Чингиз-хан

Когда зимой 1219–1220 годов монголы опустошали земли к северу от Яксарта (Сыр-Дарьи), хорезм-шах (или иначе султан-шах) Ала-эд-Дин Мухаммед укрепился в своей новой столице, городе Самарканде. Он рассчитывал на то, что кочевники из степей Центральной Азии окажутся бессильны перед стенами пограничных крепостей и, насытившись добычей, уйдут. Вскоре, однако, его ждало жестокое разочарование. Монгольские армии представляли собой нечто совершенно новое и необычное на взгляд воинов Хорезма, Мавераннахра, Афганистана и Ирана. Они не только опустошали поля, но и были оснащены превосходной осадной техникой, и до слуха изумленного хорезм-шаха стали доходить одна за другой новости о падении его крепостей.

Когда же в предгорьях расстаял снег, пришло сообщение, что войско во главе с самим Чингиз-ханом, взяв Джизак, Нур Бухарский и саму великую прекрасную Бухару, идет прямо на Самарканд. У Мухаммеда в стенах Самарканда было свыше 100 000 вооруженных бойцов, в то время как гарнизон Бухары едва ли превышал 30 000 человек. Но быстрота, с какой приближались монголы, и необычность их стратегического плана внушали страх повелителю Хорезма и усиливали его колебания.

Больше всего он рассчитывал на то, что Бухара с ее великолепными мощными стенами окажется не по зубам монголам и те, начав испытывать недостаток в продовольствии в местностях, ими разоренных, уйдут на север — в степи Приаралья. Такой поворот событий был бы не только спасением для правителя Хорезма, он укрепил бы его уверенность в правильности избранной им стратегии обороны и воодушевил бы его войска. Хорезм-шах был убежден в том, что любая из армий цивилизованного мира, оказавшись в подобном положении, была бы в значительной мере ослаблена и дезорганизована угрозой надвигающегося голода, если бы, в свою очередь, и гарнизон Бухары оказал решительное сопротивление. В истории хорошо известны случаи, когда разрушения и опустошения, произведенные одной из воюющих сторон, оборачивались в определенный момент времени против нее самой.

Окрестности Бухары представляли собой безлюдную пустыню. И, по всей видимости, именно на это уповал в первую очередь правитель Хорезма. Увы, Бухара практически не сопротивлялась. Голод и мор не поразили монголов. Хитрость не спасла труса, хотя прежде она нередко помогала ему в создании огромной империи. Почва ушла у него из-под ног, когда первые вести о падении Бухары, мощной крепости, не выказавшей даже видимости сопротивления, дошли до его ушей.

Мы можем судить лишь о делах Мухаммеда. Никаких письменных документов, касающихся разработанного им плана ведения войны, как и приказов, им отданных, не сохранилось. Все погибло от рук монголов. Они уничтожили все книгохранилища и архивы, все бумаги дворцовой канцелярии хорезм-шаха, так же как и его писцов. Действительно, даже записи бухарских евреев датируются самое раннее 1220 годом, хотя представители этого народа появились в Бухаре за тысячу лет до монгольского нашествия.

Беда Мухаммеда заключалась в том, что он был парализован страхом перед возможной, таящейся во всех частях его необъятного государства, изменой, и, справедливости ради, следует сказать, что быстрота, с какой Чингиз-хан взял Бухару, полностью оправдала эти страхи. Если уж Бухара так легко оказалась в руках «разрушителя царств», что было говорить о Самарканде? Возможно ли в подобных обстоятельствах было доверять силе, — а главное верности, — его гарнизона. И хорезм-шах не стал ждать. Вместе с сыновьями он тайно выехал из города и поскакал в Карши, что в оазисе Нахшаб, говоря жителям местностей, через которые проезжал, что отныне они сами должны позаботиться о собственной безопасности, ибо он, правитель, уже не в силах чем-либо им помочь.

Наиболее опытные его военачальники указывали на то, что с падением Бухары Трансоксиану (Мавераннахр) не удержать. И он бежал к Оксу (Аму-Дарье), намереваясь сделать все возможное, чтобы удержать Хорасан и Персию. Его сын Джелаль эд-Дин заклинал его собрать все годные войска и держать линию обороны по Аму-Дарье, но прочие советники умоляли не рисковать и отсидеться в Газни, начав именно там собирать армию среди горцев Афганистана. «Наконец, — заклинал его Джелаль эд-Дин, — давайте же сделаем хоть что-нибудь, ибо, даже если мы будем разбиты, народ не скажет, что, взимая с него тяжкие подати и налоги в дни мира, мы бросили его одного на растерзание врагам в дни войны».

Хорезм-шах, как свойственно всем нерешительным людям, столкнувшись лицом к лицу с отвагой и решимостью молодости, отнесся к настойчивым просьбам принца как к советам неопытного юнца и продолжил бегство. В Балхе, узнав о падении Самарканда, он решил бежать в западную Персию, где мог собрать под свои знамена расквартированные там хорезмийские и персидские войска, а потому под охраной сильного тюркского эскорта направился в Хорасан. Но даже в кругу самых верных ему людей его поджидала измена. До его ушей дошли новые сведения о заговоре, зреющем среди людей его свиты. Хорезм-шах был потрясен известием, что ближайшие сподвижники намерены его убить. Несчастному монарху пришлось каждую ночь менять шатер, а однажды утром один из шатров, в котором, как полагали, он должен был ночевать, был насквозь пробит и засыпан стрелами.

В спешке Мухаммед скакал в Нишапур, прибыл в него 18 апреля, и там начал подготовку к созданию армии, твердо веря в то, что монголы не перейдут Аму-Дарью. Однако скоро пришли вести, что крупные монгольские силы форсировали Аму-Дарью и вступили в Хорасан.

Хорезм-шах не знал, что и думать, а главное, что предпринять в подобных условиях. Монголы шли за ним. Он понимал, что является целью их неотступного преследования, и это лишало его последних сил. Едва превозмогая страх, он объявил о срочном выезде на шахскую охоту и бежал (12 мая) в западную Персию.

Напомним, что Чингиз-хан, едва достигнув Самарканда, получил информацию о бегстве хорезм-шаха. Отдавая себе отчет в том, что противник его не оставит попыток оказать сопротивление и не сойдет с тропы войны, он отрядил 20 000 человек из своей армии (т. е. 2 тумэна) под командованием Джэбэ Нойона и Субудая Багатура, повелев им, не подвергая себя и своих людей ненужному риску, выяснить, где находится хорезм-шах и каковы его планы. В случае, если тот уже стоит во главе большой армии, монгольским военачальникам было строго приказано в бой не вступать, но, продолжая непрестанное, неусыпное наблюдение за врагом, тотчас послать гонцов в ставку Великого хана и ждать подкрепления. Если же Мухаммед пожелает спасти свое бренное существование бегством, Джэбэ и Субудай должны были преследовать его и взять в плен. Началось преследование, по отваге и военному мастерству сравнимое с лучшими военными деяниями прошлого. Джэбэ и Субудай сразу за Самаркандом напали на след скрывающегося от монголов правителя. Продолжая путь, они перешли Аму-Дарью у города Келиф. Существует несколько рассказов о том, каким образом монголы осуществили эту переправу. Они помогут понять, как ими форсировались все крупные реки. Один из способов описан у историка Ибн аль-Асира: «Они смастерили из дерева нечто вроде больших водопойных корыт, обтянули их бычьими шкурами, чтобы в них не проникала вода, положили в них свое оружие и свой скарб, пустили лошадей в воду, уцепившись за хвосты их, прикрепив к себе эти деревянные корыта, так что лошадь тащила за собой человека, а человек тащил корыто, и так переправились все за один раз». Вероятно, что Ибн аль-Асир не вполне правильно понял рассказ своего источника. Столь же странно звучит и другой рассказ. В соответствии с ним, монголы набили сухими ветвями кожаные бурдюки, которые всегда возили привязанными к седлу, и сделали из них нечто похожее на плоты, положили на них оружие и, держась одной рукой за плот, а другой за гриву своего коня, переплыли реку все сразу за один день.

Иначе и, вероятно, много вернее рассказывает об этом Плано Карпйни: обратим особое внимание на его рассказ: «У начальников монголов есть крепкая и легкая кожа, в которой кругом проделаны петли, через петли продевали веревку и стягивали так, что внутри круга образовывалось как бы вместилище, которое наполняют одеждой, оружием и другими вещами и крепко завязывают; после этого в середину кладут седла и более твердые предметы. Люди садятся посередине, приготовленное таким образом судно привязывают к хвосту лошади, и одного человека, правящего лошадью, пускают вплавь, остальные лошади следуют за первой. Более бедные обязаны иметь каждый по кожаному мешку или кошелю, хорошо и прочно сшитому, в такой кошель или мешок они кладут одежду и все свои вещи, а сверху крепко связывают его, привязывают к хвосту лошади и переправляются, как описано выше»[9].

Как видим, три различных описания способны дать достаточно точную картину того, как переправлялось через реки монгольское войско. Первым городом, встреченным ими на пути, был Балх, тотчас же выславший депутацию с изъявлением покорности и предложением сдачи. Целью монголов был Мухаммед, и они вполне удовлетворились, оставив в городе своего губернатора. Дальше лежал Хорасан. Город Турбет-и-Хайдари (иначе Торбете-Хейдери) закрыл ворота. Все его население высыпало на стены, и монголы сначала прошли мимо него. Однако, хорошенько подумав, вернулись, штурмом взяли город и перебили жителей, предав городские строения огню. И в дальнейшем, двигаясь все далее на запад, они обращались с городами на своем пути в полном соответствии с поведением и мощью последних.

Субудай

В городах, покорившихся без сопротивления, ставился монгольский градоначальник. Города, слишком сильные для того, чтобы их взять с ходу, игнорировались. Ими предстояло заняться основным силам монгольского войска. С другой стороны, слабо укрепленные или имеющие какие-либо недостатки в системе обороны и, по несчастью или из-за незнания монголов, отказавшиеся капитулировать, беспощадно грабились и разрушались.

Возле города Нишапура в самом начале июля монголы захватили несколько несчастных горожан и, подвергнув их пыткам, вырвали обрывочные сведения о том, что знал уже весь город — Мухаммед бежал из него. Монголы истребили высланный против них правителем города небольшой отряд, состоящий всего-навсего из тысячи храбрецов. Подскакав к самым стенам города, Джэбэ предложил гарнизону сдаться и услышал в ответ, что город останется верен хорезм-шаху и пока тот жив, не откроет ворота неприятелю. Джэбэ пригрозил начать штурм, однако, хорошо понимая его трудность, в конце концов нехотя согласился отступить при условии, что его людям, а потом и всем проходящим мимо Нишапура монгольским отрядам всегда будет даваться все необходимое. В противном случае он обещал вернуться и разрушить город до основания. И добавил к этому, чтобы впредь горожане не смели укреплять городские стены, вооружаться сверх меры; а равно же убоялись бы увеличивать число солдат городского гарнизона. «Не пытайтесь воде противопоставить огонь», — сказал он на прощание. Так решив это дело, он повел свой отряд дорогой, лежащей между городами и Великой Соляной пустыней (Дэштэ-Кевир).

Субудай тем временем предавал огню и мечу поселения, лежащие в долинах рек Кешефруд и Ат-рек. В соответствии с инструкциями Чингиз-хана он оставлял маленькие отряды на всем протяжении пройденного им пути для наблюдения за южными окраинами Каракумской пустыни и за движением войск хорезм-шаха, могущих неожиданно здесь появиться.

Субудай опустошил пригороды Туса и Кушана, местности Исфараина, еще недавно одну из самых плодородных областей Персии, а затем, пройдя Дамган и Семнан, миновал Рей и обрушился с севера на город Кум.

Джэбэ между тем перешел горы Эльбурс — вероятнее всего, по Шахрудской дороге, — двигаясь через гигантские расселины в их известняковых хребтах. Оставив пыльную унылую дорогу, ведущую на юг, он изменил направление движения своего отряда и вступил в цветущие земли провинции Мазандаран, лежащие вдоль берега Каспийского моря.

Этот необычный уголок Персии поразил взгляд монгола. Обилие лесов, звенящие ручьи, богатая и живописная зелень окружали его. Как мало это походило на все виденное им доселе.

Двигаясь на запад вдоль берега Каспия, он второй раз перешел Эльбурский хребет через другой перевал и приблизился к Рею. Город этот стоял в трех милях от современного Тегерана и был одним из крупнейших городов Азии, «ибо, за исключением Багдада, на всем Востоке не было другого такого цветущего и преуспевающего во всех делах человеческих города, как Рей». Это был центр всех торговых путей, ведущих из Месопотамии в Центральную Азию и из Армении в Индию.

Монголы появились под стенами города столь внезапно, что он не успел даже подготовиться к осаде. Распри между сторонниками суннитов и шиитов разделяли защитников города. Сторонники одного из направлений ислама открыли ворота монголам с тем условием, что захватчики уничтожат их религиозных оппонентов. Монголы охотно согласились и уничтожили всех обитателей города, полагая, что никогда и ни в чем нельзя доверять тому, кто однажды встал на путь предательства интересов собственного народа. От их рук погибло не менее 70 000 жителей. Так великий и славный город Рей пал в первый раз за много столетий. В течение последующих пятидесяти лет он еще раз станет жертвой страшного пожара и разрушения и постепенно сойдет со сцены истории. Так исчезнет с лица земли город, переживший индийцев, персов, греков, парфян и арабов.

Впоследствии недалеко от его руин вырастет и окрепнет новый город, ставший важнейшим экономическим и политическим центром средневековой Персии, — Тегеран. А тем временем хорезм-шах Мухаммед добрался до Казвина, в котором Рукн-эд-Дин, один из его сыновей, собрал армию численностью не менее 30 000 человек. Рукн-эд-Дин, принц Луристана (области на западе Ирана, граничащей с территорией Ирака), также находился при султан-шахе, своем отце. Все сановники и вельможи западной Персии были созваны на военный совет, на котором предстояло решить, как остановить монгольское нашествие. Собравшиеся в один голос советовали Мухаммеду укрыться в горах Загроса, где в самом скором времени должны были собраться войска числом не менее 100 000 человек. Предполагалось энергично удерживать все горные перевалы до тех пор, пока Мухаммед не будет готов перейти в решительное контрнаступление.

Стремительность, с какой монголы обрушились на Персию, объяла ужасом всех ее обитателей, поэтому совет настаивал на переходе к наступательным действиям, не без основания указывая на то, что в нынешних условиях необходима хотя бы одна выигранная битва, чтобы вновь завоевать доверие войска.

В самый разгар этой дискуссии явился гонец из Рея, единым духом промчавшийся добрую сотню миль, не меняя лошадей. Он привез известие о разграблении «жемчужины» Персии и истреблении ее жителей.

Военный совет сразу прервал свою деятельность; принцы, наместники провинций и главы городов и областей вместе со своими войсками поспешили домой — так велик был страх, который внушали монголы.

Мухаммед с верными ему людьми поскакал по дороге на Багдад, миновал Хамадан и возле города Керенд (у некоторых историков этот город именуется Каринд и даже Карун) едва не был захвачен врасплох монгольскими разведчиками. Лошадь его была ранена, но сам он не пострадал и добрался целым и невредимым до ворот Керенда (Каринда, Каруна).

Здесь он отсиживался один день — слишком долгий отдых для беглеца, по следу которого шли монголы, — и затем, получив свежих лошадей, вновь изо всех сил устремился в бегство.

Едва он оставил город, отряд монголов, прослышавших, что именно в нем скрывается их добыча, появился под его стенами и тотчас пошел на приступ.

Когда же через глашатая им было сообщено, что Мухаммеда в городе уже нет, штурм был приостановлен, монгольские сотни сели на коней и унеслись прочь по дороге на Багдад. Охота продолжалась. Дорогой они встретили и схватили кое-кого из спутников Мухаммеда и узнали от них, что целью его пути является Багдад. В который раз им пришлось пришпоривать коней. До беглеца, их желанной добычи, было рукой подать.

Однако Мухаммед, по всей видимости, вспомнивший о своей былой вражде с халифом Багдада, изменил направление пути и, подобно раненому зверю, стал заметать следы, внезапно объявившись в Сарджахане. Хотя ситуация требовала немедленных действий, он отдыхал семь дней и затем выехал в Гилян, потом вновь свернул с дороги и, повернув на восток, оказался в Мазандаране — один, совершенно лишенный соратников, спутников, слуг и навсегда утративший остатки былой славы и величия.

Но преследователи и здесь уже опередили его, монголы заняли город Астерабад, главный город провинции Амуль, и поджидали беглеца. Несчастного Мухаммеда принял один из местных эмиров, который и посоветовал ему бежать на один из островов Каспийского моря, расположенный недалеко от его берега.

И вновь хорезм-шах колебался и потратил несколько дней, молясь в мечети одного приморского поселка. В деревню ворвались монгольские воины, и некий человек, чьи братья и дядя были приговорены к смерти хорезм-шахом, внезапно узнал в нищем бродяге виновника бедствий своей семьи и сообщил о своем открытии монголам. Но Мухаммеду повезло и на этот раз: он вскочил в лодку прежде, чем монголы появились на песчаном берегу Каспийского моря. Они выпустили несколько стрел вдогонку, а несколько наиболее ретивых преследователей пытались на лошадях догнать его уже удалявшееся суденышко, но все утонули.

В конечном счете он достиг острова Абсукун, расположенного вблизи от берегов Мазандарана, напротив Астерабада. Там его скитаниям пришел конец. Страдания последних месяцев подорвали его здоровье и в декабре 1220 года великий некогда султан-шах Хорезма скончался.

В «Юаньши» («История династии Юань») говорится: «Когда зимой в году гян-гэн (6.II.1220— 24.1.1221) раздался раскат грома и его величество (Чингиз-хан) спросил об этом явлении, его советник главный Елюй Чу-цай сказал ему: «Солитань (т. е. султан Мухаммед) умрет в дикой местности!» Впоследствии действительно случилось так».

Узнав о смерти отца, Джелаль эд-Дин с остальными братьями поспешили на его могилу (хотя существует предание, что не ближайшие слуги, а именно сыновья предали прах хорезм-шаха земле) и, исполнив последний долг, поплыли к северным берегам Каспия, на полуостров Мангышлак, высадились на берег и поскакали в Ургенч, вероятнее всего, вдоль древнего высохшего русла Аму-Дарьи. Мухаммед был мертв, но очаги сопротивления монголам все еще существовали. Сыновья Мухаммеда стремились попасть в один из них — мощный город Ургенч, стоящий на берегу Аму-Дарьи, недалеко от места впадения ее в Аральское море.

Однако и монголы решили не упускать ни единой возможности уничтожения подобных очагов сопротивления. Основная армия во главе с Чингиз-ханом, действовавшая далеко на востоке, в районах Мавераннахра и северного Афганистана, не должна была испытывать угрозы с запада и северо-запада.

Конечно, Рей лежал в дымящихся руинах и, значит, важный стратегический пункт концентрации персидских войск был уничтожен, но монголы постарались тщательно завершить работу, начатую в Рее, — они опустошили не только его окрестности, но и некоторые другие густонаселенные районы Луристана.

Другим интересным событием этой удивительной главы монгольской катастрофы был захват в плен матери хорезм-шаха Мухаммеда — Тюркан-хатун (Теркен-хатун).

Местом ее постоянного проживания, ее резиденцией, был Ургенч (Гургандж), родина хорезм-шахов, но когда Мухаммед бежал из Балха, он известил Тюркан-хатун о том, что и ей следует ехать в Мазандаран. Чингиз-хан также написал ей, предложив принять во владение Хорасан, в случае если она отступится от своего сына и перейдет на сторону Великого хана.

Когда властная султанша узнала, что правление ее сына быстро приходит в упадок, она решила, что и ее могуществу пришел конец. Она пересекла пески Каракумской пустыни, явилась в Хорасан и укрылась в крепости Илал (ныне Эль-Аск) в горах Эльбурса[10].

Но прежде чем оставить Ургенч, она повелела умертвить всех принцев и эмиров (правителей) завоеванных хорезм-шахом земель, проживающих при ее дворе на положении заложников. Так погибли отпрыски правящих домов (султанов и эмиров) центральной Персии, городов Балха, Термеза, Бамиана, Сыгнака, Гура и многих других, и тела несчастных были сброшены в мутные воды Аму-Дарьи.

Лишь затем эта сиятельная дама бежала в Эль-Аск, и мы не испытаем к ней особенной жалости, когда узнаем, что после трехмесячной осады монголы возьмут укрывшую ее крепость, а мать хорезм-шаха и весь гарем отправят в ставку Чингиз-хана в Бадахшан.

Чингиз-хан велит умертвить всех детей хорезм-шаха, а его жен и наложниц — вместе с ними и его мать — раздать своим верным нойонам. Так, рабыней в глубоких страданиях и унижениях умрет в 1237 году эта женщина, потеряв могущество, власть, детей и, наконец — жизнь.

Пока Мухаммед метался и изворачивался, пытаясь уйти от своей судьбы, Джэбэ и Субудай, правильно угадав его намерения, направили свои главные силы к перевалам, ведущим из Персии в Ирак. После Рея, павшего в июле или августе 1220 года, Джэбэ ринулся на Кум и захватил его, истребив жителей города в устрашающей монгольской манере.

Кум был одним из священных мест древней Персии, некрополем древнеперсидских царей. Оттуда Джэбэ поскакал в Хамадан, древний Экбатаны[11], место необыкновенной, фантастической красоты, знаменитое своими фруктовыми садами и виноградниками и находившееся на высоте не менее шести тысяч футов над уровнем моря.

В этом чудесном краю жестокость не понадобилась, и поскольку Хамадан сдался, во главе города был поставлен монгольский градоначальник. Как мы могли заметить, до сих пор тумэны Субудая и Джэбэ действовали раздельно. Теперь пришло время им соединиться. Вдвоем они штурмовали и полностью разрушили город Зенджан.

Повернув на юг, они встретили на пути город Казвин и поступили с ним подобным образом, впрочем, по всей видимости, им не оставалось ничего другого. Здесь, в его стенах, укрывались остатки армии Мухаммеда, предпринявшие последнюю попытку организоваться и дать достойный отпор захватчику. Битва за город была очень жестокой. Потери монголов были очень тяжелы. По крайней мере, до сих пор им не приходилось испытывать ничего подобного. В отместку они умертвили 40 000 жителей Казвина. После взятия героического города монголы продолжили движение на юг, минуя Хамадан, в горы Загроса, штурмуя на пути Динавар, Заву, Хольван и Нехавенд, оставляя лишь кровь и пепел на своем пути.

Теперь перед ними открывалась дорога прямо на Багдад, но пришли вести, — их доставили конные разведчики, — что след Мухаммеда найден, но что сам он бежал за море, и надо срочно поворачивать коней на север.

Точно его нынешнее местонахождение было неизвестно, и тумэны «повернули морды коней на север» и ворвались в Азербайджан, начав поход вокруг Каспийского моря.

Правитель Тебриза откупился от них, и, поскольку приближалась зима, они откочевали в Моганскую степь и там разбили свои юрты на зимовку.

«Эти татары, — говорит персидский историк Ибн аль-Асир, — совершили деяния, подобных которым никто и никогда еще не видел. За время, равное одному году правоверных, они прошли от Китая до Армении».

Принимая во внимание характер, цели и результаты операции, проводившейся двумя тумэнами Джэбэ и Субудая, можно с уверенностью сказать, что она была действительно выдающимся военным предприятием.

Но только поняв ее значение в общем стратегическом замысле Чингиз-хана, можно по достоинству оценить важность этого похода. Чингиз-хан прекрасно понимал, что в любом автократическом государстве, и особенно в государстве совсем недавно образованном, личность правителя является краеугольным камнем и основой его сопротивления противнику. Отдав приказ преследовать хорезм-шаха, ни на шаг не отставая от своей жертвы, не давая ей перевести дух, он тем самым лишал Мухаммеда времени, столь необходимого тому для организации достойного отпора агрессорам.

То же самое Чингиз-хан проделал и с цзиньским императором, бежавшим от него в Кайфын. Тогда он послал в погоню Самуху (Самоху), дав ему всего лишь один тумэн. Точно так же он отправил Джэбэ за Гучлуком. В сравнении с этой охотой преследование Александром Великим персидского царя Дария производит впечатление гораздо менее внушительное.

Джэбэ и Субудай не только выполнили в пределах своих возможностей поставленную перед ними задачу, выдворив Мухаммеда в буквальном смысле слова за пределы Персии, но и заронили страх в душу персов, что надежнее всех военных побед и устрашающих рейдов обезопасило Чингиз-хана и его войска с запада. Теперь монголы могли совершенно свободно начинать любые широкомасштабные наступательные действия в Хорасане и Афганистане.

И, несмотря на это, оставались еще южные районы Персии, отгороженные Великой Соляной пустыней и пока не принимавшие никакого участия в конфликте, держались Мерв и Нишапур, против которых предстояло действовать Туле (Тулую), не был подавлен очаг сопротивления в Ургенче, оставшийся в глубоком тылу монгольских войск.

Всего за один 1220 год монголы увидели лед на реках Или и Яксарт (Сыр-Дарья), прошли Кызылкумы, Великую Соляную пустыню (Деште-Кевир), почувствовали на себе жару центральной Персии и ледяной холод Сибири. Горы Центральной Азии быстро сменились Каратагом и Паропамизом, а холмы Атрека мощными кряжами Эльбурса, стук копыт их лошадей эхом отзывался в скалах Алатау и предгорьях хребта Барлык, между которыми лежали Джунгарские ворота, а уже шесть месяцев спустя горцы Загроса видели, как угоняют их скот эти дикие кочевые пастухи, не менее далекие от цивилизации, чем разбойники гор Курдистана.

Итак, с наступлением одной зимы мы видим их переходящими по льду реку Или, а с наступлением следующей обнаруживаем их уже в тени величественных хребтов Кавказа.

Марко Поло вполне заслуженно приобрел славу самого великого путешественника всех времен. Субудай и Джэбэ прошли путь больше и гораздо быстрее и несли ответственность за многие тысячи людей, шедших следом за ними, — и не стали великими путешественниками истории. Марко Поло путешествовал по вполне безопасным дорогам, охраняемым теми же монгольскими воинами, которые некоторое время назад несли по ним смерть и разрушение. Главное отличие между ними заключалось в том, что Марко Поло описал все, что видел и слышал, а Джэбэ и Субудай в этом смысле хранили полное молчание. Никаких записей или воспоминаний они не оставили. И если нас восхищают имена великих путешественников — Карпини, Дженкинсона, Пржевальского и многих других, то имена монгольских воинов-путешественников вызывают лишь безотчетный страх перед их первобытной уверенностью в правоте своего дела и безоглядной, безотчетной верой в предводителя.

Куда бы ни поворачивали они своих коней, куда бы ни пожелали идти, они шли, убивая всех, кто вставал на их пути. Доколе великое белое знамя Чингиз-хана было с ними, победа не могла ускользнуть из их рук. Итак, монголы разбили юрты в Моганской степи, а для большей безопасности выслали конные отряды в долины Грузии с целью наполнить и эту страну ужасом, который уже испытали ее южные соседи. Отряды вернулись с добычей, убив около 10 000 беззащитных поселян.

К этому времени к монголам присоединились и некоторые жадные до добычи народы Ирана. Первыми были курды, известные своим свободолюбием и разбоем со времен Ассирийской державы, вторыми — туркмены, бич и проклятье северо-восточных областей Ирана, лишь в XIX столетии усмиренные, наконец, властью русского царя.

Вожди монголов, видя, какие возможности сулит им союз с подобными профессионалами большой дороги, послали этих новых союзников в Грузию (февраль 1221 года) под началом туркмена по имени Аккуш. Сами монголы предпочитали действовать лишь в самом крайнем случае. Главные силы Джэбэ и Субудая приступили к действиям лишь после разведки союзников. Они подошли к реке Кура, отделявшей Азербайджан от Аррана, опустошили города и деревни по берегам реки, загнали жителей, уцелевших после погромов и убийств, в покрытые снегом горы. Недалеко от Тбилиси была спешно собрана грузинская армия. Курды и туркмены беспрестанно тревожили грузин, избегая крупных сражений. Когда же грузинские воины устали от постоянного маневрирования своих врагов, свежие монгольские силы, все это время не принимавшие никакого участия в деле, с громкими криками атаковали их. Измученная грузинская армия была уничтожена.

Весной 1221 года Джэбэ и Субудай вернулись на юг в западную Персию, ибо Чингиз-хан в это время продолжал действовать на Востоке, и успех его операций зависел от того, насколько спокойно будет вести себя западная Персия.

Тебриз опять спас себя выплатой тяжелой контрибуции, и монголы прошли на Марату (Мерагу) (будущую столицу империи Хулагу-хана). Город закрыл перед ними ворота и приготовился к обороне, но монголам удалось пробить бреши в стенах и, закрывшись живым щитом из пленных мусульман, повести штурм. Когда пленные под градом стрел пятились и отступали назад, их приканчивали на месте, и другие занимали место убитых. Несмотря на этот бесчеловечный прием, штурм не увенчался успехом, прошло несколько дней, прежде чем монголам ценой больших потерь удалось взять город. Как обычно, последовало поголовное истребление жителей, а сам город остался лежать в развалинах. Прежде чем уйти с его дымящегося пепла, монголы заставили немногих оставшихся в живых горожан, бродя по руинам, выкрикивать, что монголы ушли, что они уже далеко, дабы привлечь внимание укрывавшихся в развалинах. Те откликались, выходили, и монголы их убивали.

На юго-запад от Мераги через горы шла дорога, ведущая к долине, на которой некогда стояла древняя Ниневия, столица великого Ассирийского царства. Равнины по берегам рек Большого и Малого Заба некогда использовались ассирийцами для проведения карательных походов против северовосточных, мидийских горцев, которые теми же самыми путями, в свою очередь, проникли в самое сердце Ассирии и сокрушили ее могущество.

Появление в здешних узких горных ущельях монгольских всадников привело в трепет все междуречье Тигра и Евфрата, даже халиф был охвачен паникой. Правитель города Эрбиль, известного нам и по классической истории как древнее селение Арбелы, собрал армию в Киркуке и заклинал халифа прислать ему подкрепления. Тот оказался слишком скуп и выслал на подмогу отряд численностью в 800 человек с повелением непременно атаковать захватчиков и всех их уничтожить. К счастью, как для халифа, так и для правителя Эрбиля, монгольские военачальники посчитали горные перевалы и тропы этих мест слишком трудными (случай весьма редкий в их практике) и, презрительно проигнорировав Эрбильскую армию, вернулись назад в Персию.

Проходя мимо Хамадана, они разбили лагерь возле его стен и приказали монгольскому градоначальнику города провести сбор драгоценностей, золота и провианта. Поскольку город уже платил тяжелую контрибуцию год тому назад, жители его униженно молили освободить их от столь тягостных поборов. Они сказали, что у них не остается иного выбора, кроме голодной смерти или восстания. Когда же на все их просьбы и мольбы не последовало никакого ответа, они решили сражаться и подороже продать свою жизнь.

После этого жестокосердный монгольский градоначальник был убит и восстание началось.

Как только монголы в лагере услыхали печальную новость, они тотчас атаковали город и встретили отчаянное сопротивление. Бой шел днем и ночью без перерыва. Потери монголов были таковы, что они вынуждены были отступить. Но прежде чем тысяцкие и сотники огласили приказ об отступлении стало известно, что предводитель восставших горожан оставил город и бежал. Монголы сделали последнее усилие и после отчаянной схватки ворвались в Хамадан. Несколько дней продолжались убийства, затем город был предан огню.

Разделавшись с Хамаданом, монголы двинулись на север, и скоро их ненавистные знамена в который раз развевались у стен Тебриза. Отчаяние придало смелости его жителям. Все население встало на его защиту. Монголам было ясно сказано, что, если контрибуция будет слишком велика, город будет сражаться.

Оба монгольских военачальника посчитали, что их потери под Хамаданом были слишком тяжелы, чтобы рискнуть повторением подобного. Монголы взяли все, что смогли унести с собой, и сразу ушли на север.

Земли Аррана, опустошенные огнем и мечом, представляли собой пустыню. Но, по крайней мере, здесь еще долгое время не могло возникнуть никаких очагов сопротивления. Правда, оставалась еще Гянджа, главный город Аррана, слишком сильный и слишком хорошо укрепленный, чтобы оставлять его в тылу. С явным неудовольствием монголам пришлось пройти мимо него, ибо, услышав, что с запада против них идет большая грузинская армия, они по течению Куры вновь направились к Тбилиси.

Прежде чем сойтись с противником на поле брани, Джэбэ, взяв с собой 5000 человек, оторвался от основного войска и укрылся в ущельях. Субудай, у которого теперь было не менее 25 000 бойцов, продолжал движение вперед, пока не вошел в непосредственное соприкосновение с противником. Грузины атаковали и начали преследовать его, как только он повернул свои войска вспять, прибегнув к тактике притворного бегства. Миновав то место, где в засаде находился отряд Джэбэ, Субудай вновь повернул своих всадников, а в это время Джэбэ, дождавшийся удобного момента, нанес неожиданный и сокрушительный удар по тылам грузинской армии. Грузинское войско численностью в 30 000 человек перестало существовать.

Удостоверившись в его совершенном истреблении, монголы перешли Куру и вернулись на берега Каспийского моря по равнинам, простирающимся у самого подножия Кавказского хребта.

Между Кавказскими горами и Каспийским морем и по сей день стоит Шемаха, — город, который они взяли и разграбили по дороге.

За спиной у Джэбэ, за исключением Гянджи, царило полное спокойствие, не осталось ни одного очага сопротивления. И можно было свободно двигаться вперед. У города Дербента монголам пришлось войти в ущелье, «в котором путь был так узок, что одна сотня храбрецов с успехом могла бы своими копьями преградить дорогу даже миллионному войску»[12]. И вновь их решительность и быстрота возобладали над сопротивлением противника. Ущелье было пройдено без особого труда, но цитадель Дербента взять было не так-то легко.

Монголы согласились уйти только с тем условием, что жители Дербента дадут проводников, способных провести их через горы на равнины, лежащие к северу от Кавказского хребта. Когда им было прислано десять проводников, они отрубили голову одному из них в назидание остальным.

Все шло довольно гладко, но в одном из ущелий Дагестана монголы все-таки угодили в засаду. Кавказские горцы, лезгины и черкесы, прослышав о приближении неведомого войска, соединились с аланами (осетинами) и кипчаками, кочевым народом, владения которого простирались от Крыма до Аральского моря. Войско, состоящее из представителей этих племен, преградило путь монголам. Ни вперед, ни назад пути не было. Попытки проложить дорогу силой ни к чему не привели. Тогда монголы прибегли к хитрости. «Мы — тюрки», — сказали они кипчакам, бывшим народом тюркского корня, и просили их не сражаться против собственных братьев. Кипчаки оставили своих союзников и ушли, и уже в следующем сражении победа была на стороне монголов. Избавившись от горцев, они обратились против кипчаков и одолели их. Случилось это осенью 1221 года от рождества Христова.

Потом они опустошили северные склоны Кавказа, взяли Моздок и Терки и вновь, до следующей весны, стали лагерем на отдых.

Ужас перед именем монголов распространился далеко на север по безбрежному океану степей и равнин, лежащих между Каспием и Доном. Эти бескрайние просторы были населены кипчаками, или половцами, как называли их русские; и страх, занесенный беглецами с юга, подобно пожару, охватил всю степь.

Паника, вызванная появлением всего лишь двух монгольских тумэнов с курдскими и туркменскими союзниками (немногим более 40 000 человек), была так велика, что целый народ тюркского происхождения мигрировал за тысячи миль от своих становищ и кочевий, к самым границам своих владений.

Десять тысяч семей перешли Дунай и вступили на византийскую территорию, сорок тысяч семей перешли через Карпатские горы в Венгрию.

Другие бежали на Русь, прося у своих былых врагов пристанища и покровительства.

Хан кипчаков, исповедовавший ислам, молил русских князей о помощи и спасении и в доказательство искренности своих слов принял христианство. А монголы тем временем были на равнинах, похожих на те, которые учили их искусству войны, и их навыки ведения боя на открытой местности вовсе не утратили своей былой силы и эффективности после военных опытов в Китае и Персии. Вновь разделившись на два отряда, Джэбэ и Субудай очищали лежащие перед ними земли.

Один из тумэнов сжег город на Волге, на месте которого столетия спустя вырастет Астрахань. Другой отряд действовал в бассейне Дона. Разведывательные сотни этого отряда форсировали Дон и двигались на запад.

Тем временем мольбы кипчаков были услышаны на Руси. Появление общего врага усмирило распри и на время объединило соперников. Русь в то время представляла собой конгломерат разрозненных и маленьких феодальных княжеств, управляемых родственными друг другу князьями Рюрикова дома. Самым могущественным среди них был Мстислав Киевский[13].

Князь Мстислав, опасаясь того, что под обычным набегом кочевников скрывается нечто гораздо более серьезное, немедленно созвал на совет всех русских князей и предложил им прекратить все внутренние распри перед лицом общей опасности — неведомого и страшного врага.

Фигура воина. Рельеф. Юрьев-Польский собор

Ужас кипчаков, доселе не знавших страха в налетах на Русскую землю, лишь подтверждал опасение, что на Киев идет необычный опасный враг; так что в скором времени была собрана армия численностью 70–80 тысяч человек, которая выступила в сторону кипчакских степей. На Днепре русские князья встретились с монгольскими послами, утверждавшими, что монголы вовсе не намерены вести войну против русского народа, являющегося их братом и другом. Единственной их целью являются нечестивые кипчаки. Именно их они и преследуют.

По всей видимости, к тому времени монгольские вожди уже знали кое-что о религиях Переднего Востока и Европы и о той ненависти, которую испытывали друг к другу представители разных сект и конфессий.

Русские же, возможно, слышали о вероломстве монголов и потому, выслушав эти уверения, в приступе праведного гнева убили монгольских послов. Соединенные силы русских князей и кипчаков форсировали Днепр, и через несколько дней один из монголов-тысячников был захвачен в плен и казнен кипчаками.

Монголы, видя, что русские и кипчаки превосходят их числом, тихо отступили. Джэбэ со своими людьми отходил, следя за быстро наступавшим передовым отрядом русских. Разведчики монгольского арьергарда предупреждали своего военачальника обо всех движениях неприятеля. Джэбэ делал все, чтобы растянуть его силы, притупить его зоркость. Русские отряды шли отдельными частями, все более отдаляясь друг от друга, растягиваясь по широкому пыльному шляху. Они все более уставали и теряли бдительность. Ложась на ночь, они уже не отгораживались плетеным тыном и повозками.

Подобное отступление могло длиться неделями, но рано или поздно оно должно было измотать русских и сломить их дисциплину и организованность. Монголы выжидали и у реки Калки дождались удобного момента. Князь Галицкого княжества, Мстислав Мстиславович Удатный[14] (удачливый, позднее слово это понимали как удалой), командовавший головным отрядом русских войск, перешел реку Калку и, не дожидаясь подхода основных сил русских войск, стремительно атаковал разрозненные и слабые, как ему казалось, силы монголов. Его подвели отвага и желание себе одному присвоить честь победы над неведомым врагом. Мстислав Мстиславович Галицкий полагал, что его отряд легко довершит поражение и без того убегающего много дней подряд неприятеля, но то, что верно было для армии любой другой страны, было глубочайшим и опасным заблуждением в отношении опытных в военном деле монголов.

Они стремительно повернули коней, оценили ситуацию, сомкнули ряды и, прежде чем Мстислав Удатный осознал это, фланги его отряда были опрокинуты, а его центр испытал сильнейший удар. Кипчаки со своим ханом Котяном исчезли, как дым, задолго до начала решительного сражения. Монголы взяли головной отряд в кольцо. Неосторожный и опрометчивый князь искал спасения в бегстве и ради спасения собственной жизни попытался помешать монголам переплыть реку Калку, пробив днища лодок, стоящих на берегу. Его уже мало волновала судьба воинов, оставшихся на восточном берегу реки и продолжавших оказывать монголам упорное сопротивление. Только одной десятой части его воинов удалось перейти на другой берег. Шесть русских князей пали на поле брани. Остатки кипчаков рассеялись и бежали.

Киевский князь Мстислав Романович, поняв, какая опасность ему угрожает, двинул армию к ближайшим холмам, чтобы укрепиться на возвышенности и оттуда отражать атаку монголов. Отступать, имея за спиной подобных преследователей, было совершенно невозможно. Русские были обескуражены, а командовать разрозненными отрядами, растянувшимися к западу от реки Калка, становилось все труднее и труднее.

Увы, киевский князь опоздал. Прежде чем он укрепился на возвышенности, монголы обрушились на его отряд и начали вытеснять его с последней удобной в этих равнинных местах позиции. Но сопротивление русских сломить было не так просто. Три дня длился бой, наконец русские, отрезанные от воды, израсходовавшие все запасы провианта, видя, что конец близок, неохотно подчинились приказанию своего князя, поверившего обещаниям монголов, и сдались. Однако и эти обещания, как и все прочие данные монголами во время войны, не могли быть выполнены. Они разоружили и убили всех воинов, а потом устроили пир на костях своих врагов.

С уничтожением объединенной русской армии монголам открылся путь в земли юго-восточной Руси, и пламя и дым пожарищ озаряли небо, делая ночь похожей на день, а день превращая в ночь. Сотни под командованием Джэбэ и Субудая, вновь соединившись, ворвались в Крым и сожгли Судак, в котором располагалась генуэзская торговая фактория.

После того как от Днепра до Азовского моря все было разорено, опустошение и гибель обрушились на Волжскую Булгарию (располагающуюся в верховьях великой русской реки), где проживал народ волжских булгар, родственный мадьярам (венграм). И они пытались защищаться, став на пути монгольской орды, и им пришлось испить горькую чашу поражения. Они, как и очень многие до них, попались на военную уловку монголов. В Европе волжские булгары были известны как народ, занимающийся торговлей самыми ценными и дорогими мехами в мире. В результата монгольского разгрома не только в странах Европы, но и В Византии и на Ближнем Востоке на несколько лет прекратилась торговля мехами и меховыми изделиями. Их некому было привозить. Факт этот был отмечен не только хронистами Европы, но и арабскими и персидскими летописцами и историками.

Зимой 1222 года, когда Волга уже лежала подо льдом, монголы перешли реку недалеко от места, где впоследствии выросла столица Бату-хана — город Сарай, — и начали долгий путь домой. Они пересекли безводные сте-пи между Каспием и Аральским морем и лишь летом 1223 года соединились с Чингиз-ханом, отдыхавшим в это время в районах, лежащих к северу от Сыр-Дарьи. Старый Джэбэ Нойон окончил свой последний и самый славный поход и вскоре Чингиз-хану довелось оплакивать кончину своего самого верного, самого даровитого приближенного[15].

Но в Субудае он нашел верного ученика старого Джэбэ, — человека, на которого могли в трудную минуту положиться его дети и дети его детей, когда сам Чингиз-хан был уже мертв.