Испытывал ли я к ней ненависть? Да.
Хотел ли я её убить? В порыве гнева, вызванным её наглостью, — да. Еще как! В тот день сковавший мои мышцы спазм был на столько сильным, что легкие, сердце и желудок заныли от невыносимой боли, словно в каждый орган медленно вгоняли сотни раскалённых игл. В тот день я лишь охладил иглы. Боль отступила, но гнев не давал мне окончательно очиститься от назойливых игл, не дававшим мне спокойно спать и работать. Возможно, я мог забыть эту суку и излечиться, но кто знает.
Я не мог её забыть.
И вот, она заявилась ко мне лично, переступила порог дома и проситься остаться. А я смотрю на её пухлое лицо, на дешёвую губную помаду, на медленно расползающуюся тушь по векам и заметно отслаивающуюся штукатурку под гнётом жирных капель пота. Она жалкая. Она безобидная. Она бедная девчонка, лишённая родительского воспитания. И даже то, что ей даст школа, институт, улица и работа — не смогут закрепиться в её голове, так как она ходит по твёрдому асфальту. А нужно идти по тонкому льду. Её душа должна прочувствовать всю остроту жизни. Коснуться смертельной опасности, и даже переступить одной ногой за черту. Взглянуть на смерть. Окинуть взглядом возможные последствия людской небрежности и непредусмотрительности. Набрать в ладонь горсть праха, некогда бывшим твоим домом и твоей жизнью. И в тот же миг все полученные знания вольются раскалённой лавой в разум и застынут там навечно, напоминая каждую секунду как тяжело и больно было тогда, в прошлом.
Зайдя ко мне в квартиру, глупая пухлая девчонка переступила черту. Её никто не звал, пришла сама. Знала, куда идёт. Знала, на что идёт.
— Да, — сказал я, докуривая сигарету. — Ты можешь остаться. Но у меня будет просьба.
— Какая?
— Ты помоешь мне голову.
Еще тогда она стала первой женщиной, которая помыла мне голову. А сегодня она стала первой женщиной, срезавшей пластиковый хомут с моих набухших причиндалов. Без лишних слов и расспросов она просунула холодное лезвие ножниц между куском пластика и дорогой мне плотью и перерезала тугую удавку. Я видел, как в её глазах вспыхивало любопытство, но стоило женской ладони коснуться меня, и лицо уже краснело от возбуждения. Воздух в ванной быстро насытился женской страстью и сгустился от запаха пота. Девичья растерянность и глуповатая улыбка полностью стёрлись с лица, как и последние следы губной помады, горьковатый вкус которых я ощущал на своём языке и дёснах.
В ванной она полностью разделась. Складки стали чуть заметнее, живот с утопленным пупком уже явно никуда не денется, пусть она хоть жизнь проведёт в спортзале. Но она не прошла мимо лёгкой возможности преобразить своё тело. Ну это же глупо и некрасиво! Что должно быть в голове, чтобы такое сотворить с собой? Ах да, точно… она еще не переступила порог…
Уродливые татуировки плавно переходили с ног на обрюзгшее тело и доходили до самых кистей рук. Выглядело отвратно. Сотня мелких рисунков ничем не связанных между собой напоминали наброски ребёнка в журнале для рисований. Я пытался зацепиться взглядом за её полную грудь, но постоянно отвлекался то на электрогитару красного цвета, то на морду мопса с огромным языком, то на змею, чья голова пропала под складкой, то на слово «друзья», где каждая отдельная буква была набита отдельным другом, которых, как мне кажется, у неё нихуя не было.
В какой-то момент я пожалел, что мы срезали хомут. Мысль, что у меня не встанет, напугала меня; на лбу выступил холодный пот, который она смыла своей ладонью вместе с шампунем. И свершилось чудо! Ниже пояса у меня всё набухло и напряглось.
Она сделала всё, что я просил. А я сделал всё, что просила она.
Спустя выкуренную пачку сигарет и потраченные несколько литров пота, девчонка валялась на полу с крепко затянутой простыней на шее. Я сделал всё, как она просила.
И даже больше! Я проведу её сквозь туман обыденной жизни, где она лишь слепо машет ручками, и путь свой никогда не найдёт. Я раскрою её очи. Я заставлю её сделать вдох, после которого испарится весь туман обыденности и наступит тьма очищения.
Я заставлю её сделать последний вдох.
Я сильнее стягиваю серую простыню на её шее. Девичье лицо покраснело, а вся наивность и похоть скрылись под ликом ужаса и страха. Глаза сквозь предсмертную пелену уставились в потолок, губы чуть содрогаются, выпуская изо рта густую слюну с противным хрипом. Она просила меня прекратить, когда ещё воздуха хватало в легких. Вгрызаясь когтями в мои руки, она пыталась прохрипеть: прекрати. Но я продолжал размеренными рывками входить в неё, смотреть в глаза и туже стягивать простынку на её шее.
Я не собирался становиться один из тех, кто не доводит дело до конца. Я не встану в один ряд с теми, кто лишь смог чуть придушить.
Она сделает последний вдох и отключится, словив неповторимый оргазм в своей жизни и одновременно шагнув за ту самую черту, за которой станет Человеком.
Её пухлые руки обмякли и канатом обвалились на пол. Голова с полуприкрытыми глазами дёргалась в такт каждому моему рывку. Капли пота пересекли посиневшее лицо и впитались в серую простыню, стянувшую её кожу гармошкой. Я ослабил хватку. Пульс слабый, дыхания нет. Моя девочка за чертой. Пусть там побудет минут пять, а после я её заберу обратно.
Все возвращаются разными. Но важнее не то, каким ты вернёшься. Сам факт пребывания за чертой меняет твою жизнь. Вкус на губах слаще, воздух свеж, даже вода кажется мягкой, словно пух.
Моя девочка вернулась другой.
Отдышавшись, она попросила сигарету.
— Ты кончил? — спрашивает она, делая глубокую тягу.
— Да, — отвечаю я.
Она выпускает дым, и я вижу, как кожа её лица окрашивается розоватым. Она нахмурилась, языком провела по губам и словно причмокнула, пробуя распробовать вкус обычных сигарет.
— Что это за сигареты? — спросила она, рассматривая обычную сигарету, дымящуюся в её пальцах.
— Другой вкус?
— Другой… — сладостно протянула она.
— Теперь у тебя будет всё по-другому. Кислое станет сладким. Холодное станет тёплым. Некрасивое будет прекрасным.
Хищная улыбка пересекла её новое лицо. Закатив глаза и смахнув ладонью накопившиеся слезы, моя девочка затянулась как никогда раньше. Она пыталась распробовать вкус, разложить его на атомы и попробовать каждый, медленно смакуя густой дым, насыщенный новыми оттенками.
— Я так не кончала никогда в жизни, — шепнула она, опустошив лёгкие от дыма.
Женский взгляд полностью отмылся от пятен наивности и стал строго расчётливым. Она одарила меня им, а я в ответ посмотрел на неё так же. Она была мне безразлична, как и я ей.
— Я была мертва? — спросила она без капли страха в голосе. Теперь она думает о смерти совсем иначе, без сожаления.
— Была.
Тем же вечером она ушла. Ушла, чтобы жить по новой. И больше я её не видел и не слышал. Её временная кончина сумела извлечь все раскалённые иглы из моего тела, я обрёл облегчение. Вернулся сон. Я даже больше не пытался в бесконечной ленте коротких роликов отыскать те самые звуки, способные успокоить меня через детские воспоминания, наполненные криками, страданиями и болью.
Неделю я спал как младенец, пока в один из тёплых ночей на улице не раздался крик. Я проснулся в ту же секунду. Открыл глаза и окунулся в детство, словно меня схватили за руку и резко утащили под воду. Уличный крик провёл меня по улицам моего городка, подвёл к стоящей на коленях тёте Марины возле своего мёртвого мужа.
Это был крик полный ужаса, боли и неминуемой смерти, обратимость которой невозможна. Тот самый крик, который я пытался найти среди миллиона роликов. Крик, от которого кровь по моим жилам течёт в несколько раз быстрее. В тот же миг я покрылся холодным потом, спрыгнул с кровати и прильнул к окну.
Болезненный крик раздался с новой силой, разбудив соседей. В мраке соседских окон оживал свет, рисовались людские силуэты. Металлическая дверь подъезда предательски молчала, не издав ни единого скрипа. Никто не собирался покидать свои квартиры ради помощи незнакомцу.
Никто. Кроме меня.
Крик манил меня, звал к себе. Мне хотелось быть рядом, заглянуть ему в глаза и разглядеть в них весь тот ужас, способный выдавить из человеческой глотки столь страшный звук.
Я выскочил на улицу и побежал по остывающему в ночном воздухе асфальту. Уличные фонари слепили меня каждый раз, когда я пробегал сквозь ярко-жёлтую занавеску света. И с каждым новым криком я лишь ускорялся. С каждым ударом сердца мои уши разрывало, а душу грело. Кто-то вопил так громко и мучительно, что даже нельзя было разобрать — мужчина там или женщина.
Добежав до соседской пятиэтажки без окон и опустошёнными квартирами, я остановился. Падающий с фонаря свет рисовал на чёрном асфальте ровный круг, рядом с которым я заметил человеческую ступню. Укутанная тьмой фигура тряслась, боясь зайти в этот самый круг света.
Я подошёл ближе, на что мне протянули трясущуюся руку. Жёлтый свет упал на кожу, и прежде, чем я ужаснулся от увиденного, фигура громко взревела, почти оглушив меня. Это было невыносимо, оно так вопило и орало, что я даже не мог сосредоточиться.
Крик истинной боли.
Боли, превратившей кожу в оплавленный пластилин с огромными волдырями. Человеческая рука словно побывала в открытом пламени, но ожог был от чего-то другого. Рука тряслась, как и вся фигура.
Я сделал шаг на встречу, жадно выискивая глаза фигуры. Продолжая вопить нечеловеческим голосом, фигура шагнула в круг света.
Ужас…
Оно было голым и почти полностью облысевшим. Красная плоть, напоминающая расползающееся по столу тесто, обтягивала бесформенное тело без половых признаков. Полупрозрачные волдыри покрывали каждый сантиметр кожи; на моих глаза пузыри лопались и извергали из себя мутную сукровицу, которая стекала по коже фигуры и мерзко поблёскивала в свете уличного фонаря. Фигура промычала. Она хотела что-то сказать мне, но на уродливом лице не было губ; на их месте я сумел разглядеть два рядя серых зубов, между которых болтался кусок мяса. Нос и веки — всё словно оплавилось. Отекло и застыло, как оплавленный воск на свечке.
Трясущаяся фигура сделал еще один шаг на встречу мне, запрокинула голову и взревела с новой силой. На том месте, где должны быть уши — комочек мяса, медленно сползающий к плечу. И если бы не свет фонаря, я бы никогда не увидел тусклый блеск, тянущийся вслед за тем, что было когда-то ухом. Приглядевшись, я сумел разглядеть природу блеска. Серьга. Серьга в виде головы единорога, чьи яркие цвета сильно потускнели.
Точно не могу сказать, но внутри меня что-то сжалось. Толи обида, толи злость выдавили из меня рык. Этим ОНО оказалась моя девочка. Та самая девчонка, из которой я сделал Человека. Но все мои труды пошли насмарку. Человек превратился в оно, как бы прискорбно и обидно это не прозвучало. И даже истошный крик, за которым я так усердно охотился, не мог внутри меня пробудить трепет и возбуждение.
Мне захотелось заглушить болезненный вопль, оборвать его в тот же миг, как только он раздаться снова. И я понимал, что каждое движение рождало боль, после которой следовал крик.
Маслянистая фигура лишь покачнулась для очередного шага, как я нырнул в круг света. Я прильнул к ней, левой рукой крепко обхватил, а правой зажал безгубый рот. Моя кожа увлажнилась от чужой сукровицы и стала липкой. Мы склеились, и теперь каждое моё движение вызывало боль у неё.
То, что когда-то было пухлой девушкой содрогнулось в моих объятиях. Её грудь надулась и всю невыносимую боль она попыталась извергнуть в мою ладонь, прикрывшей ей рот. На уцелевших глаза блеснули слёзы, но страха в них не было. На них застыла лишь обида. Я опустил голову в желании уткнуться носом в её шею, вобрать в себя запах её волос. Но от соблазнительного каре остались жидкие локоны, а запах… Совсем недавно её кожа источала запах дешёвых духов, с трудом перебивающих вонь пота, но я мог набрать полную грудь находясь рядом с ней. Теперь, мне было тошно сделать короткий вдох. От этой обожжённой фигуры разило обваренным мясом с коричневой пенкой из кипячёного жира. Все её татуировки, сделанные по глупости, уродливыми кляксами расползались волнами по телу.
Впервые я испытал боль от увиденных страданий.
Я не знал, как поступить лучше. Обхватить шею и придушить её? Зажать дырку, где раньше был нос? Ударить головой об асфальт?
Каждая секунда моих размышлений приносила боль. Боль, силу которой я ощущал всем телом. И когда я уже принял решение, рядом с нами кто-то появился. Огромная фигура. Я поднял голову и сквозь ослепляющую занавеску света разглядел мужчину.
Я знаю его. Огромной фигурой оказался Дядя Денис.
Дядя Денис — наш сосед из старой жизни. Но и по сей день он остаётся нашим соседом, занимающимся уборкой дворов и временно проживающий в соседском доме, которому осталось стоять еще полгода, после чего его снесут и построят многоэтажку для таких же соседей из старой жизни.
В той старой жизни Дядя Денис вёл обычную жизнь. Был обычным человеком. Был обычным мужем и обычным отцом для двух обычных сыновей. Работал на обычной работе и каждый день ездил на обычном метро. Каждое утро входил в душный вагон и, раздумывая об обычных домашних делах и заботах, ехал на работу.
На работе он работал. Особо не обращал внимания на коллег и не придавал значения их жизням. Ему было плевать, его интересовала только его личная жизнь. И даже когда у одного из коллег было день рождение, он холодно обнимал именинника, шепнув скромные поздравления на ушко.
Когда говорят слово «фригидна», имеется ввиду полностью «фригидна». Но для дяди Дениса слово «фригидна» относилось лишь к нему. Любимая жена перестала подпускать своего мужа к себе. Близости не было уже четыре месяца, и жизнь вдруг начала меняться. В худшую сторону. Внутри вскипала злость, обида и отчаяние. Дядя Денис не мог обуздать эти чувства, он не мог с ними совладать. Он даже не мог понять, что с ним происходит.
Поездки в метро превратились в муки. Раньше в душном вагоне его окружали безликие люди, но сейчас, куда не глянь — сидят симпатичные девчонки в коротких юбочка и облегающих кофточках.
Грёбаное лето, говорил он, утирая платком пот со лба. Ёбанная жара.
Он не мог оторвать глаз и пялилась на смущённых девиц вплоть до своей остановки. И даже на работе он не находил покоя. Его наполненный похотью взгляд стал постоянно цепляться за коллег. Теперь ему нравилось поздравлять женщин с праздником. Он крепко обнимал коллегу, прижимаясь к её телу. Его обоняние обострилось, он стал различать аромат парфюма. Уткнувшись носом в волосы, он наполнял лёгкие женским ароматом и представлял, как укладывает коллегу спиной на стол, задирает юбку…
Первое время он сражался с собой. Ловил себя на грязных мыслях и всеми силами вытряхивал их из головы.
Он терпел. Сопротивлялся и терпел.
Но когда узнал, что любимая жена была фригидной лишь для него, дядя Денис взорвался. Его жизнь словно проржавевший корабль медленно утопала в муках бытия. Всё стало пресным и скучным. А самое страшное — пришло полное разочарование жизнью. И понимание того, как мало он сотворил. И даже этого его лишили.
Последовал развод. Делёжка имущества. Съёмная квартира. И редкие встречи с детьми, после которых сердце в груди колотилось с такой силой и злобой, что затуманенные от боли глаза еще долго не могли сфокусироваться на реальной жизни.
Новая реальность сводила с ума, но человек уникальное существо. Он быстро привыкает к безумию. Нет, он не борется с ним, и не пытается отстранится или подчинить себе. Дядя Денис приютил безумие в своём сердце, как мокрую дворнягу, которую он согрел, отмыл и накормил. Безумие стало частью его души. И теперь безумие одинокими вечерами согревало его слабую человечность.
Меняется жизнь, меняются и взгляды.
Трясясь в душном вагоне, его взгляд зацепился за симпатичную худышку, скрывающую своё милое личико за огромными очками. Он медленно, наслаждаясь каждым сантиметром, прохаживался глазами по её телу. Начал с чёрных туфель, поднялся до колен, спрятанных под белой юбкой из атласной ткани. Посмотрел на плоский живот под облегающей кофточкой из хлопка. Заметил узор лифчика и прикинул вес, который он в себе удерживал.
А затем он представил, как заводит девушку к себе домой, валит спиной на кухонный стол, задирает юбку и начинает дико драть, крепко вцепившись двумя ладонями за груди. Затем он переворачивает её, грубо входит с влажным чмоком, одной рукой хватает длинный хвост русых волос, а второй вгрызается в тонкую талию, так сильно, что её гладкая кожа белеет под острыми ногтями. Девчонка вся взмокла, скулит и стонет не переставая, просит еще и еще. Глубже и глубже. Доводит его до отсечки, после чего он выскакивает из неё, ставит перед собой на колени и спускает всю молофью ей на лоб, влажные губы и очки, линзы которых быстро помутнели и испортились.
Целый месяц мысли мучали дядю Дениса, и в один прекрасный день он не сдержался. Этот огромный мужик умудрился привезти к себе домой какую-то молоденькую девку. Дядя Денис симпатичный мужчина — замутить с девахой для него не составила труда. Как потом рассказывали очевидцы, он уложил девчонку на стол, содрал с неё одежду, после чего дико взвыл.
Следующим утром у подъезда уже стоял наряд милиции, в ожидании, когда на улицу выведут дядю Дениса.