Чингиз-хан

Приложение II

Представив на суд читателя в моей книге одни лишь голые факты, касающиеся кампаний Чингиз-хана, я намерен теперь рассмотреть эту удивительную главу истории Азии с военной точки зрения.

Приступая к этому, мы должны попытаться избежать ловушки, в которую часто попадают историки: мы не должны допустить, чтобы успехи монгольского оружия и монгольской стратегии возобладали под критическим осмыслением исторических фактов. Ведь критик, становящийся подобострастным историком не может служить ни истории, ни военному искусству. Имея дело с человеческими страстями, усилиями, чаяниями и надеждами, нужно всегда иметь в виду, что успех не всегда является результатом тщательного планирования, равно как и неудача не всегда может проистекать из обстоятельств, над которыми совершенно невозможен контроль и против которых бессильно любое предвидение.

Слишком часто единственным критерием, по которому оценивают солдата, является конечный успех того военного метода, которым он пользуется на войне, таким образом конечный результат становится мерилом величия солдата. «Его план удался, — говорит историк, — и потому мы видим в нем гения». Конечно, в военном, как и любом другом искусстве, работа подлинного мастера всегда основывается на его собственных заслугах, но в реальной войне бывает очень трудно провести грань между успехами заслуженными и вызванными внешними, привходящими обстоятельствами. Сравнения в этой сфере очень сложны, зачастую ошибочны, а иногда и неуместны. Слагающие факторы успеха разнятся от кампании к кампании, от похода к походу. Политические, экономические, социальные условия ведения войны, ее причины, география места, качество и количество военных материалов и людей, имеющих с ними дело, никогда не бывают одними и теми же, не позволяя и нам быстро делать поверхностные сравнения и проводить ложные параллели. Иначе говоря, не всегда лучший или считающийся таковым воин или полководец выходит победителем из благоприятно для него начавшегося сражения.

Сражения при Заме и Ватерлоо — лишь два ярких примера этой печальной истины — ясно показывают, как полководцы, потерпевшие поражение, остались навсегда лучшими воинами своего времени и истории.

Когда анализируешь военные кампании Чингиз-хана, осторожность дважды необходима, ибо военный историк и аналитик сталкивается с человеком, который начал свою карьеру беглецом и главой шайки разбойников, а закончил ее величайшим завоевателем, которого когда-либо знал мир.

В кампаниях Чингиз-хана против северного Китая проявляются два фактора первостепенной важности, которые всегда нужно иметь в виду. Первый фактор — это слабая боеспособность китайских войск, позволившая монголам пойти на риск, грозивший обернуться для них катастрофой в том случае, если бы им противостояли боеспособные части. Речь идет об их отважных и очень глубоких рейдах в тыл врага. Второй фактор — это отсутствие всяких линий коммуникаций, иначе, строго говоря, определенных путей передвижения и снабжения монгольских войск, потому что отсутствие легкоуязвимых военных баз, пунктов сосредоточения и концентрации, а также постоянно охраняемых и наблюдаемых путей сообщения снимало немалый груз забот с плеч как главнокомандующего, так и его подчиненных. Линия Великой Китайской стены была для монголов тем же, что побережье вражеского государства с многочисленными гаванями для флота, обладающего полным контролем над морскими просторами. Именно так монголы владели степью и могли наносить удары где угодно и когда угодно и, даже будучи разгромленными, им стоило лишь отступить в северном направлении, чтобы полностью и очень легко обезопасить себя от преследования.

Кроме этого следует отметить, что полная свобода от каких-либо коммуникаций позволяла широко разбросанной и зачастую совсем не связанной единым командованием армии эффективно выполнять поставленную перед ней задачу. Такой пример широкого распыления сил с полным сохранением их боеспособности в военной истории уникален.

Непревзойденная маневренность и мобильность монголов — не результат особых военных упражнений и тренировок, но их нормальный образ жизни, приучивший их к войне, — и слабая боеспособность китайцев приводили к полному уничтожению китайских полевых армий, остатки которых трусливо скрывались за стенами городов. Следующей проблемой, с которой столкнулись монголы, была проблема штурма и взятия крепостей, никакого опыта по работе с которыми они не имели. Вполне возможно, что только ранившая Великого хана стрела заставила его начать поиск путей разрешения этой проблемы. Следующим его действием было распространение своей власти на сельские районы северного Китая, при частом игнорировании сильных очагов сопротивления в городах и крепостях. Конные отряды монголов оказывали сильнейшее давление на цзиньские земли в глубине китайских территорий, очень похожее на то, которое оказывал британский флот в войнах на Европейском континенте.

Монгольский повелитель не имел в тылу легкоуязвимых баз, которые нужно было охранять, и коммуникаций, которые следовало все время держать под наблюдением, так что он был волен опустошать Китай к северу от Хуанхэ так, как ему это заблагорассудилось, чего не мог позволить себе ни один командующий цивилизованной армии. Но даже это постоянное давление на территории Цзинь не служило решением военной проблемы, которую представляли для монголов крепкие стены городов. Проблема эта могла быть разрешена лишь методами правильной военной осады, которая в свою очередь зависела от осадных машин и орудий и людей, способных обращаться с ними. Но вскоре натиск на врага и моральное превосходство монголов помогли разрешить и эту задачу. Цзиньским дезертирам и изменникам принадлежит честь открытия этого «тайного» оружия цивилизации диким монголам. Поэтому можно с уверенностью сказать о том, что если монгольская конница обеспечила политическое, экономическое и моральное преобладание над врагом, то именно осадная техника и голод были тем оружием, которое довело завоевание монголами Китая до успешного конца.

Кампания 1220 года, без сомнения, самый удивительный пример успешного использования мобильности против неприступности. Долгий путь, пройденный монголами к месту боевых действий, полное пренебрежение линиями коммуникаций и высокие маневренность и подвижность монгольских войск более походят на боевые действия флота на море, чем на обыкновенную наземную войну.

Но на этот раз противниками Чингиз-хана были тюрки, племя очень воинственное, и все же мы видим, что он расправился с ними еще проще, чем с совсем не воинственными китайцами[27]. Внешне смелость, с какой монголы наносят удар по Бухаре, явно контрастирует с бездеятельностью и нерешительностью Мухаммеда, как будто именно этим и доказывая полководческий гений Чингиз-хана. Но существует и другое толкование событий, помогающее вернее оценить эту кампанию.

Самым важным в ее понимании является то, что Мухаммед был помещен самой судьбой в очень невыгодные географические условия. С самого начала в его распоряжении были лишь невыгодные позиции. Известно, что он уже открыл для себя мужество и мастерство монголов на поле битвы. И направься на север долиной реки Арысь с целью преградить дорогу приближающимся монголам еще в степях, он рисковал потерять все после первого же неудачного броска, а ведь он хорошо знал, что у монголов были все шансы одержать победу. Потерпи он поражение, и единственным путем, которым ему возможно было бы бежать, оставалась все та же долина реки Арысь и даже если бы он невредимым прошел весь этот путь, перед ним все равно оказывалась река Яксарт (Сыр-Дарья). Здесь монголы могли прижать его к берегу, окружить и уничтожить.

Поэтому, размещая сильные гарнизоны в городах Мавераннахра и по берегам Сыр-Дарьи и сконцентрировав главную армию в Самарканде, он поступил правильно, пытаясь свести на нет стратегическое преимущество неприятеля. Он надеялся, что потери, понесенные им при штурме городов и крепостей, в конце концов дадут ему возможность нанести успешный контрудар. В любом случае, требования политической необходимости удержали его от полного вывода своих сил с северного берега, Сыр-Дарьи, и, должно быть, с чувством горького удовлетворения наблюдал он за отчаянным сопротивлением Отрара и Ходжен-та. Если бы он сконцентрировал свои главные силы под Отраром, лед реки помог бы ему в возможном отступлении в январе или феврале… Но если бы монголы воздержались от нападения до весны, Мухаммеду пришлось бы отступать по тонкому льду или же все поставить на карту у стен Отрара, ибо в случае поражения у стен города он не имел уже никакой возможности отступления.

Он решил сконцентрировать войска у Самарканда и целиком уповать на героические усилия северных городов, по мере возможности пытающихся ослабить силы монголов. Однако совершенно очевидно, что он ясно понимал опасность монгольского удара по долинам реки Зерафшан, сердцу и основному ядру его владений, а также краеугольному камню его обороны. Когда мы вспоминаем, что он был очень опытным воином, присоединившим к своим владениям Афганистан и Персию, нам кажется естественным ожидать от него попытки сконцентрировать свои войска в окрестностях Джизака (Зернука). Правда, перед ним встала бы проблема удержания в повиновении разноплеменного беспокойного тюркского войска, от которого требовалось лишь терпеливо ожидать прихода монголов. Увы, бездействие опасно даже для хорошо дисциплинированных войск. Что же говорить об армии Мухаммеда?..

Инициатива целиком была на стороне монголов, но, принимая во внимание особенности климата, Мухаммед мог надеяться на то, что монгольские войска не смогут форсировать Яксарт (Сыр-Дарью), прежде чем мартовские дожди сменятся апрельским солнцем, и уж, конечно, монголы появятся не раньше, чем падет Отрар. Угадай он верно сроки наступления монголов, он еще мог направить свое самаркандское войско (свыше 100 000 человек) в Джизак (Зернук) в апреле и там ожидать нападения неприятеля.

Чингиз-хан опередил его, как будто угадав тайные мысли хорезм-шаха. Но далее если допустить, что он вполне постиг замыслы Мухаммеда, все же шаг, им предпринятый, был очень и очень рискован. Даже если на Чингиз-хана работала разветвленная и очень хорошо отлаженная разведывательная сеть, все же с трудом верится, будто он заранее предвидел, что марш на Бухару обернется решающей и блестящей победой его войска. Например, почему он взял с собой всего лишь одну треть всех монгольских сил? Но если мы поверим в великолепную разведку монголов, мы вынуждены будем признать, что он знал о силах, которые были сконцентрированы в Самарканде, и о тех тюркских конных войсках, численностью в 20 000 человек, которые стояли в Бухаре. Но ни один из полководцев с опытом, равным опыту Чингиз-хана, не рискнул бы перейти широкую реку и еще более широкую пустыню, чтобы затем лицом к лицу столкнуться с неприятелем, в три раза превосходящим его силы, да еще и в самом центре вражеской страны, вместо того, чтобы спокойно подождать месяц или два падения Отрара, и потом, собрав воедино все свои силы, тем самым сравнять их числом с воинами неприятеля.

Не слишком вероятно и то, что его марш на Бухару был задуман как отвлекающий маневр, небольшой конный набег, а не как решающий и главный удар. Давайте представим, в каком положении оказался бы Великий монгол и его войско численностью в 50 000 человек, если бы во главе бухарского гарнизона стоял человек, подобный Тимур-Мелику, герою Ходжента, или Инальчику (Инальджуку), герою Отрара. В таком случае монголам пришлось бы долго осаждать Бухару, гарнизон которой по своей численности был приблизительно равен численности их боевых сил (в особенности, если иметь в виду крепость бухарских стен и преимущества обороняющегося перед наступающим), а четыре или пять дней спустя из Самарканда могла бы уже подойти армия во главе с Мухаммедом. Но, что еще важнее, наступил бы сезон дождей, обративших в непролазную топь здешние пустынные места.

Но вернемся к Мухаммеду в Самарканд. Признаем, он был потрясен падением Джизака (Зернука) и Нура, но эти поражения никоим образом не вели всего его дела к гибели, — напротив, исходя из его стратегии, они даже увеличивали его шансы, его надежды на победу. Сильные стены Бухары должны были выдержать натиск монголов столько же времени, сколько и Отрар, а тут и сезон дождей поймал бы монгольскую конницу в ловушку. Монгольским лошадям предстояло тонуть, вязнуть и скользить на размокшей глине, покрывавшей поверхность степей, и для Мухаммеда наступало долгожданное время для нанесения ответного удара. К тому же, у него была пехота, которой не было у монголов, а ведь известно, сколь луки пехотинцев сильнее, точнее и эффективней луков всадников. «Пусть Бухара задержит Чингиз-хана на пару недель, — мог думать Мухаммед, — и затем мы сами займемся им».

Дожди, превращающие в вязкое глинистое месиво некоторые части Кызылкумской пустыни, столь же несомненны, как и дожди, выпавшие в Бельгии и Северной Франции прошлым летом, но если монголы все поставили на карту и выиграли, то в 1917 году английская армия атаковала немцев во Фландрии по точно такой же болотистой грязи — и проиграла. Такова изменчивая природа войны.

У Мухаммеда, как, впрочем, и у Чингиз-хана, не было причин предполагать, что Бухара падет так скоро, не выказав и тени настоящего решительного сопротивления, на которое ее силы вполне были способны. Доказательством этого может служить и то, что монголы, направляясь к городу, везли с собой и обоз с осадными машинами. Но когда Мухаммед узнал о падении Бухары, он, в сущности, был прав, считая, что война проиграна.

Теперь 50 000 монголов были в Бухаре и 100 000 на севере Трансоксианы; однако совершенно очевидно, что на эти 100 000 человек Чингиз-хан не рассчитывал. В самом сердце враждебного ему Мавераннахра он уверенно действовал один. И что бы ни говорили о рискованном походе монгольского хана на Джизак и Нур, а затем на Бухару, нельзя отделаться от чувства, что падение этого города для самого Чингиз-хана было совершенно неожиданным подарком судьбы, которого он не заслуживал, а Мухаммед не ожидал. Так поворот колеса фортуны вознес монгола на вершину славы, которую он разделил с другими воинами Азии, а Мухаммеда, правителя Хорезма, Мавераннахра, Ирана и Афганистана, сбросил в самые глубины морального ничтожества и всеобщего человеческого презрения. Сражайся бухарский гарнизон, как сражались гарнизоны Отрара и Ходжента, и тот военный гений, который ныне историки приписывают Чингиз-хану, никогда не смог бы спасти его от неминуемого поражения, а те из них, которые сегодня изливают свое презрение на голову Мухаммеда, приравняли бы хо-резм-шаха к великому Тимуру. Действительно, повернись колесо фортуны в другую сторону, и, возможно, имя Чингиз-хана исчезло бы со страниц истории, навсегда погребенное в недрах времени, подобно именам многих других вождей кочевых племен, опустошавших Китай на протяжении тысячелетий, в то время как хорезм-шах Ала-эд-Дин Мухаммед стал бы великим предтечей Тимура и Бабура.

Однако если мы правы, и Чингиз-хан в самом деле не ожидал взять Бухару без жестокого кровопролитного штурма или долгой осады, тогда возникает вопрос, что было у него на уме, когда он выступал из Бенакета?

Помня о его методах завоевания Китая, я полагаю, что он разработал план, в соответствии с которым два или более монгольских корпуса должны были лавиной обрушиться на Хорезм и Мавераннахр, огнем и мечом разоряя и опустошая их земли и беря крепости там, где это было возможно. Похоже на то, что Чингиз-хан хотел выманить, и как можно скорее, Мухаммеда из Самарканда, чего, на его взгляд, всего вернее можно было добиться, появившись со своим войском под стенами Бухары. Чингиз-хан хотел заставить противника принять бой на открытой местности. Затем последовала бы целая серия маневров, в которых он, благодаря превосходству монгольского войска в подвижности, успешно избегал бы столкновения с Мухаммедом до тех пор, пока монгольские силы, действовавшие к северу от Сыр-Дарьи, не вышли к Джизаку, а оттуда не вступили бы в Зерафшан, соединившись так с его армией. Тогда Мухаммеду вновь пришлось бы отступить к Самарканду, чтобы спасти себя и армию от окружения. Затем монголы вновь опустошили бы страну, очистив ее от войск хорезм-шаха, а его самого наверняка заперли бы в столице одного с ненадежным войском и неверной свитой посреди учиненного ими разорения. В этом случае Самарканду все равно предстояло пасть.

Такой план кажется вполне разумным, тогда как тщательно обдуманный и взвешенный план похода на Бухару с войском численностью в 50 000 человек (если, конечно, Чингиз-хан не полагал, что этот город падет, как Иерихон под звуки труб священников и воинов Иисуса Навина) представляется совершенно немыслимым.

Однако когда Бухара сдалась, Великий монгол сумел воспользоваться удачей и сразу же приступил к исполнению второй части своего плана, стянув войска к Самарканду и, таким образом, завершив войну без единой полевой битвы.

Из этой военной кампании можно вывести и еще один очень серьезный урок. Существуют интеллектуалы, которые искренне верят в то, что всякая война совершенно бесполезна и что сражения на войне не приносят никогда никакого положительного результата. Мухаммед и командир гарнизона Бухары вели себя так, что непременно вызвали бы одобрение у этой части современных пацифистов, потому что и эти последние тоже предпочитают бездействовать перед лицом наступающего врага.

Упорные сражения под Джизаком и Бухарой, даже если бы они были проиграны, нанесли войскам Чингиз-хана серьезный урон. А тюрки, даже потеряв 50 000 бойцов, преподали бы монголам хороший урок, навсегда отбив у них охоту к войне. Тогда не последовало бы разорения Бадахшана, массового истребления жителей Балха, Мерва и Герата, обезлюдения Хорасана, разграбления великих городов Персии, завоевания России и всего того ужаса, который надолго омрачил историю человечества. Всего этого могло никогда не быть, если бы хорезм-шах Мухаммед понимал, какая мера ответственности возложена историей н-а его плечи.

Несколько столетий спустя Тимур столкнулся с подобной же трудностью, но он никогда не избегал сражений. Напротив, он шел напролом, навстречу опасности, смело атаковал татарские войска, где бы их ни встретил, и результатом было то, что эти кочевники при хане Тохтамыше никогда не становились (и не могли стать) разрушителями цивилизации, какими некогда были их предки. Как видим, только свирепый и воинственный дух Тимура предотвратил катастрофу, которая своими последствиями легко могла бы сравниться с монгольским катаклизмом.

В этой кампании стратегия Чингиз-хана вновь состояла в наилучшем использовании маневренности и мобильности монгольских войск.

Медлительная пехота может быть вынуждена атаковать места концентрации вражеских сил, используя эти атаки в качестве самого быстрого и эффективного способа окончания войны; но тот, кто владеет, подобно монголам, преимуществом гибкой подвижности и отсутствием системы легкоуязвимых коммуникаций, может добиться победы менее дорогой ценой.

Столкнувшись с неприступными стенами Нинся, Чингиз-хан просто отвел свои силы от города и занялся его окрестностями. То же самое он проделывал, когда цзиньцы укрывались за стенами своих городов. Укрепления обороняли пешие гарнизоны, и потому монгольская конница, даже рассеянная по округе, их совершенно не боялась. Монголы до поры до времени игнорировали высокие крепостные стены, оберегавшие, как они говорили, их добычу, и продолжали опустошение тангут-ских земель. Постоянное нанесение ударов по более слабым пунктам обороны противника, без сомнения, было самым дешевым способом ведения войны, но он зиждется на трех основных факторах: неуязвимости баз, надежности линий коммуникаций и маневренности.

Это напоминает действия военно-морского флота. Держава, обладающая господством на морях, всегда направляет действия своего флота на самые удаленные территории и избегает атак против главных центров концентрации вражеских сил. Англия всегда исходила из принципов неприступности своих баз, безопасности и надежности морских коммуникаций и высокой маневренности своего военно-морского флота.

Вышеуказанные факторы делают монгольскую стратегию похожей на современную войну на море. Их войска должны были удерживать в своих руках открытые пространства до тех пор, пока земли, на которых они находились, могли снабжать их всем необходимым для продолжения войны, так же как Нельсон удерживал в своих руках море до тех пор, пока мог прокормить на нем своих моряков.