалось неприличным и порой грозило девушке плачевными неприятностями. Но «детка» отказала. Она смерила Коркина долгим безразличным взглядом и молча отвернулась — так обычно отшивают очередного назойливого «прилипалу». Сергею сразу стало как-то не по себе, и он растерянно топтался на месте, не зная, что же ему сейчас предпринять: грубо нахамить или удалиться.

Но тут к ним подкатил Платон из девятого класса, парень крупного телосложения, гимнаст и забияка. Связываться с ним Коркину никак не хотелось.

— Отколись, Серега. Она танцует только со мной!

И он увел Сталину.

Этот момент, краткое мгновение растерянности и собственной беспомощности, врезался в сознание Коркина прочно и на всю жизнь. То было нечто большее, чем оскорбление и прямой вызов. Он никогда и ни за что не хотел бы снова переживать такое униженное состояние свой гордой души. И тогда, в те минуты своей внутренней растерянности и беспомощности, Сергей сказал сам себе, произнес как внутреннюю клятву: «Все равно она будет моей! Все сделаю, но добьюсь!» Он слишком любил сам себя, слишком пестовал свою уязвленную гордыню. А упорства в достижении поставленной цели у него было больше, чем у быка.

И он потратил годы, добиваясь ее. Подбивал клинья с разных сторон. Познакомился с ее отцом, который служил на крейсере «Москва». Это было не мальчишеское увлечение и, конечно, не любовь, ибо у любви иные внутренние корни, а нечто иное, окрашенное чувством, в котором тесно сплелись жажда обладания и глухая, затаенная мстительность, ставшие мечтой и целью его существования на земле.

И сейчас, когда Коркину почти удалось приблизиться к осуществлению своей тайной мечты, на его пути вдруг появился Алексей Громов. Теперь он, как тогда на школьном балу Платон, уводит ее.

Этого Коркин допустить не мог.

С Платоном он рассчитался сполна, расправился так, что от него в разные стороны полетели пух и перья. Он никогда больше не возникнет на его пути. И Сергей был вполне доволен своей такой не громкой, но очень результативной «работой». В его руках было мощное и неотразимое оружие, неограниченными возможностями которого он научился пользоваться мастерски. Он только удивлялся тому, как многие люди наивно не понимают и недооценивают тех возможностей, которые таит в себе скучная «общественная работа», хорошо им усвоенная «комсомольская деятельность» с ее тайными пружинами и мощными подводными течениями.

Платона он поначалу привлек к комсомольской ячейке, приблизил к себе, сам дал ему рекомендацию, способствовал вступлению в комсомол, поощрял и возвышал как молодого и перспективного товарища, да к тому же гимнаста-разрядника. А потом стал топтать. Не лично, а руками общественников, членов комсомольского бюро. Навешивать один за другим «выговора» за невыполнение «поручений», которые Платон в силу своего характера просто не мог своевременно выполнить. Озлобили открытого и доверчивого парня, состряпали громкое «персональное дело», довели процесс до исключения из комсомола… Испортили биографию и перспективу на будущее. Рухнула мечта — поступить в летное училище. Платон сильно переживал. Начал пропускать уроки. А потом и вовсе бросил учебу в школе. Но комсомол от него не отцепился, опять же с «дружеской» поддержкой Коркина, Платон был принят в ремесленное училище при Севастопольском морском заводе…

А как быть с Громовым?

Тут задачка посложнее. Как-никак чемпион Военно-морского флота. Его портрет, как и портреты других знаменитых спортсменов Черноморского флота, красуется на Аллее Почета в Матросском саду. Отличник боевой и политической подготовки, классный специалист. Старшина 1 статьи, которому служить до увольнения оставалось меньше полугода.

Но Коркина трудности не пугали. На крейсере «Червона Украина», на котором младший лейтенант служил, как говорится, без году неделю, он успел проявить себя ярым активистом-общественником и был избран недавно членом бюро комсомольской организации. Его руки умело и цепко хватались за незримые нити власти над людьми.

И этой властью Коркин умно пользовался, не упуская ни одного шанса. Не упустил и сегодня. Задержал Громова на корабле. На сутки отстранил своего соперника. В важный субботний день, к которому каждый из них готовился в силу своих возможностей! А командиру корабля доложил так, словно сам Громов перед отъездом в отпуск изъявил желание заступить на якорную вахту, и ему, младшему лейтенанту, пришлось вместе с вахтенным офицером заново составлять график нарядов. Командир крейсера, который мысленно уже был на берегу, в кругу семьи, лишь пожал недоуменно плечами и ничего не ответил, как бы говоря: раз решил сам, пусть так и будет! Примерный моряк всегда патриот корабля.

— А вы собираетесь на берег? — спросил командир.

— Собираюсь, товарищ капитан 1 ранга! — ответил Коркин и добавил, придав лицу озабоченный вид: — Вот еще раз проверю дежурство на постах комсомольцев, приведу себя в порядок, тогда и отбуду.

— Добро, — сказал командир, которому в глубине души почему-то не очень нравилась ретивость шустрого молодого офицера.

Примерно через час на рейдовом катере нарядно и даже щеголевато одетый в морскую офицерскую форму, гладко выбритый и вполне довольный самим собой Коркин убыл на Графскую пристань.

В городе он не терял времени понапрасну. Действовал по заранее четко продуманному плану. Направился в городской комитет партии, где располагался и комитет комсомола. Там у него были свои друзья-товарищи. В орготделе Коркина ждали. Как было условлено и заранее обговорено, от имени горкома комсомола приготовили Почетную грамоту, в которой значилось, что комсомолка Сталина Каранель награждается «за волю к победе на личном первенстве Севастополя по спортивной гимнастике». Такая обтекаемая и звучная формулировка исключала любую неожиданность и давала возможность наградить гимнастку при любых обстоятельствах, даже если она и не займет призовое место. Кроме того, к грамоте присовокуплялся сладкий приз. Инструктор горкома комсомола по просьбе Сергея поднапряг подшефную организацию конфетной фабрики, и комсомольцы шоколадного цеха изготовили подарочную коробку конфет.

С грамотой, объемной коробкой конфет, букетом алых роз, чувствуя себя неотразимым, уверенный в успехе младший лейтенант флота Коркин направился на водную станцию «Динамо», где уже звучала музыка духового оркестра и тысячи горожан заполнили места для зрителей.