Глава 13

Это не люди. Это какие-то нелюди!

Обезумевшая толпа. Мерзкое столпотворение ублюдков, призывающих к крови в лучах адского солнца. Загорелая кожа на их лицах растягивается до хруста, и кажется, что каждый пытается переорать своего соседа. Ужас и мрак. Я чувствую невероятную злобу. Я чувствую холодное безумие, не имеющее под собой никакого объяснения. Они топчутся на моей крови, прыгают, пачкают мой алый покров своим потом и мочой, беснуясь в агонии зверства.

В каждом, кто пришёл на площадь поглазеть на казнь, — трепет и адреналин, с каждой секундой нарастающие подобно смертельному цунами. И чем ближе подходит священник в грязной робе к мучающимся на крестах людям, тем жажда крови в толпе становится невыносимо густой. Обволакивающей. Словно пожирающей тебя, готовой утащить под землю, пропустить сквозь острые камни и содрать с тела всю кожу.

Здесь люди хуже голодных зверей.

Здесь каждый человек рос с жестокостью на глазах, и сострадание ему не ведомо.

Я находился в эпицентре бесчеловечности, где апофеоз безумства вот-вот наступит.

Под невыносимое жужжание мерзких мух, человек в грязной рясе встаёт между двух крестов с прикованными к ним мужчинам, чьи обнажённые тела медленно угасают от жажды, вытекающей крови из отверстий на запястьях и невыносимой жары.

— Кровь грешников грязна, — жужжание доносилось отовсюду; с крыш соседских домов, со спины, с одежды толпы, плотно окружившей нас с Осси.

Мухи были везде.

Мухи стали рупором казни и голосом палача.

— А грязная кровь не в праве запятнать серый камень нашего прекрасного города, — жужжал голос фигуры, — Кровь грешников и бунтарей необходимо очистить. Сдуть пыль невежества и смыть глубоко въевшиеся пятна глупости и дикости. Глупцы преградили дорогу пятилетней жатвы, чья цель — наше благополучие и уверенность в завтрашнем дне. Они хотели обречь нас на голод! Они хотели навлечь на наши головы проклятие и кару, неминуемо пришедшую на наши земли за расплатой, которую мы должны подать им.

С моря ударил ветер. Подол грязной рясы фигуры затрепыхался по камню, оголив почерневшие ступни, с которых слетели мухи, освободив плоть новым мухам, вылупившихся на моих глазах.

Мне хочется снять со спины копьё и швырнуть его в фигуру между крестами. Хочется убить это мерзкое существо, вливающие в наши уши какие-то праведные речи. А потом убить каждого, кто осмелится броситься на меня. Их будет мало. Вначале захотят все, но когда прольётся первая кровь, когда копьё воткнётся в голову первому безумцу и запачкает каменную дорогу окровавленными осколками его черепа и мозга, остальные отступят.

Они видели много казней, но ни разу не помышляли о своей.

И когда их останется совсем мало, я загоню эти жалкие остатки бесчеловечности в море. Я буду смотреть на их растерянные лица, на которых страх начнёт рисовать иной портрет. Безысходность смерти неотвратимо потянет их к берегу, где волна моей крови смоет их обратно в море и утянет каждого на дно.

И что потом?

Чем я лучше этого безумца в грязной рясе?

Мне невыносимо больно от злости, пробудившейся во мне разгневанным бурлением толпы.

Фигура в запятнанной рясе вновь воздела руки к небесам.

— Я! — разлетелось противным жужжанием по всей площади. — Очищу их кровь. Вберу в себя всю грязь, оставив их грешным душам чистую плоть. Они падут перед нашими ногами омытыми, как телята, заботливо вылизанные коровой.

Обнажённые мужчины на крестах обливались потом. Кожа смуглая, волосы светлые. Головы поникли от бессилия, но мне видны их высохшие на солнце губы. Они подёргивались в безмолвии, как лица моего плаща. Возможно, они читали себе молитвы. Быть может, проклинали своего палача.

Ветер давно утих, но посеревшая от выступавшей на теле фигуры влаги ряса продолжала колыхаться. Местный монах или священно-служитель поднялся по каменным ступеням на пьедестал, заняв месту между распятыми на кресте измождёнными мужчинами. Протянул руки к прибитым кистям обвиняемым. Почерневшие ладони с трудом проглядывались сквозь облако мух, но я видел, как костлявые пальцы ухватились за запястья мужчин и сжались.

— Инга, — шептала Осси, — мы так и будем стоять и смотреть?

— Да.

— Мы должны сделать хоть что-то… я не могу на это смотреть.

— Прикрой глаза. И заткни уши. Наша сила здесь бесполезна.

— Но почему…

— Потому что наша жертва не принесёт ничего хорошего. Нас разорвут на куски, и никакая броня нас не спасёт! И наши друзья не успеют подоспеть вовремя. А потом и их убьют. К сожалению, мы вынуждены лишь наблюдать и копить злость, которая нам даст сил для будущих побед.

Жужжание нарастало с каждым ударом сердца. Грязная ряса фигуры колыхалась как при ураганном ветре. И когда толпа умолкла в ожидании зрелища, из рукавов фигуры вырвались чёрные столбы мух. Они напоминали густой дым от костров. Чёрные облака, за которыми прольётся дождь и в землю ударят сотни молний. Они напоминали нефтяной пятно, быстро расползающееся по земле. А когда мухи окутали распятья, казалось я смотрю на кусок стухшего мяса, усеянного мошкарой и паразитами.

Мухи облепили мужчин. Тела на крестах зашевелились. Их кожу словно покрывал слой ворсистой ткани, пропитанный маслом. Чёрной и блестящей. Если они и кричали от боли, или хотя бы мычали, услышать этого было невозможно. Жужжание и улюлюканье толпы было невыносимо громким.

Казнь продолжалась недолго.

Разбухшие мухи слетели с тел и начали возвращаться в рукава рясы мелкими стаями. Я моргнул пару раз, как тела на крестах очистились. Все до единой мухи скрылись внутри рясы, оставив после своего пиршества высушенные тела.

Мужчины на крестах выглядели скверно. Они не шевелились, и стали какими-то… твёрдыми. Искусанная кожа побагровела и стянулась, облепив кости словно намоченная бумага. К двум крестам были прибиты скелеты в коричневых целованных. В пустых глазницах поселилась жуткая тьма. Даже усохли губы, оскалив пожелтевшие зубы. Челюсть ближайшего к нам мужчины откинулась, и наружу из опустошённой глотки вместо слов вырвалась тонкая струйка жужжащих мух.

Сморщенные тела на крестах стали похожими на сухофрукты.

Ряса монаха продолжала исходить волнами. И когда последние мухи исчезли в его рукавах, он прожужжал на всю площадь.

— Их кровь — плата за чистоту души. Плата, за чистоту тела.

Монах подошёл к сморщенному телу, схватился почерневшими руками за запястья трупа и сорвал его креста. Раздался неприятный звук рвущейся плоти, а затем удара черепа об асфальт. Фигура в грязной рясе швырнула беднягу прямо на камни, прямо в вопящую от зрелища толпу. А затем и второго.

Толпа не отступила, даже когда одно из изуродованных тел подкатилось впритык к подошве их ботинок. Наоборот. Люди бросились топтать остатки того, что совсем недавно было человеком.

Я терпел всё это только потому что мне нужна была информация. За спиной загадочной фигуры простиралось голубое море и омывался волнами причал. Пустой, лишь рыболовные лодки. И ни одного корабля, способного увести от сюда прочь хотя бы пол сотни человек.

Я видел, как заходило солнце, то прячась за один крест, то за второй. И не было никаких сомнений, что дубовое распятье испачкается потом еще не одного десятка человек. Те двое, что были растоптаны в пыль беснующейся толпой, ни в чём не виноваты. Сама толпа казалась мне повинной во всех грехах, обрушившихся на не только на их головы, но и земли. Место каждого ликующего смерти проходимца там, на дубовом кресте под жаром утреннего солнца.

И весь этот суд скорее смахивал на самосуд, устроенный лживыми судьями.

Взбесившаяся толпа оставила после себя от трупов пыль и чудом уцелевший череп. Он выкатился на площадь, стуча по серому камню, и покатился дальше, пока не ударился о каменные ступени. Опустошённые глазницы в последний раз взглянули на толпу и разлетелись на осколки. Болезненно чёрная ступня спускающейся по лестнице фигуры в рясе раздавила череп, забив щели между камнями осколками костей.

— В этой черепушке больше никто и никогда не выносит плод нечестивых мыслей, — раздалось жужжание на площади. — Дурные мысли не родятся с целью уничтожить наше существование. Тела грешников очистились от грязной крови. И они заслужили прощения. Так же, как и каждый из вас заслуживает прощения! Их кровь больше не испачкает прекрасное имя нашего города, но прах и кости останутся навсегда с нами.

Человек в рясе наклонился. Почерневшие пальцы схватились за кусок черепа, застрявший между камней, и вытащили его наружу. Фигура выпрямилась, выставив над головой руку. Толпа умолкла. На фоне заходящего солнца я видел, как в уродливых пальцах блестел осколок кости.

— Их прах останется с нами навсегда, — прожужжало со всех сторон.

Фигура в рясе опустила руку, и на наших глаза почерневшая ладонь со всей силой смяла осколок черепа. Невыносимый хруст слился с жужжанием. Пальцы словно перемалывали костяную черепицу в пыль. Казалось, будто где-то рядом собака грызёт кости, или машина переезжает сброшенный на дорогу шифер.

Да, я угадал.

Вытянутый кулак фигуры расправился в ладонь. Горсть пепла — всё, что осталось от куска головы. С моря ударил ветер. Ладонь в миг опустела, а в толпу ударил столб зернистой пыли. Каждый сделал вдох. Каждый житель города вобрал в себя крохотную частичку казнённого человека.

— Их прах останется с нами навсегда, — вновь прожужжало со всех сторон.

Охваченные кашлем люди принялись расходиться. Под светом уходящего солнца толпа быстро рассасывалась, очищая площадь. Здесь были даже старухи и старики. На их лицах застыла маска мерзкого удовлетворения, словно эта казнь продлила им жизни лет на десять. Здесь были даже дети. Непонимающие ничего дети, которых привели родители только для того, чтобы самим не упустить самое интересное.

Когда площадь опустела, на сером камне остались стоять только я и Осси. И он.

Покрытая капюшоном голова смотрела в нашу сторону. Он словно присматривался. Пытался признать в нас тех, кого давно знает. Руки покоились вдоль тела, ноги стойко держали тело, прячущееся от наших глаз под развивающейся на ветру рясе.

— Инга, — прошептала Осси, — надо убить его, пока есть возможность.

— Убить всегда успеем. А возможность попытаем в другом.

Краем глаза я увидел, как Осси потянулась за мечом. Мне пришлось схватить его за плечо и хорошенько тряхануть.

— Не вздумай! — прошипел я сквозь зубы.

— Он набросится на нас, — прошипела в ответ Осси.

— Нет…

Фигура в рясе шагнула в нашу сторону. Чем ближе он приближался, тем воздух становился гуще от вони. Запах разложения был силён и стоек даже для меня. Но проникнув в лёгкие, мой организм тут же отреагировал на чуждый яд, нейтрализовав его. В организме Осси происходило тоже самое. Мы лишь морщились от вони, и нам действительно было противно, но мы не умирали.

— Аида! — прожужжало из-под капюшона.

Я немного испугался, услышав это имя. Вначале ты думаешь, что Я самый умный. Смог всех обмануть и перехитрить. Я шёл сюда с мыслью, что смогу изобразить другую, воспользоваться чужой судьбой. И вот, план удался, и в тот же миг тебя словно окатывают ледяной водой. Ты быстро трезвеешь. И очень быстро приходит понимание: а что дальше? Я же не Аида.

Фигура раскинула руки в знак приветствия. Почерневшая кожа на ладонях содрогалась от сотни мошек, намывающие свои полупрозрачные крылья крохотными лапками. Закончив процедуры, они взмывали в воздух, оставляя после себя извивающихся опарышей внутри кожи. Пока он сделал два шага — каждая извивающаяся личинка лопнула, явив свету муху в маслянистой плёнке. Мошка крохотными лапками принялась намывать свои крылья, а когда закончила — улетела, оставив в почерневшей плоти извивающуюся личинку.

Круговорот паразитов в природе.

Идущее к нам создание находилось в вечном гниении, давая каждый миг жизнь целому рою насекомых. Мухи продолжали кружить возле худощавого тела в рясе. Когда я увидел его в первый раз — его одеяния были чисты, можно было различить цвет. Но теперь накидку на костлявых плечах даже было сложно назвать одеждой. Маслянистый слой от гниющей кожи пропитал ткань насквозь и начал её разрушать.

— Аида, — вновь прожужжала фигура, замерев в паре шагов от нас. — Рад тебя видеть на казне.

Я промолчал. Было любопытно, к чему приведёт моё безмолвие.

— Еще два предателя, — прожужжал он, — пустились прахом по ветру. Но моя работу здесь не окончена, гордиться мне не чем, в отличии от тебя. Твоё присутствие может говорить только об одном. Я верно понял?

— Ты не ошибся, прокуратор Гнус, — сказал я.

— Аида, мы же давно договорились, для тебя я просто Гнус. Здесь у меня нет друзей, и когда меня посещают старые знакомые, мне хотелось бы откидывать все формальности. Как и эту тлетворную рясу. Под ней кожа чешется невыносимо, да еще эту жгучее солнце. Пойдём ко мне, всё расскажешь.

Я лишь кивнул в знак согласия. Фигура, или точнее говоря Гнус повёл нас в сторону огромной каменной башне, стоявшей далеко от центра, но очень близко к побережью, где постоянно с моря задувал свежий ветер. Проходя по каменной дорожке, петляющей мимо домов, нам на глаза попадались местный жильцы. Рыболовы, пекари, кто-то торговал различными вещами. Мы остановились возле такого импровизированного магазинчика, сколоченного из досок и покрытого плотной тканью, защищающей тучного продавца от песка и солнца.

Гнус остановился напротив прилавка. Жужжание мух отвлекло продавца от каких-то дел, которыми он занимался под столом. Откормленный мужичек натянул штаны на пупок и откашлялся.

— Прокуратор Гнус, слушаю вас.

В голосе продавца не было страха. А вот уважение лилось не только с языка, но и с глаз и ушей. Он наклонился к нам, не взирая на тошнотворную вонь, и выставил вперёд ухо, практически внося его в облако мух.

— Мои одеяния испорчены, — прожужжал Гнус.

— Как скажете…

Продавец изошёл на кашель, словно выкурил очень крепкую сигарету. Обернулся к нам спиной. Несколько секунд понадобилось для того, чтобы мужчина нырнул под прилавок и вынырнул обратно. В руках у него покоилась серая ряса, такая же как была на Гнусе в самом начале казни.

— Прошу… — он снова закашлял и начал давиться, заплёвывая слюнями нижнюю губу и рубаху на груди.

— Спасибо, мой мальчик.

Гнус протянул почерневшую ладонь к робе и принял её очень медленно, специально касаясь кожи рук мужчины и давая мухам заполнить в шатре всё свободное пространство. Может быть, этот разлагающийся уродец и улыбался, но лица он нам так и не показал. Глумливое отношение было оценено наигранным смешком продавца, пожелавшего нам вслед прийти еще.

Уличный воздух неизбежно остужался. Огненный диск коснулся морского горизонта и медленно пошёл на погружение. Вонь от Гнуса перестала быть убийственной, но находиться с ним рядом по-прежнему было невыносимо. Каждая минута с этим созданием — пытка.

Подойдя к каменной башке, Гнус прожужжал:

— Твоя новая игрушка?

Стайка мух кружила вокруг Осси, словно изучая воительницу. Некоторые садились на её доспех и прятались в трещинах, из которых потом вылезали и улетали прочь.

— Запасной вариант, — сказал я, заметив скопления мух и на своём доспехе.

— Аида, ты стала такой взрослой. И знаешь, на моих глазах взрослели целые поколения кровокожих. Взрослели и тупели. Но ты всегда выделялась среди них. Ты повзрослела, но вместе с тем и стала мудрой.

Казалось, что под разлагающимся на нити капюшоном лицо расплылось в тёплой улыбке. Голова повернулась в сторону Осси и прожужжала:

— Твой запасной вариант останется снаружи.

Осси хотела зарычать, её губы скривились от злости, но она сумела удержать себя в руках. Я положил ладонь ей на плечо и сказал, что всё будет хорошо. Она может не переживать.

Загрузка...