Моя мама очень хорошо разбирается в травах и всяких лекарствах, — сказал Вильям, закидывая на плечо мою сумку. — Завтра кто-нибудь подбросит вас на автобусную станцию Из Аримы можно автобусом доехать до Таманы.
Мы медленно шли в сторону высоких железных ворот. Уже почти совсем стемнело, нас обгоняли немногие оставшиеся пассажиры. Я хотела сказать «Спасибо за все, что вы для меня сделали», и убежать, но вместо этого спросила:
— А ваш дом далеко?
— Совсем недалеко, в Лавентиле[11]. — Он показал куда-то вверх и вправо.
Лавентиль. Мне приходилось слышать о Лавентиле.
Вильям дал мне одеяло, и я набросила его на плечи, стараясь держаться прямо. Спина горела от боли, особенно ниже талии, где, как я полагала, было полно синяков. В то же время меня била дрожь — верный признак жара.
В трамвае нам чудом удалось сесть; вокруг теснились люди, тщетно старавшиеся примостить свои картонки и сумки. До этого мне никогда не доводилось ездить на трамвае, я только видела его на картинках в газете. Прижав щеку к стеклу, я наблюдала за дорогой, заполненной машинами — столько машин я не видела, наверно, за всю свою жизнь! Мелькая яркими огнями, они уносились неведомо куда.
Вскоре трамвай свернул на широкую улицу. Мимо проплывали залитые светом магазины — по моим представлениям, не хуже, чем в Нью-Йорке: «Стивенс и Тодд», «Гленденнинг», «Бата»! В огромных витринах стояли манекены, задрапированные в яркие цветастые ткани. В одной из витрин была только обувь, в другой — только шляпы. Два моряка, покуривая, стояли на углу и смотрели на проезжающий мимо трамвай; по виду они были похожи на американцев. Я слышала, что на Тринидаде их много и они охотно встречаются с местными девушками, только потом уезжают — и все, пиши-пропало, девушкам остаются одни воспоминания.
Если янки приедут на Тринидад,
Все девчонки тут же липнут к ним,
Янки так целуют и так говорят,
Что других мы и знать не хотим[12].
В конце улицы трамвай остановился, чтобы люди могли сойти. Я прочитала вывеску — «Отель Квин-Парк». Небольшая группа красиво одетых людей выходила через вращающиеся двери; они разговаривали, смеялись и выглядели очень довольными. Это был какой-то другой мир. Мир, похожий на сон.
Мы прождали не меньше часа, стоя на перекрестке, пока наконец не подъехал брат Вильяма. Он припарковал свой грузовичок на противоположной стороне и, не выключая двигателя, слушал радио. Его лицо оставалось в тени. Вильям подбежал к нему, что-то сказал, а потом махнул мне. Соломон — брат Вильяма — равнодушно бросил «привет». Забираясь в кузов, я услышала, как он спрашивает:
— Что случилось, она что, больна? Только ты мог подобрать больную девку. Еще не хватало, чтобы она принесла в дом какую-нибудь заразу.
Он спросил Вильяма, привез ли тот что-то для него, и Вильям ответил: да, привез. Я растянулась на сиденье и закрыла глаза. Пока мы ехали в Лавентиль, я несколько раз то проваливалась в темноту, то выныривала обратно. Голоса братьев доносились до меня как отдаленная барабанная дробь.
Соломон остановил машину в конце улицы, у подножия холма. По всей вероятности, мы каким-то образом выгрузились из машины и поднялись к деревянному дому. Но этого я уже не помню.