Чернобыль в нашей памяти

«Главврач больнички отвезла детей и вернулась»: Чернобыльская трагедия глазами калининградского доктора

Виктор Вертёлкин, заслуженный врач РФ, кандидат медицинских наук, в прошлом военный доктор о своей экстренной командировке в Чернобыль в мае 1986 года.

— В апреле 1986 года я был слушателем факультета руководящего состава военно-медицинской академии. Очень хорошо помню, как 27 апреля мельком увидел по телевизору сообщение о Чернобыле. А третьего мая, в выходной, нас всех экстренно собрали в актовом зале. Рассказали о катастрофе и сообщили, что формируется академическая группа, которую экстренно перебросят туда.

Группа слушателей Военно-медицинской академии. Слева — Виктор Вертёлкин. Фото: личный архив Виктора Вертёлкина

Затем один из ведущих специалистов по радиационной патологии Михаил Иванович Емельяненко рассказал известные, на тот момент, детали: какой реактор взорвался, какие могут быть последствия. Кафедра, где работал Емельяненко, много лет занималась атомными инцидентами на подводных лодках. Во время таких ЧП выделяется преимущественно йод-131 — изотоп йода. Уже в Чернобыле выяснится, что мы имеем дело с совсем другим изотопным составом, а значит, с другими механизмами воздействия на человеческий организм и абсолютно другими методиками лечения.

После инструктажа нам дали два часа на сборы и отпустили по домам. Семье мне не пришлось долго объяснять. А что тут объяснять? Я майор, военный врач…

Улетали с военного аэродрома в Пушкино на Ту-154 Министерства обороны, забитом военными медиками разных специальностей под завязку. Прилетели в киевский Борисполь. Нас разместили в посёлке городского типа Полесское.

2-3 мая возникла опасность второго теплового взрыва. А ещё стало ясно, что ветрами изотопный состав разносится в разные стороны и зона радиационного поражения резко расширилась. Приняли решение эвакуировать порядка 80 тысяч человек. Это была вторая массовая эвакуация из опасной зоны. Первую проводили ещё с 27 апреля в Припяти и Чернобыле.

В нашу главную задачу входил приём эвакуированных граждан. С ними было огромное количество проблем. В зоне аварии система оказания медицинской помощи сложилась гораздо позже, где-то к июню. Тогда дозиметристы составили карты заражения, появилось весьма условное понятие «30-километровая зона». Стало понятно, что где и как мы должны делать. Но в начале мая понимания было мало.

Например, в Припяти людей просто обманули. Сказали, что через три дня всё будет ликвидировано. Предложили взять только документы. Объявили, что все вернутся через три дня. Назад потом никто не вернулся, понятное дело.

Когда прилетела наша группа, уже была создана правительственная комиссия, оперативный штаб Министерства обороны. Развернули пять медико-санитарных батальонов. План командования был прост: группировка должна действовать, как в военное время: провели диагностику, поменяли полностью обмундирование, сделали дезактивацию и отправили людей на следующий этап. Но всё чётко и понятно было только в инструкциях и приказах.

Что такое медсанбат? У него нет ничего ни для радиационного контроля, ни для радиационной терапии. К нам прикомандировали лаборантов и дозиметристов с приборами ДП-5а. Меня назначили руководителем группы из 18 врачей, военных и штатских. Штатские, пять человек, приехали из Днепродзержинска и Днепропетровска. Они вообще не имели представления, что происходит и куда они едут. Кто-то приехал с тонометром, кто-то привёз пробирки для определения общего анализа крови.

Привозят к нам парализованную старушку на носилках. Валенки на ней «светятся», 470 миллирентген. Это очень много. Пытаемся объяснить и валенки отобрать, а она клюкой отбивается. А как её обработать, помыть, во что переодеть?

На людей сыпалась радиоактивная пыль. Чем больше человек контактирует с этим, тем больше проблем. Людей экстренно рассовывали. А что дальше с ними делать?

Где-то 8 мая в район рядом привезли счётчик излучения человека, сокращённо СИЧ. Эта установка даёт информацию о характере изотопов, ареале их распространения в организме. Из наших подопечных отобрали группу детей для обследования. С ними поехал капитан Сергей Бобков. Я попросил коллегу посмотреть, что там считают. Считали щитовидную железу, печень, бедро. Выяснилось, что сложный изотопный состав, с которым мы имеем дело, включает не только йод-131. И что те таблетки, которые мы принимали сами и давали людям, в общем-то бесполезны. Они частично защищали щитовидную железу только от йода-131. Например, кости сразу начинали накапливать радиоактивный стронций с периодом полураспада в несколько десятков лет.

Была масса человеческих трагедий. Беременным женщинам рекомендовали на том сроке, когда это возможно, проводить аборты. Многие категорически отказывались.

Как-то нам привезли сотрудников милиции из зоны оцепления. Тех, что стояли там несколько суток в восьмистах метрах от реактора. Они все уже имели клинику первичной лучевой реакции: слабость, изменения крови.

Инвалиды, старушки — я впервые увидел такие зобы щитовидной железы, каких не встречал за всю свою практику. Происхождение этих зобов никакого отношения к аварии не имело. И никто не знал, что с ними делать дальше. Некоторые сбежали, бросив престарелых родителей.

Эвакуированных размещали по домам, подселяли. Иногда хозяева категорически отказывались брать людей на постой. Боялись радиации. Приходилось селить в школах, клубах. Я тогда заметил: чем беднее семья, тем она отзывчивее.

Местные жители не понимали, что происходит. Натянут на корову полиэтиленовую плёнку, замотают бурёнку с ног до головы, чтобы на кормилицу радиоактивная пыль не садилась, и отправляют на луг пастись, травку кушать. Она и кушает, собирая в себе радиацию, а молоко из-под неё вообще радиоактивный концентрат.

Как-то женщина притаскивает к нам своего мужа: вы ему расскажите, что и как это работает. А он ей: ты мне лучше антидоту дай! Антидот — это самогонка. У наших водителей в бардачке всегда лежали сало и самогонка. Водки там не было, а вот самогонки…

Накануне 9 Мая пришло распоряжение: собрать всех маленьких детей с мамами и перевезти их в санаторий в городе Пуща Водица за Киевом. Это 80 километрах от нас. Я сформировал колонну: шесть санитарных «буханок» и два микроавтобуса «РАФ». К вечеру приехали в санаторий. А их там никто не ждал и ничего к приёму не готово. Наших мамочек с детишками погрузили в те же машины и повезли назад. Представьте, что это такое: с грудничком 80 километров туда и столько же обратно.

Когда они вернулись, возле нашего пункта собралась толпа возмущённых отцов-мужей. Кричат, кулаками машут, мат-перемат. «Пусть, — орут, — китайцы придут, нас съедят, чтобы мы тут не мучились!»

Я вышел на крыльцо. Форма на мне морская. Объясняю толпе: нас сюда прислали, мы выполняем указания оперативного штаба, а теперь покажите мне ваших руководителей — парторгов, профоргов и всяких других «оргов». Таковых среди них не оказалось. «Пойдёмте, — говорю, — почитаете журнал телефонограмм. Кто нам дал распоряжение — ему вопросы и задавайте». Мужики успокоились, разошлись по домам.

Мы работали круглосуточно. Коллеги приходили поздно вечером и шли в брошенную местную больничку, где остались тяжёлые пациенты. Кто их оттуда будет вывозить, тяжёлых? Из персонала больнички осталась только главврач. У неё было трое детей. Как-то она попросила у меня разрешения ночью отвезти их в Черкассы, к родителям. Я её спросил: а вы вернётесь? Она ответила: да, вернусь. И она вернулась. Отвезла детей и вернулась.

Виктор Вертёлкин во время службы на флоте. Фото: Личный архив Виктора Вертёлкина

Пока мы несколько дней размещались в медсанбате, кормились из общеармейского пайка. А когда перебрались в посёлок, нас кормил народ. В буквальном смысле — приносили еду. Нас ничем не снабжали в первое время, неразбериха была страшная.

Самый главный метод дезактивации — это мытьё. Ну вот помыли мы пожилого человека, отобрали у него одежду. А дальше с ним что? Во что переодеть, чем кормить, где взять бельё, куда его девать вообще? Ничего не понятно было. Но население к нам относилось с большим уважением.

Май 1986 года был прохладный, температура ночью доходила до — 3–5 градусов. Вначале мы жили в палатках медсанбата. В батальоне были «партизаны» — военнослужащие, призванные из запаса. Установили нам печку-буржуйку. Мы и спали вокруг, головой к печке. Голове было жарко, а ногам холодно. Не сон, а мучение. Тогда мы самовольно заняли помещение поликлиники при участковой больничке. Взяли матрасы и постелили на полу. Так и жили. В какой-то момент казалось — не выдержим физически.

За 13 дней командировки мы обработали около восьми тысяч человек. Для военного времени разработаны специальные удобные карточки. Туда оперативно заносится диагноз и другая необходимая врачу информация, больной с этой карточкой путешествует по лечебным учреждениям. У нас такие карточки были, мы предложили их использовать. Но начальство нам сказало: нет, берёте тетрадку, разлиновываете и вписываете туда всё что нужно. В результате все эти наши дозиметрические замеры и анализы оказались никому не нужны.

Через 13 дней нас отправили в Ленинград. Как только мы вышли из самолёта, его сразу заполнили другие медики. Мы, люди опытные, сразу с себя всё поснимали, в целлофановый пакет и в мусоропровод.

В академии нас осмотрели. У меня резко упали лейкоциты в крови. Из-за радиации или стресса — я не знаю. Да какая мне разница? В июне 1986-го нас выпустили. И забыли.

Примерно в девяносто шестом чиновники начали искать возможность как-то — как бы это назвать. — ликвидировать ликвидаторов. Получить статус теперь можно только по предъявлении командировочного предписания с отметкой. Срок хранения этого документа — два года. Мы предоставляем в военкомат ответ из отдела кадров о том, что наши командировочные предписания уничтожены за истечением срока хранения. А нам говорят: ну и что? Нет командировочных — свободны.

Встреча калининградцев — участников ликвидации катастрофы на Чернобыльской АЭС возле памятника ликвидаторам на Гвардейском проспекте в Калининграде. 26 апреля 2017 год.

Фото: Калининградский областной Союз «Чернобыль»

У нас имелись выписки из приказов, что нас туда направляли. Ну и что, — отвечают, — докажите, что вы там были. Может, вы по дороге отстали. Как мы могли отстать? Из самолёта выпрыгнуть? Командировочное предписание выдавалось на начальника факультета и на группу. Ну кто бы стал за три часа выписывать документ каждому из 140 человек?

Много лет спустя пришлось ещё раз столкнуться с радионуклидами из Чернобыля. На расстоянии 240 км от реактора в Белоруссии — самая пострадавшая территория — в городе Быхове располагался военный аэродром Балтийского флота. Там базировались тяжёлые ракетоносцы. Аэродром пришлось закрыть из-за мощного загрязнения территории изотопами цезия, стронция и плутония.

Имеется огромное количество публикаций по теме радиофобии. Полярные мнения. По мнению некоторых авторов, можно приравнять участие в ликвидации аварии на ЧАЭС к санаторному лечению. Да, даже такое есть.

Многие мои товарищи по Чернобылю ушли из жизни в очень молодом возрасте. Сегодня трудно доказать связь между полученным заболеванием и пребыванием в “зоне”. Сколько судебных тяжб…

Раньше список заболеваний, связанных с пребыванием в Чернобыле, был огромным. Чего только туда не входило. А потом его быстро сократили, на сегодня оставили пять нозологий.

В 2018 году у меня возникла проблема с кровью. По статистике, такие поражения появляются спустя 20 лет после контакта с радионуклидами.

В Чернобыле всё было засекречено, фотографировать запрещалось. Когда мы вернулись в академию, с нас взяли расписку о неразглашении. Помню, как мы в Киеве нелегально ходили Крещатик смотреть — нам и это не рекомендовали, чтобы не усиливать панику. Не до фото нам там было. Единственный чернобыльский снимок был у моего коллеги, военного врача Юрия Романова. Я очень хотел его получить. Но Юра умер. Фотография пропала.

Интервью впервые было опубликовано на портале «Клопс»