Чернобыль в нашей памяти

Мы ехали с закрытыми глазами

Владимир Воронов, во времена чернобыльской катастрофы — курсант Калининградской средней школы милиции, о танцах, радиоактивных книгах и бордовой крови.

- В 1986 году я был курсантом Калининградской средней школ милиции. О катастрофе там, в Чернобыле, мы узнали примерно через неделю, после того, как всё это случилось. Я был в своём родном посёлке Ушаково Гурьевского района. У нас там работала фельдшер, совсем ещё девчонка. Она нам и рассказала, что случился взрыв. Ещё она сказала тогда, что всем надо делать «сеточки» из йода. Нарисовать йодом такую сетку на горле, например. От радиации это не сильно помогает.

А потом в посёлок приехал из Припяти мой двоюродный брат. Он там жил до аварии. Он мне тогда сказал: «Ну что, готовься». Я не думал, что мне придётся туда поехать.

В октябре 1987 года в школе милиции состоялось собрание в актовом зале. Собрали всех курсантов, 240 человек. Начальник школы, генерал Дунаев, нам сообщил: через неделю сводный отряд Калининградской средней школы милиции отправляется в Чернобыль — выполнять задание партии и правительства, и что все мы добровольцы. Но были и отказники. У нас человека четыре ехать отказались. В школе учились люди из Калининграда, Брянска, Смоленска. Ну и — «сборная СССР»: Азербайджан, Кабардино-Балкарская ССР, Армения, Дагестан, Чечено-Ингушетия, и так далее.

Конечно, уезжая, я поговорил с мамой. Рассказал ей, куда я еду. Она внешне очень спокойна была. Но я-то знаю. Когда я срочную в Афганистане служил, она в посёлке на почте работала. И вот как-то разбирает она письма и вдруг видит на её имя официальное письмо от командования воинской части. Она на почте в голос плакала. Думала, что похоронка на меня. Долго она это письмо открыть не решалась. Девчонки на почте сами открыли, а там — благодарственное письмо от командования моей части. За то, что она меня хорошо воспитала.

О том, что такое радиация, что можно в зоне делать, а что нельзя, что происходит в Чернобыле, никто ничего не знал. Мы ехали с закрытыми глазами. Нас посадили в поезд «Калининград — Гомель», в Гомеле перегрузили в автобусы. Нас разбили на две группы. Группу, в которую я попал, отправили в Бабчинский район, вторая уехала в Ровно. В Бабчино мы жили в школе. Условия — спартанские. Железная койка — вот и вся «мебель». Десять человек в одном, когда-то бывшем школьным классе.

Зато была баня. Когда нас туда первый раз завели, из труб холодная вода потекла. На улице — октябрь. Курсанты стали возмущаться. Тогда руководство что-то там отремонтировало. Воду, которую теперь там подавали, горячей назвать было трудно, но мыться можно.

Когда мы приехали, то вокруг здания школы и в самой школе положили специальные деревянные настилы. Начальство сказало — ходить только по ним. Шаг вправо, шаг влево — опасно. В столовую можно было ходить только по этим настилам. Но соблюдать эти правила и передвигаться только по этим настилам — очень трудно, чтобы не сказать невозможно. Поэтому скоро все стали ходить хаотично, как получится. Там же на себе опасность не чувствуешь, всё, как всегда. Ты не знаешь, ловишь ты дозу, не ловишь, наступил ты в «радиацию», не наступил…

Чернобыльская АЭС. Над взорвавшимся реактором уже сооружён объект «Укрытие», больше известный как саркофаг. Фото из личного альбома Олега Васютинского, участника ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС

Нашим командиром был Валерий Алексеевич Феськов, майор. Мы обеспечивали правопорядок. Дежурили вначале сутки через сутки, а потом — по 12 часов. Мы были в зоне отчуждения. В зоне нашей ответственности — несколько деревень. Основная наша задача — пресечение мародёрства, пожарная безопасность и так далее. Мародёрство мы пресекали на корню. С нашим появлением в зоне мародёрство стало редким случаем.

«…Пусть атом будет работником, а не солдатом…». Лозунг на крыше когда-то жилого дома в г. Припять. Фото из личного альбома Олега Васютинского, участника ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС

Уже было холодно, поэтому во время дежурства в деревнях мы устраивали «пункт обогрева». Мы занимали любой дом. Чтобы в «пункте обогрева» меньше фонило, выливали на пол ведро воды. Радиоактивный фон замерялся дозиметром ДП-5. И вдруг один раз приезжает международная комиссия. У них был очень маленький дозиметр, не то, что у нас. Они зашли в наш «пункт обогрева». Глаза у них стали круглыми: «Как вы здесь находитесь? Здесь же уровень радиоактивности повышенный в два раза! Ищите другое место!» А наш дозиметр ничего, нормально всё показал. Но на всякий случай мы быстренько перебазировались в другое место.

В нашей зоне ответственности была деревня Савичево. Она была разделена дорогой. С одной стороны деревни выпала радиация, с другой — нет. Там, где радиации не было, жили люди. Но весь свой скот они пасли там, где радиация была. Каждое утро перегоняли через дорогу, а вечером загоняли обратно. Мало того, что скот в себе радиацию накапливал в мясе и молоке, так ещё и людям через дорогу таскал.

А сколько случаев, когда люди отказывались из своих деревень уезжать! В основном — старики и старухи. Говоришь им: «Нельзя здесь, уезжать надо!» А они отвечают: «Никуда мы не поедем, здесь наш дом». И оставались. Одни на всю деревню. Мы и ликвидаторы им продукты привозили. А что делать? Не бросать же так.

Деревни стояли пустыми. Ты заходишь в дом, а там всё осталось. Мы очень много там читали. Заходишь в квартиру в какой-нибудь деревне, книги — на любой вкус. Я предпочитал «Роман-газету», был такой журнал. Некоторые магазины были разграблены, некоторые стояли целыми. Заходишь в магазин — а там прилавки ломятся: соки стоят в банках, консервы, в некоторых магазинах — алкоголь. Трогать всё это было нельзя.

В нашей школе проживала пожилая женщина, научный сотрудник из Белоруссии. Раз в неделю она ездила на станцию, собирала «лютики — цветочки». Она нам прямо сказала: «Ребята, у меня стоит бидон самогонки. Ничего в магазинах и деревнях не берите, надо выпить — приходите, я вас всегда угощу…» Она нам лекции читала, что можно брать, что нельзя. Рыбу нельзя было ловить, грибы собирать… Много чего нельзя было… А речка рядом протекает, и рыбы в ней — хоть руками лови.

Как-то мы с приятелем поехали в Припять. Специально посмотреть на четвёртый энергоблок. Издалека. Впечатление было то ещё. Там очень хотелось пить. И уровень радиации был очень высокий. Ребята сказали: «Ну его, хорош, разворачивайся, экскурсия окончена».

Как-то нас отпустили на танцы в одну из деревень. Поехали, разумеется, в форме, гражданской одежды у нас не было. Приезжаем, а местная молодёжь — в панике. Они же все там самогонку гнали и пили, и всё у них с этим хорошо было, а тут вдруг целый автобус ментов в деревню прикатил. Испугались, что сейчас начнём самогон изымать, самогонщиков арестовывать, ну и вообще — порядок наводить. Потом они поняли, что к чему, с некоторыми мы даже подружились.

Снабжали нас очень хорошо. Блины со сметаной — хоть каждый день. Меню было изумительное, большой выбор блюд. Мы все там здорово поправились, килограмм на пять каждый. Готовили нам вольнонаёмные женщины.

У нас в группе был дозиметрист. Он каждый день дозиметром ДП-5 замерял каждого, и записывал уровень его облучения в журнал. Когда вернулись в Калининград, пошли сдавать кровь. У нас у всех кровь была бордовой, а не красной. По возвращении нам не дали времени восстановиться, отдохнуть. Только приехали — на следующий день на занятия. В Чернобыле я пробыл 32 дня. О нас даже в «Комсомольской правде» написали. Статья называлась «32 дня возле реактора».