Чемпион флота

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Этот план Ставка Верховного Главнокомандования одобрила как реализацию главной идеи, но одновременно потребовала дополнительной проработки, особенно в концентрации основных усилий на конкретных направлениях, и четкого определения стратегической цели по нанесению главного удара.

Крупная десантная операция на Керченский полуостров планировалась как составная часть общего контрнаступления Красной армии в зимней кампании 1941/42 года. Ее главная задача, по замыслу советского командования, заключалась в том, чтобы облегчить положение героических защитников Севастополя, отражавших новый натиск превосходящих сил противника, создать необходимые условия и плацдарм для освобождения всего Крымского полуострова и в то же время сорвать наступательный порыв вражеских войск, нацеленных с Керченского полуострова на Кубань и Кавказ.

Ставка располагала агентурными сведениями и данными разведывательных органов, которые свидетельствовали не только о ближайших целях немецких генералов, но и о широко задуманной стратегической кампании, утвержденной Гитлером на весну и лето 1942 года, острие которой было нацелено на Кавказ и далее — на Ближний и Средний Восток.

Об этих планах германских политиков свидетельствует секретный доклад Альфреда Розенберга «О преобразовании Кавказа», в котором он определил главную цель:

«Интересы Германии заключаются в том, чтобы создать прочные позиции на всем Кавказе и тем самым обеспечить безопасность континентальной Европы, то есть обеспечить себе связь с Ближним Востоком. Только эта связь с нефтяными источниками может сделать Германию и всю Европу независимой от любой коалиции морских держав в будущем. Цель германской политики — господство над Кавказом и над граничащими с юга странами…»

Надо не забывать, что Кубань, Северный Кавказ и Закавказье в те годы, после потери Украины и Донбасса, были важнейшими сырьевыми, продовольственными, людскими и промышленными резервами Советского Союза: именно отсюда поставлялись нефть, природный газ и особенно — редкая марганцевая руда (а это танки, самолеты).

После краха «Блицкрига» эти ресурсы нужны были Германии, как воздух. На совещании группы армий «Юг» под Полтавой Гитлер заявил: что «если он не получит нефть Майкопа и Грозного, то он должен будет покончить с войной…»

Выход немецких войск в Закавказье имел для Германии и большое военно-политическое значение, так как давал возможность установить непосредственную связь с союзной Турцией, генеральный штаб которой сосредоточил на границах с Советским Союзом более 26 дивизий…

Германское командование возлагало (и не без основания) большие надежды на «пятую колонну», немецкая разведка успешно засылала на Кавказ свою агентуру, которая создавала там подпольные очаги из националистических элементов. Они действовали активно. Так, например, до сих пор стыдливо умалчивается о горной кавалерийской дивизии, насчитывающей более трех тысяч сабель, полностью экипированной и вооруженной. Ее торжественно проводили на фронт из Грозного, но эта дивизия даже не пересекла границы Чечено-Ингушской Республики, а по дороге исчезла, разбежалась со всем оружием… Это было массовое предательство, измена Родине, о котором и ныне молчат живые участники того позора, поправшие честь горцев…

Надо отдать должное стратегическому мышлению Гитлера, который в то время ясно понимал сложившуюся обстановку и выбрал именно ту, единственно верную цель, которая могла спасти Германию.

Намечалась величайшая битва за Кавказ.

В группе «Юг», по директиве германского штаба (кодовое название «Эдельвейс»), начали сосредотачивать все лучшее, что имели на то время сухопутные войска вермахта и воздушные дивизии люфтваффе.

Поражение под Москвой основательно потрясло германское командование, но не обескуражило, и заставило более тщательно подготавливать наступательные операции. По замыслу стратегического плана «Эдельвейс» на овладение Кавказом нацеливались две главные ударные военные группировки.

Планировалось, что одна выступает из района юго-восточнее Ростова и мощными ударными танковыми клиньями движется к Сталинграду, захватив его, поворачивает на юг, берет Астрахань, отрезает Центральную Россию от южных стратегических районов и устремляется к нефтеносным кладовым Баку… Вторая группировка из Крыма, с Керченского полуострова, как с удобного трамплина прыгает через узкий пролив на Кубань и устремляется к Новороссийску, Туапсе, Сухуми, Батуми…

С выходом на Кубань и в Закавказье будут парализованы базы Черноморского флота, да и сам флот подлежит уничтожению, а немецкие войска установят непосредственную связь с дружественной турецкой армией…

Но и в Москве намечали планы на зимнюю кампанию.

Победа под Москвой была началом коренного поворота в ходе Отечественной войны, первым крупным поражением германских войск во Второй мировой войне. Она, эта победа, вселила уверенность, что немецкие полчища можно не только остановить, она показала всему миру, что их можно успешно бить. В Москве, в Ставке Верховного Главнокомандования, разрабатывались планы по разгрому южной стратегической группировки германских войск. Замысел советского командования предусматривал нанесение войсками Южного фронта мощного удара в западном направлении от Ростова, недавно освобожденного от врага, по направлению к Мариуполю, Таганрогу и на промышленный Донбасс.

Особо важное место отводилось войскам Закавказского фронта. По плану Ставки они, совместно с Черноморским флотом и Азовской военной флотилией, должны были провести грандиозную десантную операцию на Керченский полуостров. Таких десантов еще не знала история и не проводила ни одна армия мира.

На него возлагались большие надежды. Нокаутирующим ударом в подбрюшье немецких войск советское командование рассчитывало не только разгромить керченскую группировку противника, не только оказать существенную поддержку героическому Севастополю и начать освобождение всего Крыма, но, главное, сорвать стратегические планы вермахта, нацеленные на Кавказ.

Командование Черноморского флота, осведомленное об идее десанта, понимая важность и актуальность такой операции, приняло активное участие в ее разработке. Оно высказало Ставке свои соображения, которые, не меняя общего замысла, коренным образом изменяли расплывчатый характер десантной операции, собирали в кулак силы и определяли нанесение главного стратегического удара.

Ставка Верховного Главнокомандования учла и приняла во внимание деловые предложения руководства Черноморского флота, утвердила стратегическое направление десантной операции: нанести главный удар с юга, в Феодосию. Ставка сочла целесообразным выбросить еще и воздушный десант в районе Владиславовки, севернее Феодосии, который должен был захватить аэродром, овладеть важным узлом шоссейных дорог и перерезать железнодорожное сообщение. Однако в ходе подготовки к проведению операции из-за нехватки самолетов от воздушного десанта пришлось отказаться.

Окончательный и утвержденный Ставкой план небывалой по масштабу и размаху десантной операции получил название «Керченско-Феодосийский».

Главный удар — по плану «группа А» — должен был наноситься с юга и непосредственно по Феодосии. Это был невиданный дерзкий план. Впервые в мировой военной практике предполагалось произвести высадку военного десанта непосредственно в порту, занятом противником. Общее командование морскими силами десанта было возложено на капитана первого ранга Н. Е. Басистого.

После высадки, овладев портом и городом Феодосией, ударная группировка войск — основные силы 44-й армии (командующий генерал-майор А. Н. Первушин) должны были захватить Ак-Монайский перешеек, самое узкое место между Черным и Азовским морями, и отрезать Керченский полуостров, запирая в нем все немецкие войска, сосредоточенные под Керчью.

Группу Б — 51-я армия (командующий генерал-лейтенант В. Н. Львов) — планировалось высадить на северо-восточном, восточном и южном побережье Керченского полуострова — на широком 250-километровом фронте. Охватывая весь полуостров от Арабатской стрелки до Феодосии, войска должны были овладеть Керчью и наступать в направлении Ак-Монайского перешейка, где вместе с войсками 44-й армии разгромить скопление немецких войск. Командование морскими силами было возложено на командующего Азовской военной флотилией контр-адмирала С.Г. Горшкова.

Отвлекающий десант планировалось произвести в Судаке.

Начало всей десантной операции назначалось на 21 декабря.

Но жизнь внесла свои коррективы…

На рассвете 17-го декабря немецкие войска неожиданно начали новый штурм Севастополя. В наступление были брошены семь немецких дивизий, одна румынская бригада, вся специально подвезенная тяжелая артиллерия, все наличные броневые силы — танки, самоходки, бронетранспортеры и более трехсот самолетов.

Над городом нависла смертельная угроза.

Необходимо было как можно быстрее перебросить в осажденный город свежие воинские части, боеприпасы и вооружение.

В связи с осложнившейся обстановкой под Севастополем высадка десанта на Керченский полуостров была временно отложена.

Положение в осажденном городе с каждым часом осложнялось. Войска понесли значительные потери, резервы были израсходованы, боеприпасы кончались. В ночь на 20 декабря вице-адмирал Октябрьский доложил о сложной обстановке Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину. Ставка быстро отреагировала на это донесение. Она переподчинила Севастопольский оборонительный район непосредственно штабу Закавказского фронта и приказала генерал-лейтенанту Д. Т. Козлову срочно направить в Севастополь стрелковую дивизию, бригаду морской пехоты, боеприпасы, наладить регулярное снабжение и обеспбеспечить авиационное прикрытие.

В тот же день крейсера «Красный Крым», «Красный Кавказ», лидер «Харьков», эсминцы «Бодрый» и «Незаможник» приняли на борт воинские части, боеприпасы и, несмотря на начинающийся шторм, вышли из Новороссийска, взяв курс на Севастополь. На следующий день в осажденный город отправились крейсер «Коминтерн» и лидер «Ташкент», охранявшие транспорты с войсками и боеприпасами.

Спешная отправка в Севастополь войск, которые готовились к высадке десанта, заставила привлекать к операции новые части, обучать их, пересматривать порядок размещения на кораблях.

Вместе с тем эта спешная отправка войск в осажденный город сыграла и положительную роль. Поход боевых кораблей и транспортных судов в Севастополь, их прорыв в бухты, которые интенсивно обстреливались фашистами, полностью дезориентировали опытную немецкую разведку. Она прозевала, что на той стороне неширокого Керченского пролива, буквально под носом у немецких войск, проводится подготовка крупнейшей десантной операции…

Сталина Каранель, после окончания пулеметных курсов, на которые ей помог попасть Дмитрий Васильевич Красников, была направлена в Балаклаву, в первый сектор обороны. Здесь на Ялтинском шоссе она приняла боевое крещение.

То были кошмарно тяжелые дни первых чисел ноября…

Как она выдержала, как выстояла под обстрелом, под бомбежкой, Сталина сама не знала. Накал недавних спортивных соревнований на первенство города, когда ее нервы были натянуты, казалось, до самого предела, когда все решалось в считаные секунды и тело деревенело от мышечного напряжения на спортивных снарядах, сейчас казались приятным развлечением. Они ни в какое сравнение не шли с тем, что ей пришлось вытерпеть и пережить здесь — на Ялтинском шоссе.

Кругом все грохотало, взрывались бомбы, рвались снаряды и мины, свистели осколки и пули, замертво падали сраженные бойцы, просили о помощи раненые, земля под ногами ходила ходуном, как палуба корабля во время шторма. А Сталина, страшно испуганная, усмиряла дрожь в коленях и, стиснув зубы, вцепившись в рифленые рукоятки, стреляла по пикирующим самолетам, ловя их в перекрестие прицела.

Отразив очередную воздушную атаку, она, не успев передохнуть, стереть пот с лица, торопливо, дрожащими руками вставляла новую патронную ленту, набрасывала смоченную холодной водой мешковину на раскаленный ствол крупнокалиберного пулемета, чтоб хоть немного его остудить. А потом, опустив ствол пулемета к земле, била, била короткими очередями, почти в упор по наземным целям в серо-зеленых мундирах, по бегущим прямо на нее врагам, орущим и стреляющим…

Когда она увидела танки и бронетранспортеры, то на мгновение замерла: «Неужели конец?» Но навстречу бронированным чудовищам, пригибаясь, перебежками, устремились отчаянные моряки со связками гранат. В одном из них она узнала Алексея Громова. И факелами вспыхивали танки, с белыми крестами на башнях… Алексей подбил один танк, потом пошел на второй, успел бросить гранаты и подорвать его, но и сам неестественно повалился набок. Остро кольнуло под сердцем. Нет, нет!.. Слезы сами покатились по щекам. Нет! Не может такого быть?!

К нему бросились моряки, потащили Громова к укрытию, полуразрушенной каменной стене…

— Алеша! Алеша! — пересохшими губами, сквозь слезы, повторяла Сталина и длинными очередями отсекала группу немецких солдат, которые уже намеревались захватить раненого Алексея и его спасателей…

Всем сердцем, всей душой она была с ним, милым, родным, любимым, но покинуть свой боевой пост не могла, не имела на это права. Ведь бой продолжался. Все вокруг гудело, грохотало, земля нервно вздрагивала, свистели осколки, лицо опаляли горячие волны близких взрывов. Но Сталина уже была другой. Собранной и жестко целеустремленной. Весь жар возмущенной души, огневой факел вспыхнувшей мести вкладывала она в то длинные, то прицельно короткие пулеметные очереди…

Сталина даже не заметила как наступил вечер, как бесконечно долгое сражение потеряло накал, как немцы откатились и стрельба утихла. Только чадили черными космами дыма подбитые танки и бронетранспортеры, стонали раненые, да где-то недалеко, у разрушенного гнезда, подавала печальный голос одинокая птица.

Защитники первого сектора не дрогнули, они выстояли на этом танкоопасном направлении, остановили, задержали опьяненных успехами фашистов. Они закрыли выходы из Сухой речки и по Ялтинскому шоссе в Золотую долину, в пригороды Севастополя. В Балаклаву немцы не прорвались.

В тот вечер Сталина с замиранием сердца выспрашивала санитаров о судьбе Громова. От них она и узнала, что Алексей тяжело ранен, что его отправили с первым санитарным транспортом в Севастополь.

— А куда? — допытывалась Сталина. — Где его искать?

— Повезли чемпиона в самый главный военный госпиталь морского флота. Врач, то есть капитан медицинской службы, сама поехала с ранеными.

Вырваться в Севастополь, посетить госпиталь, повидаться с Алексеем ей ни в тот день, ни в последующие так и не удалось. Подразделения, состоящие в основной массе из моряков, еще не прочувствовавших особенности войны на суше, понесли большие потери. Каждый боец был на счету, тем более пулеметчик зенитной точки. Ни о какой увольнительной «по важному случаю» не могло быть и речи.

А через двое суток, когда отбили Генуэзскую крепость и закрепились в ней, ее отдельную зенитную пулеметную точку сразу же перебазировали туда, в стены крепости. Окончательно поняв, что в ближайшее время ей не представится возможность выбраться в Севастополь, Сталина стала настойчиво теребить телефонистов штаба, чтоб они «хоть что-нибудь узнали». И вскоре ей сообщили, что чемпиона отправили на Большую землю, в Новороссийск, на санитарном теплоходе «Армения» в сопровождении лидера «Ташкент».

— «Армению» в открытом море разбомбили, она пошла ко дну… Спастись почти никому не удалось.

Неужели и Алеша тоже?..

Не может быть!..

В такое она не верила. Не хотела верить.

А к вечеру пришло еще одно сообщение: часть раненых той ночью погрузили и на лидер «Ташкент».

Появилась надежда. Стало легче. Надо продолжать искать. Надо сделать запросы по госпиталям в Новороссийске… Помогут в Политуправлении флота. Только бы выбраться в Севастополь.

В одном из помещений Генуэзской крепости, еще недавно служившим складом, моряки нашли железный бочонок.

— Может, братва, в нем спирт? — многозначительно сказал шустрый Василий Тюрин, жадно принюхиваясь.

Моряки заинтересованно оглядывали находку.

— Через железо не пахнет, — сказал со знанием дела Чернышев, постукивая по бочонку ладонью. — А что там жидкость, так это точно!

— А вдруг там спиртаган технический? Запросто копыта откинем.

— Не дрейфь, сейчас проверим.

В бочонке оказалась краска. Самая настоящая. Эмалевая, белого цвета. Василий Тюрин вздохнул и почесал затылок, сдвигая бескозырку на лоб.

— Куды ж ее теперь, а? Выбрасывать-то жалко.

— Помозгуем, — сказал Чернышев. — А пахнет качественно. Мы такой накануне майских праздников на корабле камбуз красили.

— Ныне праздник Октября на носу, а тут, того и гляди, фрицы опять попрут.

— А мы праздник устроим! С шумом и громом! — произнес Тюрин, оглядывая моряков. — Фрицы завизжат от злости! Помните кино «Волочаевские дни»? Как партизаны япошек в ярость привели?

Кинокартину помнили. Она нравилась, смотрели помногу раз. Тюрин напомнил про надпись на обледенелом скате сопки, на вершине которой укрепились партизаны. Надпись была ядреная.

— И мы такую нарисуем!

Стали сообща придумывать слова, чтобы зацепляли фрицев за нутро, доставали их до «самых печенок».

— На стене крепости ночью выведем большими буквами, чтобы даже издалека гадам было видно!

Нашли крепкую веревку и кусок доски, соорудили подвесную «люльку». Ночью спустили на ней с зубчатой вершины стены Тюрина, держащего в руке кисть, какой обычно белят стены, на второй веревке опустили бочонок с краской. Трудился Василий в поте лица почти два часа, старательно выводя каждую букву:

И под этой надписью остатками краски нарисовал большую дулю.

Утром, как и ожидали, начался продолжительный «праздничный салют» со стороны немцев.

Генуэзская крепость была самой крайней южной точкой Севастопольского оборонительного района. Отсюда, от скалистого берега Черного моря, брала свое начало основная линия инженерных сооружений обороны легендарной базы Черноморского флота. Она выросла из ничего, была создана буквально на пустом месте за короткое время руками трудолюбивых севастопольцев. Она встала непреодолимой преградой на пути врага, ощетинилась штыками морских бригад, опорными узлами, долговременными огневыми точками, бронированными колпаками, открытыми артиллерийскими позициями, на которых установили пушки, снятые с затонувших кораблей, наспех вырытыми линиями окопов, пулеметными гнездами, блиндажами, противотанковыми барьерами. Эта линия обороны, словно жесткий пояс, неровным полукольцом опоясывала, охватывала подступы к Севастополю. От стен Генуэзской крепости пролегла она, перерезая железнодорожные пути, шоссейные и грунтовые дороги, через горы, долины, реки, до города Качи, знаменитого своим авиационным училищем, и там уперлась в западный берег моря. Весь пояс обороны был разделен на четыре самостоятельных сектора. Сектор под номером один начинался именно отсюда — от берега моря, от Балаклавы и пролегал по северо-западным скатам гор, перерезая стратегическую дорогу на Ялту, охватывая богатый совхоз «Благодать», до деревень Комары и Нижний Чоргунь. Комендантом первого сектора был назначен полковник Петр Григорьевич Новиков, человек решительный и смелый.

Защитники Балаклавы и особенно те, кто оборонял крепость, были горды своим исключительным географическим расположением. Они были самым южным бастионом гигантского фронта Великой Отечественной войны, огненной полосой перерезавшего всю великую страну, растянувшегося изгибами на тысячи километров от южного Черного моря до вечных льдов Северного Ледовитого океана. Фронт пролег от стен древней Генуэзской крепости до кремнистых, седых от мороза берегов полуострова с мирным названием Рыбачий. На юге, как и на далеком севере, эти крайние точки гигантского фронта стойко и отважно защищали моряки, сошедшие с боевых кораблей на берег. Под Балаклавой, презирая смерть, сражалась бригада морской пехоты Черноморского флота, а в скалах Рыбачего — бригада моряков Северного флота.

Но была меж ними хоть и небольшая, но существенная разница.

Североморцы выстояли, сдержали яростный натиск специальных горных подразделений вермахта и не отступили ни на шаг. Стиснув зубы, находясь в невероятно тяжелых условиях, они так и не позволили хваленым немецким егерям топтать нашу землю. Это был единственный участок великого фронта, на которой гитлеровским войскам за все четыре года невероятно жестокой войны не удалось перейти Государственную границу Советского Союза.

А на юге немецкие войска все-таки ворвались в Крым и подошли почти вплотную к городу русской славы…

Но на этом их дальнейшее продвижение застопорилось. И надолго! На всех участках обороны Севастополя шли бои, невероятно тяжелые и кровопролитные. На южном участке обороны они были особенно жаркими. Моторизированные части вермахта с танками и артиллерий при активной поддержке авиации пытались прорваться по Ялтинскому шоссе в Балаклаву и выйти к Севастополю. По нескольку раз в день, словно грозные штормовые волны, следовали яростные атаки, но каждый раз они захлебывались, и враг, неся большие потери, откатывался назад. В Балаклаву немцы так и не прорвались.

На их пути встала Генуэзская крепость.

Трижды она переходила из рук в руки. Трижды фашисты врывались под ее сумрачные своды и трижды были выбиты и сброшены вниз. Черноморцы закрепились в крепости и по-хозяйски обживались в ее казематах. Они уверенно говорили:

— Здесь мы навсегда!

А моряки-пограничники добавляли:

— Этот рубеж, доверенный нам, та же граница!

А границу мы привыкли держать на замке!

И их слова не расходились с делом. Они словно вросли в эту скалу и сами превратились в кремень. За все 250 огненных дней и ночей легендарной обороны Севастополя защитники древней крепости не отступили ни на шаг, не сдали врагам ни одного метра крымской земли, как и их братья по оружию моряки-североморцы на другом конце гигантского фронта войны. Это был единственный участок Севастопольской обороны, единственный рубеж, преодолеть который, несмотря на все усилия и яростные натиски, ни немецкие, ни румынские части так и не смогли.

Едва успели моряки и пограничники расположиться в сумрачных казематах крепости, как последовала команда:

— Всем, кроме окопных вахтенных, на построение!

Выстроились на площади внутри крепости. Внешний вид у защитников был не ахти какой. Кто — в пилотке, кто — в шапке-ушанке, кто — в бескозырке, кто — в фуражке. И одеты бойцы были не лучшим образом. Форменная одежда у большинства основательно потрепанная и изрядно поизношенная. Заросшие, давно не бритые лица. Зато вид бравый и сияющие глаза людей, прошедших тяжелый путь, выдержавших нелегкие испытания.

Горстка моряков, это остатки отдельного батальона первого полка морской пехоты. На правом фланге выделялась рослая фигура Чернышева. Именно он помогал Сталине обустраиваться в каземате крепости и, подняв свой увесистый кулак, повторил слова, сказанные им еще совсем недавно, в последнюю мирную субботу:

— Если кто хоть пальцем тронет, будет иметь дело со мной! Понятно?

Батальон в конце сентября был направлен на Перекоп, где моряки отчаянно сражались, удерживая свою позицию, но немцы прорвали оборону на фланге, смяли соседние пехотные части. Вырвавшись из окружения, остатки батальона почти месяц с боями пробивались сюда чуть не через весь Крым, протопали по степям и горным перевалам с севера на юг. Их вывел политрук Шаронов.

Морские пограничники (их было заметно больше) тоже хлебнули военного лиха. Они защищали подступы к Крымскому предгорью, потом вели тяжелые оборонительные бои под Судаком, держали оборону под Алуштой, сдали ее, потом отбили, и снова им пришлось отступать с боями, под бомбежкой, пробиваться по южнобережному шоссе и горным перевалам к Севастополю. Их вывел старший лейтенант Караганов.

— Смирно! — подал он общую команду и, лихо вскинув руку к выгоревшей на солнце пилотке, зашагал навстречу командиру полка.

Майор Рубцов, командир полка морских пограничников, резко выделялся своим внешним видом. Стройный, моложавый, подтянутый, с безукоризненной военной выправкой. Одет строго по форме, даже белоснежная полоска виднелась из-под воротника гимнастерки. На голове — почти новая фуражка с зеленым верхом. На груди — орден Красной Звезды.

Он, выслушав доклад лейтенанта, молча прошелся вдоль застывшего строя. Моряки и пограничники, хмурые, уставшие, потупив глаза, молча отводили взгляды. Они все понимали и без слов.

— Приветствую вас, храбрецы, с прибытием! Вы доблестно сражались и заслужили высокую похвалу, — сказал Рубцов и задал вопрос: — А кто это умудрился такую надпись соорудить?

Моряки насторожились, ожидая разноса. Из строя вышел Василий Тюрин.

— Мы сообща, товарищ майор!

— Надпись хулиганская… Хотя по смыслу правильная!

В строю заулыбались.

— Но сами на кого вы похожи? Что за вид? Отряд лихих разболтанных партизан? А может, остатки банды атамана Махно? Когда последний раз брились? Или это маскарадные костюмы, чтобы пугать фрицев?

Из задних рядов послышались обиженные голоса:

— Так мы ж, товарищ майор, были без тылов…

— Без хозяйского обозу!

— Пехом перли и всю оружию на себе тащили!

Старший лейтенант Караганов резко оборвал оправдательные реплики:

— Разговорчики!

Майор Рубцов, выдержав паузу, сказал приказным тоном:

— Севастополь защищает армия! Красная Армия в полном смысле этого понятия! И вы с сегодняшнего дня являетесь согласно приказу отдельным сводным батальоном полка морских пограничников, которым мне предписано командовать. Командовать батальоном будут старший лейтенант Караганов и политрук Шаронов. Представлять их вам, полагаю, не надо, вы с ними познакомились в боях. Дальше. Нам доверено защищать южный участок обороны Севастополя, а вашему батальону вообще выпала особенная честь сражаться на самом южном фланге, на самой крайней точке великого фронта войны! Соображаете? Из поколения в поколение будут передаваться рассказы о том, как вы героически, с твердой непоколебимой верой в победу, в наше правое дело, презирая смерть, стояли у гранитных скал этой древней Генуэзской крепости! Следовательно, и вид у вас должен быть соответствующий!

Рубцов повернулся к штабникам.

— Что есть у нас здесь, в Балаклаве?

— Только форма морской погранохраны, — ответил полный подполковник, начальник по тылу, или, как его называли, «главный завхоз полка». — На складе пограншколы.

— Выдать всему батальону полным комплектом зимнее обмундирование!

— Есть, выдать полные комплекты! — откозырнул подполковник.

Отдав распоряжение, майор обратился к батальону:

— Жители Балаклавы, главным образом женщины и старики, построили укрепления, вырыли для нас окопы и убежища. В сотнях метров отсюда, от передовой, не пугаясь ни бомбежек ни обстрелов, под скалой работают хлебопекарня, баня, магазин и даже салон-парикмахерская! — Он посмотрел на свои ручные часы. — Даю личному составу батальона ровно четыре часа, чтобы привели себя по уставной форме!

Сталине больше всего понравилась салон-парикмахерская. Она пришла в восторг, когда, после помывке в бане, переступила порог этого заведения, приютившегося неподалеку от пекарни в гранитной скале. В помещении было чисто, светло и уютно. Все как и положено: широкие зеркала, рабочие столы, чистые салфетки, мягкие кресла, приятно пахло одеколоном.

— Как у вас тут хорошо! — восхищенно произнесла Сталина. — Прямо как было до войны!

В парикмахерской было людно. В основном военные. За маленьким столиком сражались в шашки два небритых моряка, около них стояли любопытные. Ждущие своей очереди читали газеты.

— А нам война не мешает. Проходите, пожалуйста! — галантно произнес пожилой симпатичный мастер. — Сейчас ваша очередь!

— Как моя? Я ж только вошла?

— Женщинам в военной форме у нас привилегия. Обслуживаем без очереди!

От пожилого мастера распространялся аромат знакомого одеколона «Крымская роза». У Сталины защемило сердце. Этот одеколон любил ее отец, он всегда пользовался им после бритья…

— Дмитрий Константинович, я сейчас освобождаюсь, — сказала молодая черноволосая парикмахерша, причесывавшая лейтенанта-пограничника.

— Эту молодую даму буду обслуживать я сам! — сказал пожилой мастер. — Для меня это большая честь! Вы не только военная, но и первая гимнастка Севастополя!

— Ну, что вы? Я заняла только второе место, — смущенно произнесла Сталина.

— Не надо, не надо! Мы все правильно знаем! У старого мастера сын служит командиром, и он очень давно увлекается гимнастикой.

Так Сталина познакомилась со старожилом Балаклавы, носящим короткую фамилию Тоща. От роду ему было более шести десятков, но выглядел Дмитрий Константинович моложаво и бодро. Во всей Балаклаве не встретишь человека, которого бы не подстригал или не брил опытный парикмахер. Он обучил множество мастеров, которые работали по всем курортам Крыма.

Эвакуироваться, покидать Крым, старый мастер наотрез отказался.

— А кто же тогда, скажите мне пожалуйста, вас будет здесь стричь и брить?

Он нашел под свой «салон» безопасное помещение в скале, бывший склад каких-то материалов, и оборудовал, оснастил его всем необходимым. Под самым носом у гитлеровцев, в сотне метров от передовой работала уютная, светлая парикмахерская. Пять мастеров в белых халатах ежедневно обслуживали сотни клиентов, бойцов и командиров. Старый мастер умудрился обеспечить «салон» стерильными кистями, острыми бритвами и ножницами, машинками и всем необходимым для работы. Из разбомбленных домов принесли уцелевшие столы и стулья, игральные шашки, подшивки старых журналов. А местная и севастопольские редакции доставляли по этому адресу свежие номера газет.

«Отпроситься до салона Тощи» было самым популярным среди защитников Балаклавы, получавших краткосрочную увольнительную с передовой.

Бойцы могли быть запорошены землей, но их щеки и подбородки всегда были чисто выбриты, а стриженые головы долго сохраняли ароматы «Крымской розы» или «Манон». Салон парикмахерская Дмитрия Константиновича среди грохота постоянных обстрелов и взрывов авиабомб своим спокойствием, уютом и чистотой символизировал цивилизацию и как-то незаметно превратился в своеобразный прифронтовой филиал Дома Красной Армии и флота.

В воскресенье 14 декабря политрук батальона Шаронов, вернувшись из штаба полка, пришел на боевую точку и вручил Сталине увольнительную:

— Младший сержант Каранель! Вам приказано явиться завтра, в понедельник пятнадцатого декабря, к десяти ноль-ноль в Севастополь на комсомольский слет. Машина отходит от штаба полка в девять утра. Просьба не опаздывать!

— Слушаюсь! — Она радостно откозыряла и спросила: — А еще от нас кто поедет, если не секрет?

— Старшина Чернышев.

Приказ был нежданным и приятным. Наконец-то она побывает в Севастополе, постарается выкроить время, чтобы побывать дома, встретиться с бабой Ханной. А главное, в Политуправлении флота наведет справки о судьбе Громова.

Нужно поторопиться. Привести в прядок одежду, чтоб не выглядеть ощипанной вороной, обязательно побывать в парикмахерской… А времени — в обрез! Посещение «салона Тощи» Сталина отложила на утро.

День выдался не по-зимнему теплым и солнечным. Даже не верилось, что стоит середина декабря. Над Балаклавой, окруженной горами, исподволь веяло весной, хотя вся зима была еще впереди. По ослепительно голубому небу плыли одинокие белые-белые облака, пушистые, чем-то похожие на взбитые сливки. Сталина, глядя на них, даже облизнула губы. Она в детстве любила лакомиться взбитыми сливками. Баба Ханна умела их взбивать по какому-то особому способу. Она варила густой кисель из малины или клубники, разливала по широким фарфоровым чашкам, а когда он застывал, укладывала сверху взбитые сливки, похожие на белые облака. Объедение! Пальчики оближешь.

Сталина грустно улыбнулась. Жива ли баба Ханна? Как она там? Одна в пустой квартире, под бомбежками и артиллерийским обстрелом… Последняя родная душа, одна-единственная на всем белом свете, самый близкий ей человек. Она была Сталине и требовательной матерью, и заботливой бабушкой. Свою мать Сталина не помнила, она знала о ней лишь по фотографиям, на которой была изображена красивая женщина, да по редким, написанным беглым прямым почерком весточкам, кратким записочкам, ибо письмами их назвать было нельзя. Их доставляли суровые на вид люди. Бабушка и отец говорили, что она, Сталина Каранель, «вылитая Земфира»…

Снег, который выпал два дня назад, быстро таял, только на горах, окружавших Балаклаву, лежал белыми пятнами. Он белел нежной оторочкой и на буровато-коричневых высоких зубчатых башнях Генуэзской крепости, грозно возвышавшейся над морем. Над крепостью развевалось красное знамя. Оно колыхалось от легкого ветра, и на его полотнище виднелись пробоины от пуль и осколков. А на стене грозой и теперь твердыни, сложенной в далекие времена умелыми мастерами из крупных каменных плит, большими белыми буквами было выведено:

А внизу намалевана огромная дуля.

Эти белые крупные буквы, этот призыв читался издалека. Он ободрял, веселил, невольно вызывал улыбку, укреплял надежду и вселял веру в победу над врагом. Его читали не только защитники крепости. Жители Балаклавы, уже привыкшие к бомбежкам и артиллерийским обстрелам, каждое утро, выйдя из дому, выбравшись из погребов или вырытых в горах убежищ, первым делом смотрели на скалу. Если на фоне неба реет красный флаг и буквы призыва не сколоты, то это означало: наши держатся!

А гитлеровцев, засевших в окопах, красный флаг и язвительные слова приводили в ярость. Они выпустили тысячи пуль, сотни снарядов, сбросили десятки бомб, пытаясь уничтожить, стереть с вершины скалы древнюю крепость, а с нею ненавистный алый флаг и ехидную фразу, но ничего у них не получалось. Крепость, вся в щербинах и выбоинах, гордо возвышалась над морем, и красный флаг реял над бухтой, над долиной.

«Говорят, что понедельник день тяжелый, а у меня он сегодня легкий и радостный», — подумала Сталина, выходя их «салона Тощи». Дмитрий Константинович был в хорошем расположении духа и, узнав о том, что девушка едет в Севастополь на какое-то важное мероприятие, сотворил с ее прической чудеса. А молодая помощница мастера успела даже наложить на подстриженные ногти рук Сталины светлый лак.

— Сталина, давай сюда! Греби к нашему причалу!

Это издали ей махал рукой Чернышев. За ночь старшина преобразился. Гладко выбритый, в чистой форменке, на брюках идеально прямая стрелка. От него приятно пахло одеколоном.

— Когда ж ты успел? — удивилась Сталина.

— У настоящих моряков утюжок всегда в запасе имеется, — отшутился тяжеловес. — Поторопись, а то опаздываем! Сухопутный катер уже под парами.

А в этот самый час по ту сторону Севастопольского оборонительного рубежа, в поселке Сарабуз, что под Симферополем, в просторной комнате сидел за письменным столом Манштейн. Командующий 11-й германской армией еще и еще раз тщательно обдумывал и взвешивал каждое слово своего приказа о решительном штурме Севастополя, в котором с немецкой пунктуальностью все было расписано до деталей.

Сухощавый генерал, начальник штаба армии, почтительно стоял около стола, на котором поверх карты лежала директива от 8 декабря 1941 года, подписанная самим Гитлером.

Последний абзац был подчеркнут Манштейном дважды. Он понимал, чего ждут от него в Берлине. На карту поставлено многое. «Блицкриг» — «Молниеносная война» провалилась. Россия — не Европа. Быстрой победы не получилось. Поражение под Москвой многим генералам, в том числе и в самых верхних эшелонах, обошлось дорого, они лишились своих постов. Оказаться на их месте Манштейну не хотелось.

Готовилась к новому наступлению, к решительному штурму Севастополя, 11-я армия очень тщательно. Она пополнилась тремя пехотными дивизиями и двумя румынскими горнострелковыми бригадами, не считая тех частей, которые уже были переброшены из-под взятой немцами Керчи.

Для разрушения укреплений под Севастополь были доставлены шесть мощных батарей сверхтяжелых орудий калибром 305, 350, 405, и одно орудие небывалой мощности — 615 мм! Прибыли танковые подразделения и авиационные полки.

Превосходство в силе было многократным, а на главных направления особенно. Войска скрытно занимали исходные позиции. В победе никто не сомневался.

Обмакнув перо в чернильнице, Манштейн поставил свою размашистую подпись под приказом и собственноручно написал время начала штурма Севастополя — 6 часов 10 минут 17 декабря 1941 года.

Начальник штаба армии положил приказ в зеленую папку.

— Я благодарен судьбе, что имею возможность первым держать в руках этот исторический документ, мой генерал!

— Новый год будем встречать в Севастополе! — уверенно произнес Манштейн, откидываясь на спинку кресла и радостно потирая руки. — Можно заказывать музыку и шампанское!

— Да, мой генерал! Через неделю будем рассылать пригласительные билеты на новогоднее торжество в поверженном Севастополе! — в тон ему ответил начальник штаба и, несмотря на свои пятьдесят, молодецки щелкнул каблуками. — Разрешите приступить к исполнению приказа?

— Начинайте!

— Яволь!

Оставшись один, Манштейн придвинул к себе карту, на которой синими стрелами были обозначены направления предстоящих атак. Они, словно кинжалы, со всех сторон устремлены к сердцу Севастополя. Но главный и самый крупный клинок нацелен на Северную бухту.

Манштейн смотрел на Северную бухту, на знаменитое Братское кладбище и думал о том, что двадцать три года назад, в конце апреля 1918 года, германские войска уже были в Крыму. Были они и здесь, а на Северной стороне стояли батареи немецкой артиллерии. Но славный генерал Кош, по воле провидения, так и не смог ни закрепиться на крымском берегу, ни захватить Черноморский флот…

— А нам удастся! — сказал Манштейн и положил ладонь, словно на Библию, на оперативную карту. — Мы это сделаем!