Черная Скала

32

На следующий день, когда время близилось к полудню и я заканчивала подметать, вдруг появился Вильям. Насколько я поняла, он покинул дом Родригесов, ничего никому не сказав — просто бросил свои инструменты и ушел.

— Почему? — спросила я. — Кто-нибудь что-нибудь сказал?

— Да нет, вообще-то. Ничего особенного. — Он казался немного заторможенным и в то же время озабоченным.

— Ты не можешь сейчас бросить работу. Ты проработал там столько лет. Ничего не изменилось.

— Да все изменилось! — воскликнул он, глядя на меня, как на сумасшедшую.

— Неправда, — возразила я. — Разница только в том, что сегодня ты знаешь то, чего не знал вчера.

Он уселся на расшатанный плетеный стул.

— Я не могу больше работать у доктора Родригеса. Я не могу его видеть. Селия, я хочу тебе помочь.

— Ну, и чем же ты поможешь, если твоя мать станет спрашивать, почему ты вдруг уволился, а ты скажешь, что это из-за меня? И мы вдвоем окажемся у нее на шее.

Снаружи сиял яркий день. Банановые листья сверкали, как будто их чем-то натерли; две большие грозди уже созрели, и их пора было снимать. Вильям встал:

— Мы можем куда-нибудь уехать. Ты родишь ребенка. Если мы будем жить в каком-то другом месте, это не будет иметь значения. Там, где никто не будет нас знать. На Ямайке или на Барбадосе. Даже в Англии. Послушай, сейчас очень многие уезжают в Англию и начинают там новую жизнь. Ведь и твой отец живет в Англии?

— На что, Вильям? — Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. — Мы не можем питаться воздухом. У нас ничего нет. Совсем ничего. Нам не с чем начинать новую жизнь.

Следующие несколько дней Вильям ходил на работу, но ни разу не остался на полный день. Он начинал позже, чем обычно, и уходил около полудня; Соломон поджидал его у ворот, и они куда-то уезжали. Марва спросила у него, не болен ли он, и он ответил: да, болен. Его тошнит от нее, тошнит от всего семейства Родригес. Дома он был тихим и рассеянным. Его мать очень скоро это заметила. Она спросила: «Ты нормально себя чувствуешь?» — и в первый раз за все время я услышала, как он на нее огрызнулся.

— Хватит надо мной трястись! — сказал он. — Все как всегда.

Она посмотрела на меня, я сделала вид, будто ничего не произошло.

Однажды вечером он ушел вместе с Соломоном и вернулся пьяным. Таким я его никогда не видела. Через свое окно я наблюдала, как он, шатаясь, бредет по тропинке, останавливается, пытаясь нащупать ключи, что-то бормочет, непонятно к кому обращаясь. В конце концов, миссис Шамиэль вышла из своей комнаты, она велела ему немедленно ложиться спать. Я заметила также, что Вильям и Соломон уединяются на веранде и допоздна что-то очень оживленно и серьезно обсуждают. Происходило нечто непонятное. Я спросила:

— С каких это пор ты так сблизился с Соломоном?

Повсюду воцарились жара и засуха. Пыль задувалась через окна и ложилась на полки, столы, посуду. Небо оставалось ясным — яркая, чистая синева; земля трескалась от жара. Кискаду целыми днями так громко распевали свои песни, что мне хотелось заорать. В Газете появились сообщения о катастрофических лесных пожарах, распространяющихся в горах.

Прошла неделя. Я стирала во дворе, когда ко мне подошел Вильям. Он прислонился к стене.

— У меня есть план, — заявил он, слегка улыбнувшись.

— Что за план, Вильям? — Я продолжала полоскать, выкручивать и складывать выстиранные вещи в ведро.

— Неважно. Тебе необязательно знать подробности.

— Но в нем участвует Соломон? Если так, то я сразу говорю тебе, что не хочу иметь с ним ничего общего.

— Не беспокойся о Соломоне.

Впервые за эти дни он выглядел спокойным и уверенным. Наклонившись, он закрутил кран. Я почувствовала запах его одеколона.

— Я хочу сделать так, чтобы мы могли быть вместе. Селия, я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь. — Его глаза были полны нежности.

— Надеюсь, вы не собираетесь воровать? Вы не собираетесь никого убивать?

— Не говори глупостей, — сказал он. — Я хочу, чтобы мы с тобой могли начать сначала. Я хочу, чтобы у этого ребенка был нормальный дом. Вот и все.

Но почему-то, вместо того чтобы успокоиться, я только еще сильнее заволновалась.

— Помнишь, что ты мне на днях говорила. Нельзя начать новую жизнь, не имея ни гроша. И это правда.

— Да, — сказала я. — Но я не хочу, чтобы из-за меня кто-то попал в беду.

— Селия, никто не собирается попадать в беду.

Вильям вытащил из кармана рекламный буклет.

На обложке была фотография корабля и карта Карибских островов.

— Мы сможем купить билет в Англию. Мы сможем поехать, куда захотим. Агент из бюро путешествий сказал мне, что рейс на Плимут отправляется каждую неделю, — с восторгом рассказывал Вильям.

Я рассматривала брошюру и уже собиралась спросить, сколько стоит билет, когда мы услышали «Добрый день», и в дверях появилась миссис Шамиэль. На ней было форменное платье, серебряные волосы повязаны зеленым шарфом.

— Пропало электричество, поэтому хозяин нас отпустил. Надеюсь, я вас не испугала.

— Да в общем-то, нет, — сказала я, переводя дыхание. — Мы не слышали, как вы пришли.

Вильям взглянул на меня и вошел в дом вслед за матерью, я услышала, как она просит его сходить в магазин за молоком.

— Даже не знаю, как я могла про него забыть. — Она собиралась пока что помыться и переодеться. — Прихвати еще немного чаю, — услышала я ее удаляющийся голос.

Закончив выкручивать белье, я начала развешивать его на веревке. Солнце светило уже не так ярко, подул теплый ветерок. Белье скоро высохнет, и я его поглажу. Закрепляя вещи прищепками, я обдумывала то, что сказал Вильям. Неужели и вправду есть возможность покинуть Тринидад и начать все сначала? И куда нам тогда лучше поехать? И еще я думала, смогу ли я когда-нибудь полюбить Вильяма?

— Так чей это ребенок, Вильяма или Родригеса?

Миссис Шамиэль стояла на ступеньках.

Меня обдало жаром.

— Не пытайся меня обмануть. И можешь не отвечать, твое молчание говорит за тебя.

Я с тоской посмотрела на ворота; чтобы добраться до них, мне надо пройти мимо нее.

— Селия, я тебя предупреждала.

— Вильям хочет быть со мной. Я ничего не могу поделать.

— Тогда пусть он будет с тобой где-нибудь в другом месте. Но не в моем доме. Не под моей крышей. И не когда ты беременна от другого.

Она смотрела на меня с ненавистью.

— Чтобы к концу недели тебя здесь не было. Ты все поняла? — И добавила: — И если ты хоть немного привязана к моему сыну, — эти слова вонзились в меня, как ножи, — не говори ему о нашем разговоре.

Она удрученно покачала головой:

— Похоже, беды так и бегают за тобой. Не знаю, за что тебе такое. Но я не хочу, чтобы из-за этого ломалась жизнь моего сына. — Ее голос дрогнул: — Он — это все, что у меня есть.

Миссис Шамиэль поднялась по ступенькам и вернулась в дом.

Весь вечер она старалась не оставлять нас вдвоем. Вильям, казалось, не замечал ничего необычного, но в какой-то момент он вдруг спросил, пойдет ли она навестить Руби. Миссис Шамиэль ответила: нет, к Руби приехали знакомые из Сан-Фернандо; она же предпочитает остаться дома и закончить кой-какие дела.

На ужин миссис Шамиэль подала суп из кукурузной крупы. В желтой жидкости плавали клецки, кусочки мяса и костей. Варево как-то странно пахло, и мне не захотелось его есть. Я вспомнила рассказы тети Тасси: некоторые люди, чтобы отвадить нежеланных гостей, кладут в суп человеческие кости. Извинившись, я вышла из-за стола, сказав, что поем позже. Вернувшись в свою комнатку, я легла и стала рассматривать потолок. На душе у меня было тревожно, как будто должно было случиться что-то плохое. Было очень жарко и душно. Я встала и постояла у окна, надеясь ощутить хотя бы легкое дуновение. До меня донесся какое-то шипение — я не сомневалась, что это змея. Двор казался наполненным странными черными фигурами.

Немного позже ко мне постучался Вильям. Он принес стакан сока гибискуса.

— У тебя все нормально?

Я села на кровати и сделала несколько глотков.

— Да, — сказала я, подозревая, что его мать нас подслушивает. — Я просто ужасно устала, наверно, от жары.

— Да, эта жара уже всем осточертела.

Он перевел взгляд на мои руки, сложенные на животе.

— Селия, все будет хорошо. Не бойся. Ты не должна хоронить себя на Тринидаде. Твое место где-нибудь в Америке или в Европе. Где-нибудь еще. Там, где есть будущее. И я тебе помогу. — И вдруг: — Я верю, что родился для того, чтобы о тебе заботиться.

Вильям смотрел на меня с такой нежностью, что мне стало стыдно. Я всегда знала, что он очень ко мне привязан, но слова «Я верю, что родился для того, чтобы о тебе заботиться» ошеломили меня и заставили осознать подлинность и глубину его чувств. Мне даже стало не по себе. Как будто ты начинаешь взбираться на гору и идешь все выше, и выше, и выше, а потом оборачиваешься, и земля вдруг уходит из-под ног… В эту минуту я поняла, что никогда не смогу любить его так сильно, как он любит меня. Я любила только доктора Эммануэля Родригеса. Его мать была права, миссис Джеремайя была права.

Внезапно я очень испугалась. Я не должна здесь больше оставаться.

Что делать? Что делать?