Чердынец

Глава 2

Так мы посидели, поговорили и уже собрались в дом идти — баушка уже на ужин звала, но тут Тузик оживился, уши поднял, уставился на калитку. За оградой послышался звук двигателя, потом тормоза скрипнули, двери стукнули. Кто-то к нам подъехал, и что-то мне подсказывает, что это опять несет в себе какие-то проблемы. А так хорошо было — сидим на крылечке, деды свои самокрутки смолят, солнышко пригревает — лепота! Эх-х-х-х!

Тузик гавкнул пару раз, повернулся и в ожидании посмотрел на деда. Типа, «вы же здесь, чё я лаять-то буду, сами же слышите!». Дед цыкнул на него и барбосина отправился в будку. Он вообще умный, этот песик!

Ну вот, как я и боялся! В ограду зашли директор РТС Никифоров, дядя Виталя Гнездилин и наш участковый Семенов. Все поздоровались с дедами, Никифоров — так за руку!

Он вообще, наш директор, человек авторитетный уже сейчас. А потом в Кировске, позднее, уже в восьмидесятых, входил, наверное, в пятерку самых уважаемых руководителей города. Шутка ли — больше 25 лет руководил одним из самых больших предприятий в городе?! Развил его из какой-то заштатной МТС в производственное объединение, где, в общей сложности, работало человек пятьсот-шестьсот, куда входило разных служб — штук десять, а то и больше! В трех селах филиалы!

Нет, я понимаю, что для большого города — это вообще ни о чем! Но для нашего райцентра — ого-го! И микрорайон при нем, и благодаря его усилиям, появился, люди квартиры получали, благоустройство опять же — улицы, дороги, водопровод, уличное освещение — это все его организаторские заслуги! А сейчас ему лет, примерно, 45-47. Высокий (его за глаза «верстой коломенской» прозывают), под метр девяноста — а это сейчас рост исключительный, волосы длинноваты, уже с сединой. Худощавый, я бы даже сказал — худой. Но складный, без присущей худым, высоким людям, сутулости. И глаза внимательные, умные. Поздоровался за руку, извинился перед дедами:

— Добрый вечер, Трофимычи! — это он к дедам значит — Тут такое дело… Вы уж извините нас, что беспокоим, только дело… Ну — про Гнездилина вы и сами знаете! Вот решили заехать, а то сплетни какие-то ходить стали, вроде как внук ваш… вот — Юрка… чего-то там говорил.

Было видно, что Никифорову не очень-то и удобно, и что не верит он во всю эту чепуху, но тем ни менее — на меня он смотрит внимательно.

Участковый, тоже вот «верста коломенская» — чуть поменьше Никифорова. Седой, лет пятидесяти, мужик в форме, с погонами старшины на плечах. Бровастый, сурово супиться, взгляд отводит. «Степан Афанасьевич! Точно!» — я вспомнил, как его зовут. Я еще по малым годам с ним не сталкивался. Но в поселке его побаивались — фронтовик с несколькими орденами, он не склонен был потакать ни пьянчугам, ни пьяным водилам. Да и с семейными дебоширами был суров. Пацаны старались обходить его стороной — ну так, на всякий случай. Береженного, как известно, и Бог бережет! Потом, уже когда я подрос и периодически бедокурил, Семенов уже не работал у нас в поселке. Толи перевелся куда, толи вообще на пенсию ушел.

«А ведь он в эту затею, с «переговорить с Юркой Долговым» — не верит! Вон как скептически губы кривит, глаза отводит. Весь вид такой — «да ну чё вы херней маетесь! Чё сплетни какие-то собираете!».

«Дядя Ветка, тот видно, что переживает, извелся уже весь. Глаза красные, небритый, щеки впали. Ну да, они же уже пятый день по болотам рыщут! Сапоги вон, в грязи! Штаны тоже изгваздал все!

«А ведь, получается, что он старика-то Гнездилина даже любил! Как к родному отцу относился. Ну да, ведь тот его фактически и вырастил, если с войны здесь с бабкой этой окаянной живет!».

Дядя Виталя подошел к крыльцу и присел передо мной на корточки:

— Юра! Тут мать говорила, что вроде как ты знаешь, где отец мой. Ты, если чё, скажи! Найти ж его надо, ну — сам пойми!

«Да уж! Как скрутило-то мужика!»

— Дядя Ветка! Не знаю я ничего точно… может привиделось чего, или приснилось — да матушка твоя чё-та нагородила! — вот врать-то как не охота, да и не умею я! Всегда «встревал» по жизни, когда кому-нибудь, даже в мелочи пытался соврать!

— Так чё ты видел-то — нам скажи, а мы уж проверим, так оно или нет!

Никифоров стоял, внимательно слушая, а участковый — по ограде взглядом шарил, видно непорядок какой выискивал.

— Говорю же… вроде как приснилось! Островок там небольшой совсем… трава сухая, прошлогодняя… березок совсем молодых несколько штук. Ружье на одной березке, на сучке висит и вещмешок под деревом стоит. И все! Правда — все! — ага, именно так или примерно так и рассказывали в прошлом, как нашли вещи старика.

Видно было, что дядя Ветка — разочарован.

«Ага, прямо я вот так должен все развидеть и все-все доложить!».

— Дядь Ветка! Пять дней прошло, ты ж понимаешь, что — все! Навряд вы его живым найдете! Возраст опять же — сердце там или еще чего! — я пытался как-то отвлечь мужика, который ушел в себя.

Тот поднял голову, повернулся к дедам:

— Дядьки! Вы тут все болотА вокруг как свои пять пальцев знаете! Где такое может быть?! Проверить бы, а!?

Дед посмотрел на меня, как бы говоря: «Ну вот что ты все языком мелешь-то?!», потом повернулся к «брату Ганадию».

— Гена! Это вроде как на Крылышках такие островки есть?

— Сам вот думаю! Погодь… Не-е-е… На Крылышках — там вовсе островки малюхошные, без деревьев! Эт скорее — на Бесарабке! Ну не на Кругленьком же — там вообще одна топь!

Никифоров стал выспрашивать дедов, как туда лучше проехать, как людей поближе подвезти. Гнездилин сидел насупившись, уйдя в себя. Участковый же рассматривал меня с каким-то новым интересом.

«Вот это — не надо мне, этот интерес правоохранительных органов!».

Потом как снова меня кто-то за язык потянул:

— Александр Харитонович! Дядя Ветка же у вас снабженцем работает?

— Ну… можно и так сказать, — Никифоров отвлекся от дедов, которые уже согласились сами проехать и посмотреть те места, которые более или менее подходят под мое описание, — а что ты хотел?

— Переведите его на год-два куда-нибудь на другую должность! Разобьется он на машине, в аварию попадет! Повредит позвоночник и обезножит совсем! — «вот что я несу! мама дорогая! кто меня за язык тянет-то?!».

— Товарищ Семенов! — «Участковый и так уже смотрелся ОЧЕНЬ удивленным, поднял брови еще выше», — Вы как ружье это найдете, дяде Ветке его не отдавайте, а то он с него застрелиться, когда инвалидом станет!

«Пиздец! Кино и немцы!».

Слава Богу, что было потом, я помню смутно — у меня опять так разболелась голова, что в глазах потемнело! Потом я потер нос и обнаружил, что из него у меня течет кровь. Деды захлопотали, подхватили меня, и под управлением бабы Маши, выскочившей на крыльце — утащили вновь на диван. А там я как в воду провалился!

В себя я пришел только к обеду следующего дня. Вот так еще что-нибудь «брякну» своим языком — и алга! — как говорят сибирские аборигены, татары. «Са св-я-а-аты-ы-ымя упоко-о-о-й!»

Что же со мной происходит? Вот ведь понимаю же, что сидеть мне нужно «пришипившись»! «Тихенько-тихенько»! А язык мой, поперед головы забежать норовит. Или это мое подростковое тельце такое вытворяет?!

Кое-как выйдя из комнаты, буркнул — поприветствовал бабу Машу. Сходил «до ветру» в уличный сортир и умылся. Чувствовал я себя более или менее нормально. Только голова была какая-то «чумная», как после долгой болезни. Бабушка налила мне чаю, поставила на стол тарелку блинов. Была она не то, чтобы хмурая, но невеселая, задумчивая — это точно.

Я боялся даже заговорить о том, что было вчера.

— Нашли ведь старика-то! Деды утром уж назад приехали, рассказали! — бабушка не глядела на меня, возилась возле печки.

Оказывается, деды, после случившегося со мной, поддались уговорам дяди Ветки и Никифорова, и поехали проверять болота. Времени до темна еще было довольно много, часа четыре. Ну да — час туда, да еще часа за три можно много сделать! Вечера весной в Сибири длинные, светлые.

— А сейчас они где, деды-то? — если так все произошло, почему не дома.

— Дак они Ветке чё-та помочь хотят, унеслись оба-два куда-то! — бабушка была немногословна и говорить долго явно не хотела.

Потихоньку я разговорил бабулю. Как оказалось — островок они нашли довольно быстро, потратив больше времени на переезды вокруг болота — не везде можно было зайти в глубину болота. На островке же нашли и ружье, и вещмешок. Тут же было и свежее пятно от прогоревшего костерка.

— Там, дед рассказыват, бочаги, да окна вкруг острова… Чё его туда понесло-то, дурня старого! Вон и нашел смерть свою!

— Вот они эти бочаги кошками да баграми и проверяли! С вечера, говорят, ничё не нашли, да ночевать остались. Чтобы, значит, время на езду туда-сюда не терять. А с утра, значит, сразу же котелок подцепили… А уж потом и старика вытянули! Ох-хо-хо! Страсти-то какие! Царствие ему небесное, рабу божьему! — бабуля забормотала, глядя в угол, на небольшую простенькую иконку.

После обеда появился дед.

— Он, Гнездилин-то… Так-то он Моисевич по фамилии вовсе! Осип его звали. Он родом откуда-то с Белоруссии. Там робил толи агрономом, толи землемером. Семья была, ребятишки… Как война началась, то его мобилизовали, конечно… Ну а потом, вот как… Отступление… В госпиталях не раз побывал, да… Потом уж, в сорок третьем его стегануло вовсе уж добро. Возили-возили его по госпиталям, как-то он у нас оказался. У нас же в Кировске тоже госпиталя были, да… Гнездилиха уж там подрабатывала, толи санитаркой, толи еще какой поломойкой. Там они с ней и снюхались. Да она вроде как его какими-то травками и отпаивала. Его-то списали вчистую, после этого ранения. Жить он у нее стал. Уже после войны, ездил он туда, в Белоруссию. Только не нашел никого, ни жены, ни детей… Даже деревни — не нашел! Вот и вернулся сюда. А куда ему еще? Тут хоть кака, да баба. Хоть не свой, да дом! Да и ребятишки, опять же, у Гнездилихи… Дочка, да вот Ветка. Эх-ма!

Мы сидели с ним на крыльце.

— А дед Гена где?

— Да умаялись мы крепко! Сказал — к вечеру баню протопит, сходить нужно, кости прогреть! Они, болотА эти, ух и здорово тепло из человеков сосут! И летом-то там зябко, а сейчас и вовсе к утру околеть можно!

— Деда! А этот Осип — ну если он не местный, чё он по болотам шарился-то? Он же мест не знает… ну — не знал, то есть…

— Это Осип-то не знал?! Х-х-а-а! Так он же тут считай двадцать пять годков прожил! А лесовик он был знатный! Еще, рассказывал, в Белоруссии и охотой, и рыбалкой промышлял… грибы там, ягоды. Он и там по болотАм шастал! А здесь, как комиссовали его… потом уж, после войны — группу дали. Пенсия неплохая — он же до капитана довоевался, не хухры-мухры! Да и ордена, и медали у него были — там тоже какая-никакая доплата была! Вот он сторожем пристроился, а днями по лесам бродил. Тут редко кто лучше его округу нашу знал! Да-а-а…

— А чё ж тогда?

— Дак кто ж его знат… Мож сердце прихватило, мож ишшо чё… Пошел воды в котелок набрать, чайку сгоношить, наклонился и булькнул… и так выходит — быват!

«Вот интересно — в тот раз же, когда нашли ружье и вещмешок, ведь наверняка тоже проверяли болото кошками или баграми — почему тогда не нашли тело? Странно…»

— Деда! А мне-то чё теперь делать? Я ж вроде как… ну… тоже впутался в это.

— Дак ты-то тут при чём? Ты и вовсе ни при чем здесь! Хотя-я-я… бабы-то языки пополощут, тут уж дело верное! Да и хрен сымя, дурами долгогривыми! Ты, Юрка, иди полежи, а то опять глядишь кровь носом пойдет. Рано видать ты поднялся, ишшо лечится нужно!

Батя снова уехал в командировку. Он у меня работает мастером и бригадиром пуско-наладочной бригады.

РТС, в основной своей деятельности, ремонтировал трактора и комбайны. Этим занималась главная мастерская предприятия — ремонтом двигателей и агрегатов сельхозтехники. Кроме того, организация занималась перевозками грузов — автотранспорта тоже было много. Шоферов было как бы не больше остальных работников. Перевозили грузы, опять же — в основном в интересах колхозов и совхозов. Но были еще и токарка со слесаркой, инструменталка, цех по ремонту электродвигателей.

И вот — отдел по пуско-наладке механизмов на объектах сельхозпроизводителей, как бы их назвали в будущем. То есть, спустя какое-то время отдел, где работал батя, стал называться — станция механизации сельского хозяйства. Как сейчас он называется — я не знаю. В это время как раз начинается работа по модернизации ферм, зерно-токов, и еще каких-то объектов. К концу семидесятых и в восьмидесятые эти процессы происходили весьма бурно. А сейчас — только-только начала этого! И батя, как общепризнанный профессионал, мастер по всей пуско-наладке всех этих поилок, доилок и прочих транспортеров, был вполне себе уважаем и ценим руководством. К тому же к спиртному был практически равнодушен, что уже — редкость! Нет, так-то батя мог за столом, на гулянье выпил пару-тройку рюмок водки. Но — не больше!

Как говорил деда Гена маме: «Тебе, Светка, шибко повезло с мужиком! Такие как Иван, они вообще в наше время — как исчезающий вид, во! Черт! Не помню, как это одним словом-то сказать! А-а-а, правильно, Юрка! Вот — реликт, да! А ты, как и все Вы, долгогривые, этого не ценишь! Мужик должен быть обихожен, чист, сыт и чуть пьян! Тогда и тебе счастье будет!».

Дед Иван, кстати, тоже батю уважал! С зятем у них было полное взаимопонимание! Ну — почти! Вот — рыбалку зять не уважает! А как так может быть-то?! Ну, может еще чего — по мелочи.

Так вот — батя уехал в командировку. Насколько я знал, мужиков в свою бригаду он брал далеко не всех. Тут мало было быть умелым работником, спиртным не злоупотреблять. Нужно было еще и человеком быть порядочным, в батином понимании. Помню как-то поддатый дядя Саша Любицкий, отец моего дружка детства — тоже Сашки, говорил:

— У тебя, Юрка, батя — настоящий мужик! Такому и спину доверить можно, и, как говорится — в разведку идти! И как работник он ого-го! Это ж он меня всему научил, когда я только работать пришел! Справедливый, опять же! Только вот он… как-то уж чересчур правильный! Ну как же — партийный!!! Сколько раз нам в колхозах предлагали то комбикорм, то шерсть, то еще чё! За просто так предлагали! За то, что мы свою работу сделали четко, в срок и без брака, честно! И не «булдыри» ведь местные — само начальство предлагало! Так нет же! Егорыч посмотрит на нас и говорит — «Я не против! Но! Только после оплаты в бухгалтерию!». Вот как так-то?! Не, я понимаю, на чужое рот не разевай, не ты ложил — не тебе брать! Но так-то… как-то уже лишку, по-моему…

Батя и меня учил:

— Ты, Юрка усвой — если берешься за работу — работай хорошо! Что бы ни тебе самому, ни людям не стыдно было! Взялся — делай! И никогда не ленись учиться. Читай умные книжки! Вот я, к примеру, почему мастер бригады? Да я, прежде чем за работу взяться, всегда всякие инструкции возьму, да перечитаю, повторю! Даже если я ту «молоканку» уже раз тридцать собирал — а если это модель другая? Насосы там другие, двигатели? Другие скажут — да чё там нового может быть? А — вдруг? Инструкции те, их же умные люди писали! Те, которые тот транспортер и выдумали! Неужто кто впервые его видит — лучше них конструкцию его знает? Нет! Тут сначала «буквари» посмотри, вдруг чё-та новое прочитаешь?!

Он и сам не через год, так раз в три-четыре года на какие-то курсы в Тюмень ездил, никогда не отказывался. И маму всегда на курсы отпускал — учится нужно всегда! Они, эти знания, может сейчас покажутся и не нужными, а через время — вот и пригодились!

Командировки у бати были разные — то на пару-тройку дней, это — в Тюмень, за запчастями. То — на неделю-две! А мог и на месяц уехать! Колхозов-совхозов много в районе, как бы не штук двадцать пять, а значит объектов еще больше — а РТС-то — один! Но и зарплату батя и его бригада получали хорошую. Если сейчас здесь у нас средняя зарплата рублей 150 — 170, а хорошая — двести, то батя мог получать и по двести пятьдесят, и по двести семьдесят рублей в месяц. Были вроде бы в «эртээсе» и еще подобные бригады, но как-то все более — временные, составленные «с миру по нитке», то вроде — работают, а то смотришь — уже и развалилась та бригада!

Мама с батей вообще были — интересная пара. В плане — внешнем. Он высокий, под метр восемьдесят, а сейчас это уже высокий мужик считается. Худощавый, я бы даже сказал — худой. Но жилистый! Когда летом что-то дома делает, бывает — рубашку с себя скинет (ну жарко же!), так мышцы прямо перекатываются под кожей. И еще — пятна белые от ранений! На левом плече шрам рубцом; на груди справа еще такой — округлый; спина в небольших шрамиках; и на стриженном высоко затылке сеть мелких шрамчиков! На щеке слева, от уха до скулы — рубец! Досталось бате! И глаз левый, после ранения и контузии, видит плохо, оттого батя чуть щурится на левый глаз. Поэтому выражение лица у него, для тех, кто его не знает, какое-то — с недоверием что ли, или с насмешкой!

Но вот силушка есть! А еще у него крепкие сильные руки, со здоровенными, коричневыми от загара, и всякой смазки, и железа кулаками. Так-то батя не драчливый (хотя и возраст уже — куда тут драчливым быть!).

Но помню, я еще в начальной школе учился, у деда Гены какая-то гулянка была, родные все собрались, выпивали, закусывали, песни пели. Так дядя Дима, муж тети Нади, поднабрался и ну — скандал учинять! Так-то он до тети Нади прицепился — все он ее ревновал, дескать, красивая и все «хвостом крутит»! Ну пока он с ней просто ругался, его все урезонить пытались. Батя все в сторонке сидел, помалкивал. Потом «Митрий», как его дед Гена называл, вовсе распоясался — сначала тете Наде по уху кулаком «засветил», бабу Дусю толкнул, та и завалилась! Потом и деду Геннадию досталось, когда он заступился за жену и дочь. Тут уж батя встал и дядю Диму сначала пытался словом успокоить. Но что пьяному докажешь?! Он как-то так небрежно от бати отмахнулся и вроде бы по лицу маме случайно попал.

Вот здесь уж батя дал ему! Так дал, что потом и деды его от зятька непутевого оттащить не могли! Лупил он свояка жестко, я бы даже сказал — жутко! А уж «соплей кровавых» сколько дядя Дима по стенкам развесил! Баба Дуся потом маме высказывала претензии, «вот, дескать, забелить стены не могу, приходи — помогай, будем скоблить да забеливать»!

А ведь дядька Дима был мужик вовсе не слабый! Невысокого роста, весь какой-то круглый, был как тот кабан: сильный, упрямый и туповатый! Драчливый был — страсть! Всё в клуб, на танцы бегал, но не к девкам или потанцевать, а зацепить кого-нибудь, подраться! Свои-то, «эртээсовские», его дурную натуру знали и не связывались, а вот какие-нибудь приезжие или прочие командированные, те да, — могли ввязаться! Дядя Дима и сам частенько с синяками ходил. Но — гоголем, «всех победителем»!

И тетку Надю частенько поколачивал, по пьяному делу. Выпить он тоже любил. Хотя дед Иван говорил: «Так-то Митрий — мужик работяшший! Вкалывает — будь здоров, и зарабатывает неплохо! Ишшо б не пил!». Дядя Дима работал бульдозеристом в РТС. С теткой они так и развелись — толи ей надоело «огребаться», толи ему — смотреть, как она «жопой крутит перед мужиками»! Сейчас он где-то на Севере работает, за «длинным рублем» поехал. Слышал, что баба Дуся бабе Маше рассказывала, что тетя Надя хорошие алименты от «Митрия» получает, на двух своих сыновей, погодков.

Вот еще — родственница, тетя Надя, дочь деда Ганадия и бабы Дуси. Сейчас ей толи двадцать три, толи двадцать четыре года. Молодая, красивая — эдакая ядреная русская молодка. Статная женщина! И веселая, добрая. На лицо, я бы не сказал, что красавица — просто милая. Коса до пояса, опять же, в канон русской красоте! У меня с ней всегда хорошие отношения были — и сейчас она меня любит, и потом мы с ней всегда ладили.

Именно от нее в будущем я и узнавал все наши прошлые семейные сведенья и «тайны» — когда дедов, отца и матери уже не было, а тетя Надя оставалась одна из всех старших родственников. Как уже говорил, мне с возрастом стало более интересно то, где и как жили мои родные. Возрастная сентиментальность, не иначе.

Были ли веские причины у «Митрия» гонять тетю Надю? Точно не знаю, но полагаю, что были. Она была вообще человеком общительным, веселым; «душа на распашку»; да и болтушка та еще. Баба Дуся не раз говорила ей:

— Ты, Надька, дура! Чё ты языком сваим все мелиш и мелиш! У тя, как у той утки, вода в жопи не держится! Языком налево и направо! И все хиханьки и все хаханьки! Ты замужняя женщина, сурьезность должна быть! И думай, чё говориш!

И по причине ее внешности, вполне могло быть, что претензии дяди Димы были обоснованы. Да и в прошлом, уже когда я подрос и более-менее стал понимать «взрослую жизнь» и даже приглядываться к ней, к жизни этой, знал, что тетка не раз пыталась устроить свою личную жизнь, но все как-то — неудачно. Лишь в восьмидесятых она «сошлась» с одним мужиком — простым, скромным, спокойным, без особых претензий. И тоже — бульдозеристом, кстати! С ним они и прожили до самой старости, спокойно, без ругани и страстей.

Еще помню, как батя побил Глеба. Есть у нас в РТС такой персонаж — Глебов Василий, по отчеству — не знаю. Здоровенный мужичина, уже под полтинник возрастом, фронтовик, орденоносец! Но характером — типа дяди Димы, «дурак дураком»! Все он «по пьянке» гонял свою жену и сына, моего приятеля — Мишку Пятака. Сколько раз они ночевали по соседям! И в милицию его сколько раз за драки забирали — ничего на Глеба не действовало!

Вот этот Глеб, как-то пьяным проходил мимо домов моих дедов. И как раз — 9 мая было, День Победы. Батя с дедами, за столом, как положено! — посидели, выпили и вышли на лавочку, покурить. Вот Глеб этот и начал — сначала «за здравие»! Поздравил всех с праздником, посидел, покурил, поговорил о том, о сем. А уже когда уходить собрался, с какого-то «глузда» обозвал деда Геннадия «власовцем». Типа, раз в плену был, а потом в Надыме лес валил, значит — предатель и есть. Дед Гена насупился, почернел весь. А батя поднялся и ввалил Глебу, да так, что всю морду разбил, а потом еще пинками до переулка гнал. И ведь не посмотрел, что он этого Глеба и ростом, и весом куда как меньше! Вот такой у меня батя! Авторитет в РТС, «сурьезный мушшина!».

Мама у меня тоже интересная женщина. Ростом пониже отца, но не сильно. Здесь она считается высокой. Не полная, но и не худая — так, «в теле»! Русоволосая, косу закручивает на затылке, и лицом приятная. Ну — мама, она и есть мама! Я ее очень люблю, а как иначе?!

Работает она фельдшером в РТС, как уже говорил. В РТС есть целый медпункт: врач-терапевт, фельдшер — моя мама и еще медсестра. Они не только работают на РТС, но и все население поселка обслуживают — и ребятишек к ним ведут, и старики в медпункт тянутся. В садике, в школе и в столовой они тоже частые гости, то с проверками, то по своим медицинским делам.

Я вот не помню, чтобы родители когда-то ругались. Спорили — то да, бывало частенько, но, чтобы ругались? А тем более — дрались?! Такого никогда не было!

Они вообще, когда куда-нибудь выходили — в клуб там, в кино или в гости — смотрелись здорово! Оба высокие, и одеты прилично, пусть и небогато! Батя «на выход» был всегда в темно-сером костюме, в светлой сорочке (галстуков не носил принципиально!), ботинки до блеска начищены. Если зима — пальто с каракулевым воротником, шарф шерстяной, клетчатый! Дед Иван посмеивался: «Ты, Иван, как начальник большой ходишь, все пижониш! Кто не знает, так забоицця!».

Мама тоже всегда старалась одеваться стильно и красиво, ну — как возможно в нашей глубинке, и на что хватало средств! В общем — красивая пара!

И всегда, насколько я себя помню, мама приучала нас одеваться чисто, следить за одеждой, беречь ее. Пусть бедновато, но — чисто!

Но был у мамы недостаток. Как говорила баба Дуся:

— Простодырая, ты, Светка! Вот чё ты все бегаш и бегаш по всему эртээсу! То уколы у ней, то банки кому ставит, то ишшо чего! Вечер уже, у тебя ж семья! Мужа и детей кто кормить-то будет?! Ну почему та же Наталья (это наш врач!) по больным вечерами не ходит?! Или та же Зинка, ветер в голове! Медсестра ваша! Чё ты все на себя гребеш-то?! Или тебе за это кто-то хоть копейку даст?

Да, вот такая общественница…

И деньги у нас как-то не держались! Вроде и есть, а вроде бы и нет никогда! Я уже позже спрашивал у нее:

— Мам! А как так-то — ладно у тебя, у фельдшера зарплата была невеликая, но батя-то, он всегда хорошо получал! Куда деньги-то девались! И телевизор у нас появился чуть не у последних в поселке, и холодильника тоже долго не было!

Помню, мама засмущалась:

— Ты знаешь, Юрка… Я никогда не умела деньгами распоряжаться — всё они у меня сквозь пальцы утекали. Вроде только что зарплата была — и тут же фьють — нету денег! А куда делись?! И не пили у нас, и не транжирили! А вот как-то скопить не получалось ни на что. Уж и мамка-то меня всегда за это грызла, а все так и было!

Да…

Вот еще сестра моя — Катька! Она была старше меня на два года, чуть больше: она ноябрьская, я — апрельский. Ох и заноза же она была в моей жизни! Это ж все детство и всю юность: Катя — то, Катя — это! Отличница, общественница, на доске почета в школе! В танцевальной студии районного ДК занимается, на концертах выступает! Матери и бабушке помощница — и в доме, и в огороде! Во всём и всегда ее мне ставили в пример! Ее и мама, и батя и бабушка с дедом любили, как мне всегда казалось — больше, чем меня!

И язва при этом — та еще! И учились мы с ней в одной школе! Это же все мои «косяки» — немедленно становились известны дома! Да и сама она вполне могла на меня «нашипеть», а то и подзатыльников или «чирков» надавать, это класса до седьмого у нее получалось. Потом — шалишь! Юрик уже подтянулся и силенкой окреп! Нет, драться я с ней не дрался, конечно, но уж вырваться из цепких ручек, да отбежать — уже мог!

И с самого детства я для нее был балбес, придурок, валенок сибирский!

Хотя… Нельзя сказать, что она была не так уж и неправа! Еще будучи маленьким, я всегда куда-то «встревал». Нет, не в одиночку, конечно! С пацанами! Но если Сашка Любицкий мог как-то выкрутиться, убежать, спрятаться, то на меня все валилось регулярно! С детства меня то кипятком ошпаривали, то я на велике с горы слетал, то с дерева падал, то на территории организации нас с пацанами ловили, но поймали только меня! В общем — тютя изрядный был!

Учился я в начальных классах очень прилично — не отличник, но очень неплохо, да! А потом… Учился только по тем предметам, которые мне нравились! То есть по истории, географии, той же литературе — у меня были стабильно пятерки! По физике и геометрии, которые мне тоже нравились — что-то между пятеркой и четверкой! По физкультуре, примерно с класса шестого — стабильно — пять! А вот остальные предметы… так себе. На тройку вылазил — и ладно!

Ну и вот как тут быть, если рядом — «комсомолка, спортсменка, отличница, и просто красавица»? И еще — сестра?! И в школе тоже учителя тюкали — «Катя учится! Катя занимается! Катя — пример для тебя!».

Ничего, кроме раздражения и злости во мне это не вызывало!

«Зануда, злюка, заучка!».

Потом-то я понял, что для того, чтобы так учиться, все успевать, Катька сидела за уроками часами, занималась танцами, бежала домой, чтобы помочь маме и бабушке. Днями и неделями все это! Очень высокая самодисциплина! Это же только уважение должно вызывать! Но нет — маленькие балбесы этого не понимают!

И меня потом, позже, очень удивляло, что пацаны постарше у меня как-то невнятно, издалека — но расспрашивают про сестру! «Это про кого — про вот эту?! Да чё в ней хорошего-то?!».

Ан нет — если разобраться без эмоций, Катька всегда была, по крайней мере — очень симпатичной девчонкой, если не просто — красивой! Высокая, с правильными чертами лица, темноволосая с длиннющей косой, со стройной, сформированной танцами фигурой! И — умная, интересная! Только вот как снежная королева — неприступная, без эмоций, отстраненная!

Потом, когда я вроде бы подрос, но ума не прибавил, наши отношения стали еще более натянутыми. К хреновой учебе, добавились и периодические драки, потом гульки с друзьями и девицами — все это не добавляло Кате любви ко мне. Частенько она шипела: «Придурок! О себе не думаешь, о родителях подумай — стыдоба же им, сын — придурок, драчун, еще и потаскун!».

Сама она ожидаемо закончила школу с золотой медалью, поступила в мед. Училась и там тоже хорошо. Приезжала на каникулы, но мы с ней практически не общались. Мне были не интересны ее занятия, ей было брезгливо мое поведение! И даже увещевания баушки и мамы о том, что мы ведем себя как кошка с собакой, как «сведёныши», ничего поделать не могли.

И даже гораздо позже, когда я, вроде бы встал на ноги, взялся за ум, и для большинства окружающих стал вполне пристойным молодым мужчиной, даже руководителем, а потом — владельцем предприятия, наши отношения не наладились! Она меня продолжала осуждать, что я столько лет «трепал нервы» родным. Даже приезжая к маме в гости, толком со мной не разговаривала.

Еще позже, когда у меня появились деньги, я, что-то поняв в жизни, решив наладить отношения, предложил ей и ее мужу Валерке, помощь в улучшении жилья. Они тогда жили вчетвером с двумя сыновьями в «двушке», полученной Валеркой в конце Союза на заводе. Катька даже слушать не стала, отказалась! Вот как же тогда это меня обидело!!!

Потом мы придумали комбинацию, что вроде бы Валерка возьмет кредит на обмен своей квартиры на хороший особняк, но деньги, вместо кредита ему дам я. Тот тоже чистюля, долго отнекивался, ломался. Я тогда не понял — он Катьки боялся или и вправду был такой щепетильный? Моя жена Дашка тоже вступила с нами в сговор. В итоге все получилось, но отношения остались прежними — хреновыми. По крайней мере, со стороны Катьки.

Лет до шестнадцати я и не знал, что Катька у родителей — приемный ребенок! Да и как-то все равно мне было — сестра и сестра! А какая она — я даже не задумывался!

Много лет спустя, тетя Надя рассказала, что после рождения первой дочери, Натальи, моя мама очень болела, все не могла восстановиться:

— Ну ведь как?! Она ведь, как многие в войну, работала на износ! Хоть и девчонкой еще была малой. Они же в сорок третьем весной, чтобы скот не издох, еще по снегу, по воде лазили по болотам — кочки срезали! Потом кочки сушили, перемалывали, да коровам давали! Хоть так, да и дотянули тех до травы новой!

«А что попростужались все, что девкам еще рожать впереди — так кто же тогда об этом задумывался: сейчас бы выжить, а что потом будет — там и поглядим! Вот почками да прочим, потом и девки, и мальчишки и маялись!»

Вот мама и не могла забеременеть после первых родов очень долго. Уже рукой махнули, да и взяли Катьку из Дома малютки. А потом вдруг я — когда уже и не ждали! Вот как-то так…

«Вот така у нас семейка!»

Хотя нет… Есть же еще и самая старшая — Наталья! Она была старше меня на одиннадцать лет, и я ее, к своему стыду, практически не знал, как человека. Уехала она учиться Тюмень, когда мне было пять лет. Там познакомилась со своим будущим мужем. Потом они долго жили то в Видяево, то в Североморске. Потом, в конце восьмидесятых, переехали в Севастополь. Приезжала она один раз в три-четыре года, то с мужем, потом — с сыновьями, то одна. Отношения у нас ней были ровными, приветливыми, но не более. Не теплее…

Вечерами, когда мама приходила к деду с бабушкой попроведовать меня, я присматривался к ней. Все хотел понять, не изменилось ли ее отношение ко мне. Внешне вроде бы все нормально, но…

— Как там Катюшка? — это такой мой вопрос, вроде бы — на проверку.

Сказать, что мама сильно удивилась — так нет. Но все-таки немного удивлена. Бабушка с дедом тоже смотрят на маму с интересом.

— Да вроде бы ничего… Конец года же — с учебой все сидит. Да еще танцы эти — выматывают ее сильно. Я уж говорю ей — до конца года пока не ходи. Кончится учеба, тогда будешь ходить! Так нет же, упрямая — «я все успею»!

— Чё-та к нам давно не заглядыват. Ты ей скажи, баушка и обидится может!

Видно, что мама устала, сидит вытянув ноги, прислонившись головой к стене.

— А никак опять с уколами своими бегаш? Опять у кого-то была? Вот скольки можна говорить-то! Чё ж упряма така?! — опять баушка высказывает негатив по причине маминой высокой общественной активности.

— Мам! Ну перестань уже! Ну Жулебиных бабушка захворала, нужно уколы ей проколоть! Как ей до медпункта-то дойти? — мама вяло отбрыкивается.

— Ха! Ту Жулебинскую бабку ишшо лопатой не убьешь! Больная она, ага! Вот увидишь, как ягоды пойдут — она первая на «гриве» раком стоять будет! — это уже дед высказывает сомнения в силе заболевания неизвестной мне бабки.

Дед Иван вышел из дома — чего-то они там у деда Геннадия «мороковали» опять…

«Гривой» здесь называют небольшую возвышенность рельефа. Совсем маленькая по высоте, она тем ни менее выше «лога» (вариант — лог, ложок), которая, в свою очередь — низменность. Эти гривы и ложки чередуются друг с другом, этакими полосами. Лог-грива, лог-грива…. По протяженности они бывают очень разными, от тридцати-сорока метров по длине, до нескольких километров. И перепад их высот тоже разный — от практически незаметного, до явно видимого глазу. Особенно это хорошо видно весной на лугах: вот полосы воды — здесь явно лога; вот выступающие, более-менее сухие полосы — это гривы. И по ширине эти гривы и лога тоже разные: то буквально пять-десять метров, а то и все двести-триста метров!

Местные жители прекрасно знают про особенности этих ландшафтов. На гривах часто расположены клубничники — обширные пятна лесной клубники, которая плодоносит примерно в начале-середине июля. И ягода вкусная, ароматная, а уж варенье из нее — душистое лакомство! Правда брать ее нудно, но то — от терпения зависит!

В логах же предпочитают готовить дрова — береза, которая растет в логах, более ровная, легче колется на поленья при колке чурок. Но на гривах витая, комлистая береза — более жаркая в печи. Так что — хочешь жаркие дрова, не ленись, отбивай себе руки топорищем колуна, тюкая эти неудобья!

В логах же по весне, на разливах, ловят бреднями рыбу, заходящую сюда на нерест.

Дома же лучше ставить на гривах — подтапливать не будет. Здесь везде — лог-грива. Если дорога расположена в логу — все, пиши-пропало! Любой дождь ее превращает в болото! Но в логу — сено лучше готовить, трава там более густая и высокая. Такие вот особенности хозяйствования в Сибири!

Вот дед и говорит, что Жулебиха еще отличится при сборе клубники, когда придет пора, и вовсе ее хоронить рано!

Есть здесь, рядом с РТС, на лугах знаменитая в округе Боярышная грива. Так ее называют от множества произрастающей здесь боярки, боярышника. Грива эта тянется километров на семь — восемь. На ней берут и клубнику, и ту же боярку, если есть таковые желающие. Так-то ягода полезная, как лекарство, только вот прикладное ее значение на этом и заканчивается: варить или как-то еще использовать для пищи ее неудобно, по причине обилия крупных косточек. Ну, ребятишки еще ее едят, но там тоже — больше плюешься, чем наедаешься! Еще есть там островки черемушника — в низинках. Да, даже на гриве бывают низины! В общем, тут все сложно объяснять, тут жить нужно, чтобы понимать! Малинника опять же на Боярышной гриве много. В общем, народ из РТС летом там бывает часто, правда далеко по гриве не проходит — кому охота несколько километров туда-сюда топать!

— Мам! Голова болит? — мне жалко мамку!

— Угу…

Примерно в этом возрасте у мамы начала проявляться гипертония. Вроде бы все нормально, но стоит вот так побегать или поволноваться, понервничать — и голова болит. У меня с возрастом тоже эта проблема возникла. Ноющая, пусть и небольшая головная боль — выматывает. А если давление подскакивает выше — вообще труба!

Надо попробовать…

В той жизни я много чему научился. Чему-то учился по необходимости, что-то осваивал вроде бы временно и случайно, но навыки — это такое дело! Вроде сейчас и не нужно, а вот завтра — пригодится!

К примеру — научиться ставить уколы. Ну ничего же сложного нет — поставить внутримышечно укол! А ведь далеко не все умеют. Или там давление смерить! Надо мной еще и посмеивались — ну как же! Жена же — врач, вот ты и нахватался от нее!

Во время первой беременности моей жены Дашки, у нее начались сильные боли в ногах: болели стопы, мышцы голени до коленей. Она, сама врач, понять ничего не могла, советовалась с коллегами, сдавала анализы. Вроде бы днем все нормально, но как вечер — хоть волком вой! Бабушка тогда посоветовала собирать подорожник, мыть его и прикладывать к ногам, везде, где болит. Это помогало, но только на краткое время. Кто Дашке посоветовал массаж, я не знаю. Она договорилась с массажисткой больницы Галиной — была у них такая, в физиокабинете, эдакая «тумбочка» с по-мужски развитыми руками и плечами.

Та пришла, посмотрела Дашкины ноги, пощупала. Потом тщательно размяла и пальцы, и сами ступни, и голень. Дашка постанывала, говорила, что больновато, что ломит ступни. Но Галина сказала, что надо потерпеть! И действительно, после сеанса Дарье стало легче и вечером ноги не болели. Галина приходила еще несколько раз. На второй или третий раз она кивнула мне:

— Давай, учись! И жене поможешь, и в жизни потом пригодится!

Я попытался отмахнуться, но массажистка была неумолима, да и Дашку было жалко. Так я стал, под присмотром Галины, массажировать ножки своей любимой. Сколько раз пришлось выслушивать колкости неглупой, но язвительной учительницы! Потом она сказала, что я сам уже вполне могу все сделать. Сначала — под ее присмотром!

Постепенно, после обязательного сеанса массажа ног, я попросил ее, с подачи Дашки, показать, как разминать спину, ноги, плечи.

У Дашки боли прошли, а сеансы — понравились. Она потом постоянно просила меня помассажировать ей то ноги, то спину, то — еще что-нибудь!

Ага-ага… Чем обычно заканчиваются сеансы массажа у молодых, любящих друга друга людей? Вот-вот!

Интересно, что боли эти прекратились вообще, и даже в последующие беременности — не возвращались. Наверное, какая-то психосоматика, не иначе!

Галина была женщиной средних лет, и скорее — некрасивой, чем наоборот. За первые ее сеансы я рассчитывался деньгами, брала она недорого, но потом она намекнула, что деньгами в этой жизни не все можно получить. Я не раз ловил на себе её заинтересованные взгляды. Да и репутация у меня, в нашем маленьком городке, была определенная. Ну да — шоферюга-камазист!

Причем — один из первых вообще в городе!

«Камазы» только начинали поступать в организации, и садили на них, как правило, — молодых, но уже опытных и надежных мужиков. Такие это были в то время добры молодцы, с определенной репутацией бабников, но все как на подбор — ребята серьезные в работе, а от того — денежные!

Мимо Дашки эти взгляды не прошли, но к моему удивлению, кроме смеха и подначек, никакой негативной реакции — не вызвали. Она даже с притворным вздохом, посетовала, что ради здоровья жены, на что только любящий муж не пойдет!

Я удивился и спросил — а не ревнует ли она меня? Дашка расхохоталась и спросила:

— А к кому там ревновать-то?! Скажешь тоже — ревнуешь!!! Ха-ха-ха! Ну — насмешил!!!

Потом еще со смехом добавила, что вот отвергнутая женщина — это потенциальный враг, причем из очень таких продуманных. Зачем, дескать, по жизни врагов множить, да еще — на ровном месте!

Ага, ага… Галина еще мне «давала уроки» месяца полтора-два. Я действительно много от нее узнал. Как и что лечить, как лучше подступаться к человеку. В том числе — что женщинам может понравиться! Так сказать — при взаимодействие мужских рук с женским телом.

— А к ребятишкам маленьким — не вздумай лезть! Там столько сложностей, напортачить легко! И к старикам — осторожно, тоже можно только хуже сделать!

А про отношения с женой… Мы тогда, в молодости, вообще многих окружающих и по многим вопросам эдак… шокировали… Да — эпатировали! Не специально, а потому, что нам похрен на мнение окружающих было! Не на всех мнение, и не по всем вопросам, но — что было, то было!

Дашка, после того как я первый раз вернулся с «провожаний массажистки», спросила:

— Ну как? — улыбаясь.

— Ты знаешь… — я все же немного смущался, — Минет — выше всяких похвал! А вот остальное — так себе, на троечку… еще и фигура у нее… мягко говоря — на любителя!

Да, меня еще тогда немного смущала такая откровенность в обсуждениях с женой «этого».

— Та-а-ак… Вечером покажешь и расскажешь, как там «минет — выше всяких похвал»! Выше всяких похвал — могу быть только я! — вот так вот!

Конечно, профессиональным массажистом я не стал. Там и знания нужны тоже, и опыта побольше.

Но Дашке — нравилось! Уже не на уровне — «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», а более умело и со знанием. Постепенно тренируясь на жене, «намастырился». И ноги мог размять, и спину с плечами, и пальцы.

Больше всего, конечно, нравилось разминать и наглаживать ножки, с переходом на попу… К-хм… Да… И далее — везде!!!

По случаю, покупал несколько раз книжки на эту тему, изучал, пробовал. В девяностые и кассеты тоже покупал. Когда дочка Машка на танцы активно стала ходить, часто приходилось ей ноги и поясницу разминать. У них там преподавательница была — дракон в юбке! Точнее — не в юбке, а чаще всего — в трико! Ух и фигурка у Алены была! Невысокая, крепкая, с хорошими формами — она бы в будущем вполне бы за «фитоняшку» сошла!

Не жалела ребятишек ни грамма! И я, и Дашка сначала спрашивали у нее — стоит ли так жестко заниматься? Алена, свет Александровна заявила, что если хотите хороших результатов, то здесь, как и в спорте — только через боль, только через «не могу»!

Потом и сын старший стал серьезно заниматься футболом. Тоже приходилось папане, когда я дома был, разминать забитые интенсивными тренировками мышцы. В общем — практика была!

В конце восьмидесятых, к нам в Кировск, на должность директора сельхозтехникума прислали одного интереснейшего человека. Познакомились мы с ним, можно сказать, случайно. Но как-то завязались отношения. Друзьями не стали, но встречались и по работе, да и в компаниях вместе сиживали. И домой мы с Дашкой к ним приходили, и он с женой — к нам. Дашка с его женой как-то общего языка не нашла особо— ну там и разрыв в возрасте был приличный. Общались хорошо, но не более. А мы с Палычем частенько могли где-нибудь встретится и поболтать о том, о сем пару-тройку часов. У него еще приятель образовался — препод с нашего медучилища. Вот они были очень интересными рассказчиками! А спорили как! Мнения у них частенько разнились, а знаний было — я только поражаться мог! Ведь здорово же — умных людей послушать!

Так вот… Этот Палыч, когда мы только-только познакомились и сидели в одной общей компании, как-то выручил меня. Разболелась у меня, ни с того, ни сего голова. И трещит так, что и компания уже мне не в радость, и стол обильный — на хрен не нужен! Даже интересные женщины — не привлекают! Вот он и предложил мне перейти в другую комнату, порасспрашивал, потом усадил на стул и велел расслабиться. Потом долго мял голову, то жестко, то слегка поглаживая. Стряхивал руками и снова массажировал. И я с удивлением почувствовал, что и боли нет, и ясность мысли поражающая, и голова какая-то светлая, легкая!

Потом я увязался за ним в ванную, где тот долго мыл сильной струей руки, с вопросом — как так? Как научится?

— Ты, Юра, если будешь такому учиться, перво-наперво обязательно запомни, что после этого нужно руки водой обмыть, лучше — проточной и еще лучше — сильным напором!

Потом весь вечер мы с ним только об этом и проговорили, не обращая внимания на остальных. И еще не раз возвращались к этому вопросу, когда я стал что-то такое пробовать.

— Я, Юра, тебя этому научить не смогу. Я и сам не знаю, как такое выходит! Я же помотался по Сибири, Уралу, Алтаю. С разными людьми встречался. Случалось, что и попадались очень интересные такие люди. Не простые, я бы сказал! Там что-то услышал, тут что-то посоветовали…

— Получается — я боль эту на себя вытягиваю! Потому и обязательно нужно водой руки обмыть — иначе сам болеть будешь! Так скажем — смыть эту боль водой! Проточной, и лучше — хорошим напором! Да и не всем и не всегда я помочь могу. Так… только если слабенько как-то.

— Я больное место у людей чувствую, как тепло, а иногда и жар сильный. Ну — это то понятно, где боль, там и воспаление! Вот я как бы вытягиваю на себя этот жар. Даже и не знаю, как объяснить толком… Тут пробовать нужно — получится или нет.

— Вот с ногами, Юра, я связываться не хочу. Побаиваюсь я — человеку навредить больше, чем помочь! Там же и варикоз, и тромбофлебит и еще куча всяких болячек! Начнешь массажировать, стронешь тромб и — привет! Не-не-не… Я — так только, помаленьку. Даже с позвоночником, если что-то серьезное — не возьмусь!

Дядька этот был крайне интересным! Учился в УрПИ, и вроде бы даже был знаком с Дятловым. Хотя мне в то время было вовсе неизвестно, кто такой — этот Дятлов! Потом работал в сельской школе на Алтае, дорос до директора. После этого — КрГУ, преподавал. Потом уже перебрался к нам в Тюмень. А дальше — его соблазнили должностью директора в Кировск. И везде он занимался с детьми туризмом!

— Я ведь, Юра, и Алтай весь ножками прошел! И Урал, особенно — северный! На столбах Красноярских — нет там ничего, что я не видел, руками бы не потрогал! И даже на Памире бывал! На Камчатку с ребятами ездил!

— В горах, Юра, особенно — наших, сибирских очень много всего интересного есть! И непонятного тоже! Да… и страшноватого тоже немало встречается!

— А что ученые, что ученые! Если ученый с именем, давно и прочно обосновался где-нибудь в Москве, Ленинграде или даже Новосибирске — то ему эти вот загадки и тайны — и даром не нужны! Они ему жить — мешают! Привычную картину нарушают и людей простых с затверженных догматов сбивают! Люди вопросы начинают задавать, а как на них ответить — ученые не знают! Значит, что? Не вижу, не слышу, не скажу! Ага-ага… как те три обезьяны!

— А что альпинисты? «Альпы», они же… ну, скажем так — снобы они! Для них только сами «альпы» и существуют! Все остальные — профаны, не достигшие того уровня знаний, который есть у них! А они значит — дзен постигли, ага! Да у «турья» (это они нас, туристов, так называют!) такие маршруты есть, что и не всякий «альп» по таким ходил! Да и внутри их общества тоже такие склоки — что ты!

Рассказывал он про уральские метели, когда просто выжить — уже счастье! Про саянских снежных дев, с которыми лучше не встречаться! Про глаза туристов, которые к концу маршрута из карих становились небесно— голубыми!

После встречи с ним, я и стал пробовать, ну так скажем — лечить. Не получалось! Точнее — получалось редко. И что тут было — просто массаж помог или это лечение «включилось», я даже не догадывался. До тех пор, пока несколько раз вдруг не начинал недомогать, после массажа. Ага… Руки-то мыть я не всегда вспоминал! Чаще — забывал. Стал присматриваться, прислушиваться к людям и себе. И начало помаленьку получаться, не всегда, далеко не всегда! Даже — редко! Но начало получаться…

Но вместе с тем, появилась какая-то боязнь что-нибудь на себя перетянуть. Старался отнекиваться от массажей; с незнакомыми людьми — и вовсе не связывался, отшучивался больше. Но своим — тут уж не откажешь, тем более, когда уже не раз, и не два помог. Не все я мог лечить, далеко не все! Даже — наоборот, очень малый круг хворей. Боль там головную снять; спинку потянуть, напряжение снять; ноги чуть полечить, размять. Общую усталость чуть уменьшить, расслабить человека. Баловство, одним словом!

Но здесь — реально стало маму жалко!

— Мам! Давай я попробую помочь! Ты, вот давай — ложись на диван, голову вот так — на край, на самый, чтобы и тебе и мне удобно было, — я старался не замечать взгляды бабок!

Мама сначала отнекивалась, пыталась отшутиться, говорила, что боль сама пройдет, но потом — согласилась. Возился я долго, волновался больше. Еще волосы у мамы — шишкой на затылке, их же распустить нужно, уложить так, чтобы не мешались.

Но — получилось! Получилось! Мама притихла, лежала молча, наверное, прислушивалась к себе. Потом она с удивлением протянула:

— А ведь ушла, боль-то! Правда — ушла! Вот только в сон что-то потянуло, — не удержалась и сладко так, протяжно зевнула, прикрыв рот ладошкой.

Бабки все это время по очереди заглядывали за занавеску. Я не выдержал:

— Ну чё вы над душой-то стоите! Самим бы понравилось такое? Мешаете же! — те, что-то ворча, вернулись за стол.

— Баба! Ты в рукомойник воды налей побольше, да по прохладней, желательно! А то там степлилась уже наверное! — вот руки вымыть нужно обязательно не забыть.

После того как я тщательно и обильно промыл руки, вернулся и сел за стол — жрать захотелось, как из пушки!

Бабуля захлопотала, поставила на стол что-то — так на перекус, ворча, что — вот весна наступила, а значит печку топить не будешь — жара же в доме будет! А потому — либо на уличной печке в огороде, под навесом готовь; либо — на электроплитке, где постоянно спираль перегорает, а новых не всегда и купишь!

Первой не выдержала баба Дуся:

— А чё, ты так еще чё лечить можешь? Вот ноги у меня ноют и ноют, мочи нет! — для убедительности она потерла рукой колено.

— Не, баба Дуся — ноги я лечить не могу! Даже — опасаюсь! Там же у тебя вены наверняка больные, суставы! Не дай Бог что-нибудь строну, да ты и помрешь! Вон у мамы спроси, если не веришь — все эти варикозы и вены нужно натираниями, да таблетками лечить, и то — толку мало. Возраст же! — вот еще не хватало! Опять натворил, сейчас разговоров, шушуканья будет у баушек. А баба Дуся — значит и сплетни пойдут! Сама тетю Нади попрекает, что болтушка, а в кого та пошла? То-то же!

— Вот руки тебе могу помять, помассажировать! Может быть — поможет. Ты же всегда говоришь, что руки тоже ноют! — тут опасностей поменьше, можно попробовать.

— Да не! Руки-то зимой обычно ноют, а щас не надо! — ага, ну была бы честь предложена.

— Юрка! А как ты — так вот, руками голову помял-погладил — и боль прошла? — тут уже мама не утерпела, — так-то я знаю, что некоторым в больнице массаж назначают, но там — спина, ноги! А здесь — голова! — маме интересно.

— Да читал где-то статью. Там про массаж хорошо было расписано. У людей по всему телу точки чувствительные есть, где нервные окончания близко в коже. И если знать — где какая точка, на что она влияет, можно временно боль снизить или вообще убрать! Но это — не лечение, временная только мера. Лечить болезнь все равно нужно! Вот у тебя голова болит — у вас в медпункте есть же прибор для измерения давления? Ну — тонометр? Попроси Наталью Алексеевну тебе давление измерить! А так — пустырника настойку нужно пить, боярышник — тот от сердца помогает, валерьянку можно. Хотя, стоп! Валерьянка вроде бы память ухудшает! Ее — не надо.

То, что я «запойный» читатель — все родные знают. Читаю не только книги, но и вообще все, что под руки попадется — журналы разные, даже газеты! Вот пусть и думают, что действительно знания мои — из журналов!

— Мам! А что там у меня со школой-то? — нужно же было их как-то отвлечь, а заодно и свой статус прояснить.

Мама, вполне уже довольная и повеселевшая, укладывала волосы в привычную прическу тут же на кухне.

— О как! Ты что про школу-то вспомнил?! То чуть не с ремнем, да руганью приходилось гнать в школу, а то — сам спрашиваешь? — удивленно протянула она.

— Так непорядок же! Все учатся, а я дома валяюсь! Еще на второй год оставят!

— Да нет! Там все знают, я же их сразу через Катю предупредила! Потом еще ваша классная звонила, я ей все объяснила. Она сказала, чтобы поправлялся, а если до конца года не вернешься, тебе по текущим за четверть оценки выставят, а по четвертным — за год! Там ты нас ничем не порадуешь! — уже строго на меня так — зырк!

За всеми этими происшествиями, за моими «косяками», время шло, и я стал чувствовать себя лучше. Утрами — так вообще было хорошо, к вечеру могла начать болеть голова, но уже так — чуть-чуть.

Пацаны тут на днях ко мне пробились. Бабушка их сначала пускать не хотела, нашумят тут, в сенях натопчут опять же. Но я упросил ее!

Пришли Сашка Любицкий и Славка Крамер. Еще передавали привет от Кольки Кольцова и Рыжих.

Колька Кольцов — это мой приятель, с детства. Мы одно время жили в разных квартирах в одном доме, по соседству. Он на два года старше меня. В последнее время играть и баловаться, носится по улице, как баба говорила — «хвост дудкой» — практически перестал. Ходит в спортивку, на легкую атлетику, и все меня туда сманивает! Занимается серьезно уже два года, и даже какие-то неплохие результаты показывает. По крайней мере, на соревнования в Тюмень уже пару раз съездил.

Рыжие — в поселке пацанва двух братьев, погодков, так дразнит. Так-то они вообще не рыжие, просто фамилия — Рыжовы. Они с родителями приехали в Кировск, то есть — в РТС откуда-то из деревни несколько лет назад. Мы — приятельствуем.

Сашка Любицкий — мой дружок с детства. Мы с ним и в садик вместе ходили, и в начальную школу. Потом правда, когда мы вернулись из Крыма, учились хоть и в одной школе, но в разных классах. Сашка был всегда пройдохой — «пройда», как бабушка говорит. Он примерно одного со мной роста, но этакий живчик! Вечно с лохматой, кудрявой, в отца, дядю Сашу, головой, загорелый уже весной, на месте долго сидеть не может. Ага — «шило в жопе» — со слов опять же бабушки. Он вечно куда-то бежит, чем-то занят, вечно придумывает какие-то дела, часто — очень даже небезопасные, и вполне себе порицаемые взрослыми, вплоть до «ремня в жопу»! Учиться он «так себе» — примерно также, как и я. Времени же вечно не хватает, на эту школу!!!

Кличка у него — «Крестик». От деда Ивана услышал про «Крестика» — оказалось, что речь идет не про Сашку, а его отца, дядю Сашу. Что у них у всех, включая Сашкиного деда, такая кличка.

— Деда! А еще Сашка говорил, что он такой смуглый — потому что они, Любицкие то есть — болгары! Это правда, что ли? — ага, было такое хвастовство от Сашки.

Стоявший рядом дед Геннадий, заквохтал, заперхал табачным дымом:

— Эт Любицкие штоли болгары? Ха! Не знаю с какой они такой Болгарии, но что дед его — Петька — как есть цЫган, то — правда!

Дед Гена, похохатывая, рассказал, что Любицкий Петька (дед Сашкин) с его бабушкой появились здесь в Нагорном, в тридцатые годы. Был Петр Любицкий хорошим кузнецом, лошадей мог врачевать — то правда! А еще был бабник, выпивоха, и драчун — каких поискать! Матершшиник опять же! Дед Гена даже засомневался, кто кого перематерит — он деда Любицкого, или Любицкий — деда Геннадия!

— Как его Ефросинья (бабушка Сашкина, то есть!) только терпела — не знаю! Да и поколачивал он ее частенько! Но сам он, Петька-то, чаще от мужиков получал! Очень уж задиристый был! Хотя силенка была у него, была — чё тут говорить! Кузнец же!

— Деда! Я думал, что кузнецы они всегда большие, здоровенные. А дед Петя — невысокий, да щуплый! — действительно дед Сашки на здоровяка не похож.

— Ну так он раньше и не был щуплым. Крепким был, да. Это уж после войны он стал худеть, когда к старости погнало. Да и всякое ремесло прежде головой делается, а не силой дурной!

— А Крестик он почему?

— Дак у него в молодости, у пьяного дурака, присказка кака-то была про крестик… вот не помню щас… как там… ну — он все перед дракой орал, что побьет всех, вот — дескать, крест во все пузо… или как-то так… это он божился, значит, ага — дед, выпуская дым носом, всё пофыркивал, вспоминая молодость, — так его попервости и дразнили — Петька Крест во всё пузо! Потом уж — просто Петька Крест. А сыны его, значит — Крестики, да… Сашка Крестик, да Толька Крестик. Сашка-то ничё так вырос, справный мужик… А Толька у них в отца, значит пошел — тоже шалопай, да горлопан, ага…

В прошлой моей жизни, Любицкие примерно через пару лет уехали на Север. И с Сашкой после этого мы виделись всего пару раз, уже взрослыми. А здесь вот он! И я рад ему! Хоть и ругались мы с ним, и даже — дрались! Не раз и не два! Несмотря на то, что с Сашкой мы были примерно равны по силе, но был он какой-то верткий, жилистый, юркий, как капелька ртути. И мне частенько доставалось от него. Вот и сейчас, немного посидев рядом, он уже ерзает и вертится — скучно ему здесь сидеть!

Славка Крамер, мой одногодок, с родителями переехал в Кировск откуда-то с Урала. Здесь уже жила его тетка с мужем, работающим инженером-энергетиком в РТС. Приехали они, пока нас не было в Кировске. Славка перезнакомился с пацанами, и я с ним знакомился уже по возвращению. Был он щуплый, небольшого роста. В наших проделках особого участия не принимал, был рассудительным и спокойным. Спортом — не интересовался, но его уважали мальчишки за его знания. Казалось, что он знал все!

Славка, по моему, уже взрослому, здравому рассуждению, был такой обычный, советский ребенок-вундеркинд. Их было на самом деле немало, в стране Советов. Просто очень немногие из них чего-то добились в последующей жизни.

Казалось, что Славка интересуется всем и одновременно! Он занимался фотографией — потом я с удивлением смотрел на сделанные им еще в детстве фотографии, вполне на мой неискушенный взгляд профессиональные!

Он занимался музыкой (здесь уже — по требованию его мамы!), одновременно сразу и гитарой, и аккордеоном. Причем играл он вполне — опять же на мой взгляд! Помню мой дружок, Сашка Мухин, дворовый гитарист, говорил:

— Славка — он же классический гитарист! Ну, там — ноты, гармонии всякие, все эти ухватки! Мне и моей игры хватает!

Хотя, мне кажется, Сашка тогда завидовал Славке!

Славка занимался радиоделом и сам собрал работающий радиоприемник, а потом все ковырялся со схемами — пытался собрать устройство, которое отвечало бы за многое в доме — свет включить-выключить, магнитолу запустить, что-то еще этакое. Что-то вроде — умного дома из будущего! Он и в химии чего-то «петрил», когда вполне со знанием советовал пацанам добавить в «бомбочки» того или этого, для пущего эффекта. А то — «ета ракета никуда не полетит!».

И рыбачить он любил, правда — на презираемую моими дедами удочку!

И с юмором у него было все в порядке. И рассказчик он был интересный. И в школе он учился, за малым, на одни пятерки!

Мы с ним сошлись на любви к книгам. Читал он тоже «взахлеб», причем мог достать очень редкие книги! И марки, и значки он тоже собирал — его коллекции были самыми большими среди всех пацанов, которых я знал! И он не просто «собирал» их, а мог многое про каждую рассказать!

Мы с ним вообще сошлись очень близко — мне было интересно с ним!

Потом я стал больше заниматься спортом, потом — мои дружки-«фулюганы», деф-ф-ф-ки опять же… Интересы наши разошлись. Периодически мы встречались, болтали, и снова разбегались по своим интересам.

Я с удивлением потом узнал, что Славка ушел в армию! Как так?! Ему же прямая дорога была в институт! Но нет — отслужил. Затем Славка пропал и встретились мы уже через несколько лет. Как оказалось, он отучился в каком-то хитром институте, в каком, сам он — не уточнял. Потом работал на, опять же, хитром производстве, и опять — не понять на каком!

Нет, так-то я понимал, что все это как-то связано либо с Конторой, либо с обороной. Еще пару раз он приезжал к родителям, и мы даже встречались!

А в конце восьмидесятых, или начале девяностых Славка забрал родителей к себе, куда-то под Москву, толи в Дубну, толи Королёв. Последнее, что я про него слышал, что он уехал в Израиль, и что был он чуть ли не полковником в отставке! Я тогда еще подумал — ну кто его бы в таком случае отпустил в Израиль? Хотя-я-я… в те годы всем было на все — насрать! И никогда бы я в детстве не подумал, что Славка и его родители — евреи.

Да нам тогда плевать было, кто ты по национальности — главное, кто ты есть по жизни!

И вот сидит передо мной Славка, скромно улыбается, слушая, как Сашка чего-то опять врёт!

Вот и как тут не расчувствоваться, мне — старому больному человеку?! Так-то я — пацан по телу, но сентиментальности во мне — как во вполне себе шестидесятилетнем дедушке!

Я вышел на кухню и попросил, чтобы бабушка напоила меня и пацанов чаем.

Бабушка удивилась, не меньше ее удивились пацаны! Не принято здесь и сейчас кормить чужих детей у себя! Не потому, что жалко — вовсе нет! Если у кого-то беда, пожар там и еще какой катаклизм; если, к примеру, родители алкаши, совсем детей забросили — и накормят, и еще какую-нибудь одежонку подберут! Но вот кормить в чужом доме, и так же — кормиться в чужом доме — не принято! Свой дом ведь есть! И родители свои! И если ты «перехватил» что-то у чужих людей — то родителям и бабушкам-дедушкам — укор и позор! Чего «кусошничаешь»? Что — дома не кормят? По эртээсу куски собираешь? Можно было и по заднице получить, да как бы и не сильнее, чем за проделки!

Но бабушка согрела чаю, поставила на стол какие-то оладьи. Пацаны сначала отнекивались, потом — ели скромно, косясь на бабушку. Вообще-то это мой «косяк» — так сейчас не делают! Но я хочу, чтобы мои родные привыкали, что мои гости, пусть и не взрослые, но люди — серьезные, а значит и относится к ним нужно как к гостям — за стол усадить и угостить!

Охо-хо-нюшьки! Все мои взбрыки! Все мое несоответствие возраста и личности…

Ладно… пацаны ушли, а потом — перемелется, мука будет!

Про Крым я вспомнил не зря. Крым вообще в семействе Камылиных многое значил.

Есть у меня еще тетка — родная сестра моей мамы. Давным-давно, ну — по моим, сейчас детским меркам, она в Кировске познакомилась с солдатом из воинской части, которая расположена километрах в десяти от Кировска, за Тоболом.

Солдат этот, дядя Витя и стал ее мужем. А родом он был из села Н-ское, которое расположено примерно посередине между Феодосией и Судаком, то есть — в Крыму. После его демобилизации, они еще года два жили в доме деда и бабушки, а потом дядя Витя уговорил тетю Клаву уехать в Крым. Там они и прожили всю жизнь.

Кто-то из Камылиных примерно раз в три-четыре года, ездил к тете Клаве в гости и отдохнуть тоже. Село это довольно большое, правда расположено не на морском берегу, а так — на противоположном морскому, склоне горного хребта. Но и до Феодосии километров двадцать, и до Судака — примерно столько же. Доехать хоть и на попутках — труда не составляет. А нет — так через горы — марш-марш — километров семь или восемь и вот ты уже на берегу моря!

Даже бабушка с дедом туда ездили — с внуками понянчиться, да помочь чем по хозяйству. Тетя Клава с дядей Витей уже и домик небольшой там построили, двое детей у них, чуть старше меня и Катьки.

Все Камылины сходились в одном мнении — Крым — это земля обетованная! И даже батя мой соглашался — благодатная земля!

Вот после того, как мы с семьей съездили туда отдохнуть пару лет назад, мамка и уговорила батю переехать туда, попробовать там обосноваться! К тому же батя там, в общем-то случайно, познакомился с директором совхоза, разговорился. Оказалось, что директор Васильев в конце войны воевал командиром батальона примерно в тех же местах, где и батя. А когда Васильев узнал, что батя — мастер по установке-наладке оборудования — вообще стал его активно переманивать к себе! Тогда в Н-ском начинались строить винзавод, вот для наладки оборудования батя директору и понадобился!

Но, может — к сожалению, а может и к счастью! — ничего у нас не вышло.

По приезде туда, первое время жили у тетки. Но домик у них был тогда маленький — это они позднее пристрой соорудят. Стеснять родственников, у которых и своих детей уже двое, родители не хотели. Снимали комнату в доме у одной старушки, то потом — небольшой дом. Мы с Катькой — в школу, конечно, мама — в медпункт совхоза, батя — сначала на винзавод. Бате обещали квартиру в одном из строящихся целой улицей двухквартирных домов. И вроде бы все хорошо, но!

А вот потом начались неурядицы. Сначала заболел Васильев. Я не вникал, но мельком слышал, что фронтовые раны дали о себе знать. А потом он вообще — умер. Директором совхоза назначили главного инженера Копыльца. А с ним у бати не заладилось с самого начала! Был этот Копылец молодой, да ранний. Да и это было бы не беда, да вот же — был этот инженер родом откуда-то с Западной Украины. Перетащил в Н-ское свою большую родню — их почему-то «мадьярами» в селе прозвали, и устраивался он капитально! А у бати на бандеровцев, как он их называл — аллергия! Память на них у него нехорошая, оставшаяся на его затылке, и щеке, и на спине тоже — сеткой маленьких осколочных шрамов! И глаз плохо видел — от них же!

Да и еще при Васильеве умудрился батя поцапаться с Копыльцом! Дядя Витя ему тогда еще говорил:

— Ну что ты с этим «мадьяром» сцепился! Зачем?! Знаешь же, наверное, какие эти западенцы злопамятные!

— Да он мало что — бандеровец! Так он же еще и как инженер — дуб дубом! Он ведь ни хрена не понимает в технике!

Вот и отыгрался Копылец на бате. Сначала с завода перевел в трактористы, что батя еще стерпел — оборудование для завода задерживалось неизвестно где! Потом и в квартире отказал:

— Не знаю, чего там Васильев тебе обещал — у него и спрашивай! А в совхозе полно работников, которые гораздо дольше тебя работают! — и ведь не поспоришь, действительно так и есть.

Только Васильев понимал, что мастер с квалификацией, как у бати, куда как более ценен, чем простой работник. А Копыльцу было — до лампочки, наоборот — и батю подкусил, и вроде как справедливость восстановил!

В общем, вернулись мы в Кировск, прожив в Крыму полтора года.

Вроде и малой я еще был, да и что я там мог увидеть за полтора года? А вот всю жизнь меня туда тянуло, и отдыхать туда неоднократно ездил, и совсем переехать планировал, после — «Крым наш!». Так бы и было, если бы не тот придурок с карабином в руках!

В Кировске с жильем было тоже — не очень. Это сейчас, в семидесятых только начинают разворачивать программу по строительству жилья. В полной мере она начнет работать к концу семидесятых и в восьмидесятых. А сейчас — пока все грустно.

Уехав в Крым, квартиру мы потеряли.

Вот в будущем, читая статьи в интернете, и просто батлы сторонников Союза и демократов, постоянно натыкался на такой огромный плюс социализма в России — квартиры давали бесплатно. Так и есть, давали. Только, если быть уж совсем честным — как скоро тебе ее дадут, зависит от организации, где человек работает. В строительных организациях — давали жилье быстро, редко кто больше трех лет ждал. В других организациях — где как, можно и пять лет ждать! И общежитий у многих организаций просто нет! А где людям жить все эти три-пять лет? А дети как?

Про «бюджетников» — учителей, врачей, милиционеров — вообще молчу: они могли дожидаться квартиры десятилетиями! Вот реально — десятилетиями! Были у меня знакомые, которые ждали и десять, и двенадцать лет!

И еще один минус был — примерно до середины восьмидесятых годов — работник, увольняясь с предприятия, квартиру свою — терял! Уволился — будь добр, освободи жилплощадь, забирай весь свой скарб, детей, жену — и свободен! В зимнее время не выселяли, а летом — только в путь! Бывали прецеденты, ага!

Ладно, если на новом месте работы, дела с квартирами обстоят хорошо, дадут новую! А если нет?

Или еще вариант — администрация старого места работы, договаривалась, на каких-то интересах, с администрацией нового места работы об оставлении квартиры за работником. Но то — тоже было очень нечасто! Лишь в отношении каких-то уж совсем нужных и дефицитных работников!

После — начали закреплять жилье за человеком. И вот тогда уже большие проблемы у работодателей начались — человек, получив квартиру, начинал искать либо где зарплата побольше, либо — где работа полегче! Текучка пошла — мама, не горюй!

Сейчас жилье в РТС состоит из двух видов: частные дома, которых больше и жилье предприятия. РТС строил дома довольно активно, но какие это были дома? Или одноэтажные деревянные дома по три квартиры в каждом. Квартиры в таких домах были — «малюхошные»! Маленькая кухонка и примерно такая же комната. Другой вариант — двухквартирные дома: здесь и кухня, и комната уже больше!

А еще — двух и даже трехэтажные бревенчатые дома с разными квартирами. Таких домов в РТС было штук пять — пара из них с квартирами получше. Там и кухня приличная и по две комнаты — зал, побольше и спальня, поменьше. Вот такую квартиру мы и потеряли!

В других «скворечниках», как их язвительно называли, были этакие квартиры — «пеналы», где совсем маленькая темная кухня (она же — прихожая) и узкая, длинная комната, куда толком и две койки не поставишь. Ну — может стол еще между кроватями втиснешь!

Были еще и два длиннющих брусовых барака — они остались еще с довоенных времен. Входы в бараки были — с торцов, и один — посредине. Раньше с торцов располагались разные нежилые помещения — и клуб там одно время бытовал, и медпункт, и магазин, и почта. Потом для этих целей построили другие здания, а торцевые помещения отдали под квартиры. Вход посредине барака вел в длинный и широкий коридор, в котором с обоих сторон располагались двери в жилые комнаты. Комнаты, надо сказать, не совсем маленькие — не как в «скворечниках» — метров по шестнадцать квадратных. Но в торцевых комнатах площади все же — побольше, метров по двадцать!

Еще были четыре кирпичных двухэтажных, по восемь квартир в каждом, дома. Комнаты там были большие — каждая метров по двадцать. Были здесь квартиры однокомнатные (кухня+комната), а были — двухкомнатные. Дома эти были новыми, их и построили только лет пять-шесть назад! И все помнили, что раньше на месте этих домов, располагалась целая площадь, усеянная самыми настоящими землянками! Вот уж где жесть настоящая! Землянки в Союзе, в шестидесятых!

Поэтому, тот факт, что все перечисленные мной дома вовсе не располагали никакой инфраструктурой — ни водоснабжением, ни туалетами, ни газом — никого не пугал! Эти кирпичные дома еще считались и очень хорошим вариантом!

Я как-то уже в восьмидесятых спросил у бати — вот, дескать, покатался по Союзу, и в Украине был, и на Кубань меня заносило, и даже в Белоруссии отметился и понял, что нигде, кроме России и Сибири, люди так плохо не живут! Почему так?

Батя все же и умным, и мудрым человеком был:

— Ну сам подумай! У нас же войны здесь не было, а там за четыре года все было развалено! Вот всем Союзом мы и восстанавливали и Украину, и Белоруссию, и Кубань ту же. Поэтому там и города современные, и села — благоустроены. А про нас, после восстановления, как будто и забыли — что там у вас восстанавливать, ничего же не разрушалось. Поэтому мы и живем — так как живем, а они там — куда как лучше!

Да… Вот так вот русский Ваня на себе все и прет! Всю историю страны!

Да, вот такую комнату нам и дали, по возвращению, в торце барака — и то только потому, что мама, и, что еще больше — батя, пользовались уважением и ценились, как работники! Скарб мы тоже изрядно подрастеряли при переезде, потому, в первое время, пришлось собирать с родных и знакомых — «с миру по нитке» очень многое.

Ага:

«Нам счастье досталось не с миру по нитке!».

То есть жили очень небогато, и это еще — мягко сказано!