Чердынец

Глава 11

То, что накатывает вот так на меня — уже известно. Чаще всего удается сдержаться, но, когда рядом никого нет и огласки не будет, с тормозов срываюсь. И что с этим делать — «ХЗ», как говориться.

Интересно, вот она про запах от меня говорила. Мне самому ничего такого не слышится. Я каждый день обмываюсь с мылом, гигиену — блюду. Даже в баню с утра заскакиваю, чтобы дед с бабушкой не видели — ага, чистота половых органов — наше все! Так откуда тогда запах?

Вот и с Катей тогда, и со Светкой — мельком обратил внимание, что… ну — после всего… и та, и другая приваливались ко мне и утыкались носиками, то в грудь, то в плечо. И дышали так, глубоко. Но тогда подумал, что просто умаялись, вот и дышат так, дыхание восстанавливают. А, получается, они тоже — принюхивались, что ли? Надо будет спросить их так, невзначай.

Но девицы что-то затаились, носа не кажут. Что уж они там «накубатурят» в своих красивых головках — неизвестно. У таких вот взрослеющих девочек тараканы в голове — как бы не побольше, чем у взрослых женщин. Ага — переходный возраст со всеми психологическими и физиологическими проблемами. Поэтому — мне кажется, рано я решил, что с девчонками решу все проблемы с половой жизнью.

«Эх! Нам бы бабу, нам бы бабу!

Нам бы бабу хоть одну!»

А вот что я могу предложить взрослой девушке/женщине, если — вдруг, получится?

Ну, кроме массажа, пальцев и губ. Там этим не обойдешься. Это просто как очень хорошая прелюдия.

Я уже и так, и этак разглядывал свой… г-х-м… орган, по утрам, когда моцион совершаю. Ну — маловат, конечно. Маловат… Таким что-то организовать для удовольствия женщины — это очень вряд ли. Это в будущем, всякие лицемерные психолухи, сексологи и прочие рядом проходящие индивиды, твердят — «Размер не имеет значения!».

Вот какая же хрень! Интересно — а сами они в это верят? Там же и женщины, среди этой публики, имеются. Вот бы спросить такую — «а ты пробовала? Правда, что между двенадцатисантиметровым и, к примеру, двадцати— — разницы никакой в ощущениях?».

Я пока свой не мерял, просто посмотрел, убедился и еще больше расстроиться — не хочу! Понятно, что я расту, и он растет вместе со мной. Но пока… э-э-х…

В прошлой жизни, годам к двадцати двум, у меня был… м-дя… вполне достойный «агрегат». Не мал, и не велик — «в плепорцию»! С Дашкой придуривались, баловались, в процессе и между процессами — так она — померила. Восемнадцать сэмэ. Не мал, но и не огромен. Нет… так-то бывали женщины, которые пугались — «очень большой»! Бывали, да. Но — нечасто.

И еще была такая особенность — в раннем детстве, года этак в четыре, ага — после того как меня Натаха ошпарила кипятком, и я, по рассказам родных, месяца два-три — вообще не вставал, пока кожа на ногах не восстановилась полностью, случился у меня фимоз — такая крайне неприятная, но не смертельная болячка.

Не знаю, как в будущем, а здесь с этим поступают проще — удаляют крайнюю плоть. Ага, как у арабов или иудеев. Может поэтому, г-х-м, окончание моего «достоинства» росло — без сдерживающих факторов, и в итоге, скажем так — выросло до приличных таких размеров. Ну — побольше, чем у большинства остальных мужчин. Это уже мне знакомые женщины рассказывали.

Как там, у псевдо-Маяковского:

«Залупа — с консервную банку!

Смотрите, завидуйте!

Я — гражданин, а не какая-нибудь, там, гражданка!».

Ну, не с консервную банку, но в «армейке», один мой знакомый, хохмач Олег Гальченко, увидев как-то по утру, в туалете, охренел и после этого называл меня в шутку — на индейский манер — «Юрка — Большая шляпа». Ну, у молодых парней, в «армейке», или в другом каком закрытом социуме, поутру имеются проблемы пописать в унитаз — ага — «утренний стояк» называется, когда дымится от перевозбуждения, торчит «на двенадцать часов», и какое-то время с этим сделать что-либо трудно!

Но вон — тот же Петька Юркин, корешок мой — и здесь меня переплюнул. У того «шкафчика» под два метра ростом и агрегат был — ого-го! Не, сам я не мерил, конечно. Но в бане вместе бывать — доводилось. И отзывы девушек, с которыми Петруха «зависал», тоже слышал.

Интересно так получается — временных подружек у Петьки было — писец сколько! У них там, у девок, какой-то свой «телеграф» имеется — попробует одна и начинается: «Ой девки! Там такая ялда! Такая оглоблина! Не верилось уже, что домой живая уйду! Просто кошмар какой-то!». А — получается наоборот — остальным тоже попробовать хочется, что уж там за оглобля такая?! И не знал Петруха проблем с женским полом, точнее — с его поисками!

Но большинству моих подруг мои размеры — нравилось! Вот только с аналом… получалось попробовать нечасто. Великоват, все же. Это только в порно, да в россказнях подростков пубертатного периода — анал — обычная история, ага… «Банк Империал!».

За всю жизнь повстречались мне всего пять… или нет… все-таки, наверное — семь, ну — пусть десять! женщин, которые были не прочь разнообразить процесс. А уж тех, кто от этого получал удовольствие — и того меньше. Даже Дашка, которая в этом плане была — редкость редкостная и то говорила, что это — хорошо, когда нечасто. Как изюминка, или — сладость на десерт. Одними же сладостями питаться каждый день не будешь? В-о-о-т! Это, то есть анал — вообще-то… не стандарт. И меня к этому влекло, судя по всему, то, что первый свой опыт с девушкой я получил — именно так. И это будет — через год, ага! Если вспоминать прошлое.

Девчонка была из приезжих, и была на год старше меня. У нас тут довольно много детей на лето привозят — бывшие кировчане, к своим родителям. Вот и она — была из таких же. И познакомил нас — конечно же — Крестик! Точнее — не познакомил, а рассказал про нее и ее подругу, тоже — девчонку из Тюмени. Он хвастался, что познакомился с девчонками, что — загорал с ними на Ржавце. Подпоил их винишком — и «оттарабанил» обоих! Где здесь было вранье, а где правда — хрен знает! Но Крестик рассказал, что девчонка эта — каждый день носит молоко от бабушки к тетке, в город. Вот, дескать, и можно договорится. Ты ей — велик, чтобы она туда-сюда быстрее обернулась, а она — ну… понятно. Я тогда еще не поверил — вот так, за пару часов велика и… Крестик злился и доказывал, что он так постоянно делает! И даже показал мне эту девчонку, издалека.

Я долго тогда настраивался, набирался смелости предложить такое. Сколько раз — все, вроде бы — готов! А проезжаешь мимо нее, и… проезжаешь мимо. Опыта у меня тогдашнего, понятно же — никакого не было. Все по методу проб и ошибок! И еще — сколько раз в голове прокручиваешь-прокручиваешь всю эту сцену, а все одно — выходит по-другому! Девчонка, как я понимаю, уже заметила мой к ней интерес и поглядывала даже — поощряюще так! Ну — это я сейчас так понимаю. А тогда… все было — плохо! Но потом, я все же решился.

На мой бессвязный лепет, она смотрела с недоумением, как мне кажется. И не сразу — поняла, что я ей предлагаю. Только, похоже связки: «велик», «Крестик рассказал», и «это… самое» дали ей понять, что мне требуется. Помню, что меня тогда даже покоробила, что, когда она поняла, то хмыкнула — и согласилась! Я тогда возмущенно думал — вот же где — блядь настоящая!

Интересно, что вот даже лица ее я сейчас не помню — ну, девчонка и девчонка. Высокая, выше меня заметно. В коротком таком ситцевом простом платьишке. В сарайке, где я и предложил… «произвести обмен», она смотрела на меня с тщательно сдерживаемым смехом. А я, похоже, готов был со стыда под землю провалиться. Или — сбежать! Но сдерживало от побега то обстоятельство — что так я опозорюсь еще больше!

И тогда она взяла все в свои руки. Не помню дословно, но что-то вроде такого:

— Так! «Резинки» же у тебя — всяко нету? Ну да! Вот что — в рот я брать не люблю! Без резинки — не дам — еще и залететь не хватало! Меня мамка тогда — убьет! Остается — только сзади!

На мое блеяние — «это как сзади?», девочка осмотрела сарай и потребовала:

— Постели что-нибудь на пол!

Я навалил на пол какие-то старые вещи: пальто, куртки, еще что-то, из тех, что висели на гвоздиках по стенам.

Она посмотрела на меня со смехом в глазах:

— Ты что — в первый раз, что ли?

Я молча кивнул. Она засмеялась: «вот же повезло с любовничком!».

Потом подняла платье, приспустила трусики и легла на заваленный вещами пол.

— Ну же! Иди сюда!

Помню, что я ошарашенно смотрел на ее попу и думал: «Какая она красивая, эта попа!».

Девчонка уже раздраженно махнула мне рукой: «Ну что стоишь-то?».

Я лег на нее, и она сама все сделала: «Нет! Не туда, я же сказала! Нет! Ой, ну что же такое?!» и протянув руку — направила меня куда нужно!

Сам процесс я практически и не помнил. Помнил только, что мне в итоге было так хорошо, что я был готов расцеловать ее, признаваться ей в любви и вечной верности! Только сдерживало то, что куда и как целовать ее — не знал! И как вообще целоваться — тоже не умел!

Потом девчонка деловито поднялась, натянула трусики, поправила платье и сказала:

— Ну что — выкатывай велик!

Я судорожно оделся, запинаясь о наваленные вещи, выкатил из сарайки велосипед. Она взяла его за руль, кивнула мне:

— Ты здесь будешь? Где тебе велик-то отдать? — и укатила.

Помню, что два следующих часа были для меня — пыткой. Мне было так стыдно вспоминать о том, что было в сарайке, что я не знал, куда себя деть! Ага, стыдно, и в то же время — мучительно сладко! Когда она приехала отдать велик, я не смел поднять на нее взгляд. Она некоторое время постояла, помолчала, потом хмыкнула и ушла.

В несколько следующих дней я передумал хрен знает, что и сколько! Меня так тянуло к этой девчонке, но мой стыд был еще больше! И я стал ее избегать! Несколько раз я точно видел, что она пытается мне что-то сказать, когда я с пацанами проезжал на великах мимо, или проходил — пешком. Но я опускал голову и только ускорялся. Она даже пару раз окликала меня… вроде бы. Но меня — буквально несло прочь от нее. И она — отстала! Потом, проходя мимо меня с девчонками, она даже не смотрела в мою сторону. И мне — стало легче!

Уже потом, через годы, я понял и решил — вел я себя тогда, как полный идиот!!! Но ничего сделать с собой тогда не мог! И сейчас у меня в памяти был только стройный силуэт в коротком ситцевом платье. И — ее попа, такая красивая, что она помнилась мне всю мою жизнь!

Интересно! А сейчас она приехала в Кировск? Я помню, к кому она приезжала, но вот как ее саму зовут — забыл. Вот бы найти ее! И вроде бы сделать это не сложно, если конечно она — приехала…

Но! Вот эта любовь, нужно отдавать себе отчет — может все перечеркнуть в моих отношениях с Катей и Светой! А этого я не хотел! Да и времени у меня мало! Мало! Столько планов! Может тогда — пусть будет как в прошлый раз? Через год встретимся?

Мои деды, узнав, что я ходил смотреть дом, сначала удивились, но промолчали. Кто же такое поручает мальцу?! Они, деды, в целом не изменили своего отношения ко мне — ну да, странноватый стал пацанёнок, чего-то выдумывает постоянно, но — «работяшший жа! не неслух какой!». И как к неведомому чердынцу, ко мне, в отличие от бабок, не относились.

Увидев, что я сижу и считаю, «чиркаит чё-та!», повечеру, когда я подустал и вышел посидеть с ними на крыльце, спросили:

— Ты у Трофима был, ли чё ли? И чё там?

Рассказал: что и дом — понравился. Правда — там от дома: только фундамент, стены, да крыша. То есть работы там — начать да кончить!

Деды отмахнулись: «работы той — всю жисть так вот, всигда многа! глаза бояться — руки делают!».

Я сказал, что рассчитываю на них в плане потолков, полов, окон. Ну и баня — конечно же! Да там и сарай нужен, и дровянник, даже туалет — новый нужен!

Деды покивали: «сделаим!».

Потом я решился и спросил, в большей части обращаясь к деду Геннадию:

— Вот — не знаю, как маму уговорить… Думаю — может батя поможет в этом. Не хочу, чтобы мы покупали мебель в магазине! Что там покупать-то? Шифоньеры из опилок, тяжеленые и некрасивые? Столы и стулья, которые развалятся через пять-семь лет? Вот и хочу у вас, дедушки, спросить — возьметесь ли за мебель, всю — от кухни до спален? Чтобы сделать и крепко, и красиво?

— Ишь ты! А чё в магазини та — не устраиват? То — правда… не пойму я — как так-то? Сначала доски в опилки сострагают, а патом опилки эти клеют и уже из них, плит этих — мебель делают! Как-та ни понятна мне! — дед Гена крутит головой, усмехается.

— Только вот… лес нужен будет сухой, много пилмата пойдет на это. И еще — часть мебели, в ту же кухню — из березы можно сделать?

— Да… пилмат-та — найдем! Чё там… вон Шурку Жулебина растрясем! Он, гавнюк этат хитражопый, к нам в столярку пришол, пиздрикам малалетним! Я ж иво всиму учил, щигла жулебинскава! Не-е-е… стрясем с ниво лес харошай! — дядя Шура Жулебин был, насколько я знаю, сейчас — заведующим столярным цехом, — а чё с бирезы решил делать? Чё те — красный лес ни па ндраву?

— Да — покрепче он на вмятины всякие. А на кухне же вечно — то что-то упадет, то ножиком поцарапают! Да и узор у него красивый, если его полирнуть грамотно, да лаком покрыть, так ведь?

— Ну… можа и так… тока вот бирезы сухой — ту дастать сложна буит. Кто ж иё сушит на мебиль-та?

— Но — возьметесь? — я очень на это рассчитывал.

— А чё ж ни взяцца-та? Возмёмся, да, Иван? — мой дед кивнул.

— Вы деды, не думайте, что внук у вас — свинья неблагодарная! Я понимаю — работы по мебели будет много! Да и надолго! Я вот думаю, с родителями переговорю — нужно будет вам какой-нибудь отдарок сделать. Вот думаю — может вам в дома телевизоры купить, или холодильники там. Вот и стиральные машинки можно в бани поставить.

Деды — были удивлены, переглянулись:

— Ты, Юрка, канешна, умнай-умнай, а — дурак! — это уже дед Иван, — иль ты думаш, чё мы с радных деник за работу папросим?

— Не, деда! Ты не так понял меня! Я так думаю — если кому из родных вот так вот повезло, как нам — то они и о других родных подумать должны! Как-то помочь, или жизнь там… облегчить! Чем худо — то же молоко летом в холодильнике хранить куда как удобно! И бабушкам стираться на руках — может уже хватит? Настирались, поди, за всю жизнь-то? Да и вечерком, под чаек, разве же плохо телик посмотреть — что там в мире творится, или концерт какой?

Тут еще второе дно было, в моих рассуждениях. То, что деды «впрягутся» в работу по достройке дома — я даже не сомневался! А вот дальше — по мебели… Эта работа далеко не быстрая, тщательная и долгая. Хорошо, если за год все, что я задумал, дедам под силу окажется!

А тут уж бабушки… могли и ворчать начать — работы-то по своим домам с дедов никто не снимет! Конечно, мы, уже в свою очередь, помогать будем, но… со стороны может сложится мнение, что дедов мы — вовсю эксплуатируем с этой мебелью, пользуясь их добротой. И денег ведь — не предложишь, типа — зарплата. Откажутся — точно! А вот так — некоторыми предметами бытовой техники… Вроде и денег не всучивали, но — отблагодарили.

Деды задумались. И это хорошо — до бабушек они как-нибудь и сами донесут. И у тех — будет время подумать, свыкнуться с такими мыслями, а не отказываться сразу.

Вот еще — почему у дедов до сих пор газовых плит в домах нет? Ведь ставят их уже вовсю. Или это — консерватизм, присущий всем пожилым людям? Этот вопрос нужно прояснить.

— Там еще что интересного заметил, в том — старом доме, что под гараж сейчас у Митина. Там у него — мастерская сделана, со станками, — тоже аспект заинтересовать дедов.

— Да ты чё? И чё там у ниво есть? — дед Гена — тот более эмоционален и любопытен.

— Токарный, по дереву есть; сверлильный вертикальный; наждак; трубогиб; и вроде бы — циркулярка небольшая, в углу, брезентом накрытая. Верстаков — два, как я понял — по дереву работать и по железу. А — еще и сварочный аппарат, небольшой.

— Ишь ты! Ну что, Трофим — мужик рукастый, я уже слыхал, ага! Пасматреть ба… Так он жа сибе эта забирет, ли чё ли?

— Ну — как сговоримся, думаю. Куда он это все перетаскивать-то будет?

— Ладна… чё ни на куплинае аблизывать-та, пасмотрим, как там выйдит всё.

Бабушки объявили вечером аврал — у них нежданно-негаданно вышел заказ штук на десять половиков, а нарезанной ленты — не хватает. Вот, после работы, к бабе Маше пришли Галина, Надя, Катюшка — помогают нарезать тряпки на ленты. Дядька Володька здесь же — что-то помогает дедам в надворных постройках.

Я, после полива обоих огородов, пришел, присел к женщинам, передохнуть. Интересно, Катька, вроде как боится посмотреть в мою сторону. Да и Надя — посмотрела, отвела взгляд. Одна Галина приветливо поздоровалась. Сюда же пришла мама — она сегодня ездила в Тюмень. Как правило, чтобы все успеть, они выезжают ранним утром — часов в пять утра, чтобы к началу рабочего дня быть в Тюмени, в Управлении. Потом беготня по разным кабинетам и складам, погрузка полученного в машину — все это занимает полдня, как минимум.

Но ездят, мама и Наталья Алексеевна, обычно — не одни, к ним подсаживается еще кто-нибудь из снабженцев РТС — по своим вопросам. Так вот и приходится крутиться чуть не до окончания рабочего дня. А потом — возвращаться домой, в Кировск. Поэтому, после таких поездок, мама — как выжатый лимон. Есть в РТС такая машина — ГАЗ-52, «двухкабинка», или «хозяйка», как еще ее называют. Точнее, таких машин несколько — они используются вот для таких поездок, или — по Кировску, в снабжении организации всяким-разным, не крупным в габаритах, и не сильно тяжелым. Поэтому и название — «хозяйка». По хозяйственным вопросам используется.

К приходу мамы, вся работа женщинами уже сделана. Бабушки остаются связывать меж собой получившиеся ленты, и сматывают их в большие такие клубки. Катя — помогает бабушкам, а Галина и Надя — выходят в сени, ставят чай и болтают.

— Юр! Ты меня помассажируешь сегодня? Вымоталась — сил нет! — мама выглядит устало.

— Ну, конечно же! Тебе — только голову, или ноги — тоже размять?

Мама задумывается:

— И ноги — тоже! Гудят, как столбы телеграфные!

Мама идет в баню — обмыть ноги. Мы как-то сразу с ней договорились, что если разминать ноги — то это лучше делать с чистой кожей. И гигиеничнее, и толку больше будет. Прохладной водой — просто ноги сполоснуть с усталости — уже хорошо!

Мама располагается на топчане в сенях и переговаривается с пьющими здесь чай Галей и Надей. Я устраиваюсь на коленях, у ее головы, начинаю поглаживать виски, чуть-чуть затылок.

— Может ты волосы распустишь? Толку-то больше будет! — мне действительно так будет проще.

— Юр! А потом мне их опять закручивать в шишку? Домой-то я как простоволосая пойду? — мама устала и ленится.

— А я тебе потом их в косичку сплету! — я вспоминаю еще один свой навык, приобретенный в прошлом-будущем, — я высмотрел в журнале, как можно по-новому косы плести!

Когда в конце восьмидесятых, моя дочь Машка чуть подросла, ходила в старшие группы детсада, а потом — в начальную школу, Дашка изучила новый способ плетения кос — так называемую «французскую» косичку. Вот они плели их друг другу — Дашка с Машкой. То одиночную косичку, то — две косички по сторонам затылка. Ну, а так как, сплошь и рядом, получались ситуации, когда «маме уже некогда, мама опаздывает!», то и папе пришлось изучить этот способ. Сначала, конечно, и курьезы случались вместо нормальной прически у дочери. Но потом — приноровился и плел вполне себе уверенно и быстро. Как у Машки, так и у Дашки! И если Дашка — молчала, то дитёнок Машка не раз заявляла, что «папа лучше косы плетет» и «приятно головке, когда он их плетет!».

Вот я и решил — попробую. Конечно, лучше бы сначала «на кошках потренироваться», на Катьке, хотя бы. Хотя… нет — на Катьке — это не лучший вариант. Если мама просто посмеется, если ничего не получится, то Катрин — ох и выскажется по поводу меня, да! Наслушаешься-а-а-а…

Мама хоть и сомневается, но распускает волосы. Вот так-то лучше! Довольно быстро я снимаю ей боль — наблатыкался уже, ага! И она — разворачивается на топчане «наоборот», подставляя мне ноги. Все это время, Галя и Надя сидят, наблюдают за моими действиями. Что-то шепчутся, но я, погрузившись в работу, не прислушиваюсь.

Интенсивно растираю себе руки, чтобы были теплыми, даже — горячими. И начинаю легко и чуть прикасаясь, мягкими движениями, согревать мышцы маминых ног. Сначала — разогрею, а потом — разомну. И лишь потом — потяну боль и усталость, если они, конечно, к тому времени в ногах останутся. А то уже бывали случаи, когда маме было достаточно просто помассировать ножки. Ограничиваюсь зоной голеней, до колен, не выше. А то… возможны нежелательные варианты. Тут как… чуть переборщишь, разгоняя кровь, туда — выше коленей, и можно получить… ну… возбуждение у женщины. А в ситуации с мамой — мне это зачем?

Нет. Ничего мне сегодня «тянуть на себя» не нужно. Боли, как таковой нет. Просто усталость. А мы ее и так снимем, не совсем, конечно! Я же не волшебник. Но кратно снизим — это да! А вот ступни… ступни — да. Нужно размять чуть лучше — набегалась мама сегодня. Я чувствую на себе, как они у нее «гудят». Как чувствую? А — не знаю! Чувствую и все! И я растираю ступни, взъем ноги, пяточки… Потом — очень тщательно, и нежно — каждый пальчик. Потираю, мну, поглаживаю…

Мама даже постанывать начинает, от удовольствия:

— О-о-о-х! Хорошо-то, как, девки! — это она к Гале и Наде обращается, — ну просто не сказать, как хорошо!

Галя, внимательно все время глядевшая, как я работаю, встрепенулась:

— Юра! А вот Надя рассказывала, что ты им какую-то песню так хорошо спел! Спой нам, а?

Блин! Вот еще — не лучше! Ну Надя! Ну… язык без костей!

Мама тоже удивлена, чуть поворачивает ко мне голову:

— А ты, что, и поешь теперь к тому же? Вот уж не знала!

Надя смущенно отворачивается, старается не встречаться со мной взглядом.

— Ага! Певец я — типа Кобзона! Сейчас как поражу всех своим вокалом!

Слышно, как в ограде фыркает дядь-Вова.

— Ну спой, чего ты ломаешься? — о как! Это Катрин из кухни голос подала. Вот же ж… подстава!

— Ну… елки зеленые! Слушайте! — и я затягиваю:

— У Курского вокзала стоял я, молодо-о-о-ой!

Подайте Христа Ради, червончик золотой!

Я старался тянуть как можно «жалистнее»:

— Вот господин какой-то…

Уже на середине «песни» Галина, прикрылась рукой, стала потрясываться, дрожать плечами. Я же, видя свой «несомненный успех», поддал «плача» в песню. Надя тоже стала улыбаться, потом посмеиваться.

Я выдохнул, заканчивая песню.

— Иш как жалистно-то выводил! На слезу давит, шельма! Ты, Светка, значицца, сматри — щас чё-нить выпрашивать начнет! — дед Гена высказался из ограды.

Мама встает, тоже улыбаясь:

— А что, певец, может вон девчонкам кому массаж сделаешь? Ножки разомнешь? — я смотрю на Надю, но та, с каким-то испугом, молча поводит головой из стороны в сторону. Я перевожу взгляд на Галю, которая удивленно смотрит на подругу:

— Галь! Может тебе? — но та отказывается — «в следующий раз!»

— Ну, тогда, Юрка, плети мне косы, как обещал! — мама продолжает улыбаться, стоя «руки в боки».

Усадив маму на стул, встаю сзади нее на колени и начинаю аккуратно и осторожно расчесывать ей волосы гребнем. От самых кончиков, потом выше, выше, поглаживая их рукой. У мамы волосы длиной — где-то до середины спины, русые, густые и красивые. Седины пока в них не видно.

— Слушай, Юрка! Как ты приятно это делаешь, без рывков и дерганья! — мама удивлена.

Катька, пришедшая сюда же — новое же что-то, чё! фыркает — это в ее огород камень, она всегда маму заплетает. Потом начинаю плести косу. Несколько раз сбиваюсь, ошибки, блин! расплетаю, и вновь расчесав волосы, плету снова. Мама не торопит, похоже она вообще — ушла в нирвану. Как часто бывает с людьми, когда им что-то делают с волосами, аккуратно, нежно.

Неожиданно для себя, уйдя в процесс с головой, я затянул:

— Ой, то не вечер, то не вечер!

Мне малым-мало спалось!

Мне малым-мало спалось,

ой, да во сне привиделось…

Начинал я тихонько, еле слышно, но потом — громче, громче, уже в голос.

С удивлением услышал, как меня кто-то поддержал. Хорошо так поддержал, вовремя и складно! Поднял голову — Надя! Улыбается!

Потом, когда мы уже слаженно так с ней выводили, к нам присоединилась и Галина. Ну — у той: и голос и слух — позавидовать можно!

Когда песня закончилась, я, с небольшим перерывом, продолжил:

— Не для меня придет весна!

Не для меня Дон разольется!

Красавицы, как будто ждали — сразу подхватили, повели! Кончилась песня, и коса — заплетена!

Девушки и женщины стали крутить маму, разглядывать, обсуждать. Принесли зеркало — из кухни, оно в простенке у стола обычно висит. Потом — второе, круглое, настольное — из комнаты, с комода. Мама сама себя осмотрела «на сто рядов», с сомнением:

— Нет, Юра! Так-то оно красиво, конечно! И аккуратно. Но… это вон для молодых женщин, да девчонок. А мне-то уже поздновато так плести!

Баушки тоже присмотрелись, покивали, «ага… то для маладых!»

Дед Ганадий, пропустив мимо своего внимания суету женщин «вокруг косм энтих», заявил мне:

— А складна вы, Юрк, спели-та! Складна! Харашо, ага!

На мое предложение заплести кого из женщин: Надя отказалась, облив румянцем щечки; Галя, снова удивленно поглядев на подругу, тоже отказалась. Катька потребовала, чтобы я научил так плести ее и Светку, «потом, на днях!» и тоже покраснела. Черт! Вот ведь… Так сами «палятся», что Надя, что Катя, а я потом буду виноват! Вон уже Галя — «ушками стрижет!», понять не может, что это и Надю, и Катю так в румянец кинуло!

Перед уходом гостей, все уселись на кухне пить чай. С баб-Дусиными пирогами. Интересно — вот когда эта бабуля успела их напечь. Все успевает, «электровеник»!

Тут я опять вылез — ну нужно же разъяснить для себя ситуацию:

— Бабули! А вот у меня вопрос к Вам! А почему вы себе в дома — газовые плиты не поставите? Люди — вон ставят же!

Баба Маша промолчала, а баба Дуся — высказалась:

— Да на чёрт-та он нужин, гас этат! Взарвесси с ним, или атравишся ишшо!

— Странно… вон плиткой электрической пользоваться не боитесь, а газплитой — не хотите… Плитка-то — то с перекалом работает, то — с недокалом. Ток же все время прыгает — то больше, то меньше! Ладно — если недокалится плитка — еду не сготовишь! А если — перекал? А ну как проводка замкнет? Кто ее и когда последний раз проверял, проводку ту? Пробки-то часто вышибает? Или — уже «жучок» стоит? Да и свет плитка мотает — не дай бог! И спираль эта — вечно перегорает, а новых — не сразу и купишь! У всех же так, то есть — всем спирали постоянно нужны! Не-е-ет, не пойму я вас, бабули! А газплита — это ж красота, чистота и сплошные удобства!

Тут в поддержку меня выступили женщины помоложе — принялись обсуждать, кто уже поставил плиты, и как о них отзываются.

— Так — как имя пользавацца-та?! Мы ж не умем! — баба Дуся приводит очередной аргумент.

— Ну-у-у, баб Дуся! Вон вы с бабой Машей — сепаратор освоили, постоянно же сливки гоните! А там его собрать, запустить, а потом разобрать, да помыть — это же — целая история! А тут — плита! П-ф-е… это же и сравнивать нечего. Там — всех дел-то — вентиль на баллоне открутил, спичку зажег, да к конфорке поднес, и тут уж ручку конфорки тоже открыл — газ пошел, загорелся — все! Вся история! Вон у дяди Володи спросите — что ему проще сделать — двигатель на своем «газике» перебрать, или ваш сепаратор разобрать-собрать! Вот он сидит, спросите! — а сам чуть мигнул дядьке.

Тот, пряча улыбку:

— Не, Юрк! За сепаратор… я, пожалуй — не возьмусь. Ну его — там этих пластинок куча — перепутаешь еще чего — так работать потом не будет! А мне вон мамка и голову потом намылит! Движок-то на «газике» — то мне привычней!

Баба Дуся с подозрением посмотрела на дядьку, потом на меня, пытаясь выглядеть «измену». Но мы — держали «покер-фейс»!

— О-о-о-х! Не знаю я… Мы уж с Дусей и гаварили пра плиту-та. Да все как-та боизна! — баба Маша «сдает» сестру на предмет раздумий о прогрессе в отдельно взятом доме.

— Ну, ладно! Думайте сами, чего уж тут! Только вот еще на вашей памяти, землю то пахали на лошадях, да плугом однолемешным. А кто сейчас так делает — кроме огородов, конечно? Все ж меняется, вот и вместо печи уличной летом — плитками научились пользоваться. Сейчас на смену плитке — газплита идет. Нормальный же процесс.

Тут Катрин опять — «подсудобила!» — пошепталась с мамой, да и притащила из комнаты мой альбом, с карандашными зарисовками. Вечерами, когда мне становилось уже невмоготу сидеть с учебниками, и заниматься физкультурой — не тянуло, сидел — чиркал «портреты» своих родных и знакомых, по памяти.

Женщины заахали, разглядывая рисунки.

— А я гляжу — чиркат он чё-та сидит и чиркат! И невдомек мне старай, чё он там делат-та! — удивляется баба Маша.

Там и деды мои — и вдвоем на лавочке, за перекуром, и поодиночке; и мама, и батя; и Светка с Катькой; и дядька Володька; и баушки; и тетка Надя, и Галина, даже Гнездилиху — и ту изобразил! В основном — даже не рисунки, а так, наброски. Но — узнаваемо!

А вот Катрин, Света и Надя с Галиной, те — более тщательно, с прорисовкой. Самому нравится, как они получились!

Надя — та этакая милая веселушка; видно, что добрая и простецкая — как в жизни. Светка — примерно так же, только — совсем юная! Катрин — та серьезная, сосредоточенная. Галина — задумчивая, ушедшая в себя.

— Ишь ты! Прям художник ты, Юрк! Вона как Гнездилиху-та изабразил — чиста ведьма, ага! Как в жизни, ну! А можешь так вот — сейчас! А то чё-та и ни верицца, чё ты сам рисавал, — дед Гена посмеиваясь, недоумевает.

Я беру альбом, карандашом быстро-быстро взмахами «перехватываю» его лицо. Это не портрет, скорее — шарж получается. Дед Гена на нем сидит с цигаркой в руке, чуть наклонился, и хитренько так улыбается. Мне заглядывают через плечо, комментируют. Смеются, когда я заканчиваю, передаю «патрет» на обозрение:

— Ты жа — пьяный тута! Дед! Ты чё сёдни — хватануть где-та успел, ли чё ли? — баба Дуся подозрительно смотрит на мужа. Тот смущенно отмахивается:

— Савсем ты старая сбесилась! Где ж я успел ба? — потом, глянув на меня, — ну, Юрк! Ну… придатиль ты… вот хто!

Все хохочут. Хорошо!

Галина наклоняется к маме, что-то шепчет ей на ухо.

— Да ты что? А я и не смотрю! А ну-ка, художник, что у тебя там со штанами? Вот Галя говорит — «светятся» они у тебя уже! Ты когда же их так затаскать успел, а? Ты что же — и не снимаешь их вовсе? — а я что? я и не обращаю внимания — ну ношу и все!

— Что же — не снимаю?! Снимаю… на ночь вот… или когда простирнуть надо — на ночь постираю, а к утру они уже и сухие! — я как-то этот аспект и выпустил из внимания. Другие заботы есть. А так — штаны есть, кеды — есть, пара футболок — тоже есть.

— И кеды, вот Галя сказала, поменять уже пора — все разваливаются! Вот же — весной покупали! Ну не напасешься же на тебя ничего! — м-да… мама — она у меня такая, вот когда у сына дыра на заднице образуется, да ей об этом кто-нибудь скажет — вот тогда вспопашется!

— Да я думал — к школе все купим. Что сейчас зря деньги тратить? И — может еще подрасту! — мне сейчас — «не улыбалось» еще и этим заниматься. Да и правда — расту ведь!

Мама начинает всплескивать руками, дескать, как же так — вот только был — «вот такой», а сейчас — вон оно что! Я действительно расту и довольно быстро. Стараюсь, ага. И занятия, и питание, и дополнительные витамины. И с огорода постоянно что-то жую, и — рыбий жир тот же. И жру-жру-жру… Постоянно что-то жую, но все вылетает куда-то.

Только вот те занятия… не совсем радуют. Я — вытянулся изрядно, а вот мышечной массы — кот наплакал. Тут бы с отягощениями позаниматься, но — нельзя, насколько помню. В этом возрасте с нагрузками нужно быть аккуратнее. А то встречал я «там» парней, которые рано начинали заниматься тяжелой атлетикой — такие себе «пеньки». Роста нет — но поперек себя шире. Как еще называл их Сашка Котовщиков — «домкраты», да! Похоже — приземистые, но силы — ого-го!

Вот и я сейчас — высокий для своего возраста, худой — но жилистый. Кажется, что мышц нет — одни веревки тугие по рукам и ногам, на спине и груди. Еще — пресс радует, кубики — уже в наличие. Как он здесь быстро образовался! Помню там, занимаясь в зале, сколько мучился, чтобы хоть «брюшко» согнать — уж не до кубиков было! Обидно даже — за того себя!

Я сейчас разделил занятия так — утром все серьезно! Там и пробежка, которая перевалила за «трешку», даже пытаюсь чередовать бег трусцой с ускорениями — уже по стадиону! Потом — после разминки — плотненько так: турник и брусья! До — «пока не свалюсь»! Часа два в общей сложности это занимает. Вечером, в сарае — опять разминка и упражнения на растяжку. Растяжку делаю на все тело. На шпагат еще не сажусь, но к этому — стремлюсь! И наклоны тоже — засек для себя рубеж: нужно лбом доставать колени! Пока — не могу, но стараюсь! И потом, после растяжки — стучу в седло. Уже и дед ругается: «чё ты как тот дятел — и тук и тук, и тук, и тук! В аграду вытти нельзя — галава уш ат тибя балит!».

Галина — маме:

— Я собралась в магазины, в город сходить. Давай Юра со мной сходит, да выберем ему что-то из одежды. Хоть немного — так только, на лето! Да поможет мне донести, что куплю себе, по хозяйству.

Мама и рада — не любит она со мной по магазинам ходить. Я в таких случаях — быстро «ныть» начинаю: там же только предлог, что Юрку одеть! А так — пока она все женское не пересмотрит, про меня и забыть может! С Галиной — по магазинам? Вот же черт! Не, так-то я понимаю, что разговор между нами — назрел, но — как же не охота! Просто находится рядом с ней — мне и приятно, и «нервенно», а уж ходить везде, да разговоры разговаривать… Ну ладно, что уж теперь отлынивать! Буду — мужиком!

Тут и Надя вступила:

— Мы же с Юркой договорились в субботу к Верке сходить!

Это известие вызывает локальный переполох! К какой Верке? Зачем это — к Верке? Да на кой черт вы туда пойдете? Кудахчут, как уже понятно — бабушки, мама — просто в шоке, дядька и деды — хохочут!

— Чё у той шалавы-та делать? Чё там делать, я спрашиваю? Чё — тя дед не можит пастричь, ли чё ли? Иль вон — Надька пастригет и все! — ага-ага… дед Гена — деда Ивана постоянно подстригает, машинкой ручной. Он и меня раньше так стриг — насколько помню, это всегда сродни пытке — волосы закусывает, изжёвывает, дергает! Мрак! А дед злится — «чё уш, патирпеть ни можиш?».

Надя стрижет, конечно и аккуратнее и лучше. Но — не парикмахер она, вот ни разу! Для пацана, может и сносно, но — спасибо, не надь! И даром не надь, и с доплатой — не надь! Хотя… смотря какая доплата, ага! Я пристально гляжу на Надю, та — перехватывает мой взгляд и краснеет. Ну — вот «опять за рибу гроши»! Ну точно обратит кто-нибудь внимание, что она вот так часто краснеет, глядя на меня! Вот простота-то где!

— Я хочу, чтобы меня подстриг хороший парикмахер! Что тут такого? Мам! Вера эта — хороший парикмахер?

Мама растерянно кивает головой. Потом соглашается — типа, ну если с Надей, то ладно — иди уж! Ага… и про деньги — даже не спросила, есть ли они у меня! А зачем — и точно, ага! Верка эта — что, меня бесплатно подстригать будет? Ну ладно… будем тратить нечестно нажитое. Опять…

Мама и тетки договариваются, что если уж Надя ведет меня стричься — в субботу, то тогда — Галя по магазинам — в воскресенье. Ох и веселые у меня эти два дня будут! Ох как же я «рад» этому! «Нервы-нервы-нервы-нервы! И даже если вдруг — миллионер Вы!».

Ладно. «То, что нас не убивает — делает нас сильнее!». Вот всегда мне эта поговорка казалась спорной, всегда!

Вырываюсь к Митину, кое-что уточнить нужно. Где-то я что-то все же — просмотрел. Вновь бегу пешочком, «бибику» — берегу. Я на нее и не нарадуюсь, и не насмотрюсь! Ладный мотик у меня получился, душа радуется! Даже страшно мне лишний раз к нему прикасаться!

Трофим Игнатьич встречает все там же — в гараже-мастерской.

— Ну, Юрка, забыл что-то? Опять мерить будем?

— Да тут… немного, вот уточнить кое-что.

Он ходит следом за мной, смотрит — что я делаю.

— Вот же настырный ты какой, въедливый! Даже не как инженер, а как проверяющий какой! Во — госприемка, точно! Бывало, у нас также на объект приедут — и ходят, и ходят; и смотрят, и смотрят! Все меряют чего-то! И процентовки — хрен закроют, пока на сто рядов все не перемеряют!

Потом мы также садимся в гараже, я быстренько считаю, он — ставит чай.

— Я же, Юрка, с молодых лет — по Северам, да по Северам! Как еще по «малолетке» загремел по «семь-восемь», так и пошел-покатился. Потом и еще схлопотал, с «чутошным» совсем перерывом, но уже на «взрослую» заехал. Там уже в Норильск попал. Веришь-нет — в самое его начало! Страху натерпелся, намерзся — что ты! Но там — быстро порядок наводили, да! Всех «фартовых», да «шерстяных» с «блатными» — на перековку. Перековался — молодец, вот тебе кайло, вот — пайка! Не перековался — пошел под мох! Кто там нас жалел, да разбирал! Может дело делать — делай! Не можешь — заставим! Не хочешь — вот и лоб зеленкой намазали! Там это — быстро было!

— Я ж, Юрка, с самим Урванцевым знаком был — вот истинный крест тебе!

— Прямо вот с самим Урванцевым? И прямо вот — знаком? — я действительно удивлен. Немного наслышан про освоение Севера, да про начало его. И в Норильске довелось бывать, и в музее там бывал.

— Что — не веришь? Зря. Я же, когда мне срок-то скостили, там остался — по вольному найму. Головенка у меня тогда — шурупила, прикинул, что и как. Да и учится у умных людей — не чурался. Вот так, постепенно и выбился. С начала — рабочим в партиях, потом уже — чуток повысили, как опыту набрался. Начальником не стал, конечно — там же образование нужно. В начальниках все больше приезжие были, да «политики» — но это — редко. А что — денег нам платили немало! Раз в два-три года на Юга скататься да баб там потискать — за глаза! А потом, правда, чуть ли не без штанов возвращались! Да-а-а…

— Так вот! И стали меня ставить вроде завхозом, к таким вот — начальникам-варягам. А то ведь, они без опыта, без знаний местных — и сами сгинут, и людей за собой утащат! Сколько таких случаев было, что ты! Путоран — он дураков не любит! Там и умных-то сгибло — без счета, а дураков — еще больше! Вот и с Урванцевым… да — знаком был. В друзьях, конечно, не были — кто я, и кто он! Но знал он меня. Да он почитай всех, кто там долго проработал — всех знал. Он же — хозяин был! С него спрос был, но и он — спрашивать умел!

— А что потом-то, Трофим Игнатьич? — мне стало и впрямь интересно.

— А что — потом… В отпуск, уж перед самой войной поехал… да там — «маруха» такая встретилась, что ты! Вот… смерть мужикам! Хороша, стервь! Ох и хороша! Ага… так вот и закрутило меня. Потом — деньги кончились, а я же — на кураже! И маруха эта — под боком! Что ты! — мне сам черт — не брат! Вот на гоп-стопе меня и взяли, да с мокреньким! Как не шлепнули — не знаю, пронесло как-то! И поехал опять, в Норлаг! Только уже под присмотром, не вольняшкой! Урванцев как-то увидал, удивился… Говорит, я уж думал, ты где-то на Большой земле остепенился, а ты — опять здесь, да в клифте лагерном!

— Ну… я ж уже ученый был. Как на Северах выжить — знал. Всю войну я там и провел. Ох и тяжко в те годы было, ох тяжко! И здесь-то — не медом кормили, а уж там… — дед махнул рукой, задумался, — а потом, в конце сороковых, опять мне срок скинули. Вроде бы — работай, что еще надо? А меня один знакомец в Воркуту «блатовал» откочевать. Веришь-нет — Урванцев отговаривал, что, мол, тебе там делать — ты ж уже вроде местный, норильчанин! Но нет… уехал. И там еще сколько годов уголек рубал! Потом — вернуться затеял. Вернулся, но Урванцева там уже не было, а новые начальнички — все какие-то незнакомые, да все не так. Помыкался, да на Северный Урал подался, к золотишку потянуло, ага…

— А сюда уж я приехал, как пенсию оформил. Я ж… всю жизнь — ни кола, ни двора, ни семьи, ни детей! Одни блядешки всю жизнь. Вот и думал — к сестре поеду, дом построю, да и поживу еще сколько-то.

— А тут… неправильно я себя повел, конечно. Ну — думаю, все ж — родня, ага… Помочь чем — так у меня же денег — как у того дурня фантиков по карманам. Ну — племяшу — то, племяннице, вот — на-те! То телевизор, то холодильник, то — мотоцикл. А потом, смотрю — не… шалишь! Я ж для них не родной дядя, а так — кошель с ножками! Ну и начались у нас раздоры… Вот — тут живу все лето, да и зимой… тоже — большей частью. К сеструхе — только если в баню, да если помочь чем нужно. А с племяшами — стараюсь и не видится.

— А на Юга думаю, Юрка, податься! У меня там много знакомых, с кем тундру топтал, осело. Многие и зовут. Домишко куплю, да кости погрею напоследок. Вот продам Вам дом, да и подамся!

— А что же, ты, Игнатьич, с местными-то блатными — не якшаешься? У тебя же и ходок немало, и статьи все — серьезные, уважаемые?

— Да на кой это мне, Юрка? Я воровского хода уже давным-давно не держусь. Отошел я от фартовых. Один на льдине! И здесь меня никто не знает.

Поблагодарив деда за чаек, вздохнул:

— Тут я прикинул, Трофим Игнатьич. Ушло у тебя на все — примерно пять тысяч, пять пятьсот — край! И сколько ты накинешь?

Дед замолчал, насупился, смотрел исподлобья:

— А за нервы? Все это достать, привезти? С людьми договорится?

— За нервы, говоришь? А «за нервы» — как считать? Ты не обижайся — я и тебя не хочу обидеть, но и самому — не прогадать? Вот смотри — пять пятьсот — дом! А если ты вот всю эту мастерскую оставишь — как есть! предлагаю тебе еще тысячу — сверху! Тут и за станки, и за нервы. Думай. Родителям я так и обскажу.

— Слышь, Юрка! А ты… ну… и вправду знаешь про людей что-то? Вот про меня если? Можешь сказать что?

Я задумался. Вот ни хрена я толком не помню. И его я, в прошлом, если и видел, то — считанные разы. Да слухов бабьих маленько, если вспомнить.

— Тут, Игнатьич, ведь как — точно ничего не определено. Только общее… так — направление, можно сказать. Как могу предположить — лет семь-десять у тебя есть. А потом… проверь легкие — силикоз, это болезнь шахтеров. Сам знаешь — Север и так здоровье отнимает, а уж угольные шахты на том Севере… Мой тебе совет — поезжай в Крым, присмотрись. Если там есть кто у тебя — еще лучше. За весь Крым — не скажу, но вот мне нравится — примерно от Феодосии до Судака, может чуть дальше — до Морского. И места красивые, и климат — благодать. Фрукты-овощи, витамины…

— Так, Юрка! У меня же кореш в Береговом, рядом с Феодосией! Уж сколько раз звал, говорит — домишко подберем. Он-то умнее оказался, уже давно там. И семью завести успел, а не так как я, дурень!

— Ну вот видишь — может все у тебя еще сладится, а? Трофим Игнатович? Держи хвост пистолетом, норильчанин!

Уже уходя, услышал:

— Ты, Юрка, не боись, сойдемся мы с тобой, по цене! Нормально будет! И еще… вот скажи… интересно мне — а сколько тебе лет?

— Шестьдесят два… было…

И уже совсем отойдя услышал:

— Ишь ты как…

Ну да, деда можно и пожалеть — ему здесь и пообщаться-то не с кем. Родни — выходит и нет, знакомыми — тоже не обзавелся. Бирюк, как есть. А с другой стороны — он же сам свою жизнь так вывел, кого винить? И вот так признать свою «инаковость» я — не боялся. Ну кому он тут рассказывать будет? Нет у него здесь близких.

В субботу утром, я встал как обычно — пробежка, тренировка, завтрак. Потом — натаскать воды бабулям. Согрел воды, помыл голову — а то неудобно будет, если волосы грязные.

М-д-я-я-я… а ведь Галина-то права — вот одеть мне — нечего совсем. Как-то я и упустил это. Все те же «трикошки» и футболка, правда все — чистое, постиранное и отглаженное. Кеды даже почистил, как мог. И здесь правда — менять их пора, пока совсем не развалились.

Уже закончив сборы, услышал звонкий голос Нади, которая здоровкалась с бабой Машей.

— Парнишки-та тваи где? — баба Маша стоит в ограде, вытирая руки — из стайки вышла.

— Да вон — мамке завела! Да мы ненадолго, баб Маша — туда и назад, — успокаивает Надя бабушку.

— От — придумал-та тожа чё — стричься ему у Верки приспичила! Чё вон все мальчишки бы к Верки и бегали ба! Уж она бы их всех и подстригла да научила всякому нипатребству-та, — ворчит бабушка, не подозревая, что только подогревает интерес к пресловутой Верке!

Надюша — чудо как хороша! Волосы — в простой русый хвост, задорно так болтающийся за плечами. А вот это как-то баба Дуся — проглядела, не положено Наде так вот волосы уже носить — она дама, замужем побывала, ну и что, что разведена — положено косу, или лучше — вообще в каральку на затылке. Статус! А вот так — только девчонкам носить можно.

Простой светлый ситцевый сарафан, изрядно выше колена. Белые босоножки. Загорелые на огороде ноги, полные, крепкие — м-м-м, какие, вот! Я не удержался и расплылся в улыбке — хороша тетя. И тете всего-то двадцать три!

— Ну что? Идем? — она задорно встряхивает головой, и ее хвост тоже задорно повторяет — «Идем?».

Мы выходим на улицу и некоторое время идем рядом. Я не могу удержаться и искоса разглядываю ее. Она это чувствует и немного смущается, щечки и так — кровь с молоком, покрывает легкий румянец.

— Юрка! Хватит пялится на меня, неудобно, люди заметят! — возмущается она громким шепотом.

На улице и нет никого — основные хозяйственные мероприятия — шныряние туда-сюда местным население уже выполнены, примерно до половины десятого. И я чуть удивленно развожу руки, поворачиваюсь — туда-сюда — мол, «где люди-то»?

— Вон, может кто в окно пялится, и не заметишь, как ославят! А у меня и так, знаешь ли, после развода — репутация не из лучших! Уже каких только грехов не приписали. Мамка — грызет и грызет! — Надя расстроенно опускает голову.

— Да как ославят-то, Надюша? Идет тетя с племянником — не иначе как по делам куда-то собрались!

— Ага, тетя с племянником! А пялишься на меня, глядишь и дырку на сарафане прожжешь!

— Ну что я могу поделать — если ты вот такая красивая у меня тетя! — все же заметно, что Наде мои слова нравятся.

— Надюша! Вот только… как сказать… ты вот сама, когда со мной взглядами встречаешься — там мило краснеешь, что это гораздо виднее, чем мои взгляды на тебя!

— Ну так… я как вспомню, что ты в цеху вытворял — вот и окатывает меня стыдом! Бесстыжий ты, Юрка! — Надя возмущена и отворачивается от меня.

— Ну — прости меня, дурака, Надюша, душа моя! Ну — не удержался! Да как тут удержишься — если ты — вон какая! Вот правда — был бы старше, да — не был бы тебе племянником — взял бы за себя! — ну, тут я вру, конечно, Дашку я — не забыл. Хоть и Надя мне — ох, как нравится!

— Взял бы он! А я, может быть и не пошла бы! Нужен мне такой кобелина! — Надюшка улыбается и смотрит на меня, — и еще ты вон говорил, что теткам и племянникам — закон — не запрещает жениться! Или врал? — вот где тут логика, хотел бы я знать?

— Все так, Наденька! Ни капельки не врал! А что — кобелина, ну — тут признаюсь — слаб я, а вокруг столько красивых женщин да девушек! Ну вот как тут — не оскоромится?

Надя смеется, запрокидывая голову, и от ее смеха, а еще от того, какая у нее длинная, красивая и сильная шея — у меня мурашки по коже — табуном!

— А что, Надюша! — голос у меня чуть хрипит от эмоций, — ты и вправду боишься меня к себе пригласить? На массаж там, или косы заплести?

Надя что-то чувствует, моментально смолкает смех и она, уже серьезно и даже несколько испуганно глядит на меня, потом переводит взгляд ниже и заливается румянцем:

— Вот же… успокойся уже! Хрен тебе — а не ко мне в гости! Вон — все видно уже! — она кивает головой, и я тоже чувствую, что краснею: чертовы треники, после стирки и глажки — облегают меня и… что-то разволновался я, ага… нужно успокоится.

— Ну вот как, Юрка с тобой куда-то ходить? Рядом — не пойдешь, у тебя все топорщится! Вперед идти — даже страшно представить, что у тебя со штанами будет! Ты мне всю задницу глазами съешь! Сзади тебя идти, как конвоиру, что ли? — Надя сначала ворчит, но потом — развеселилась.

— Ладно! Ты хоть придумал, как Верке тебя стричь? — вот! Правильно, моя любимая тетя — нужно отвлечься.

Я достаю из кармашка штанов в несколько раз сложенные тетрадный лист. Вчера, перед сном, посидел и изобразил себя с четырех сторон, что хотел бы получить из своей копны волос.

— Это ты себя нарисовал? А-а-а… прическа! Ой, Юрка! Ты так будешь похож на игроков из хоккея, ну помнишь мультик — «Шайбу! Шайбу!». Только не тех, которые хулиганы, а тех — которые такие — пай-мальчики! — Надюшка смеется, разглядывая листок. Я прислоняюсь к ней, мы разглядываем листок вместе.

— Ну-у-у, ты не права — у тех и носы — пуговкой, и морды такие — смазливые, кукольные! Я же не такой!

— Ой-ой-ой! Ты себя в зеркале-то видел? Вот такой смазливчик и есть! — какая она все-таки еще девчонка. Как по поведению — она к Светке, и Катьке ближе, чем ко взрослым тетенькам. Может поэтому они и ладят так хорошо, мои девочки?

Мы стоим близко друг к другу. И я вдыхаю ее запах… Вот. И снова голова куда-то поплыла. Как не вовремя-то, да прямо — на улице! Надюшка тоже втягивает воздух ноздрями — они у нее чуть трепещут, что дополнительно впрыскивает в меня волнение. Я вижу, как ее глаза вдруг задергивает такая поволока… они блестят у нее и становятся чуточку «чумовыми».

— Так, Юра! Иди-ка ты чуть впереди меня! — Надюшка требует каким-то особенно низким грудным голосом, от которого у меня в животе все начинает вибрировать.

Да-а-а… так и заиграться можно! Я иду, чуть согнувшись, тщательно разглядывая землю под носками своих кедов.

Через какое-то время Надя сзади фыркает:

— И правда — я как конвоир жулика веду! А ну-ка — руки за спину, как положено! — уже шутливо командует.

— Прав не имеешь, начальничек! Не под арестом я исчё! — я выделываюсь, корча из себя этакого «Промокашку», выдаю парочку коленец руками-ногами, и в заключение, засунув средний палец в рот — громко щелкаю, с силой вырывая палец изо рта, — а на чернай скамье, на скамье па-а-адсудимах — иво младшая дочь, и какой-та жига-а-ан!

Надя смотрит на меня, смеясь и прикрывая рот одной рукой. Другой — машет:

— Ну хватит уже, артист! Вот, как и впрямь — тюремщик мурый! Откуда только и нахватался-то?

Идти нам недалеко, буквально — в самое начало улицы Кирова, там, где улица уходит в Рощу. Фактически дом этой Верки и стоит в Роще — он первый по этой стороне улицы. А на другой — уже давно идет вогульское кладбище и домов нет.

Предпоследний дом в улице и дом парикмахерши разделяется большим кустом черемухи и оттого этот ее дом и не виден издалека, с улицы. Уже подходя к дому, зайдя за куст, я разворачиваюсь и придерживаю наткнувшуюся на меня Надю. Все как там — в цеху.

— Ты чего? Опять за свое, что ли? Совсем сдурел? — Надя не отталкивает меня, но своими руками держит мои руки, не давая себя обнять.

— Надюша! Вот скажи мне… Мне — интересно, что со мной происходит… Вот когда ты — вот так рядом и я… и тепло твое чувствую и запах твой… у меня… ну — ты понимаешь же? Да и видно же, правда? А еще — как мороз по коже и так — мурашки по спине… И сладко так — в животе, что и голова дурнеет. Как в тумане все… А… вот у тебя — есть такое? Ну — или как-то по— другому?

Лицо Надюшки густо краснеет:

— Вот еще… буду я тут тебе в чем-то признаваться… кавалер нашелся! — Надя пытается обойти меня, но это лишь сближает нас. Я все же обнимаю ее, и крепко держа за талию, начинаю целовать. Она упирается мне в грудь руками. Но — к своему удивлению, я чувствую, что — не отталкивает меня! А ведь могла бы — силы у нее есть. Я же говорю — ядреная девушка!

Я целую ее и — вдруг! начинаю ощущать, что губы ее чуть дрогнули, и… вроде бы даже начали отвечать мне. Я перевожу руки с ее талии на попу и наглаживая, потискиваю. Одурею я от этой попы! Это — смерть моя, а не попа!

Так мы стоиv, целуясь. В какой-то момент, она даже сама целует меня, так нежно и сладко, что я весь покрываюсь сладкой истомой!

«На дворе туман! В голове — дурман!»

Надя резко отрывается от меня. Смотрит зло:

— Все, все — хватит! Доиграемся мы с тобой, Юрочка! И ведь целоваться так где-то научился, сопля зеленая!

Неожиданно, да. Вот только — сама нежность и податливость, и сразу — вот такая озлобленность. Я отхожу в сторону, отворачиваюсь от нее, и вцепившись руками в штакетник, тупо смотрю в Рощу.

Надя стоит, опустив голову, смотрит в землю, прижимая ладошки к красным щечкам.

— Ну что, пошли? А то хозяйка ждать устанет, — предлагаю ей, кивая на близкую уже калитку в заборе.

Надя идет вперед и открывая калитку, ойкает, и наклоняется что-то поднять. Я сам от себя такого не ожидая, делаю шаг к ней и запускаю руку ей под сарафан — прямо между ног, и провожу там — cнизу и до самого верха. Очень нежно гладя по пути кожу ее ног — она у женщин между ножек, на внутренней стороне ноги — особенно нежная, и очень чувствительная! У-п-с! А трусики-то у нее между ног — мокрые! Вот как! Довел бедную девочку, коз-з-зел!

Еще обдумывая свое открытие, и уйдя в себя, я получаю вдруг — бах!!! оглушительную оплеуху! Аж в ухе — зазвенело! Я затряс головой, пытаясь вытряхнуть этот звон! Вот это Надя! Вот есть же женщины в русских селеньях! Какая там, на хрен, остановка коня на скаку?! Она вот так его, оплеухой, и с ног свалит!

— Ой, Юрка! У тебя — кровь из носа! Ой! Погоди — наклонись-ка, а то — футболку всю ухряпаешь! Ой! Ну вот — уже закапал! Ну вот что с тобой делать, а?

Наверное, услышав суматоху, которую устроила Надя, на крыльцо из дома вышла хозяйка. Я, зажав пальцами нос, гнусаво поздоровался.

— Что это тут у Вас случилось? Надька, это ты его что ли так? За что это? — Вера была явно удивлена.

— Это… я упал, вот. Запнулся вот здесь… ну и… вот!

— Интересно ты упал! Как-то сразу и ухо, и щека вон, и носу досталось, — протянула парикмахер.

— Ага… это я могу! Показать как — вторая щека-то у меня еще целая? Хотите? — я уставился на Веру.

— Надь! Он что у Вас — больной… на голову? Ты — не говорила, — с сомнением смотрела на меня хозяйка дома.

— Ой, Вер! Да придуривается он! Что ты — не понимаешь? Он вот вечно так, клоуна изображает! — Надя была озадачена и немного испугана.

Потом, в две руки женщины стянули с меня футболку, здесь сразу появился таз, и Надя застирала футболку, чтобы кровь смыть.

— Вон, из бочки умойся! — дождавшись, когда кровь перестанет сочится, указала Вера.

Умылся, вытерся поданным полотенцем.

— Надь! Вон повесь на веревку, пока я его стригу, она и высохнет!

Мы прошли в дом. А что? Чисто здесь и даже — уютно. Я еще в ограде видел — вроде мужика в доме нет, но порядок — есть. Все по своим местам и ничего не валяется. Ограда застлана плахами и чисто подметена. Да как бы — и не помыта. Босиком ходить можно!

Вот и в доме — также чисто, аккуратно. На мой вкус — вот всяких тряпочек-занавесочек многовато, опять же — слоники, всякие прочие фигурки и статуэтки. Картинки какие-то по стенам, репродукции. Ну — женское жилище! И женщина-хозяйка — явная аккуратистка! Небольшая кухонька, и между занавесками видно — такая же небольшая, аккуратная комнатка. Диван вот, телевизор на тумбочке, печка — «контрамарка», как у бабы с дедом.

— Ну что! Вот табурет — садись. И рассказывай, как тебя стричь, — Вера с интересом обсмотрела меня со всех сторон, просунула пальцы в волосы, потянула несильно, — а не жалко, такие-то волосы состригать? Нет? Ну — как хочешь!

Мы расположились в кухне. Я показал мастеру свою бумажку. Та с интересом посмотрела:

— Это ты сам рисовал, что ли? Здорово! Так… а как вот это все…, — поглядывая в бумажку, Вера ходила вокруг меня и разглядывала волосы, запускала в них пальцы.

— А если просто — расческой и ножницами? — высказал я предложение.

— Ну-у-у… можно и так, только дольше, конечно, будет! А вот сзади и с боков точно — так коротко нужно?

Я подтвердил. Вера смочила мне волосы и принялась щелкать вокруг моей головы ножницами. Ножницы эти были и впрямь — мастерскими, очень острыми и хорошо отлаженными — ни разу у меня волосы не защемило, и не дергало. Или руки мастера были такими?

Ну что сказать о хозяйке? Чуть старше Нади. Женщина, без всякого сомнения она — видная. Похоже, что натуральная блондинка. И на лицо — приятная, не скажу, что красавица. А вот стати ее — это да-а-а-а! Она сейчас явно в тренде, у мужиков! Высокая, на голову выше меня, а то и больше.

Ноги — длинные, это я заметил, как только зашел. Она была в шелковом халате, причем халат такой, не длинный. До середины бедра, примерно. Ноги длинные, довольно красивой формы, стройные. Но — на мой вкус — немного крупноваты, то есть полноваты. Но жира не видно. Крепкие такие ноги, ага!

Грудь… это — действительно была — грудь! Размер, думаю пятый. Но — не уверен… Опять же — не в моем вкусе. Несмотря на изрядную такую сбрую, ремни которой угадывались сквозь ткань халата, груди периодически провокационно подергивались. Иногда даже — подпрыгивали, привлекая внимание.

И несмотря ни на что — талия у Веры — была! Причем отчетливая такая, подчеркнутая пояском халата! И живота… либо вообще нет, либо он — неявный такой.

Попа… да-а-а…. Что тут сказать — попа была и это, наверное, самое заметное место в Вере. После грудей… или — все же — до грудей… Ну — кому как, по мне так — на первом месте все же попа!

Вот Надю я считаю — ядреной, но Вера — куда как ядренее! Интересно, какой размер она носит?

У меня Дашка, когда мы познакомились, носила сорок шестой, потом — после всех родов — сорок восьмой. Но она не выглядела крупной. У Дарьи — все пропорционально была, здорово. Я вообще не очень любил маленьких и хрупких женщин, мне больше по душе такие, в теле. И тут Дашка для меня всегда была идеалом женщины.

А здесь… здесь явно размер пятидесятый, может даже — пятьдесят второй. Все в пропорции, очень привлекательно. Но — уже за пределами моего вкуса. Крупновата. Получалась — эталонная русская красавица, с картин Кустодиева. Хотя… там они вроде бы все же — толстые. А здесь Веру толстой — никак не назвать! Очень такая фактурная женщина, ага!

К моему удивлению, никаких пошлостей или намеков на это, я от нее и не увидел и не услышал. Халат — да, провокационный. Но она же не по улице в нем ходит, а дома. Что в этом такого?

Они болтали с Надей по-приятельски, кого-то обсуждали, посмеивались. Периодически Вера прислонялась ко мне своими бедрами, даже чуть — наваливалась. Было — приятно! Вот только зря она так — грудью, да к моей голове! И запах от нее приятный, духи — неплохие, ненавязчивые.

Я задумался — вот почему так… Вот Вера — яркая, эффектная женщина. Хотел бы я ее? Безусловно! Но… что-то от нее так в туман не бросает, как от Нади. А Надюшка… Вон сидит — напротив меня на табурете, смеется Веркиным словам. Сначала сидела, закинув ногу на ногу, но, увидев, как я разглядываю ее ножки, оголившиеся от уехавшего вверх сарафана, поставила ножки прямо, и сарафан еще натянула, злыдня!

Потом они начали обсуждать какие-то пряжи, нитки. Вера притащила Наде кульки с какой-то шерстью. Они склонились над столом, что-то перебирая и разглядывая. И если Надя просто чуть развернулась к столу, сарафан опять поехал вверх, негодник такой! То Вера наклонилась, и ее ноги стали видны мне гораздо выше. А хорошие такие ноги! Крепкие, ровные. Вот правда — сомневаюсь я, что я бы в моем нынешнем состоянии смог бы удержать такие ноги на плечах, уж очень они… мощные такие.

И задница Веры обтянулась халатом, ох как обтянулась! Да-а-а-а… понятно, почему мужики по ней слюной истекают, а поселковые женщины — злобой! Это же не задница, а оружие массового поражения!

Вот! Опять спалился! Надюшка, оторвавшись от обсуждения, кинула на меня взгляд и увидела, что я так тщательно разглядываю!

— Ну хватит пялится! Ты сейчас на Верином халате дырку прожжешь! Вот, Верка, погляди на него — от горшка — два вершка, а уже глаз от баб не отводит!

Вера, удивленно улыбаясь, выпрямилась, повернулась ко мне, и сказала, обращаясь к Наде:

— Ну что уж ты придумываешь! Вовсе он не маленький, парень подрастает — что уж теперь!

Стригла она меня довольно долго. Надя уже собрала какие-то клубки пряжи в тканевую сумку, это Вера ей что-то заказала вязать. Потом поставила чай на плитку, достала из шкафа какие-то конфеты.

— Вот тебе мыло, вот полотенце — иди из той же бочки обмой голову и плечи, а то все это колоться будет!

Я вышел в ограду, обмыл голову, вытерся. Ограда была залита солнцем, которое еще не пекло, а только грело. Постоял, прищурившись, подставив голову и тело лучам — хорошо-то как!

— Ну, где ты там, Юра? Иди сюда, пока волосы не высохли, я их тебе зачешу, как надо.

Я снова уселся на табурет и посидел, пока Вера меня очень тщательно причесывала, укладывала волосы. Хотя что там укладывать — подстригла она меня коротко, как и просил.

— Ну вот! Посмотри, Надя, какой красавчик получился? На загляденье просто — смерть девкам! Да, Юрка?

Надя хмыкнула, поднялась и обошла меня по кругу:

— Ну… нашему подлецу — все к лицу! Хорошо подстригла, Вер! Правда — здорово!

Я отдал Вере рубль. Сдачи, как и полагал — не последовало.

— Садитесь, чай попьем! — Вера пригласила нас к накрытому Надей столу.

Свою кружку чая я выпил быстро — и чай — не очень, и заварен — не так. Удовольствия — никакого.

Верка поинтересовалась у меня, как я умудрился выиграть «такие деньжищи!». Уж в который раз рассказываю, поднадоело!

— Ты, Юра, пойди — вон позагорай в ограде. Нам с Надюшкой пошептаться нужно, о своем, о женском. Мы с ней нечасто видимся…

А мне что? Я и вышел, проверил футболку — волглая еще. Присел на лавку, прислонился спиной к теплой стене дощатого сарая. Лепота!

Вот опять меня красавчиком назвали. Х-м-м-м… никогда себя таковым не считал. Странно…

На крыльцо выглянула Вера:

— Подай футболку, я ее утюжком пройдусь, и высохнет быстрее, и выглядеть лучше будет! Ты же Надю будешь ждать, да!

Я, делая вид, что задремал, кивнул.

А вот интересно… Я, легонько ступая, перебрался на крыльцо, сел так, чтобы меня из кухни видно не было, прислонился к стене. Ушки — на макушке!

Женщины говорили негромко, и слышно было далеко не все. Надя что-то шептала Вере, та — негромко смеялась.

— Сколько ты говоришь ему лет? Да ну! Не может быть? Я думала — лет пятнадцать! Ишь какой сладенький мальчонка!

— Да он — как с цепи сорвался — по два раза в день спортом занимается! Говорит — вырасти хочу быстрее, чтобы девкам нравится.

Потом опять что-то невнятное… бу-бу-бу… смех негромкий.

— Нет, Надька… ты не права. Ну и что… — и опять бу-бу-бу.

— Да ладно тебе! Что тут такого-то! Ты бабок больше слушай, ага…

— Да ты сдурела, Верка… Светка вон узнает…, — опять бу-бу-бу.

— Ну и дура ты… Эх! Было бы ему года на два-три больше, хрен бы я так его отпустила… Мужики-то — козлиное племя, только о себе думают… А тут — молоденький, ласковый…, — вот же, блин… ничего не слышно…

— Ну смотри сама… Ага! Да-да! Что ты мне рассказываешь?! А то я не видела, как вы у черемухи тискались-облизывались…

— Пахнет? А я-то думала — показалось… Ну да, приятно так…

— Ну ладно… думай сама… но я бы на твоем месте… — черт, половины не слышу, но то, что слышу — Верунчик! ты — прелесть!

Фу-у-ух-х… еле успел перескочить снова на лавку и сделать вид, что дремлю.

Надя с Верой вышли на крыльцо. Вера весело и с интересом смотрела на меня, а Надя — опять румянцем покрыта. Но делает вид, что все — нормально.

— Ну что, засоня! Подремал? Вон, Вера тебе футболку погладила, одевай и пошли, горе ты мое… луковое.

Мы вышли за ограду, и Надя чуть задумалась:

— Слушай… А, пошли до «стекляшки» сходим, я мальчишкам своим что-нибудь вкусненькое куплю. Они у меня сладкое любят.

— Пошли, радость моя! Я с тобой, как телок на привязи — хоть весь день бродить готов!

Мы пошли, не торопясь, через Рощу, к мосту.

«Стекляшкой» у нас называли продуктовый магазин, за мостом, уже в Кировске. Квартала через два от моста.

Так-то все магазины горпо имели свои номера. У нас, в РТС, к примеру, магазин был за номером двадцать шесть. Но его называли — магазин РТС. Как магазины Дорстроя, Мелиораторов. Были и такие названия — «стекляшка» — потому как вся фасадная часть его была в окнах. Здание старое, еще дореволюционное, как бы — не купеческое, потому как обычные люди и окна в домах делали поменьше, да и оконные переплеты — не такие вычурные. Еще и ставни старые, посеревшие, но — все резные, красивые.

Еще были — «Гастроном», универмаг «Орбита» — эти новые магазины. «Гастроном» занимает весь первый этаж пятиэтажки, а «Орбита» — такой себе нынешний торговый центр, в два этажа, где на первом — мужская одежда и обувь, а на втором — женский зал. Магазин по местным меркам — огромный, и товаров в нем много.

Мы шли не спеша. Надя, к моему удивлению, задумавшись, взяла меня под руку. И мне было до одури приятно чувствовать тепло ее руки на своем предплечье. Что она там раздумывает интересно?

Так-то Верка — молодец, она направляла Надю на нужный мне путь. Только торопится я не хотел. Хочу я свою тетку очень! Но и скомпрометировать ее — не хотел ни разу. Здесь нужно как-то продумано действовать. Еще и тормозило то, что сама Надя — болтушка, может и сама, не подумав, брякнуть кому-нибудь что-то, или как-то по-другому выдать и себя и меня.

— Ну как тебе Верка? Как подстригла? — Надя смотрела на меня.

— Ну что тебе сказать… Сама Вера — женщина, конечно, интересная, — Надя фыркнула, — но… ты знаешь — она не совсем в моем вкусе. Вот ты, красавица — другое дело! Ты, прелесть моя, ну просто — ах! — Надя залилась румянцем, и ткнула меня кулачком в бок:

— Юрка, перестань! Как подстригла, я спрашиваю тебя? Нравится?

— Она — мастер конечно! А вот тебе — нравится?

Она остановила меня, развернула, чуть отодвинула от себя и покрутила из стороны в сторону, потом не удержала и рукой взлохматила мне волосы:

— Очень нравится! Здорово! И тебе — очень идет! Ты сейчас такой… смуглый на лицо, а волосы — выгорели. Здорово, правда!

Я придержал ее за руку, и прислонился к ее руке щекой, потерся… Потом чуть-чуть, только легким касанием губ, поцеловал ее руку.

— Юра-а-а! Ну прекрати, ну — прошу… Ну что ты… Увидит же кто-нибудь!

Совсем недалеко от нас — огромный черемуховый куст по центру Рощи. Метров тридцать на тридцать кустище, не меньше! И молодежь, чтобы потискаться, частенько его использовала. Там, в центре, даже лавочки стоят и столик небольшой — это я еще по прошлой жизни помню. И пацаны винишком там балуются тоже.

Я посмотрел на Надю, потом показал ей взглядом на куст. Типа — может туда?

Надя возмутилась:

— Вот еще — придумал! Мне что — пятнадцать лет, по кустам таскаться?

— Милая моя девочка! Ну а сколько лет тебе? Ну? Двадцать три? Ну и далеко ли ты ушла от пятнадцати. А?

— Все! Пошли! И больше мне даже не предлагай такого! Вот еще — нашел мокрощелку! — Надя решительно меня развернула и потащила за руку к мосту.

Мда… ну вот как быть? Домой к себе — она не приглашает. По кустам — ей, видите ли, возраст не позволяет! И что делать? Вот же черт! Нужно, нужно какое-то место для вот такого!

Когда дошли до развилки тропинок, Надя, чуть подумав, повлекла меня по той тропинке, что вела к пешеходному мостику через Аян.

— Прогуляемся! Ты же — не против? Погода вон какая замечательная! — Надюшка уже с улыбкой смотрела на меня.

— Я же сказал, Киса, с тобой — хоть до утра гулять готов!

— До утра он готов…, — Надя засмеялась и толкнула меня под бок, — а силенок-то хватит — до утра гулять? — и смотрит на меня так… что вот-вот, и я опять сорвусь…

— Зачем же ты мучаешь меня так, красавица? А про силенки — я молодой и выносливый!

Надя вновь берет меня под руку, и мы с ней медленно, гуляя идем по тропинке.

— Юр! А… сколько тебе лет? Ну… просто ты ведешь себя… не как в двенадцать ведут мальчишки, — Надя смотрит куда-то вдаль, на луга.

— А вот ты сколько бы дала — по моему поведению? — мне самому интересно.

— Сколько бы я дала… сколько бы дала… а вот — не твое дело — сколько бы я дала, — Надя смеется и показывает мне язык… вот зачем она меня так провоцирует, а?

— А так… даже не знаю… иногда кажется, что тебе лет восемнадцать-двадцать… молодой еще такой, глупый телок. А иногда — как будто тебе лет тридцать… уже такой… мужик с опытом.

— Я, Надюшка, и сам уже запутался, сколько мне лет. Бывает так — что вроде бы мальчишка еще. А потом — бац! и вроде бы взрослый мужик. А иногда — и стариком себя чувствую, поворчать хочу.

— Ты, Юра… я прошу… ты — не торопи меня, ладно? не нужно вот так вот… как в обрыв — сдуру! дай мне в самой себе разобраться… ты вот спрашивал у меня, как мне… что я чувствую, когда ты рядом. Ну… не знаю… дурман какой-то… сладкий такой, истома по телу… хорошо-о-о-о. И я тоже человек, мне тоже иногда вот так — прыг в омут этот! тоже хочется… ох как хочется…

— Ну так давай — вместе прыгнем, а?

«Зацелую досмерти, изомну как цвет –

хмельному от радости — пересуду нет!»

— А что это? Чьи стихи? — Надюша заинтересовано смотрит.

— Есенина… Нравится?

— Есенин — тоже кобель был! Дурман для девок, и красивый какой?! — красавица мечтательно смотрит вверх.

Я немного успокаиваюсь, и мы просто гуляем.

В «стекляшке» Надя выбирает какие-то сладости — кавказские конфеты, пирожное с кремом, что-то еще. Я чуть отвожу ее в сторону:

— Заплачу я, хорошо? Мы ведь гуляем, не забыла? Могу же для любимой девушки сладости купить? — Надя чуть раздумывает и кивает головой.

Когда вышли из магазина, она уже более настойчиво:

— Слушай, Юрка! А откуда у тебя деньги? Часть у вас — на книжке у Ивана. Часть — в сундуке у бабы Маши. А у тебя откуда?

— Ну вот! Какая проза жизни! Любимая девушка допрашивает меня как сварливая жена! И даже тема та же — откуда взял деньги?

Надя фыркает:

— Не любимая девушка, а тетя… ну пусть — любимая! И не девушке сладости, а детям этой девушки — не забывай — у меня дети!

— Ну это же уже мелочи, нюансы… зачем же их вытаскивать, да так демонстративно встряхивать! А где же — тот романтичный настрой? Откуда вся эта проза жизни, Надюша?

— Эта проза — из той самой жизни! Я вот думаю… может тебя и правда Верке отдать? И мне проще, и стыда нет, и вины перед Светкой…, — Надя опять погружается в раздумья.

— Верка… Верка — это, конечно, хорошо…, — Надя поднимает голову и чуть изгибает бровь, смотрит с подозрением (вот же женщины — сама только что об этом говорила! Но только попробуй согласится! Только попробуй!), — вот только в чем беда, Надя… Мне ты нужна… я тебя хочу, а не Верку…

Ну вот — что и требовалось доказать! Надя заметно успокаивается и чуть улыбаясь смотрит вперед.

— А скажи-ка мне, кобелина… а что у тебя с Катей, и со Светкой? — опять допросы?

— Слушай! Мы с тобой еще… ничего еще не было — а ты вот так меня уже допрашиваешь, как жена мужа!

Хотя… может это и хорошо? то, что она так вот — вроде бы свыкается с мыслью о том, что может быть все же…

— Я — не как жена мужа, а как… ну… мне просто не все равно, что там у вас происходит. Вот поломаешь жизнь девчонкам…

Тут Надя останавливает меня за руку и разворачивает к себе. Оглядывается по сторонам, приближает голову ко мне и шепотом:

— Ты им целки не сломал ли? Что-то Катя краснеть стала, когда на тебя смотрит?

— Вот ты, Надя… Вон ты тоже краснеешь, когда на меня смотришь и что? У нас было что-то? Кстати… вот если разговор такой зашел — когда? Надюша! Я же жду… Когда? Да! И вот еще — где? — что-то мне вот не нравится куда наш разговор выруливает.

— Ну…, — Надя опять смущается, — когда… ну я же просила — не торопи! А где — ну… можно и у меня… или вон — с Веркой договорюсь… я знаю, где у нее ключ лежит, а она с утра до вечера в парикмахерской. Она и сегодня должна была там быть — просто подменилась, по моей просьбе. У Верки даже и лучше — никто мешать не будет, — Надюша опять отводит взгляд и краснеет. И это — разведенка! Как девочка, чес-слово! Или она так на наш возможный инцест реагирует? Хотя… это вроде бы — не инцест? Мы же — не близкие родственники? Не знаю…

— Так… ты в сторону — не увиливай. Что у тебя с Катей? Я ее люблю очень… А ты, вот так, сдуру — девке жизнь сломаешь, как целку эту! — и смотрит так требовательно.

— Надя… да ничего там… не трахались мы… точно это! И все у них на месте — и у Кати, и у Светки. Ну… поигрались немного, поласкал я их. И все!

— Это как — поласкал? — вот зачем ей подробности?

— Ну как, как… Пальчиками погладил. Языком еще…

— Ты что… и языком? — Надя очень удивлена и очень смущена. А еще — как-то дышит, уж очень… да она — возбуждена, и — еще как!

— Надюша! Радость и любовь моя! Может зайдем к Вере, попросим там… ну — может ей тоже в магазин нужно, или там — погулять сходит, а?

Надя не отвечает, вид у нее — такой… Ошарашенный, да.

— Ты чего, душа моя? Что с тобой такое?

Она стоит, чуть покачиваясь с пятки на носок, раздумывает. Потом решительно берет меня за руку:

— Пошли к Верке! Она и впрямь собиралась куда-то смыться…