Черная Скала

28

Нельзя сказать, что Эдна Шамиэль была счастлива вновь принять меня в своем доме. Да, она приветливо поздоровалась со мной, но я понимала, что она делает это ради Вильяма. Мне предстояло как следует постараться, чтобы она простила мое долгое отсутствие. И я не сомневалась, что до нее, как и до многих других, уже дошли слухи.

— Очень нехорошо с твоей стороны ни разу не прийти ко мне. — Она укоризненно помахала пальцем. — Все это время я только и слышала от Вильяма, как ты занята. Но я все равно ждала, и ждала, и говорила себе: Селия Д’Обади обязательно меня навестит. Эта девочка меня не подведет.

Почему-то, когда она сказала: «Эта девочка меня не подведет», я едва не расплакалась. Она заметила это и сразу смягчилась.

— Извини, я забыла, что буквально на днях умерла твоя тетя. Вильям говорил, что вы были очень близки. — И тут же: — Ну, пойдем, пойдем. — И она ввела меня в дом.

В доме произошли изменения: появилась небольшая пристройка, что позволило увеличить столовую и получить еще одну спальню. Новая спальня была совсем крохотной, но там помещался узкий матрас вполне достаточной длины. Миссис Шамиэль дала мне чистые простыни и показала крючки, на которых я могла развесить свою одежду. Тем временем Вильям положил остальную часть моих вещей в деревянный ящик под домом. Если не считать пристройки, все оставалось примерно таким, как я помнила: веранда с двумя креслами, изображение Девы Марии, несколько банановых деревьев, хлебное дерево позади дома, кухонный шкаф, набитый тарелками и кастрюлями.

В тот вечер миссис Шамиэль приготовила запеченного цыпленка с кокосом и плодами хлебного дерева. Мы расселись вокруг стола — она, Вильям, и я, — и мне пришло в голову, что хотя многое осталось прежним, но кое-что очень изменилось. А главное, я была уже совсем другой по сравнению с той девочкой, что сидела за этим же столом три года назад. Я обвела пальцем знакомый яблочно-грушевый узор на клеенке. К сожалению, мне совсем не хотелось есть: после похорон у меня начисто пропал аппетит. Миссис Шамиэль сказала, что это потому, что у меня горе.

— Ничто так не убивает аппетит, как грусть и печаль. Что делать, иногда Господь лишает нас тех, кого мы любим, и мы не знаем за что.

После ужина Вильям убрал со стола, а потом дал мне лампу, которую я могла взять в свою комнату.

— Не переживай, — сказал он, глядя на меня теплыми влажными глазами, похожими на два озера. — Все будет хорошо.

Немного позже ко мне постучалась миссис Шамиэль. Выражение лица ее было спокойным и достаточно дружелюбным. Она заговорила шепотом — так тихо, что если бы кто-нибудь стоял рядом, то вряд ли мог бы разобрать хоть слово.

— Нам надо поговорить. — Она присела на край матраса. — Вильям уверяет, что то, что о тебе говорят, — неправда. Что миссис Родригес уехала в Англию, потому что заболела и это никак не было связано с тобой. Но мы-то знаем, что дыма без огня не бывает.

Натянув простыню, я нащупала под подушкой осколок черной скалы.

— Такое часто случается, — продолжала она. — Мужчины, занимающие высокое положение, считают, что им все дозволено.

В свете лампы ее черные глаза отливали золотом.

— Это уже не первый раз. Родригеса давно пора лишить лицензии. Стоило ему сюда приехать и осмотреть тебя, как он уже задумал недоброе. — Тень миссис Шамиэль на стене казалась огромной. — Такие вещи происходят постоянно. Я сталкиваюсь с этим снова и снова. Но это неправильно.

Я опустила взгляд на складки простыни.

— Но вы так не думаете, — сказала я.

Миссис Шамиэль прижала палец к губам.

— Селия, я хочу, чтобы ты кое-что поняла. Я здесь не для того, чтобы тебя судить. Если на то пошло, мне тебя очень жаль. Я знаю, что тебе пришлось многое пережить. Я видела, что перед тем, как ты приехала на Тринидад, с тобой что-то случилось, и я переживала за тебя. Но, видимо, такая уж у тебя судьба, что тебе не везет в жизни. Поэтому я не возражаю против того, чтобы ты пожила в моем доме. Но, — ее глаза превратились в две узкие щелки, — мы обе знаем, как Вильям к тебе относится. Он полюбил тебя с первого взгляда. И ты, и я — мы обе это знаем.

Я кивнула.

— Так вот что я хочу тебе сказать: если ты будешь обижать Вильяма, если ты начнешь морочить голову моему любимому сыну, который и мухи не обидит, я вышвырну тебя на улицу — вот так, — и она щелкнула пальцами. — Ты поняла меня, Селия?

Я еще раз кивнула.

— Вот и хорошо, — повеселев, сказала она. — Давай сделаем вид, что этого разговора не было, но все-таки не будем о нем забывать. Она встала, показавшись мне при этом ужасно высокой. — Доброй ночи. Помни, что завтра будет новый день. Помни, что Господь милостив.

Утром, после того как миссис Шамиэль и Вильям ушли (Соломон в тот день не ночевал дома), я спустилась на улицу и купила газету. Вернувшись домой, я начала изучать раздел «Объявления», отмечая каждую вакансию, которая казалась мне подходящей. Пока не стало слишком жарко, я сходила на почту и обзвонила несколько мест, где требовалась помощь по дому. Но, стоило мне назвать свое имя и предыдущее место работы, мои собеседники тут же теряли интерес. Вероятно, это происходило потому, что все эти места были в Порт-оф-Спейн. У меня в ушах звучал голос Марвы: «Здесь все друг друга знают».

В течение следующей неделе я предприняла несколько попыток. Сначала я попробовала устроиться кассиршей в продуктовом магазине. Как мне показалось, менеджеру я понравилась, но его помощница почему-то сразу меня невзлюбила.

— Где ты кончала школу? Почему ты уволилась с предыдущего места? Где ты сейчас живешь? — Вопросы сыпались так быстро, как будто она старалась меня на чем-то поймать.

Я оставила письменную заявку в отеле «Квин-Парк», и возможно, сумела бы получить место горничной, но они настаивали на том, чтобы я представила рекомендации. Разумеется, никаких рекомендаций у меня не было, и я не могла их получить, по крайней мере, пока не вернется доктор Эммануэль Родригес. Я спрашивала, нет ли вакансий на почте, но мне ответили, что ничего нет. Однажды утром я отправилась в начальную школу в Вудбруке и объяснила, что очень хорошо знаю английский и арифметику. Не могу ли я работать у них учителем? Я показала заведующей образец своего почерка — и она назвала его безукоризненным. Я предложила, чтобы мне устроили экзамен, я готова была прочитать отрывок из Библии, чтобы она убедилась, как хорошо я читаю.

— Может быть, вам следует подумать о том, чтобы поступить в университет, — с симпатией глядя на меня, сказала заведующая. — Когда у вас будут диплом и рекомендации, мы с удовольствием вас возьмем.

Выйдя из школы, я под палящим солнцем побрела в Ботанический сад, где и просидела до сумерек.

Что делать? Что же мне делать?

Я помогала по дому: готовила еду и убирала. Миссис Шамиэль была очень благодарна. У нее самой не хватает на это времени, говорила она. В пекарне сменился хозяин, и дела пошли гораздо лучше. Я подметала пол, натирала мебель. Стирала и гладила белье. Таким образом я старалась оправдать свое содержание. Это было лучше, чем ничего не делать; это было лучше, чем сидеть и размышлять о своей жизни.

Вильям приходил с работы в обычное время. Он не говорил ни о Марве, ни о Родригесах, но я знала, что они должны вернуться со дня на день. При виде меня Вильям всегда радовался. Он говорил:

— Когда ты здесь, каждый день — как Рождество.

Соломон большую часть времени проводил вне дома. Но и бывая дома, он ни минуты не сидел на месте. Насколько я поняла, он пытался купить судно и наладить паромную переправу между Тринидадом и Венесуэлой. Он искал спонсора. Но Вильям сказал, что любой здравомыслящий человек моментально поймет, что от Соломона нельзя ждать ничего хорошего.

— В Венесуэле очень много наркотиков, надеюсь, он в это не впутается.

По-видимому, миссис Шамиэль поговорила с Соломоном, потому что он никогда не задавал мне никаких вопросов, правда, иногда я ловила на себе его взгляд, как бы говорящий: «Ага, вот ты и дошла до ручки».

Шли дни, один за другим. И снова шли дни.

Как-то вечером Вильям спросил, не хочу ли я куда-нибудь сходить.

— Я могу повести тебя в «Черную шляпу», — сказал он. — Мы там пообедаем. Тебя это немного развлечет.

Мне не очень хотелось куда-то идти, но еще меньше хотелось сидеть дома.

В тот вечер миссис Шамиэль должна была работать допоздна. На прошлой неделе в нашем районе, как раз напротив холма, нашли труп молодой женщины. У нее было перерезано горло. Соломон сказал, что знает, кто это сделал.

— Отец ребенка. Говорят, она спала с кем-то еще, и он ревновал.

Такого рода убийства нередко случались в Лавентиле.

Я не стала утруждать себя тем, чтобы наряжаться: надела юбку и блузку, которые носила уже несколько дней, и кожаные босоножки. Вильям сказал, что я прекрасно выгляжу.

Пока мы шли по Вудбруку, он говорил о фильме, который должен был выйти на следующей неделе. Это был вестерн с Джоном Уэйном в главной роли. Это отличный актер, сказал Вильям. Я слушала его вполуха, мои мысли витали где-то далеко. Я наблюдала за окружающими — такими же молодыми людьми, как я. Только они казались счастливее, как будто жили полной жизнью, а не продирались по ней ползком, как я.

«Черная шляпа» располагалась на пересечении двух улиц. Внутри было почти темно. Неяркие лампы низко свисали над деревянными столиками. Был здесь и полукруглый бар. Пока что посетителей было немного, но я знала, что это ненадолго. Ресторанчик пользовался большой популярностью. Вильям сказал, что здесь хорошо кормят, но что нельзя заранее заказать столик, нужно просто положиться на удачу и прийти.

— Надеюсь, ты не возражаешь, — сказал он. — Иногда можно и рискнуть.

— В самом деле?

Он улыбнулся, как будто я удачно пошутила. Потом спросил, не хочу ли я выпить пива.

— Да, — ответила я. — Почему бы и нет? Надо же когда-то попробовать.

Вскоре мы уже сидели за столиком у окна, а зал постепенно заполнялся. Вильям закурил.

— Иногда хочется под холодное пиво выкурить сигаретку, — сказал он. Его открытое лицо сияло, глаза блестели. У пива был приятный прохладно-горьковатый освежающий вкус; мне понравилось, и скоро я почувствовала, что оно слегка ударило мне в голову. Вильям спросил, хочу ли я еще, и я ответила: да! Потом кто-то опустил монету в музыкальный ящик, и заиграли «Матильду».

— Отличная песня. — Вильям неуверенно посмотрел на меня, но потом встал. — Потанцуем, Селия? — И он протянул мне руку.

— Почему бы и нет, — согласилась я.

Он заботливо помог мне встать и повел на маленькую площадку для танцев. Заняв место в центре, мы начали танцевать твист: изгибались, крутились, приседали почти до пола и снова выпрямлялись. У Вильяма здорово получалось. Из граммофона раздавалось: «Ма-тиль-да, Ма-тиль-да, Матильда прихватила мои деньги, Матильда уже в Венесуэле!» Вильям ловко крутанул меня, потом низко опустил, снова поднял, закружил… Медленно, быстро, еще быстрее, потом опять медленно. Держа меня за руки, он то привлекал меня к себе, то отпускал, к себе — от себя, к себе — от себя. Потом его руки легли мне на талию, мои были у него на плечах, и наши тела оказались прижатыми друг к другу, как страницы в книге. И тут толпа восторженно заревела, засвистела, и кто-то пропел: «Пам-па-ла-лам! Пам-па-ла-лам!»

Принесли бифштексы, жареную картошку и овощи — целые горы еды, и все это томилось под крышками на огромных тарелках с огромными ложками, и источало пар и издавало насыщенный аромат лука, перца и оливкового масла. Я съела столько, сколько смогла — по правде говоря, не очень много. Вильям спросил, понравилась ли мне еда, и я ответила, да, очень. Но потом меня вдруг затошнило, и я пошла в туалет, где меня вырвало. Немного подождав, я вернулась к столу.

— Прошу прощения, — сказала я, — это, наверно, от пива.

Вильям сказал, может, нам лучше пойти домой. Я с радостью вышла на свежий ночной воздух.

Но на следующее утро я снова плохо себя почувствовала. Соломон только что вернулся домой после ночной гулянки. Столкнувшись с ним в кухне, я ощутила запах рома и сигарет, и меня тут же захлестнул приступ тошноты. Соломон вслед за мной вышел во двор.

— Что это с тобой? Стоит тебе поселиться в этом доме, как ты заболеваешь?

Я вернулась в свою комнату, легла и закрыла глаза. На следующий день все повторилось.

Такие приступы — то утром, то днем — повторялись в течение недели, и я уже понимала, что это не вирус. И по тому, как отвердели мои груди, и по новому ощущению внизу живота, я знала, что эта болезнь не пройдет, пока я не обращусь к особому доктору, вроде миссис Джеремайя, которая даст мне специального зелья; или пока кто-нибудь не насадит на проволоку мешочек с цыплячьей печенкой и анисом и не засунет мне в матку. У меня в голове крутились слова тети Тасси: «Куда тебе сейчас иметь ребенка, когда ты сама еще ребенок». Только я больше не была ребенком. Мне было уже девятнадцать лет.

В тот же вечер я спросила Вильяма:

— Они уже вернулись?

— Да, Селия. — И очень осторожно и неуверенно, как будто не знал, стоит ли это говорить, добавил: — Миссис Родригес стала такой огромной и круглой.

Миссис Шамиэль бросила на меня быстрый взгляд; я притворилась, что ничего не заметила.