Чернобыль в нашей памяти

«…Я не знал, что скоро мне самому придётся там побывать»

Анатолий Гапонов о «методе тыка» и об экономии, которая очень дорого обошлась.

— В 1986 году я служил в Афганистане, главным советником северо-западной группы войск. Мы располагались в Герате. Там я и узнал из радиосообщения, что на Чернобыльской АЭС случилась катастрофа. Конечно, было жалко, что это произошло, что погибли люди… Тогда я не знал, что мне самому скоро придётся там побывать.

После Афганистана я учился в Академии Гражданской обороны, затем служил заместителем командующего Прибалтийским военным округом в чине генерал-майора. А в январе 1987 меня направили в Чернобыль.

Я возглавлял группу, которая занималась дезактивацией самой станции. В Чернобыле я проработал полтора месяца. Вернулся, но через год меня снова направили туда. На сей раз — на три месяца. Я командовал воинскими частями, занимающимися дезактивацией загрязнённой местности.

Мало кто знал, что такое радиация и как от неё защищаться. Если в Афганистане мы видели врага, то здесь враг был невидимым. Что не мешало ему косить людей. Как только военнослужащий набирал пять бэр, солдат или офицер — неважно, его тут же меняли.

Местных жителей мы почти не видели. Их вывезли сразу. Кое-где в деревнях они оставались, прятались. В основном это были пожилые люди, не желающие уезжать из родного дома, от могил своих предков, от своего хозяйства.

Да, мародёры были. Как и везде, в любой стране. Где какое-нибудь наводнение или авария, всегда есть мародёры. Чернобыль исключением не был. Их отлавливала милиция. Она же охраняла населённые пункты. Но там уже охранять нечего было. Всё, что можно, вывезли в первые месяцы.

Дорожная техника снимает верхний слой заражённого грунта

Саркофаг

Мы работали в тяжёлых условиях. Кроме химзащиты, общевойсковых защитных костюмов (ОЗК), у нас ничего не было. Надо сказать, что химзащита от радиации практически не защищает. А кто знал? Тем не менее, ОЗК носили. Особенно те, кто занимался дезактивацией. Военнослужащие, работавшие на станции, там, где сильно фонило, иногда надевали бронированные фартуки из свинца. Но и они мало помогали. Помимо радиации, была ещё одна неприятная вещь. Это отношение к нам директора станции и сотрудников его администрации. Они считали, что мы виноваты во всём и обязаны оперативно ликвидировать все последствия их аварии.

Машина химической разведки на улицах Припяти

На станции каждый день в 18.00 проводилось совещание. Подводились итоги прошедшего дня, ставились задачи на следующий. Главный инженер станции часто выступал на этих совещаниях с критикой: «Солдаты опять ничего не сделали…»

Как-то я не выдержал, спросил инженера: «Ты там сам был?» Он отвечает: «Нет, не был, сужу по докладам».

Я заставил их надеть свинцовые фартуки и повёл на объекты. Показал, что люди сделали, а что нет, и почему нет. После этой прогулки они только разводили руками: «Нас неправильно проинформировали, неправильный доклад…»

Такое отношение со стороны руководства станции было очень обидным. Люди отдавали самих себя, а их абсолютно не ценили. Среди моих подчинённых не было отказников. Все работали.

Заражённая техника — «Наши миллионы»

По правилам безопасности одежду надо было менять каждый день. Но мы не меняли. Потому что нечем было менять. Мы работали в полевой форме, сверху комбинезон. Закончил работать — снял комбинезон, оставил его на рабочем месте. Утром пришёл, опять тот же комбез натянул — и работать.

Основная наша работа — уборка радиоактивной грязи. Собирали всё в мешки, вывозили в могильники, потом дезактивировали это место. И так — каждый день, три месяца подряд.

Хуже всего вертолётчикам. Они вообще никакой защиты не имели. Потом, когда определили степень опасности, которой подвергались пилоты, на пол вертолётов начали укладывать металлические плиты. А что такое это плита? Она быстро набирала радиацию, после чего начинала «фонить» и заражать лётчиков.

Авария на ЧАЭС — беда таких масштабов, с которой до сих пор в мире никто не сталкивался. Никто не знал, что надо делать. Именно поэтому в Чернобыле активно применялся один очень известный русский метод — «метод тыка» называется. Даже учёные, профессора, кандидаты, работавшие в Чернобыле, и, казалось, знавшие о мирном атоме всё, часто вынуждено использовали именно этот метод: получилось, сработало — хорошо. Не получилось, — давайте пробовать что-то другое.

«Метод тыка» срабатывал далеко не всегда. Бывало, очистим территорию, вынесем мусор, проведём дезактивацию. В результате радиации вообще нет, или стало значительно меньше. Всё прекрасно. А утром приходим работать, а оно опять фонит, да ещё и больше прежнего.

Олег Васютинский с сослуживцем

Вся беда в том, что при строительстве станции сэкономили на строительстве укрытия для реактора. Если бы оно было, то во время аварии реактор опустился бы в укрытие, и его гораздо легче было бы накрыть саркофагом. И никакого радиоактивного фона. Если бы не сэкономили, то распространение радиоактивного загрязнения удалось бы сократить процентов на 70. Или даже больше. Но сэкономили миллионы рублей. В результате потратили миллиарды или десятки миллиардов. Точную сумму назвать трудно даже сейчас. Есть информация, что на ликвидацию последствий аварии уходило 3–4 процента валового внутреннего продукта, так называемого ВВП, каждый год. Это очень много…