Чернобыль в нашей памяти

«… Когда вернулись, всех наших женихов как ветром сдуло…»

Ольга Охремчук и Людмила Орехова в 1987 году работали в зоне чернобыльской трагедии

— О том, что в каком-то там городке Чернобыль стряслось что-то нехорошее, мы узнали примерно за месяц до долгожданного дембеля. Официозные (а других тогда попросту не было) советские СМИ отделывались невнятными сообщениями об аварии на каком-то там энергоблоке электростанции. То, что грянула доселе невиданная беда, стало понятно, когда в полном составе снялась и убыла на Украину соседняя воинская часть — полк гражданской обороны. Но истинных масштабов трагедии тогда никто не представлял. Как, думается, и сегодня мало кто знает всю правду о подвиге ликвидаторов. Вот и я был изрядно удивлен, когда 22 апреля на встрече руководства областной Думы с калининградскими «чернобыльцами» увидел среди них двух женщин.

Ольга Охремчук и Людмила Орехова по-настоящему познакомились только теперь, хотя 26 лет назад одна сменяла другую в развернутом на территории бывшего техникума госпитале после установленной трехмесячной «вахты».

— Меня призвали как военнообязанную, — объясняет Людмила. — Сама я родом из Белоруссии, но оканчивала Калининградское медицинское училище. Получила диплом и вернулась на родину, в Брестскую область. Потом в город Пинск переехала, работала медсестрой в хирургическом отделении. И тут Чернобыль грянул. Мне, правда, не сразу повестка пришла, а уже в 1987-м, в январе. Дали 12 часов на сборы, оформили быстро все необходимые документы. В полночь на сборный пункт подкатил автобус, нас загрузили и повезли. По пути подбирали в городах и селах других призванных. В зону приехали 50 человек — все молодые незамужние девчонки.

Между прочим, отнюдь не все оказались столь законопослушными. К тому времени из чернобыльской зоны помаленьку стали просачиваться подробности там происходившего, народ успел много чего поразузнать о лучевой болезни и прочих специфических вещах, связанных с радиацией. Так что, многие из тех, кто имел нужные связи в военкоматах, успешно от призыва уклонились. Ну а те, кому с «блатом» не повезло или кто просто оказался совестливым человеком, дисциплинированно прибывали в указанное место в указанное время.

— В марте 1987-го повестка пришла подруге, тоже медсестре, — рассказывает она. — «Не плачь, — говорю ей. — Поедем вместе!» А у меня отец тогда был начальником штаба гражданской обороны города Гродно. Так что хорошо представлял себе положение дел и сам меня не пустил бы туда никогда в жизни. Но как раз была пятница, он уехал на выходные на дачу. Вечером в воскресенье вернулся, я к нему подхожу: «Папа, у нас есть вещмешок?» Мне уже повестку успели оформить (хотя в военкомате никак не могли понять, зачем мне это надо), и там было указано, что офицер должен явиться с чемоданом, а рядовым положен вещмешок. «А ты куда собралась?!» Так и так, объясняю. У него волосы дыбом, всю ночь не спал. Мой большой грех, конечно, что этим своим поступком обеспечила отцу инфаркт. Но вот такое воспитание я получила, и папа меня в конце концов понял: «Ты хорошо подумала? Что ж, это твое решение». Когда мы уже в автобусе сидели, отец вошел в салон и напоследок посоветовал: «Девочки, пейте все, что горит!» Я просто поразилась — он ведь никогда в жизни спиртным не увлекался.

Но совет, как вскоре выяснилось, был дельным. Вообще, в «зоне» (как говорится, из песни слов не выкинешь) трезвенников практически не было. Но вот что интересно — человек мог охмелеть, скорее, от вина, особенно от шампанского, которое просто «сносило голову». А вот чистый спирт, что называется, не брал. Возможно, как раз потому, что исправно выполнял функцию по выводу из организма накапливавшейся в нем радиоактивной гадости.

В госпитале пришлось заниматься привычной работой. Вот только пациенты были совсем не те, что в гражданской жизни. Большую их часть составляли солдаты срочной службы, занятые на дезактивации зараженных объектов. Выполнивших приказ «срочников» в госпитале обследовали и немного подлечивали, перед тем как комиссовать вчистую.

— Ребят этих больше всего жалко было, — вспоминает Людмила. — Они ведь еще моложе нас, может, толком даже не понимали, что им теперь предстоит. Особенно те, кто из республик Средней Азии. Веселились, прикалывались, как могли. Помню, была у них шутка: наваливали на кого-нибудь груду одеял и заставляли лежать под ними и потеть. А потом пот собирали в пробирку и отдавали нам на анализ. Такой вот юмор…

По словам Людмилы, ликвидаторы старались жить в зоне обычной жизнью. Например, шумно отмечали 8 марта и другие праздники.

Медперсонал также старались по мере возможностей обезопасить, заставляя соблюдать хотя бы элементарные меры предосторожности. Например, строго предписывалось передвигаться только по асфальтовым дорожкам (которые регулярно мыли), не сходя с них летом в траву. Ольга как-то пренебрегла этим указанием, и потом у нее долго сходили отеки на ногах. Впрочем, и откровенных нелепиц тоже хватало. Скажем, помывшись (делать это также полагалось, чем чаще, тем лучше), люди вновь облачались в снятую перед тем униформу. Она, наряду со многим другим, отнюдь не использовалась разово, как это демонстрировалось в репортажах СМИ для широкой публики. Многие потом и домой уехали в этой одежде.

— Да что форма, — говорит Ольга. — Из зоны много чего вывезли. Допустим, книги, которые в то время были жутким дефицитом. Я потом эти издания, кстати, в калининградских букинистических магазинах встречала. А при виде гомельских обоев просто начинала задыхаться — знала, что они ведь совсем не в Гомеле были произведены. Мебель тоже вывозили, разные другие бытовые товары. Контроль при желании вполне можно было обойти. Мы однажды, когда возвращались с выезда в свой госпиталь, решили завернуть к тому самому энергоблоку, что взорвался — сфотографироваться на память. Знали, что долго находиться там опасно, поэтому заранее все прикинули, быстро подбежали к саркофагу с обратной стороны, которую вам, журналистам, не показывали, и «щелкнулись». Уже на обратном пути, правда, нас остановили…

Повседневное существование в зоне нередко оказывалось круче любой фантастики. Взятый в брошенных квартирах хрусталь рассыпался в мелкую крошку от легкого щелчка или даже простого прикосновения. Обычно вырастающие не больше чем на 20 сантиметров ромашки вымахивали по пояс, тюльпаны поражали неимоверно крупными бутонами. После дождя лужи затягивались густой желтой кашей. И то и дело волнами накатывала слабость, во рту появлялся железный привкус.

Кроме ликвидаторов, в деревнях чернобыльской зоны оставалось не так уж мало жителей — в основном стариков, ни за что не хотевших покидать насиженные места. Даже свою привычную одежду, которая отчаянно фонила, они отдавали в обмен на обновки очень неохотно. У собак вдруг начинала клочьями лезть шерсть и вскоре после этого псы куда-то бесследно исчезали — мертвыми их никто никогда не видел. Почему-то практически не было комаров, хотя я отлично помню, что столько кровопийц, как летом 1986-го, в Калининградской области не было ни до, ни после. Причем комары были как на подбор — крупные и какие-то мохнатые. «Чернобыльские!» — шутили калининградцы. Как знать. Может, они были недалеки от истины.

Жизнь и в непосредственной близости от источавшего смерть взорвавшегося реактора брала свое: трудно поверить, но ликвидаторы вовсю танцевали на дискотеках, устраивали дружные пикники (благо, продуктовое снабжение было по советским понятиям просто отменным), вообще старались поддерживать себе настроение и не особо зацикливаться на мыслях о будущем.

— Вот видите на фотографии мужчина? — показывает Людмила. — Это главный врач нашего госпиталя. Тоже откуда-то из Белоруссии. Получил огромную дозу радиации и сам прекрасно знал, что обречен. С нами вообще не особенно церемонились. Сразу объявили, что после Чернобыля протянем не больше 10 лет. Да еще и умирать будем в страшных муках. А мы вот, как видите, до сих пор живем! И дети у обеих есть, хотя нас предупреждали, чтобы раньше, чем через пять лет, рожать не вздумали.

У Людмилы уже взрослый сын. У Ольги — трое детей и одна внучка. Семейное счастье в данном случае имеет особую цену. Как вспоминают ликвидаторши, по возвращении из Чернобыля они обнаружили, что женихов, от которых до этого отбою не было, словно ветром сдуло.

— Да что там женихи, — машет рукой Ольга. — Еще когда из зоны в Гомель приезжали, так в магазине очередь расступалась, и мы к прилавку сквозь этот живой коридор свободно проходили.

— Настолько вас уважали?

— Так нас опасались!

Отношение окружающих для «чернобыльцев» — вообще больная тема. После встречи с депутатами облдумы, где в адрес ликвидаторов звучали слова благодарности и обещания помощи, выйдя в коридор, Людмила снимала свои медали и складывала их в сумочку.

— Я свои тоже сейчас сниму, — вздыхает Ольга, понимающе глядя на боевую подругу. — Не хочу, чтобы на меня смотрели, как не знаю на кого. В офисе нашего Союза «Чернобыль» очень правильный плакат висел: «Простите, что мы живы!» Вот сейчас о квартирах для чернобыльцев говорили. А я на всю жизнь запомню, что мне командующий Балтфлотом сказал, когда я, жена офицера, к нему на прием пришла по поводу жилищных условий. И себе же на беду сказала, что в Чернобыле была. «А чем ты там занималась?» — спрашивает. Ну я ему откровенно: мол, если б вы, товарищ командующий, со мной там побывали, то такие вопросы не задавали, да и квартира у моей семьи наверняка бы уже была. Ну а как еще ответить на такое хамство? В результате мы жилье только в прошлом году получили.

Восприятие возвращавшихся из зоны героев, как отработанного, никому больше не нужного материала, оказалось куда страшнее губительной радиации.

— Нам ведь изначально никто долгой жизни не обещал, — говорит Ольга. — Поэтому было такое самоощущение: я уже пострадала там, в Чернобыле, так пусть хотя бы другим не достанется ни этого, ни чего другого. Может, поэтому вскоре после возвращения и попросилась в Афганистан. Но на медкомиссию пришла уже беременной, врач посмотрел: «Да куда тебе в таком положении, подруга?!» Только поэтому туда, «за речку», как тогда говорили, и не попала.

Каждый новый день рождения воспринимался как бы даже с некоторым удивлением — неужели прожили больше, чем было предсказано?

— Сейчас ведь совсем другое восприятие жизни, чем у нас тогда было, — рассуждает Людмила. — В то время даже лозунг такой был: «Родина сказала: «Надо!» — комсомол ответил «Есть!»» Наше поколение даже не думало, что можно как-то словчить, отвильнуть. Хотя не все, наверное, так однозначно. Знаете, мы ведь когда три месяца в зоне отбыли, ждали смену, которая должна была прибыть из Москвы. А приехали вдруг из Белоруссии. Почему? Ну об этом можно только догадываться…

Русские женщины — все-таки самые удивительные в мире. По образованию медработники, Людмила и Ольга стараются лишний раз не проходить медицинское обследование. По принципу «меньше знаешь — спокойнее жить». Очень жалеют ликвидаторов-мужчин, которым, по глубокому убеждению медсестер, пришлось куда тяжелее, чем им самим. И хоть сейчас готовы вновь отправиться хоть на войну, хоть на ликвидацию очередной техногенной катастрофы:

— Нас в Фукусиму надо было посылать, когда на тамошней атомной станции после цунами авария стряслась. Японцы, по большому счету, опыта действий в подобных ситуациях не имеют. Хиросима и Нагасаки когда уже были! А у нас за плечами огромный опыт, наверняка пригодился бы.

— Ну а если, не дай бог, конечно, у нас в стране опять что-нибудь такое грянет — поехали бы?

— Ну а почему нет?! Кто сегодня поедет, если не мы?

А ведь и вправду — кто?..