Глава 18

Загорелая кожа на лице старика медленно растягивалась в улыбке. Его слова о том, что он рад видеть своего сына — всего лишь ложь. Я не стану говорить это Зико. Незачем.

Моя багровая лужа пропитала половые доски, заполнила все щели и медленно подобралась к босым ступням седовласого мужчины, сидевшего на кровати и даже не испугавшегося моего вида. Я залез ему не только в голову, но и в душу. Такую странную. Сильную, необузданную. И что больше меня пугало — я не мог с уверенностью обозвать её плохой или хорошей. Душа сильного человека с железными нравами и правила. Кому-то они покажутся проявлением жестокости и попыткой занять доминантную позицию над слабыми, а кому-то — надеждой на величие и благое будущее, построенное на силе воле, воспитанной жестокостью в слабом духе и теле.

Уставшие глаза, цвета вспыхнувшего пламени на луже разлитого по полу масла, медленно оторвались от тяжело дышащего Зико и перекинулись на меня. В полной тишине старик изучил меня. Ни один мускул на его лице не дрогнул, даже когда его взгляд упал на подол уродливого плаща из пары дюжин мужских лиц, чьи улыбки были обращены в стену позади меня. Я был обыденностью для этого человека. Я был данностью.

Не отрывая от меня глаз, он произнёс хриплым голосом:

— И кого ты привёл в мой дом, Зико?

Зико убрал меч в ножны. Стащил кожаную перчатку с правой ладони и зачесал влажные от пота волосы назад.

— Тебя сейчас должно волновать другое, — прошипел Зико, скривив губы от отвращения, которое он испытывал к этому человека.

— И что же, сынок…

— Не называй меня так! — зарычал Зико.

Старик вскочил с кровати с грацией молодого самца. Он хоть и был стар, но дури в нём было предостаточно. Улыбка сошла с лица, сменившись животным оскалом.

— Нет я буду тебя так называть! — взревел мужчина и начал тыкать пальцем в Зико. — Хочешь, убей меня. Хочешь, выбрось в море и утопи. Хочешь, сожги на костре, но это не изменит того факта, что ты мой сын. И что же, сынок, меня сейчас должно волновать? То, что ты считаешь меня предателем, хотя сам приводишь кровокожа в мой дом? Или то, что ты якобы очистил город от кровокожих, убил всех, но сам стоишь в шаге от одного из них? — старик вдруг успокоился и хмыкну. — Хотя, сынок, есть одна вещь, которая меня начала волновать именно сейчас, именно в этот момент, когда ты вступил в мой дом с этим кровокожам…

— И что же, Орам?

— А то, что ты наконец сможешь меня понять!

— Нет! — гаркнул Зико, уставившись на старика.

— Почему же? Чем оно, — старик коротко взглянул на меня, после чего вновь перевёл взгляд на Зико, — отличается от других кровокожих?

— А тем, что другие кровокожи убили твоего сына! Они убили Норока, отец!

Слова Зико впитали в себя желчь и ненависть. В его взгляде, обращённым на лицо старика, было лишь одно желание — увидеть, как этот престарелый мужчина мучается и страдает. Но ничего подобного не происходило.

— Зико, — произнёс старец. — Это не кровокожи убили Норока. Это ты его погубил. Ты его выпихнул на дорогу, которую он бы никогда не выбрал! — последние слова сорвались с мужских губ с невероятной злобой.

— Как ты смеешь меня обвинять в выборе дороги, на которую сам и выбросил! Ты — мерзавец! И не пытайся отрицать того факта, что из-за тебя был убит Норок. Ты предал нас! Ты предал своих сыновей. Ты предал свою семью…

— Да кто научил тебя таким речам, глупец⁈ Кто влил тебе в уши столь горький яд?

— Мои глаза! То, что я видел! То, что я видел смерть матери от твоих рук! Я что, должен был сидеть на месте и принять это как должное?

Зико разозлился не на шутку. Молодая кровь вскипела в его жилах, заставляя тяжело дышать и делать выбор в пользу эмоций, а не разума. Правая рука медленно поползла к ножнам, но остановилась рядом с рукоятью меча. Вытянутые пальцы сжались в кулак, успокаивая вскипевший внутри его души гнев.

Старик вновь улыбнулся, его тело содрогнулось от нездорового хохота.

— Хочешь убить меня, сынок? Так убей! Найдёшь в себе силы?

— Я не такой как ты! И никогда руку не подниму на своего… мне противно и сложно произнести это слово, но я произнесу его, даже если оно относится к тебе… Не подниму руку на своего родного!

— Да оглянись ты, глупый мальчик! — ревел старик на всю комнату, — Посмотри, что мы сделали! Народ победил голод и болезни! Мы стали жить. Не существовать, а жить! Вспомни жалкие лачуги вдоль побережья моря, в которых мы жили. Вспомни голодные дни и жуткий кашель, сотрясающий по ночам воздух во всей деревне. Кровокожи помогли нам…

— Они заставили тебя убить мать!

Улыбка с лица старика ушла, оставив тень безразличия. Брови нахмурились, дыхание ровное. Воспоминания его никак не трогали, в отличии от Зико, которому каждое упоминание о матери давалось с болью в сердце.

— Твоя мать была другой. И ты это прекрасно знаешь. Она не могла сосуществовать с кровокожами. Она стала препятствием не только на их пути, но и на нашем.

— Мы могли бы уйти прочь из деревни…

— Кровокожи этого бы не допустили. Столь печальный факт был всегда известен тебе.

Зико был загнан в тупик. Его душу разрывала правда и истина, которую он избегал всеми силами. Время лечит. Так он думал, и надеялся, что если вновь встанет перед лицом своей боли — она уйдёт, упадёт перед ним на колени и слёзно попросит о прощении.

Время не вылечило. Время всё усугубило. Каждый остался при своей правде, при своих принципах, и даже смерть одного из сыновей не сумела хоть чуть-чуть пошатнуть взгляды родного человека.

Но у Зико был козырь.

Сегодня… Сейчас он стоял перед своим отцом победителем. И столь немалый факт бодрил его и разгонял кровь в жилах, которую я ощущал не хуже крови на кончике своего языка. Как запах пота, отравивший воздух в этой богато обставленной комнате с окнами с видом на море.

— Мы убили всех кровокожих, — прошипел Зико, глядя на отца исподлобья.

— Мои глаза видят совсем другую картину, — старик усмехнулся, окинул меня взглядом.

— Её зовут Инга, она спасла меня и моих людей.

— И теперь ты её раб?

— Нет! — гаркнул Зико. — В отличии от тебя я никому не продавался в рабство!

— Сынок, ты только посмотри к чему привели твои глупости? Вместо того, чтобы жить спокойной жизнью, трудиться во благо своего города и будущего, ты бродишь по лесам и устраиваешь бесполезные набеги, которые, рано или поздно для тебя обернуться смертью. Как для твоего брата! И теперь ты стоишь в моём доме, и знакомишь со своей подружкой-кровокожем. Кто из нас сошёл с ума?

— Ваш сын, — я решил влезть в этот бесполезный разговор, — спасает детей от закованных в кровавую броню рук. Такие же, как и мои, но я не занимаюсь похищением детей.

— И чем же ты занимаешься, Инга? — прошипел старик.

— Иду своей дорогой, и убиваю всех, кто мешает сделать мне очередной шаг.

— И куда же ты путь держишь?

Вопрос старика застал меня врасплох. Путь то у меня есть, только вот дорогу, идущую по морю мне не видать. Скажу как есть, возможно моя искренность поможет мне быстрее проделать мой нелёгкий путь.

— Я ищу судью Анеле.

Старик засмеялся.

— Зачем? — спросил он, успокоившись. — Если ей надо, она сама кого угодно отыщет. Достанет из-под земли. Да с тебя прокуратор Гнус сдёрнет кожу, прежде чем ты…

— Прокуратор Гнус мёртв.

Старик снова захохотал.

— Что в твоих залитых кровью глазах, Инга, смерть? Пронзённое сердце? Или быть может утопленное тело в море? Прокуратор Гнус не знает смерти. Я, конечно, поражён, что вы стоите передо мной живыми. Кто сталкивался с Гнусом — теряли всё, вплоть до своей плоти, но их разум оставался жить. Незавидная участь. И вы рано радуетесь. Я бы даже сказал, вам всем надо бояться и бежать прочь, — старик опустил глаза на пол и добавил: — Нам всем надо бежать прочь и молиться.

— Тело Гнуса обратилось в скользкую лужу гноя.

— Он найдёт новое. Его разум не живёт в голове. Каждая жужжащая муха над его вечно разлагающимся телом — и есть разум, раздробленный на миллионы насекомых. Когда ему нужно было решить важный вопрос на возрождённых землях, он укладывался голым на свою солому в башне и все мухи, рождающиеся на его плоти, улетали прочь за море. Несколько людей всегда остаются рядом, присматривать за вечно гниющим и сразу же заживляющимся телом. Возможно, перелетев через море, он возвращается к своему заранее подготовленному телу и уже там решает насущные вопросы.

— Вы упомянули «возрождённые земли». Часть суши за морем?

— Да. Это земля, откуда в скором времени вернётся прокуратор Гнус.

— Вместе с судьёй Алене?

— Нет, — усмехнулся старик. — По таким пустякам наши земли она не посещает.

— Тогда я вновь встречу Гнуса, и вновь одержу победу. А потом снова это сделаю. И вновь. И буду делать это до тех пор, пока он не вернётся сюда с судьёй Алене!

Смех старика стал заливистым и жутким. Он даже рухнул на кровать и накрыл своё лицо ладонями, пряча от наших глаз жуткую гримасу.

— Прокуратор Гнус вернётся на эту землю с целой армией кровокожих. Какие же вы глупцы! Мы обречены! Вы… Вы обрекли нас на погибель!

— Они вернуться на кораблях? — спросил я, уловив крохотную надежду.

Старик умолк. Он удивился моему вопросу, посмотрев на меня выпученными глазами. А чего он еще ожидал? Перед ним же эгоистичный кровокож!

— А как еще! На кораблях. Порт накроет холодная тень от сотни парусов, которые принесут нам смерть и страдания. И всё благодаря кому? Правильно! Вам!

— И как скоро он может вернуться? — спросил я.

— Тебе так не терпеться умереть? — переспросил старик, чуть убрав с лица улыбку.

— Мне не терпится попасть на возрождённые земли.

Зико хотел влезть в наш разговор, но был удивлён не меньше старика. Губы так и не шевельнулись, а вот глаза жадно бегали по моему лицу, словно выискивали там ответы на невозможные вопросы. Слова отца напугали его, загнали в угол, но я бросил луч яркого света в этот потаённый уголок.

Морской ветер ворвался в комнату через распахнутое окно и затрепетал седую шевелюру старика. Мужчина прикрыл глаза. Словно что-то холодное прикоснулось к его душе, от чего он вздрогнул и подставил лицо ветру.

— Жить всем нам осталось недолго, — произнёс он с прикрытыми глазами. — Когда листва пожелтее и начнёт медленно осыпаться на мою проклятую землю — мы примем смерть глядя на море. Но я буду молиться о снеге. Снег. Всего лишь еще раз увидеть снег — это всё о чём я могу мечтать, чтобы покинуть этот мир без сожалений.

— И зачем Гнусу вас всех убивать? Вы подчиняетесь ему. Вы — его люди.

Старик вновь рассмеялся, тихо, не открывая рта.

— А что делают со всем скотом, когда находят хоть одно больное животное? — спросил старик, наслаждаясь ветром из окна.

Он улыбнулся, не услышав от меня ответа. Ответ я знал, но озвучивать не было никакого смысла.

— Вы нас всех заразили, — медленно произнёс старик. — Показали другую жизнь. Выставили наших правителей на наших глазах слабаками. Вы отравили нас, а такой скот никому не нужен. Нас всех убьют.

Пламя нескольких свечей плясало на морщинистой коже старика так и не открывшего глаза. Он глубоко вздохнул, и в этом вздохе было что-то живое, словно он больше не дышал только из-за того, что так требовал его организм. Теперь он дышал по-настоящему, как дышит животное, сражающееся за свою жизнь каждый день. Вкус жизни можно было ощутить на кончике языка, стоит только вобрать в себя морской воздух со знанием, что завтра, возможно, ты даже не поднимешь своих век.

— Времени до осени мне хватит, — обронил я и вышел из комнаты.

— Для чего? — бросил Зико мне в спину.

Я уже во всю спускался по лестнице; мои кровавые ботинки грохотали по ступеням, кожаный плащ развивался и цеплялся за перила.

— Для того, чтобы собрать свою армию, — ответил я и выбежал на первый этаж.

— Всё нормально? — спросил Дрюня.

Воин в гнойном доспехе и с секирой на плече подошёл ко мне и заглянул в глаза за ответами.

— Ты узнал, как нам покинуть эти земли? — снова спросил он, не дождавшись ответа на первый вопрос.

— Да, — ответил я. — Узнал.

— И как?

Я прошёл мимо друга в сторону входной двери. Вонь скисшего пота и затхлой старости сменилась свежестью прохладной ночи. Луна всё еще освещала улицы каменного города, но горизонт над морем медленно окрашивался в багровый. Пройдёт пару часов и солнце займёт своё законное место на пьедестале, вновь накрыв наши головы обжигающим одеялом. Впереди много работы и много непростых решений, одно из которых я уже принял. Моя душа охвачена цепкими пальцами сомнений, но я их с лёгкостью смахну, нужно только заглянуть в людские души. И я знаю, как это сделать.

— Червяк! К чему такая спешка?

Дрюня нагнал меня, когда я вышел на улицу. Наши ступни в доспехах из выделений нашей кожи ступили на алую гладь, преследующей меня повсюду. Густая кровь заполняла щели между гладким камнем и устремлялась вперёд, услужливо разливаясь под каждым нашим шагом.

— У нас мало времени, мне нужно срочно кое-что проверить.

Я двинул вперёд, ныряя в лабиринты каменного города. Луна и свет от настенных факелов ярко освещал мне дорогу. Дрюня двинул следом, преследую меня как свою хозяйку. Мимо нас мелькали дома с потухшими внутри свечами. Местные люди в домах не спали, прятались в холодной тьме своих комнат, боясь, что этой ночью их могут потревожить, и что хуже всего — выволочат на улицу и убьют. Они боялись. Они все боялись. Но страх стал их неотъемлемой частью, искоренить которую уже было невозможно. Они лишь могут облегчить страдания от страха, насылая страх на других. Желая другим смерти и страданий.

Дрюня вновь нагнал меня. Мы шагали нога в ногу, когда он спросил меня:

— На что у нас мало времени? Червяк, объясни!

— Я с трудом победил Гнуса. И нашу битву трудно обозвать сражением. И как оказалось, я не победил, а лишь хуже сделал не только себе, но и всем жителям этого города. Он вернётся. Вернётся сюда, скоро, с целой армией кровокожих.

— Как?

Видимо, стоя на первом этаже Дрюня ничего не услышал.

— Как-как… — вырвалось у меня, — на кораблях. Я знаю, о чём ты задумался.

— Удиви меня.

— Что мы будем делать? Этот вопрос тебя сейчас мучает?

— Червяк, конечно! А что еще меня может сейчас мучать⁈

Впереди показалась крыша здания, к которому мы направлялись. Очертания огромного креста чётко вырисовывались на фоне уходящей луны. В отличие от других каменных построек, этот дом был полностью построен из дерева. Давно. Очень давно, видимо, когда еще лёгкие кровокожих не вдыхали местный воздух. Я заметил эту церквушку, когда мы двигались к центру города. Чудо, что её никто не снёс и не разрушил в то время, когда на этом месте возводили город из серого камня. Возможно, кто-то следил и отвечал за сохранность церкви, и быть может его вера всё еще теплица внутри этого храма.

Дрюня увидел церковь.

— Ты хочешь просить помощи у богов?

— А мне кажется, что мы и есть боги. Разве это не так?

— Когда я опускаю глаза и вижу под ногами дорогу из чистейшей крови, конечно же я забываю о своей человечности. Боги… — промычал мой друг. — Быть может, я могу в это поверить, но вот проверять — желания для такого смелого шага у меня нет никакого.

— У нас нет иного выхода.

— И что мы будем делать? — спросил Дрюня, когда мы встали напротив огромных двухстворчатых дверей церкви.

— Войдём внутрь. Помолимся для начала.

Я аккуратно распахнул двери, положив свои пальцы в кровавой корке на массивные ручки из дерева. Петли давно проржавели на морском ветру, а забившийся в них песок придал звону металла отвратительный скрежет. Затхлость и пыль — первое, что ударило в нос.

Мы зашли внутрь. Свет нам не был нужен. Сквозь заколоченные накрест окна лунный свет проникал в огромное помещение подобно дыму, освещая пропитанный пылью воздух и ряды двух десятка лавочек, обращённые в центр, где стоит невысокая трибуна для выступлений, а позади неё — пустой столб с вывернутыми наружу прогнившими гвоздями. Видимо на нём когда-то висело распятие, быть может крест. Кто его знает, каким богам молятся местные.

Как я и думал, церковь давно опустела. Последний человек, побеспокоивший веру своим присутствием, был здесь пол тонны пыли тому назад. Я прошёл сквозь ряды деревянных скамеек и обратил внимание на осевшую на них пыль. Здесь даже не убираются. Вера покинула этот храм, как и весь город. И ни одна душа не соизволила прийти сюда и навести порядок.

Мне стало тошно. Тошно от местного люда, жаждущего крови и зрелища. Зверьё, готовое разорвать тебя на клочки. Ослабь поводок — и пасть твоего соседа захлопнется на твоей глотке.

— Дрюня, ты спрашивал меня, что мы будем делать.

Мой друг стоял в квадрате серебристого света, падающего на деревянный пол. Тень от приколоченных крест на крест досок к окну накрыла ему глаза горизонтальной полосой, а вертикальной — лоб, нос и губы. Мои глаза не видели шевеления его губ, но эхо, раздавшееся на всю церковь, явственно звенело любопытством.

— Да. И что?

— Мы создадим свою армию.

Загрузка...